Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 4."

Автор книги: Николай Погодин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Глава девятая
Лестница жизни

Когда они вышли из лифта на своем этаже, раздался женский крик: «Не закрывайте!»

– Орет, как резаная, – сказала Светлана.

В то же мгновение у лифта оказалась нарядная женщина с головой дорогой и красивой куклы. Ее мелко завитые и искусно уложенные волосы напоминали коричневую шерсть породистых собак.

Глаза у женщины были быстрые, умные, понимающие.

– Спасибо, девочки, – сказала она, – очень спешу.

Уже из лифта, держась за створки дверей, женщина спросила:

– Кто же из вас моя соседка?

Ирочке почему–то не хотелось отвечать, и за нее ответила Светлана:

– Она.

– Как ее зовут?

– Ирина.

– А почему она молчит?

– Вы же опаздываете! – вдруг рассердилась Ирочка.

– Вот как! – весело сказала красивая женщина. – С характером… Чудно! – И она поехала вниз.

– Кукла крашеная! – угрюмо сказала вслед Ирочка.

Светлана глянула на нее искоса и усмехнулась.

– Напрасно сердишься. Тетка что надо.

Но вот они вошли в квартиру, и женщина с искусственной головой была забыта. Светлана долго повторяла такие общеупотребительные слова, как «сила», «мирово», «порядок». Эти слова выражали ее искреннее восхищение. Ирочка молчала. Ей надоело восхищаться. Она жила здесь в одиночестве, и временами на нее нападала тоска по–старому шумному жилью.

– Чего молчишь? – спросила острая на глаз Светлана.

– Я здесь скучаю.

– Без привычки. Пройдет. Не знаешь, как люди живут…

– Поговорить не с кем.

– Работать надо.

– Вот я и хочу.

У Светланы лицо сделалось непримиримым.

– Но не у этих же хулиганов?

– Брось! Ты же их не знаешь.

– А ты знаешь!

– Володька хороший…

– Который наверху с кишкой?

– Он.

– Хулиган!

– Оставь! Ты его не знаешь.

– Всех я их знаю! Все эти строители – одинаковая публика. Сплошная отсталость! Ну откуда у них культура?

Светлана увидела непроницаемые глаза Ирочки и махнула рукой.

– Ладно, пойди попробуй этого счастья. Если уж так хочется вкусить, пойди хоть на солидный завод, где солидные кадры. А то нашла каких–то бродячих артистов!

Обе они вдруг рассмеялись. Светлана тут же захотела немедленно принять ванну. Ирочка отвела подругу в ванную. Светлана опять сказала: «Сила!» Пока она плескалась и пела, Ирочка готовила поесть. В ту минуту, когда она позвала Светлану, раздался сильный звонок. Ирочка знала, что это Володька, так как ждала его с той уверенностью, в которой нельзя обмануться. Если бы Володька не пришел, для Ирочки это значило бы, что их отношения кончились. Но, к счастью, он пришел…

По его глазам и голосу Ирочка легко догадалась, что дело ее устроено.

– Сердишься? – спросил Володька.

– Ничуть.

– Говори! Вижу.

– Хорошо, сержусь. Что дальше?

– Бригадир, понимаешь, такая зар… – Он хотел сказать «зараза» и не договорил. – Обрабатывать пришлось.

– Как?

– Не знаешь как?

– Не знаю.

– Поставить пришлось. Теперь дело прошлое. Замнем.

– Что поставить? Выпивку?

Володька кивнул.

– И много?

– Кто так говорит? «Много»! – Володька улыбнулся и не ответил.

Из ванной явилась Светлана. Беленькое ее личико сияло.

– Знакомь! – коротко и решительно сказала она.

Володька глянул на нее и в этой незнакомой беленькой девчонке вдруг узнал свою Соню. Симпатия исчезла, не возникнув. Светлана сразу почувствовала в его глазах насмешку и мгновенно прониклась к нему сухим безразличием. Впрочем, она презирала Володьку еще и до знакомства с ним.

– Знакомьтесь.

– Светлана.

– Левадов, – осанясь и тужась для осанки, сказал Володька и добавил: – Владимир.

Они пошли к столу, и как–то сама собой появилась презренная четвертинка, от которой у Ирочки сразу потемнели глаза.

– Не серчай… – Володька хотел сделать ласковый жест, но Ирочка уклонилась.

Светлана водки не пила, но к тому, что ребята пьют, относилась терпимо и даже находила, что с водкой гораздо веселей, если, конечно, пьющие не хулиганят, не дерутся, а поют песни и хотят целоваться.

