Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 4."

Автор книги: Николай Погодин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Ты что? – спросил он, глядя на нее пристальнее, чем всегда. – Болеешь?

– Болею, – ответила Ирочка, только бы не разговаривать и поскорее зарыться носом в подушку.

– Вид неважный.

– Скоро пройдет, – механически сказала Ирочка, сама не зная о чем. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Володька приходил.

Эти слова Ивана Егоровича Ирочка услышала уже из своей комнаты. Она вдруг почувствовала яростную злобу против Володьки.

– Не пускайте его! Никогда больше не пускайте! – закричала она дяде.

Глава двадцать четвертая
Крик души

Это было дня через три после «Лебединого озера». Ирочка проснулась в немыслимо радостном настроении. Еще во сне ей казалось, что она не спит, а лежит утром с открытыми глазами в своей старой комнате и видит над собой знакомый зеленоватый с трещинами потолок. Когда она проснулась, действительность показалась ей веселым и радостным сном. Все перепуталось, хоть караул кричи.

Ирочка прислушалась. Словно по ее заказу, раздалось негромкое пение. Пел негр, ее любимый негр из музыкальной коллекции Ростика «Сант–луи–блюз». Ростик сейчас открыл дверь на балкон и занимается гимнастикой под музыку. Ирочка счастливо зажмурилась. Ростик выбрал ее негра… Значит, думает о ней.

В комнату без стука вошел Иван Егорович.

– Не спишь?

– Не сплю.

– А чего не встаешь?

– Лень.

Раз на работу не ходишь, могла бы дяде завтрак приготовить.

– А ты откуда знаешь, что я на работу не хожу?

– Знаю, – значительно ответил Иван Егорович.

– Дядечка, это временно.

– Ой ли?

– Че… сло… – Ей так хотелось сейчас стать маленькой и говорить, как малышастики. – Че… сло…

– Навряд ли.

– Временно, временно! – с радостным вдохновением врала она ему и самой себе.

Ирочка и в самом деле не послушалась Елены Васильевны и не уволилась из бригады. Она выпросила в тресте месячный отпуск за свой счет. Трест запросил бригадира. Дема ответил: обойдемся. Ирочка по–прежнему числилась в бригаде, но на работу не ходила.

– Какое там временно! – Иван Егорович вспылил и по своей старой привычке подошел к окну. Нервничая и сердясь, он любил становиться спиной к собеседнику. – Что врать–то! Будто я ничего не знаю! Вчера тут всю твою жизнь порешили.

– Кто порешил?

– Кто!.. Моя… и та… мадама, пес ей в душу!

– Я ничего не знаю. Че… сло…

– Не строй ты из себя малое дитя! Ее замуж выдают, а она – че… сло… Будто не знаешь!

– Да что? Что?!

– Ирка, не прикидывайся!

– Скажи, что?

Иван Егорович повернулся к ней и медленно, будто давая показания на суде, заговорил:

– Они между собой во всем сошлись. Без твоего согласия. Нина Петровна одобряет, а Елена Васильевна закрепляет, будь она… Они тебя замуж выдали за этого ихнего… голубого! – Иван Егорович не пытался скрыть своего презрения к Ростику.

Он ждал, что скажет Ирочка. По своим старым правилам, он свято верил в раскрепощение женщины и ждал, что Ирочка ответит правильно. А она ответила, по его мнению, постыдно.

– Так ведь замуж! – легкомысленно сказала она.

– Без твоего согласия?

– Ну и пусть!

– Как пусть?! – крикнул Иван Егорович.

– Так ведь замуж, дядя! За–муж!

Этого он понять не мог. Для него идеалом женщины была Марина Раскова, которая во время войны командовала женским воздушным полком. А тут что было? Из–за своего презрения к голубому Иван Егорович забывал, что Ирочка могла полюбить Ростика именно за то, что он голубой.

– Неужто ты… – Иван Егорович содрогнулся всем своим существом. – Неужто ты неравнодушна к голубому?

– Неравнодушна, дядя.

Иван Егорович умолк и долго не мог произнести ни слова.

– Тогда молчу! – наконец сказал он. – Тогда все.

Ирочка решила поговорить с ним по–хорошему.

– Иван Егорович, ты же умный человек.

– Вот уж не знаю.

– Неужели это так важно, какой на нем костюм: синий, коричневый или голубой? Теперь мода на голубые.

– Дело не в костюме. Ты на него самого взгляни. У него же в голове сквозняк. Это не Володька.

Ирочка вскочила с постели. Лицо ее вспыхнуло от негодования.

