Текст книги "Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу"
Автор книги: Николай Чернышевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)
Явление 11
Те же, Иннокентиев, в руках альбом, он держит его с благоговением.
Иннокентиев. Что это за…
Надя (вскакивая). Боже мой, что подумают, скажут обо мне (убегает).
Явление 12
Клементьев, Иннокентиев.
Иннокентиев. (Так и остается с альбомом, который держит на обеих ладонях, подобно тому, как в процессиях носят регалии). Что это за сцена, невольным свидетелем которой я сделался? Платон Алексеич, неужели вы могли оскорбить невинную девушку непристойными посягновениями?
Клементьев. Успокойтесь, добрый Сидор Иванович: никаких посягновений на Надежду Всеволодовну у меня нет, потому что я сделал предложение…
Иннокентиев (перебивая с изумлением). Вы сделали предложение? Как вы отважились, Платон Алексеич? Вы, и посмели сделать предложение Агнесе Ростиславовне!
Клементьев. Вовсе не Агнесе Ростиславовне.
Иннокентиев (разевает рот – хлопает глазами). Как не Агнесе Ростиславовне? Так кому же? О какой-же другой женщине можно думать, когда видишь Агнесу Ростиславовну?
Клементьев. Это правда. Но мой дурной вкус извиняется тем, что я пять лет не видал Агнесу Ростиславовну и теперь дожидаюсь увидеть Агнесу Ростиславовну, а не вижу ее.
Иннокентиев (успокаиваясь). Да, ну разве что так. Это точно, вы не видели Агнесу Ростиславовну пять лет, так, та-ак. Вы обратили внимание на другую потому что там, где вы жили, вы не имели перед глазами Агнесу Ростиславовну. Та-ак. Ну, хорошо; вы сделали предложение, так отчего же Наде было плакать? От ревности, что ли? Да не могла же она вообразить, что выйдет за вас?
Клементьев. Могла воображать, или не могла, но выходит.
Иннокентиев (разевая рот). Как, выходит?
Клементьев. Так.
Иннокентиев. Да помилуйте, неужели же предложение-то ваше вы сделали ей?
Клементьев. Ей.
Иннокентиев. Ну-у!
Клементьев. Для кого другого, Сидор Иванович, это еще могло бы быть неожиданностью, а для вас-то не должно бы тут быть ничего непредвиденного.
Иннокентиев. Как же я-то мог предвидеть?
Клементьев. Да когда я в своем письме спрашивал вас, где Надежда Всеволодовна, что с нею, вышла ли она замуж, или нет ли у нее жениха.
Иннокентиев. Да-а-а! Так в этих вопросах надобно было видеть такой смысл, а не простое любопытство, – та-а-ак!
Клементьев. Конечно, Сидор Иванович. Разве мало было у меня занятий, или мало на что смотреть, или о чем думать, чтобы любопытствовать через пять лет о ком-нибудь, кто не был бы очень дорог мне?
Иннокентиев. Та-а-ак! Теперь понимаю. Та-а-ак.
Клементьев. Но когда вы не видели ничего серьезного в моих вопросах о Надежде Всеволодовне, тем больше я должен благодарить вас за внимательность, что вы потрудились отвечать на вопросы, которым не придавали никакой важности.
Иннокентиев. Полноте, свой своему всегда друг, – мы оба граждане царства наук.
Клементьев. Не отрекайтесь от права на мою благодарность, добрый друг, надобно мне крепко пожать вашу руку – да кстати же мы еще и не здоровались хорошенько. (Хочет снять альбом с рук Иннокентиева.) Давайте-ка освобожу вас от ноши, и поздороваемся.
Иннокентиев (отстраняя руки с альбомом). Тише, тише! этого нельзя так хватать.
Клементьев. Да что ж это за святыня? Реймское евангелие, что ли? Или подлинник Илиады, рукопись самого Гомера?
Иннокентиев. Альбом рисунков Агнесы Ростиславовны. Вот я вам покажу.
Клементьев (удерживая). После когда-нибудь, Сидор Иваныч. А скоро прийдет она сама?