– Не серчай, – мягко повторил Володька, – не литр же.

– А ты можешь и литр? – с теми же потемневшими глазами спросила Ирочка.

– Конечно, может! – с небрежной уверенностью ответила за него Светлана и тут же с машинальным изяществом спросила: – Вам положить винегрету?

Володька обиделся не столько на Светлану, сколько на Ирочку.

– Я не алкоголик! – сказал он, наливая водку в чашку, приготовленную для чая. Он давно привык наливать водку куда придется и пить как придется.

Светлана накрыла свою чашку ладонью.

– Что ж, я один? – спросил Володька, но пить не стал. Ему и не хотелось. Четвертинка была взята по привычке. Он знал, что Ирочка пить не будет, но сидеть, «не укрепившись», ему представлялось скучным делом. – Вы еще не знаете, какие бывают алкоголики! – И он обвел девушек веселым взглядом.

Светлана решила во что бы то ни стало разбить безумное желание Ирочки работать «с этими хулиганами». Поэтому она с тайной радостью попросила Володьку рассказать о том, какие бывают алкоголики.

– Вот бригадир у нас! Это рекордсмен…

– Жаба с желтыми усами? – звонко спросила Светлана.

– Он!

– Расскажите. Интересно.

Ирочка стала совсем пасмурной. Володька выпил, закусил винегретом и начал:

– Сегодня к нам должны были приехать представители из треста. Что же он делает! Жрет гречневую кашу в сыром виде. Запросто жрет, целыми жменями. Спросите, зачем! Я тоже когда–то не понимал. Потом он меня научил: крупа отбивает запах. С утра выпил пол–литра, а во рту чисто, как в аптеке. Вот это настоящий алкоголик!

Ирочка не поверила.

– Пол–литра?

– А то?

– А глаза! Когда наш Иван Егорович выпьет сто грамм, у него глаза краснеют.

– Иван Егорович! Это же нормальный человек. Сознательный.

– При чем тут сознательность?

– Он же не пьет каждый день. А этот с утра пораньше. Не будет поллитровки, и не думай с ним разговаривать. Как зверь.

– А представители приехали? – спросила Светлана.

– Приехали! – с неприятной иронией ответил Володька.

– И что же?

– Я же говорю: аптека! Бригадир с ними умеет. Пол–литра так язык качают, заслушаешься… Все мы такие! – горько и сурово заключил Володька.

– Что значит – все? – хмуро и неприязненно спросила Ирочка. – Что значит – такие?

Светлане нужно было, чтобы Володька говорил как можно больше.

– Все, все! – поддержала она его.

– Но что это значит, вы объясните.

– А то, что бригадир у нас алкоголик и еще хуже…

– Что значит – хуже?

– Вам скажу, а представителям не говорю. И никто из нас не говорит. Значит, все мы такие.

– Поняла? – веско спросила Светлана.

Володька воодушевился. Ему захотелось раскрыть перед Ирочкой то, что болело в нем и мешало правильно развиваться его честной, энергичной, сильной натуре.

– Я не понимаю, о чем он говорит! – с вызовом сказала Ирочка. – Если ты, Светлана, понимаешь, объясни.

– Он сам объяснит.

Володька рассердился.

– Она не понимает! – передразнил он Ирочку. – Значит, жизни не понимаешь! Тогда не спорь.

– Я не спорю. Я спрашиваю.

– Нет, споришь. Чего тут не понимать! Мы же, например, представителей матом не кроем…

– Ну, ты… не забывайся!

– Ага! Не забывайся! А ты послушай, как мы говорим между собой. Это же чистое хулиганство.

Светлана расцвела от удовольствия.

– А представители этого не знают и завсегда фиксируют культурный рост. А может, и знают, но все равно фиксируют.

– Слышишь, Ирка?

Ирочка молчала.

– Показуха эта у нас в крови сидит, – продолжал Володька. – Нашего бригадира держат в организации за хорошего члена партии. Он воевал, ордена имеет. Вот никто и не скажет, что он алкоголик и еще хуже, чем алкоголик. А почему? Потому что мы все придерживаемся показухи.

– Что значит – хуже?

– Ладно! – Володька налил себе в чашку. – Узнаешь, когда пойдешь работать. Давайте сменим долгоиграющую на простую.

Воспитанная в хорошей, советской школе хорошими и милыми педагогами, Ирочка усвоила столь хорошие и столь милые представления о жизни, что в самом деле не понимала, о чем говорил Володька.