– Что Володька, что Володька?! – закричала она. – Я знаю, он тебе нравится. Я тоже хотела его полюбить. А он что? Что в нем есть, кроме грубой силы? А что он умеет? Да, он неглуп, это правда. Но ум у него глупый! Газет не читает, на читках сидит, как слепой старик. Ну, хорошо, положим, я вышла бы за Володьку. Скажи, какое это будущее? Пришли с работы, закусили, он – на койку, я – стирать, готовить еду на завтра, убирать комнату. Театр он презирает. В кино любит приключения. Книг не читает. В день получки – в ресторан со своим другом Демой. Не хочу я больше слушать про Володьку! Ты не обижайся, что я кричу. Не сердись на меня. Честное слово, это от души!..

Настало долгое молчание. Иван Егорович в эту минуту думал не о Володьке, а о Ростике.

– Мне так хочется, чтобы было красиво! – с болью сказала Ирочка. – Но если теперь, когда мы молодые, так некрасиво, то чего же ждать дальше?

– А что красиво? – уже без раздражения спросил Иван Егорович.

Ирочка рассердилась.

– А то красиво, что красиво! Красиво, когда тебя не хватают, как не знаю что. Когда у человека просто–напросто есть культура. Когда человек танцует, когда он внимателен к тебе. И вот что я тебе скажу, Иван Егорович. С человеком, который читает английские книжки, мне гораздо интересней, чем с Володькой, который и по–русски–то читать не желает.

Слушая Ирочку, Иван Егорович думал о том, что случилась беда. Его драгоценная Ирочка была восхищена Ростиком. Иван Егорович был не слишком сведущ в делах любви, но чутьем старого человека понимал, что Ирочка не любит Ростика. Нет, нет, тысячу раз нет! Она просто восхищена. Но беда в том, что это восхищение она принимает за любовь.

Просто, по–житейски Иван Егорович не ставил Ростика ни во что. Случись с ним что–нибудь в жизни, сразу пойдет плутать, как слепой котенок. Что же касается требований, отличающих культурного человека от мещанина, то их Иван Егорович Ростику и не предъявлял.

– Выйду за него замуж или нет, – успокаиваясь, сказала Ирочка, – одно я знаю твердо: он человек передовой.

Ивана Егоровича передернуло.

– А что это значит: передовой? – спросил он с деланным спокойствием.

– Зачем я буду повторять общеизвестные слова?

– Ничего, повтори.

– Не хочу!

– Передовой! – взорвался Иван Егорович. – Ничего ты не понимаешь! Передовой – это не каждый третий и даже не каждый сотый! Если он чешет по–английски – значит, передовой?

– Я не так сказала.

– А как?

– Сам скажи.

– И скажу.

– Только общих слов не повторяй!

– Пожалуйста. Передовой – Володька.

Ирочка упала на подушку и громко расхохоталась.

Это так обидело Ивана Егоровича, что он не счел нужным что–либо объяснять, повернулся и вышел из комнаты.

– Дядя, дядечка! – звала его Ирочка. – Вернись! Не обижайся! Извини!

Но ему пора было уходить, и он ушел, так и не извинив дорогую его душе племянницу. Или дочь. Пожалуй, даже дочь.

Утомившись валяться без дела – безделье начинало ее угнетать, – Ирочка стала одеваться. «Почему Володька?» – спросила она себя, стараясь понять, как мог дядя после всего того, что она сказала, так странно вознести Володьку. Передовой! Смейся не смейся, но ведь Иван Егорович имел что–то в виду. Только дуракам может казаться, что ее Иван Егорович – наивный человек. Он кристальный – это правда, но вовсе не наивный.

Передовой? Пусть. Ирочке все равно сейчас не до него. Одна–одинешенька, с длинным полотенцем на плече, она босиком летает по паркету, как умеет летать только одна Уланова. Дел у нее, в сущности, никаких нет, но все–таки она что–то делает, вспоминает о чем–то важном, но тут же забывает. Самое важное, конечно, то, что говорил Иван Егорович, надеясь заразить ее своим презрением к Ростику.