Иннокентиев. Сию минуту будет здесь. Набросала два-три куплета элегии, покормила рыбок, села, набросала два-три эскиза в этот альбом и встала итти сюда, попросила Андрея Дементьича вести ее под руку, а меня попросила взять нести альбом. Они отстали от меня, потому что она очень нежного сложения, но сию минуту будут здесь. Да-а, да-а, так вы хотите жениться на милой нашей Наденьке, – да-а, да-а (помолчав). Да-а, та-ак (помолчав). Но только это совершенная неожиданность для меня. (Помолчав.) Платон Алексеич, послушайте совет искреннего вашего друга, человека пожилого, смотрящего на вещи хладнокровно: подумайте, как же это можно?
Клементьев. Об этом напрасно говорить, Сидор Иваныч.
Иннокентиев (вздыхает). Неблагоразумно, Платон Алексеич; безрассудно.
Клементьев. Будем говорить о чем-нибудь другом. Пожалуй, хоть о ваших ученых трудах. Что вы теперь пишете?
Иннокентиев. Находя вас неблагоразумным мечтателем и жизни, Платон Алексеич, дорожу вашим мнением в ученых делах. С удовольствием представлю на вашу оценку мой слабый труд, прочту главные места (хочет итти).
Клементьев (удерживая). Читать некогда, Сидор Иваныч; расскажите лучше на словах, покороче. О чем ваше сочинение?
Иннокентиев. Труд мой имеет предметом историю Серпуховых-Карелиных, это мысль Агнесы Ростиславовны, Платон Алексеич. Женщина гениального ума. Я очень много обязан ей в ученом отношении; видя во мне желание заняться этим исследованием, она доставила мне и все нужные для того материалы, открывши для меня фамильный архив, – я привез и сюда три большие кипы документов; она же и руководит меня своими указаниями в объяснении смысла фактов. Важна также и помощь Андрея Дементьича. Благодаря его и в особенности ее просвещенному и гениальному содействию, надеюсь, труд мой будет не бесполезным для прогресса науки.
Клементьев. Добрый Сидор Иваныч, понимаете ли вы, чего она ждет, и понимает ли она, что выйдет? История Серпуховых – то есть предков Агнесы Ростиславовны, – и Карелиных – то есть фамилии, в которую вступила она через замужество – это, просто-напросто ваш труд должен быть пьедесталом для величия самой Агнесы Ростиславовны. Но, Сидор Иваныч, вы должны предупредить ее, что она хочет невозможного и ошибается в расчете. Вместо панегирика, у вас непременно выйдет смесь обвинительного акта с пасквилем.
Иннокентиев. Бог с вами, Платон Алексеич; как это можно.
Клементьев. Да не может выйти иначе, Сидор Иваныч; – только потрудитесь перебрать в уме главные факты. Предки Агнесы Ростиславовны были темные воры по мелочи, пока, наконец, род Серпуховых прославился подвигами двух братьев. Старший ограбил целую губернию и по мерзкому скряжничеству оставлял единственного сына умирать с голоду. Сын и умер. Тогда другой братец, – отец Агнесы Ростиславовны – мелкий негодяй, живший чуть ли не лакеем у брата, угостил его мышьяком и взял его наследство. Хороша история Серпуховых, предков Агнесы Ростиславовны! А фамилия Карелиных – все глупцы и трактирные герои, такие же как муж Агнесы Ростиславовны, пошлый гуляка, убитый бутылкою в пьяной драке. Пасквиль и обвинительный акт – ничем не может быть история Серпуховых и Карелиных. Вы должны растолковать Агнесе Ростиславовне, она добрая женщина, и вам, человеку честному, следует удерживать ее от фантазии, из которой не выйдет для нее ничего, кроме стыда и огорчения.
Иннокентиев. По обязанности ученого, я терпеливо выслушал ваши замечания, мой собрат-ученый. Но вы смотрите на предмет поверхностно. Глубокое истолкование фактов бросает на них совершенно иной свет, и открывает в них идеи, внесение которых в развитие человечества будет содействовать возрождению одряхлевшей цивилизации запада: смирение и любовь, простоту разума и мудрость сердца. Вы говорите, например, что муж Агнесы Ростиславовны убит в ссоре бутылкою, и видите только эту материальную сторону факта. Но вникните в подробности и побуждения, вам откроется иной, высокий смысл. Было тридцать человек в комнате, – это была беседа шумная, но выражающая идею славянского братства. Двое из них начали драться. Другие приняли участие в ссоре, – почему? – не потому, чтобы имели собственные, эгоистические причины драться между собою, – нет! – но по бескорыстному влечению помогать поссорившимся, – это идея самоотверженной любви к ближним, в славянском духе – и если муж Агнесы Ростиславовны пал в этой борьбе, он пал страдальцем за высокую идею славянского братства.