Иван Егорович не терпел людей дурного поведения, но никогда не говорил, будто у нас существуют люди с двойным образом жизни. Ирочка не могла поверить Володьке. Ей казалось, что, ругая бригадира, он просто хочет оправдать свою слабость к четвертинкам.

– Гадости говоришь! – решительно сказала она.

Володьку передернуло.

– Сама увидишь. Очень ты культурная. На улице поживи.

– И поживу. И хуже не стану. А ты говоришь гадости!

То, что казалось Ирочке клеветой на жизнь, было для Володьки тем якобы неразрешимым противоречием, которое давно мучило его.

А молодость знаменита своей категоричностью. Поэтому для Ирочки существовал один светлый тон, а для Володьки – один черный. Никаких переходов они не видели, иначе не стали бы судить о том, что их волновало, так, как судили сейчас.

Если какие–то люди скрывали что–то от других людей, как это делал бригадир, если они старались казаться лучше, чем были на самом деле, значит, в жизни существовали такие силы, которых им приходилось страшиться. Володька знал, как надо поступать в советском общежитии и как не надо. Ему были дороги нормы жизни советского общества, и он мучительно мирился с искажением этих норм в том маленьком мирке, который его окружал.

Ирочке сегодня не нравился Володька. Она не знала, когда именно он ей нравится, но знала, что нравится. Она не могла бы выбросить его из головы, он был с Ирочкой всегда, как никто до него. Почему–то она избрала по отношению к нему какую–то несвойственную ей строптивую манеру, очень хотела ее изменить и все–таки не изменяла.

– Ты не передумала? Завтра придешь? – спросил Володька так неизъяснимо родственно и посмотрел на Ирочку такими родными глазами, что у нее потеплело на душе.

Но она ничего не могла с собой поделать.

– Усвой! – ответила она раздраженно. – Я не привыкла передумывать.

– Вот человек! Спросить нельзя.

– Я просто хочу, чтоб ты знал.

– Значит, не передумала, – с облегчением сказал Володька. – С утра приходи на Арбат. Бригадир сам оформит. Обязан.

Ирочка не поняла.

– Как так обязан?

– Как, как! Я же тебе сказал!

– Тогда я не хочу!

– Имей дело с такими!.. – Володька рассердился.

Светлана закипела от удовольствия.

– Правильно, Ирка! Пошлем к чертям эту компанию. От одного вида усатой жабы зачахнуть можно.

Володька допил остаток водки.

– Имей дело с ненормальными. Для чего же я старался?

– А вам хочется, чтобы девушка имела дело с пылью, с песком, с грязью? – напустилась на него Светлана.

– Я не говорю, что мне хочется.

– А зачем вы старались?

– Она настаивала, – с неудовольствием ответил Володька.

– Ирка! – Светлана кричала. – Ирка, решай! Я же говорю, что запросто тебя устрою.

Но тут уже вступил в свои права характер Ирочки. Продолжая хмуриться, она сказала:

– Я не просила его угощать кого–то ради меня… Но передумывать я не привыкла.

Светлана не умела долго оставаться доброй и великодушной.

– Ну что ж, – язвительно сказала она. – Не хотела кушать белого, поешь чернушки. Правильно, – обратилась она к Володьке, – переменим пластинку. Давайте петь.

Голос у нее неожиданно оказался низким, глубоким, бархатным. Пела она выразительно. Володька удивленно примолк. Светлана пела какие–то свои, неизвестно кем сочиненные песни. Их не мог бы сочинить никакой поэт, потому что в них была неподдельная простота народного сочинительства. Светлане, Володьке, Ирочке были понятны простые, однолинейные образы этих песен, резкими и точными словами выражавшие любовь, измену, печаль, радость. «Ручей журчит, а я мечтаю…» Володька подладился к Светлане, и они запели вдвоем. Ирочка не знала слов и завидовала ребятам: за этими песнями стояли люди, к которым ее влекло.

Ведь до сих пор никто не знал, почему она так упорно стремилась в бригаду Володьки. Мир рабочих людей давно манил Ирочку, но после неудачного эксперимента с шинным заводом она поняла, что входить в рабочий мир нужно по–настоящему. Вместе с тем в ее решении работать в бригаде была и доля гордой юношеской романтики, и доля упрямства, и доля чувства к Володьке. Наконец, для чего–то Ирочка выписывала же свою любимую «Комсомольскую правду»!