Она летит на кухню и зажигает газ, ставит кофейник. «Ростик, Ростик», – твердит она про себя. Вы только подумайте! Не сказать ей, Ирочке, что он решил на ней жениться! Она летит обратно в свою комнату, расчесывает волосы. «Ростик, Ростик, мог же ты сказать мне первой…» Присев на кровать, она минуту остается неподвижной. Конечно, это и есть культура – ей, Ирочке, сказать обо всем последней. Культурный человек должен иметь выдержку. Она летит в другую комнату, распахивает дверцы буфета, не понимает, что ей нужно. «Ростик, Ростик, значит, ты уже рассказал обо всем своей устрашающе умной матери…» Как далеко зашло! Елена Васильевна уже говорила обо всем с Ниной Петровной. Ирочка летит в ванну, открывает все краны, но вылетает оттуда, хватает телефонную трубку. Она хочет позвонить ему, но ей страшно. Не надо, еще очень рано.

На кухне бурлит кофейник, из него бежит черная вода и смешивается с огнем. Ирочка смеется. Сожгу дом! Никакой чужой, холодный, враждебный ветер не может сейчас заронить сомнение в ее счастливую душу!

А тут еще раздается телефонный звонок. Ростик говорит своим обычным тягуче–ласковым тоном, который так нравится Ирочке.

– Скучаю, думаю о вас, хочу вас видеть. Что же вы, Иринушка, молчите?

Ирочка боится открыть рот. Ей кажется, что если она заговорит, то сразу же признается ему в любви.

– Иринушка, вы слушаете?

– Слушаю. Еще бы!..

– Я хочу многое сказать вам.

– Вот оно! Длинное полотенце сползает с плеча и падает на пол. Но Ирочка не позволяет себе пошевелиться.

– Слышите, Иринушка?

– Конечно, слышу.

– Мама тоже хочет многое сказать вам.

Как это трогательно! Большой, самоуверенный, выполняющий ответственные поручения Ростик обожает свою маму. Ирочка тоже обожала бы свою маму…

– Но не сегодня, – продолжает Ростик. – Я очень хочу вас видеть, очень многое хочу вам сказать, но сегодня масса дел. До самой поздней ночи.

Ирочке и в голову не приходит, что ему можно не поверить. Если бы Ростик признался, что собирается встретиться со Стеллой Зубаревой и рассказать ей обо всем, Ирочка нашла бы, что он поступает, как порядочный человек. Правда, Ростик не намерен ссориться со Стеллой Зубаревой. Зачем? Но если она станет попрекать его, может быть, и придется поссориться.

– Видите ли, Иринушка, – мягко говорит Ростик, – до знакомства с вами у меня могли быть увлечения. Могли? Как вы считаете?

– Могли, могли… – Она радуется, так как у нее ведь до знакомства с Ростиком тоже было увлечение.

– Пора их прекратить.

Ростик воодушевляется. Его слова о том, что отношения между людьми должны быть ясными и честными до конца, пронизывают Ирочку теплом и покоем. Да, отношения между людьми должны быть именно таковы. У Ростика и у нее одни и те же мысли, одни и те же правила.

Закончив излияния о честности и ясности, которые несколько взволновали его самого, Ростик неожиданно спросил:

– Завтра мы у вашей старой подруги?

Она совсем забыла, что Светлана пригласила их прийти в субботу. Слова Ростика прозвучали для нее неожиданно. Еще неожиданнее было то, что Ростик назвал Светлану ее старой подругой. Откуда он это узнал? Ему об этом никто не говорил. Скорее всего сам догадался.

– Вы забыли? – спросил он.

– Да.

– Так как же?

– А вам очень хочется? – как–то против своей воли спросила Ирочка.

– Не знаю. Мне абсолютно безразлично. Но мы дали слово.

Ирочке не хотелось идти к Дуське. Она снова почувствовала в ней злого гения своей школьной поры.

– Раз дали слово, конечно, пойдем, – нерешительно сказала Ирочка.

– Не пойдем, а поедем. Где она живет?

– Там же.

– Что это значит?

– Там же, откуда мы переехали.

Ирочка назвала тот старый московский район, где раньше жила.

– Понятно, – сказал Ростик.

Раздался резкий щелчок, их прервали. Ирочка медленно подняла полотенце. Что случилось? Летать ей больше не хотелось. Телефон зазвонил. Она встрепенулась. Сейчас Ростик скажет, что их прервали. И, может быть, повторит свои восхитительные слова о том, что ему хочется многое сказать ей.

– Слушаю, – с замиранием сердца сказала Ирочка.

– Здорόво, Ирка! Узнаешь?

– Это Дуська, то бишь Светлана. Вот уж совпадение!

– Это я. Привет!

– Привет.

– Почему кислая?

– Нисколько.

– Будто не слышу! Вы придете?

– Кто это мы?

– Здравствуйте! Ты и твой поклонник.

– Приедем.