Клементьев. Вы, как я вижу, стали немножко славянофилом, Сидор Иваныч.
Иннокентиев. Благодаря влиянию Агнесы Ростиславовны, Платон Алексеич. Но если вы, как я предполагаю по вашему замечанию, остались чужды этому стремлению века, объединяющему всех славян в объятиях нашей любви, то можете вместо термина «славянская идея» подставить «наша национальная идея». Все истины – одна и та же единая истина. Славянство – истина и патриотизм – истина. Поэтому быть славянином или патриотом, это одно и то же. Славянские ручьи должны слиться в нашем море, но предсказанию нашего великого поэта.
Клементьев. Прекрасно сказано, Сидор Иваныч.
Иннокентиев. Вы убеждены, Платон Алексеич?
Клементьев. Совершенно.
Иннокентиев. Душевно рад, Платон Алексеич, и надеюсь теперь, что если уже суждено вам сделать это безрассудство, жениться на милой Наденьке, то вы будете правильно понимать отношения Наденьки и через Наденьку ваши собственные к Агнесе Ростиславовне.
Клементьев. Надеюсь, добрый Сидор Иваныч.
Иннокентиев. Но прошу вас, скажите, как вы будете понимать, чтобы я мог быть спокоен в том смысле, что вы не нанесете удара сердцу Агнесы Ростиславовны заблуждением в ваших понятиях.
Клементьев. Извольте. Из уважения к вашему искреннему добродушию скажу, какие понятия у меня об этом. Надежда Всеволодовна лишилась матери, когда была еще грудным ребенком…
Иннокентиев. Точнее сказать: через пять дней по рождении.
Клементьев. Отец Агнесы Ростиславовны не выбросил сироту на улицу, а позволил прислуге воспитывать девочку, – в жизни такого мерзавца это надобно считать подвигом необыкновенной добродетели.
Иннокентиев. Платон Алексеич, прошу вас, не забывайте, что он был отец Агнесы Ростиславовны, и что поэтому я благоговею перед его памятью и понимаю его характер как совершенно благородный. Потому, умоляю вас, воздерживайтесь от иронических суждений о нем. Привыкнуть говорить о нем почтительно будет тем полезнее для вас, что малейшая неосторожность ваша в этом предмете оскорбила бы Агнесу Ростиславовну. Сделав это замечание, прошу вас продолжать.
Клементьев. Девочка подросла – была красива, ловка, умна. Ее сделали горничною Агнесы Ростиславовны. Барышня, потом барыня, была не зла от природы, горничная служила усердно, – потому не имела особенных неприятностей. Обыкновенно была более или менее сыта, – если и голодала, то изредка, чего же требовать больше? Надобно назвать Агнесу Ростиславовну хорошею госпожою. Пусть моя жена остается благодарна ей, если хочет, – я не имею против этого никаких возражений, и даже сам готов, если моя жена будет требовать того от меня, – готов выражать мою признательность Агнесе Ростиславовне за то, что она была хорошею госпожою для моей жены.
Иннокентиев. Продолжайте, Платон Алексеич.
Клементьев. Я кончил.
Иннокентиев. Этого недостаточно.
Клементьев. Не могу ничего прибавить.
Иннокентиев. Как не можете? Зачем умалчивать о самом главном факте отношений Агнесы Ростиславовны к Наде, – о факте, который должен наполнять ваше сердце беспредельным уважением к ангельской деликатности, кротости, нежности души Агнесы Ростиславовны?
Клементьев. О каком же факте?
Иннокентиев. О родстве.
Клеме-нтьев. О родстве? Как, что такое?
Иннокентиев. А я думал, вы давно знаете. Неужели же Андрей Дементьич не сказал еще тогда, как вы ходили заниматься в нашей библиотеке? Как же он не говорил вам? Он был так дружен с вами.
Клементьев. Он был дружен со мною! Добрый Сидор Иваныч, он готов был тогда задушить меня. Он воображал, что я хочу волочиться за Агнесою Ростиславовною.
Иннокентиев. Так он ничего не говорил вам? Так вы не знали этого родства? Значит я проговорился перед вами! Эх! как же это я опростоволосился! (Качает головою.) Но, впрочем, что же за беда? Перед своим собратом, не важность и сказать лишнее. Даже все к лучшему. Теперь вы больше будете понимать благородство Агнесы Ростиславовны, и даже понятия о ее отце переменятся у вас. Видите ли… (молчит).