– Ирка, я лечу. У меня свидание.

Володька вспомнил, что сегодня он должен быть у Сони, и у него сделалось нехорошо на душе. От одной к другой… Так вот разменяешься и ничего хорошего в жизни не увидишь. Володька твердо решил к Соне сегодня не ходить и, может быть, расстаться с ней навсегда.

На голове Светланы уже топорщилась ее ярко–оранжевая шляпка.

– Ирка, мы провели время мировушенски… Помнишь, в пятом говорили…

От пятого класса их отделяло уже шесть лет. Можно смеяться над оранжевым одеянием Светланы, но ведь она самостоятельный человек, живущий своим трудом. С завтрашнего дня Ирочка тоже начинает самостоятельную жизнь. Прощай, детство! Ты где–то вдали, в розовых мечтах далекого прошлого, мировушенское…

Как натура очень цельная в своих симпатиях и антипатиях, Светлана, уходя, лишь мельком кивнула Володьке, а Ирочке сказала:

– Будем дружить. Прошлому гроб и свечи.

Она сказала это так лихо, что Володька поморщился. Девицы, которые изъяснялись на языке рабочих парней, на его собственном языке, действовали ему на нервы.

Светлана ушла.

– И ты гуд бай, – сказала Ирочка.

Вот тебе раз! Он для нее старался, помог ей, наконец, потратился на нее. А она ему «гуд бай». В конце концов, можешь не благодарить, но не гони же человека, который к тебе всем сердцем.

– Что же ты стоишь?

Он потянулся к ее руке, все еще не веря, что ему и вправду надо уходить. Она прятала руки за спину.

– И уйду! – неожиданно для себя самого закричал Володька.

От горькой обиды кровь прилила у него к голове. Это случалось редко и, откровенно говоря, Володьке нравилось. Он считал, что кровь у него не простая, а казачья, и в таких случаях бушевал особенно воинственно и радостно.

– И уйду! – кричал он. – И не приду больше! Не приду!.. Не приду!..

Ирочка торжественно презирала его, пока он бушевал, кричал, неистово дышал, метался в поисках шляпы.

Одним махом распахнув дверь и выбежав на площадку, Володька чуть не сбил с ног женщину, которая, видимо, собиралась позвонить. Это была соседка, нарядная дама с искусственной головой. Она с удивлением посмотрела вслед Володьке, со всех ног бросившемуся вниз по лестнице, и вошла в квартиру.

У соседки были зеленые глаза, теплые и смеющиеся. Они мягко и неприятно изучали Ирочку. Красивое моложавое лицо соседки с тонкой, как бы отделанной кожей было неприятно Ирочке своей улыбающейся самоуверенностью.

Оказалось, что у нее испортился телефон, а ее с минуты на минуту должны соединить с Парижем, где сейчас находится ее сын.

– Пожалуйста, пожалуйста, – повторяла Ирочка с сухой покорностью.

Женщина набрала нужный номер, и скоро дело было устроено. До разговора с сыном оставалось минут пятнадцать. Она села в прихожей у столика.

– Давайте, деточка, познакомимся, – мягко и в то же время настойчиво сказала соседка.

«Сейчас начнет расспрашивать про Володьку», – с раздражением подумала Ирочка. Но она ошиблась.

– Меня зовут Елена Васильевна! – Протянув Ирочке руку, она с достоинством добавила: – Елена Васильевна Крохина.

Ирочка нехотя представилась.

Ей хотелось думать о Володьке, о том, где он сейчас, о завтрашнем дне, но – ничего не поделаешь – приходилось поддерживать разговор.

– Нельзя быть такой мрачной, – говорила Елена Васильевна своим мягким и настойчивым голосом. При этом она оглядывала Ирочку так, словно собиралась шить ей платье. – По специальности я врач–гомеопат, – продолжала она. – А вы деточка, учитесь?

Ирочка не без вызова ответила, что работает в бригаде специалистов по наружной реставрации домов и занимается физическим трудом. Елена Васильевна тонко улыбнулась.

– Не верю я вам, деточка, – сказала она. – Руки, руки… Они не только не знали тяжелого физического труда, но и не годятся для него.

И уже серьезно, с видимым участием она добавила:

– Да и вся ваша конституция не такова…

– А какова? – недружелюбно спросила Ира.

– Какова… – Крохина на мгновение задумалась. – Как вам объяснить? На месте вашей мамы…

– У меня нет мамы.