Клементьев. Ну, что же?
Иннокентиев. Да признаться, поусомнился, следует ли говорить.
Клементьев. Теперь поздно недоговаривать, Сидор Иваныч. Не скажете вы, буду разузнавать от других. Спрошу саму Надежду Всеволодовну.
Иннокентиев. Ну, от нее-то не узнаете, я спокоен в этом. Она сама ничего не знает.
Клементьев. Не может быть!
Иннокентиев. Нечему тут не мочь быть, Платон Алексеич. Ей было меньше недели от роду, когда ее мать умерла. От кого ж ей было узнать?
Клементьев. Пустяки; все-таки слышала от кого-нибудь.
Иннокентиев. Не от кого было. Теперь из нас, которые в живых, только трое и знаем это: Агнеса Ростиславовна, да мы с Андреем Дементьевичем, и все обещались ее покойному отцу хранить тайну. Благородный был человек, деликатный! Не любил сплетен, не хотел делать напрасного стыда людям.
Клементьев. Когда так, теперь уже не о чем вам молчать, Сидор Иваныч; мне все известно.
Иннокентиев. Ну, значит обманывали меня, Платон Алексеич, будто не знали, знали от Андрея Дементьича!
Клементьев. Знал ли, не знал ли прежде, теперь знаю вот что: отец Агнесы Ростиславовны получил богатство по смерти старшего брата. У этого брата был сын, умер в Москве раньше отца. Мать Надежды Всеволодовны была любовницею этого сына. Надежда Всеволодовна его побочная дочь.
Иннокентиев. Так и есть, вы обманывали меня: Андрей Дементьич все сказывал вам!.
Клементьев. Ничего не сказывал мне ваш Андрей Дементьич.
Иннокентиев. Так от кого же вы узнали? Значит от Нади, стало быть, в противность нашей уверенности, она знает все! О, какая же хитрая! Знает, и показывает вид, что не знает! И как могла дознаться? О, какая хитрая! Надобно расспросить ее обо всем, предупредить, чтобы не вышла наружу ее хитрость перед Агнесою Ростиславовною, не огорчила бы этого ангела! Наденька, где ты! Иди сюда, моя…
Клементьев (напрасно удерживая его). Не зовите. Не о чем расспрашивать ее. Она ничего не говорила мне.
Иннокентиев. Нет, нет, не обманете! Не от нее, то от кого же могли узнать?
Клементьев. Да от вас же.
Иннокентиев. Нет, из моих слов вы не могли узнать кто ее отец!
Клементьев. Да чего же тут не знать, когда ее отчество – Всеволодовна, а двоюродного брата Агнесы Ростиславовны звали Всеволод. Вы сами навели на эти мысли.
Иннокентиев. Нет, нет, этого вы не могли угадать, не обманывайте! Я сам давно знал все это и много думал, кто отец Нади, а не мог угадать, пока не открыли мне! О, нет, нет, вам это сказано, – не отпирайтесь: Она сказала! Надобно расспросить ее и предупредить. (Громко.) Надя, иди сюда, моя милая.
Клементьев (стараясь перебить). Не зовите ее, я не хочу видеть ее, пока не переговорю с Агнесою Ростиславовною; Надежде Всеволодовне тяжело говорить со мною, пока она не уверена в согласии Агнесы Ростиславовны на наш брак.
Иннокентиев (ничего не слушая, кричит между тем вес громче и громче). Надя, Наденька!.. Наденька, а, Наденька!.. Наденька.
Явление 13
Клементьев, Иннокентиев, Надя.
Надя. Чего изволите, Сидор Иваныч?
(Клементьев хочет уйти. Иннокентиев хватает и держит его.)
Иннокентиев. Нет, не пущу! Должны присутствовать при допросе, а то скажете, что я спутал ее, спрашивал недобросовестно. (Кротко.) Скажи, милая Наденька, ты родственница Агнесы Ростиславовны?
Надя. Я никогда не говорю об этом, Сидор Иваныч; вы должны понимать, почему не говорю. Мне больно говорить, мне горько и думать об этом. Прошу вас, позвольте уйти.
Иннокентиев. Не могу позволить, милая Наденька. (К Клементьеву.) Видите, все обнаруживается, как я угадал! (К Наде.) Скажи, милая Надя, как же ты родня Агнесе Ростиславовне?
Надя. Не мучьте меня, Сидор Иваныч.
Иннокентиев. Мне жаль огорчать тебя, милая Наденька, но я обязан, – для твоей собственной пользы и для спокойствия той, спокойствие которой должно быть самою священною заботою для тебя. – Скажи, мой друг, не стыдись: в каких отношениях находилась твоя мать к твоему отцу?
Надя (с рыданиями). Этого не могло быть… Моя мать не могла продать себя, не могла ни обманывать, ни обирать, – она любила моего отца! (Бежит.)
Иннокентиев (ловит ее). Постой, милая Наденька, договорим.
Клементьев (отводит его руку, сам берет Надю). Позвольте, Сидор Иваныч, вы не умеете говорить. Надежда Всеволодовна, я слышал, что ваша мать была очень добрая, скромная женщина. Каковы бы ни были ее отношения к вашему отцу, они были благородны. Вы заслуживали бы презрения, если бы вы стыдились вашей матери.
Надя. Я не стыжусь ее, Платон Алексеич, мне только горько, что другие могут думать о ней дурно.
Клементьев. Я думаю о ней, как следует честному человеку думать о женщине кроткой и скромной. Со мною вам не должно быть горько говорить о ней. Расскажите же, что вы знаете о ней. Я не желал бы настаивать, но вы видите, это необходимо. Без этого Сидор Иваныч подымет шум, которого вы хотите избежать.
Надя (после раздумья). Как я выскажу то, что я предполагаю? Моя догадка должна показаться неправдоподобной даже для вас, Платон Алексеич.
Явление 14
Те же, вбегает Румянцев.
Румянцев (вбегая). Агнеса Ростиславовна поймала козявочку. Хорошенькую, хочет показать вам.
Иннокентиев (Клементьеву). Видите, какое у нее сердце. Всегда хочет поделиться с другими всякою радостью. Я сейчас вернусь к вам. Вы, Наденька, не уходите. (Уходит с Румянцевым.)
Явление 15
Надя, Клементьев.
Клементьев. Мне говорили, Надежда Всеволодовна, что наша матушка приехала в деревню родных Агнесы Ростиславовны больная.
Надя. И я так слышала, Платон Алексеич. Как приехала, так и не выходила из комнаты.
Клементьев. Надобно думать, ее здоровье было расстроено смертью вашего батюшки.
Надя. И я так думаю, Платон Алексеич, но… (молчит).
Клементьев. Что, Надежда Всеволодовна?
Надя. Я сказала вам, Платон Алексеич, у меня странные мысли об этом…
Клементьев. Говорите, нужды нет; покажутся ли они мне вероятны, или нет, вы не можете ждать от меня насмешки.
Надя. Ваша правда. Если я и ошибаюсь, мои мысли внушены мне любовью к матери, тут не может быть ничего смешного. Тот, которого называют моим отцом – Всеволод Серпухов, он не мог быть моим отцом. Говорят, он был человек с благородным характером, – и должно быть, это правда, когда моя мать так любила его, что поехала к его родным после его смерти. Такой человек не мог бы иметь любовницею любимую женщину и если б он был мой отец, моя мать была бы законною его женою.
Клементьев. Но быть может, они не могли повенчаться. Быть может, он был женат.
Надя. Нет, Платон Алексеич.
Клементьев. Или ваша матушка уже имела мужа.
Надя. Такой человек не мог обольщать чужих жен, и моя мать не могла изменить мужу.
Клементьев. Это слишком большое незнание жизни; иногда и самые лучшие люди отступают от правил житейского порядка. Это не бесславие, когда то необходимо и когда наши побуждения чисты.
Надя. Я понимаю, Платон Алексеич. Но я не хочу верить тому ни о моей матери, ни о честном человеке, которого называют моим отцом. Она не была его любовницею, он не имел любовницы, – так я хочу верить, Платон Алексеич. Я хочу верить, что мой отец был муж моей матери, что они были бедны, что мой отец умер, что благородный человек, которого напрасно называют моим отцом, был друг их и когда моя мать, – беременная мною, потеряла мужа и осталась без куска хлеба, он стал заботиться о вдове, – а когда стал умирать сам, просил своих родных не отказать в приюте бедной беременной вдове его друга. (Печально улыбается.) Вы видите, какую неправдоподобную историю придумала я, чтобы сохранить полное уважение ко всем, кого люблю. Вы скажете: а мое отчество, Всеволодовна, – как же это? Я и на это придумала ответ: моя мать уже умерла, когда крестили меня; кто мог верить, что молодой человек, покровитель молодой женщины, не любовник ее? Если она и сказывала имя истинного моего отца, они все подумали: она лжет, – и когда выбирали для меня отчество, выбрали не по ее словам, а по своей уверенности. Скажите, все это неправдоподобно?