– На месте ваших близких я не разрешила бы вам заниматься тяжелой физической работой.

– Почему? Я не калека.

– Потому что ни работе от вас, ни вам от работы проку не будет.

Зазвонил телефон. Говорили из Парижа. Ирочка ушла на кухню. Она не хотела вслушиваться, но все–таки невольно поняла, что сын Крохиной – спортсмен и что он должен вернуться домой из поездки по Европе недели через две.

Разговор продолжался несколько минут, затем наступила тишина.

– До свидания, Ирочка! – мягко и в то же время настойчиво сказала Крохина. – Надеюсь, еще увидимся.

– До свидания, – откликнулась Ирочка.

Наконец она осталась одна.

…Володька летел вниз по лестнице, сотрясая все вокруг. У выхода он нагнал Светлану. Нисколько не удивившись, она повернула к нему свое беленькое личико.

– Что? На зуб не положили?

Володька мог сбить ее с ног, до того она задела его за живое.

– Ты!.. Желтая!.. Дыми знай!

На улице под действием светлых и нежных сумерек Володька немножко остыл. Что же в самом деле получилось? Ведь он же честно не хотел идти к другой… Он предпочитал Ирочку. Предпочитал. Слово–то какое! Не просто почитал, а предпочитал, то есть как бы прямо молился на нее. А она – «гуд бай»! Глупое и чужое выражение, враждебное Володьке! Что же теперь делать? К Соне!.. Пусть это знает! Но если бы на самом деле знала, плакала бы, тогда была бы месть. А то ведь и не узнает. Володька не хотел посвящать Ирочку в свое прошлое, а само прошлое думал поскорее ликвидировать. А она – «гуд бай»! Вот положение!

Он стоял на остановке троллейбуса, пропуская мимо себя очередь. Куда пойти? Домой? Что это за дом! Там теперь пусто. Спать еще рано. Вернуться к Ирочке невозможно. Кажется, он начинает понимать ее характер. Занозисто устроена! Но что же делать сейчас? Выпить, вот что! Он не хотел… заставили!

Пить одному Володьке было скучно. Он решил купить вина и поехать к Соне.

Не застанет дома – неважно, он подождет, соседи его знают, ключ у них. Костюм, так ладно сидевший на нем, раздулся от запрятанных в карманы бутылок. Еды Володька не покупал: у Сони всегда что–нибудь находилось.

Он стоял на пустой площадке трамвая, двигавшегося по глубинным переулкам Москвы, в который раз думал об одном и том же. Он был оскорблен, унижен, озадачен. В самом деле, что же это такое? Она ничего не позволяет и еще гонит, когда ты даже и не думал ничего себе позволить. У Володьки были свои правила, которыми он без стеснения руководствовался в отношениях с девушками. Правда, иногда его прогоняли, но так, как с Ирочкой, еще ни разу не получалось. С этой не знаешь, что сказать, куда руку положить. Неужели такие бывают! Значит, бывают. Удивительно! Откровенно говоря, знакомств с девушками у него и было–то всего ничего, но, может быть, он водился не с теми, по которым стоит страдать?

Володька вскипал, остывал и снова вскипал. Да, теперь он едет к другой, к Соне. Пусть та, которая прогнала его, хоть умрет. Он и не вспомнит о ней. Так говорил себе Володька, все время думая об Ирочке. Всеми своими мыслями он был с ней. В сущности, ему вовсе не хотелось ехать к Соне. Была минута, когда он чуть–чуть не спрыгнул с трамвая и не завернул в общежитие.

Соня встретила его в дверях полураздетая, с голыми плечами.

– Жарко, – пояснила она.

Как всегда, дверь у соседки тотчас открылась и сразу захлопнулась.

Володька долго возил ногами о половик, иначе Соня не впустила бы в свою чистенькую, как снег, комнату.

Он стоял в этой узкой комнате, видел голые плечи Сони, вдыхал гвоздичный запах ее замкнуто–белоснежного мирка и удивлялся. Словно что–то переменилось и в нем, и в Соне, и во всем этом мирке, который еще недавно казался ему таким уютным. Он, как бы сказать, разочаровался, что ли…

Однако надо было что–то говорить, потому что Соня смотрела на него с недоумением.

– Привет! – с деланной веселостью сказал Володька.

Соня не улыбнулась.

– Ты что, не рада?

Соня молчала. Это было ново. Обида? Не может быть! Неужели и здесь, как говорят шоферы, тоже прокол?

– Привет! – повторил Володька. – Не слышишь?