Клементьев. Неправдоподобно, мой друг; но нет надобности находить это вероятным, чтобы сохранить полное уважение к вашей матери и Всеволоду Серпухову – кто бы ни был он вам, отец или нет.
Надя. Вот, я и вперед знала, что вы не поверите. А все-таки, я остаюсь убеждена, что Всеволод Серпухов не был моим отцом, и что я вовсе не родня Агнесе Ростиславовне.
Клементьев (помолчавши). То, что вы придумали, мой друг, неправдоподобно. И однакож это может быть правдою. Ваши доказательства вовсе не убедительны: они основаны только на чувстве, и даже меньше, нежели на чувстве: только на предубеждении. Но мне пришло в голову: как же в самом деле поехала бы ваша мать к родным Всеволода Серпухова, если бы была его любовницею? Это нравственная невозможность. Да, я вижу: история вашей матушки понятна только при том предположении, какое делаете вы. Да, я сам почти готов сказать, что вы не родня Агнесе Ростиславовне. Но скоро ли, наконец, придет эта любительница рыбочек и козявочек?
Надя. Платон Алексеич, я не хочу, чтобы вы говорили с нею. Решительно не хочу итти за вас.
Клементьев. Почему же вы не хотите, когда любите меня?
Надя. Мы довольно говорили об этом.
Клементьев. Нет, мало. В ваших словах попалась мне фраза, что вы не жалуетесь на свою судьбу, что вам жить лучше, нежели многим другим.
Надя. Что ж, это правда, Платон Алексеич.
Клементьев. Вот в этом-то вашем довольстве и заключается истинная причина того, что вы не соглашаетесь на мою просьбу. Мысли о неудобствах неровного брака, – справедливые ли, нет ли, не имели бы сами по себе большого веса. Но вы думаете, что вам здесь хорошо, и вы боитесь потерять это хорошее положение.
Надя (подумав). Правда, Платон Алексеич. Я сама не замечала, что это главная причина. Но точно, она главная. Страшно и неблагоразумно решаться на перемену судьбы, как судьба хороша.
Клементьев. Так. Но вы ошибаетесь в том, что применяете это правило к себе. Разве вам хорошо жить?
Надя. Хорошо, Платон Алексеич. Вы сам видите, все эти люди добры ко мне.
Клементьев. При посторонних.
Надя. И без посторонних. Никто не делает ни малейшей неприятности мне.
Клементьев. Уверяйте.
Надя. Разумеется, невозможно жить на свете совершенно без всяких неприятностей. Но если бы кто хотел обидеть меня, все боятся, потому что Агнеса Ростиславовна очень расположена ко мне и я справедливо люблю ее.
Клементьев. Я и не имею ничего против вашей любви к ней: она добрая женщина, я сам готов защищать ее от лишних порицаний. Но она прихотница, – ей нечего делать, – я вижу, какую беготню ежеминутно подымает она от безделья. Когда такая суетня с нею каждому из них, сколько же хлопот вам, ее горничной?
Надя. Я и не хочу скрывать, Платон Алексеич: мне очень много хлопот. Но жить можно.
Клементьев. Но завидна ли такая жизнь?
Надя. Дело не в том, завидна ли; только сносна ли. Когда сносна, человек моего состояния должен иметь одно желание: пусть продлится так, не было бы хуже.
Клементьев. Апатия невольничества, Надежда Всеволодовна.
Надя. Скажите проще, Платон Алексеич: для меня не совсем понятно слово апатия.
Клементьев. Робость, трусливость рабов.
Надя. Нет, Платон Алексеич: только благоразумие бедных людей. Но кто-то идет. Дайте же мне слово, что не будете говорить с Агнесою Ростиславовною.
Клементьев. Буду говорить, Надежда Всеволодовна. (Входит Иннокентиев.)
Явление 16
Те же, Иннокентиев.
Иннокентиев. Продолжим нашу прерванную беседу. Ты должна, милая Наденька, услышать от меня советы, внушаемы искренним расположением…
Клементьев. Мы с Надеждою Всеволодовною не сомневаемся в нем, но не беспокойтесь за наше благоразумие: мы оба будем молчать о ее родстве с Агнесою Ростиславовною.
Иннокентиев. Честное слово?
Клементьев. Извольте, честное слово.
Иннокентиев. Не только за себя, но и за нее?
Клементьев. И за нее.
Иннокентиев. Ну, и слава богу! И прекрасно! Милая Наденька, Агнеса Ростиславовна сейчас придет, подогреты ли духи и вода?
Надя. Подогреты.
Иннокентиев. А чисты ли у тебя руки?
Надя. Чисты.
Иннокентиев. Нет, лучше покажи (смотрит руки ее, в особенности ладони). Хорошо, чисты; теперь я спокоен. Иди теперь туда, где там эти духи и миса, и стой и будь готова принести по первому зову. (Надя уходит.)
Явление 17
Клементьев, Иннокентиев.
Иннокентиев. Ну, слава богу, Платон Алексеич, что ваши поступки и слова будут благоразумны и приятны Агнесс Ростиславовне. Но должно привести и самые ваши чувства к ней в более полное соответствие с долгом справедливости. Это будет легко, потому что вы уже знаете факты, надобно только истолковать вам их нравственное значение. К дяде приезжает любовница племянника, – как принимают подобных женщин люди, справедливо негодующие на их разврат и проклинающие вредное их влияние на судьбу своих молодых родных? Но отец Агнесы Ростиславовны принимает мать Нади с великодушным гостеприимством – какая возвышенность души, не правда ли? – Вместо вражды, – любовь; вместо побиения камнями – кусок хлеба, и не только кусок хлеба, все удобства жизни, почти до роскоши. Мало того: чтобы бедная преступница могла забыть гнусность своего разврата, запрещается говорить о том, кто она. Многие догадываются, но все молчат, соблюдая великодушную волю господина. Она умирает, к нравственному счастию своей малютки дочери, которая спасена тем от ее гибельного влияния, – и господин, видя в том перст провидения, с мужественным благородством вводит своих домочадцев на стезю нового великодушия, тем указываемую. Малютка не будет знать о своем позорном происхождении, от юной души будет скрыт всеобщим молчанием стыд ее матери! – Умирает великодушный хранитель первых лет Нади, власть переходит к молодой и нежной женщине, – что же? – о, конечно, она уступит стыдливому возмущению своего скромного сердца. Те зрелища, которые переносит старец, привыкший видеть порочность людей, наполняют невыносимым негодованием душу юную, деликатную и чистую. Но Агнеса Ростиславовна твердою стопою идет по стезе отца! И у нее, слабой женщины, достает силы молчать и ласкать, подавляя все свои справедливейшие чувства стыдливого отвращения от порока и порочных воспоминаний, которых символом служит Надя. Откуда эта сила сердца, великодушного до высоты, едва постижимой? Откуда? От ангельской природы этого воплощенного милосердия! О, боже! Как велика милость твоя к нам, что ты даешь нам на земле предвкушать сладость общежития с существами небесными! (В промежутках самых возвышенных терминов сморкается.) О, милый друг, Платон Алексеич! Слезы текут из глаз моих, и я, не видя лица твоего сквозь туман их потоков, знаю: также плачешь от умиления и ты! Блаженны плачущие такими слеза… (Начинает реветь, закрываясь платком.)
Явление 18
Те же, Агнеса Ростиславовна и Городищев.
(Идут. Она, опираясь на его руку, и с нежным восхищением смотрит на кончик указательного пальца другой его руки, – все пальцы этой (левой) его руки сложены, торчит прямо один указательный, который держится вверх недалеко от носа Агнесы Ростиславовны, и сам Городищев смотрит на этот кончик своего пальца).
Агнеса Ростиславовна (смотря на кончик указательного пальца левой руки Городищева, умильно). Козявочка, козявочка.
Городищев (смотрит на тот же пункт недалеко от носа Агнессы Ростиславовны, сладко говорит нараспев).
Скоморох, скоморох,
Полети на горох!
(с тихою радостью, прозой). Полетел.