– Слышу, не глухая.

– Может, ретироваться? Могу.

– И так по месяцу глаз не кажешь.

Ах, вот что… Это уже легче.

– Где же по месяцу? От силы две недели.

Не меняя угрюмого выражения лица, Соня сказала:

– Карманы лопаются. Ставь на стол свои бутылки.

– Пустяки… Пивко и бутылочка крепленого.

– Костюм жалко.

От пола с белой дорожкой до потолка с гофрированным шелковым абажуром Володьку окружали чистые, накрахмаленные, натертые до глянца вещи. Еще недавно все здесь нравилось ему: и белая дорожка, и шелковый абажур, и, главное, сама Соня. Теперь он почему–то подумал о том, что Соня на шесть лет старше его, а белая дорожка и шелковый абажур казались ему старыми и скучными.

– Что ты меня рассматриваешь! Забыл? – недовольно спросила Соня и пошла в угол за кровать приодеться.

Володька и не думал сравнивать, он честно хотел забыть Ирочку, и все–таки она явилась, как на экране в кино, явилась и уплыла. На сердце у Володьки сделалось тревожно и тоскливо.

– Довольно! – крикнул он. – Давай, Софья, повеселимся.

Соня опять промолчала. «Обижается, – подумал Володька, – значит, дорожит».

– Что ж, как слепой с немым будем? – пошутил он.

Соня небрежно поставила тарелки и стала резать сухую колбасу.

– Пей.

– А ты?

– Тебе хочется, мне – нет.

– Закуска для крепленого не подходит.

– Извини, не знала, какое принесешь.

Володька выбил пробку лихим приемом опытного специалиста. Крепленое вино он смешал в чайной чашке с пивом. Принарядившаяся Соня казалась ему все такой же поблекшей и старой. Он кивнул, чтобы села рядом. Но Соня не села. Она, как чужая, стояла у кровати со скрещенными на груди руками.

– Соня, – с глубоким значением сказал Володька, и недоумевая и приказывая.

Она тяжело вздохнула.

– Ну, ну, – буркнул он и поднес чашку ко рту. Это было невкусное пойло, к тому же теплое. Но кто же пьет для вкуса? Володька без всякого аппетита ел сухую колбасу, запивая ее пойлом. Соня стояла неподвижно, заслоняя собой кровать, на которой громоздились подушки, всегда восхищавшие Володьку. Он много раз пытался так же взбить свою единственную подушку, но ничего не получалось. Эти подушки вроде бы и не лежали на одеяле, а хотели взлететь к потолку, надутые неведомым воздушным веществом.

– Погоди пить! – Соня сказала это так неожиданно и резко, что Володька вздрогнул.

– А я не спешу.

– Конечно, тебе спешить некуда. Хочешь – останешься на ночь, хочешь – нет.

«Обижается, – опять подумал Володька. – Надо успокоить».

– Сядь, побеседуем. Поближе ко мне.

Соня враждебно отвернулась.

– Соня! – мягко сказал Володька.

– Ты с девушкой дело имеешь, факт или не факт? – быстро заговорила Соня, и в голосе ее послышались знакомые ему сварливые нотки.

– Ну, факт.

– Девушка порядочная?

– А кто говорит…

– Постой! А как ты себя ведешь? Еще мужем не стал, а ведешь себя, как хам. Хочу – бываю, хочу – гуляю с кем–то на стороне. Я царь, ты тварь. Так дело не пойдет.

Володька молчал и, как бы защищаясь, налил себе еще.

– Если ты с порядочной девушкой дело имеешь, – продолжала Соня, – ты должен…

Володька все еще старался не думать об Ирочке, но теперь невольно перестал слушать Соню, потому что в уме была Ирочка.

– Муж не муж, но все–таки имеешь дело! Должен понимать. Накануне выходного и выходной должен проводить вместе. Можем поехать в гости к маме.

Когда Соня упомянула о поездке к маме, Володька налил в чашку все, что еще оставалось, выпил и поднялся. Вид у него был такой, что Соня испугалась. Она–то хотела взяться за его воспитание… Теперь, кажется, нужно было думать о том, как его удержать.

– Что ты, Володенька?..

Володька схватил шляпу, пошел к двери, запутался в белой дорожке и, выругавшись, отбросил ее ногой.

– Накануне выходного. Выходной… – бормотал он, распахивая дверь.

Соня что–то говорила вслед, кажется, умоляла вернуться, но он захлопнул дверь и пошел прочь.