Агнеса Ростиславовна (с томным восторгом). Полетел, полетел! (Между тем подходят к дивану, Агнеса Ростиславовна возлегает на него.)
Агнеса Ростиславовна (томно). Устала.
Явление 21
Агнеса Ростиславовна, Городищев, Иннокентиев, Клементьев.
Агнеса Ростиславовна (томно раскрывая глаза). Клементьев, я рада снова видеть вас (раздвигает руки так, что они ложатся вытянутые каждая по своей ноге, и немного приподнимает кисть той руки, к которой ближе приложиться Клементьеву).
(Городищев истолковывает Клементьеву этот жест глазами, а Иннокентиев подталкивает Клементьева, чтобы шел приложиться. Шепчет – что же вы, идите).
Агнеса Ростиславовна (шевелит приподнимаемой кистью).
Городищев (будто шепчет Клементьеву, но чтобы слышала Агнеса Ростиславовна). Вы слишком робок; подойдите к Агнесе Ростиславовне.
Агнеса Ростиславовна. Не бойтесь меня (приподымает руку, – Городищев подводит Клементьева, тот по необходимости не делать скандала, подходит и целует).
Агнеса Ростиславовна. Вы давно… Андрей Дементьич, вы скажите ему мои мысли.
Городищев. Вы странствовали очень долго. Платой Алексеич; вы слишком долго зажились на чужбине.
Клементьев. Раньше не мог вернуться. Заехал далеко, а денег у меня не было; да и хотелось побольше присмотреться, как живут люди там, где лучше, нежели у нас.
Городищев (торопливо дополняет). Климат и фрукты, в особенности же птички: райские птицы, попугаи, колибри.
Агнеса Ростиславовна. Милые птички. Где?
Городищев. Агнеса Ростиславовна чрезвычайно любит, попугаев, – и действительно ничто не может сравниться с прелестью и яркостью перьев, которыми украшены эти милые существа, – ничто, кроме лица, озаренного светом гуманной мысли.
Агнеса Ростиславовна. Да.
Городищев. Выразив свое сочувствие к этим невинным и прекрасным существам, Агнеса Ростиславовна желала также знать, где именно провели вы эти годы, Платон Алексеич.
Агнеса Ростиславовна. Да.
Клементьев. Больше всего я жил в Новой Англии и в западных штатах.
Агнеса Ростиславовна. Это.
Городищев. Агнеса Ростиславовна хочет сказать, что это в Северной Америке, и что она любит северо-американцев.
Агнеса Ростиславовна. Почему?
Городищев. Агнеса Ростиславовна желает знать, почему же именно вы больше всего жили там (Агнеса Ростиславовна поводит носом) и просит вас присесть, Платон Алексеич.
Агнеса Ростиславовна. Да. (Все садятся.)
Клементьев. Я сказал, почему: было интересно получше узнать то общество, кроме того у меня не было денег, а там нуждаются в работниках и хорошо платят им.
Агнеса Ростиславовна. Да; но…
Городищев. Агнеса Ростиславовна справедливо замечает, что однакоже нигде так не уважается и не награждается труд, как у нас (молчание).
Клементьев. Я приехал сюда по делу, которое очень важно для меня, и хочу обратиться к вам, Агнеса Ростиславовна, с прось…
Агнеса Ростиславовна. После; я очень утомлена; после; Андрей Дементьич передаст мне; сделаю для вас все. Андрей Дементьич, Надю.
Городищев (бежит, кричит). Наденька (входит Надя).
Явление 22
Те же, Надя.
Агнеса Ростиславовна. Брильянты. Показать. (Надя хочет итти, но останавливается выслушать Городищева.)
Городищев. Вы поняли, милая Наденька? Агнеса Ростиславовна приказывает вам принести ее брильянты. Агнеса Ростиславовна желает показать их Платону Алексеичу Клементьеву.
Надя. Понимаю. (Уходит, возвращается с коробочками.)
Городищев. Платон Алексеич, подойдите поближе к Агнесе Ростиславовне смотреть брильянты. (Агнеса Ростиславовна привстает, сама смотреть и показывать. У ее ног группа из Нади, которая вынимает для нее вещички из коробочек, Клементьева и Иннокентиева. Иннокентиев с умилением восклицает по временам: «Прекрасно!» – «Великолепно!» Агнеса Ростиславовна томно: «Вот» – и отвечая Иннокентиеву: «Да». Городищев между тем трет лоб, садится и пишет.)