– Не догадалась. У такого должна быть собственная машина. Благословляю. Растешь в моих глазах, старушечка!

– Что ты празднуешь?

У Светланы вырвалось что–то похожее на кашель. Или Ирочке это только показалось…

– Как это праздную?

– Может быть, какая–нибудь дата? День рождения?

– Никакой даты. Просто субботний вечер. В квартире почти никого нет. Можете захватить с собой бутылочку шампанского. Даже две, я не обижусь. Обнимаю. Жду. Не позднее восьми.

Ирочка положила трубку, немного постояла у телефона, но ничего не дождалась. Ей вдруг стало очень грустно. До завтрашнего вечера оставалась бездна времени. Куда потратить это время? Еще вчера, еще сегодня утром у Ирочки было множество самых разных интересов. А сейчас вдруг стало как–то пусто.

Почему?

Но все–таки надо было что–то делать. Не сидеть же весь день над пустой чашкой кофе! А что делать?

Мысль, которую Ирочка не раз прогоняла, снова пришла ей в голову, и на этот раз прогнать ее было уже нельзя. Да, Ирочка должна встретиться и поговорить с Володькой. Отношения между людьми должны быть ясными и честными до конца.

Глава двадцать пятая
Случай на крыше

Дуська, то бишь Светлана Чашкина, решила разыскать Володьку и пригласить его в гости. Ранним утром она отправилась на Арбат, с Арбата поехала в Замоскворечье, нашла бригаду и упросила ребят спустить Володьку со стены. Зачем она все это делала? Она и сама толком не знала. Ей так захотелось. Это было, по ее мнению, оригинально и смешно.

Володька увидел перед собой девицу, о существовании которой давно позабыл.

– Желтая! Откуда?

– Негры здороваются.

– Что ты говоришь! Давай поцелуемся.

– Это не обязательно. В гости хочу тебя пригласить.

– Меня? Смеешься! Я даже забыл, как тебя зовут.

– Ничего, вспомнишь.

– Занятная ты девка! Когда прийти?

– Сегодня. Вечерком.

– Вдвоем посидим или в компании? – подмигнул Володька.

– Будет еще Ирочка со своим поклонником, – спокойно ответила Дуська.

– С кем, говоришь? – испуганно спросил Володька.

– С поклонником. Приедут на своем «Москвиче». А ты будешь моим поклонником. Договорились!

Володьке хотелось крикнуть ей: «Волк будет твоим поклонником!» – но он справился с собой и ничем не выдал своего отчаяния. Он окаменел. Горе его поразило.

Дуська вручила Володьке записку с адресом и мгновенно исчезла, словно ее ветром сдуло. Володька остался с запиской в руках. Марьина роща… После восьми вечера… Первым его движением было разорвать эту проклятую бумажку. Но не хватило мужества. Одолела слабость. Володька уже заранее упивался мыслью о том, как он их поймает, как он им отомстит.

Дуська указала время – после восьми. Как долго ждать! С тягостной болью в сердце Володька влез в свои доспехи. Надо было работать до трех без перерыва. Так полагается в субботу. До восьми бесконечно далеко. Только бы сдержаться, не выпить! А хочется выпить, так и тянет. Теперь он понимает, какая это все ложь – Ирочка, ее проповеди, вообще все. Теперь он будет жить, как жил всегда, без этих – как их? – без претензий. Какого черта в самом деле! Для Ирочки он Володька, пескоструйщик, сама серость. А для других людей он Владимир Левадов, мастер высшего разряда, специалист своего дела… Пусть бы Ирочка послушала, как говорили с ним вчера в партийном комитете! Там говорили, что он спас Кормилицына; а как бы он мог его спасти, если бы у него не было авторитета в бригаде, если бы каждый рабочий не уважал мастера Левадова, не считался с каждым его словом? После того как Дему удалось поставить на свое место, Володька замышлял новый порядок в бригаде, хотел избавить государство от лишних трат, собирался поговорить с Иваном Егоровичем, который ведь помнит Ленина, лично слышал его, рукоплескал ему… Теперь Володьке ничего не надо! Ирочка по ночам ездит на «Москвиче» со своим поклонником. Ради этого она бросила работу, бросила его, Володьку, именно в то время, когда он поверил в нее, в ее ум, в ее чистоту.

При этой мысли Володька чуть не выронил из рук свой воздушный бур. Сопло в эту секунду несколько раз чихнуло и затихло. Аппарат внизу остановился, шланг остался без воздуха. Не узнав, что случилось, Володька крикнул, чтобы его подняли до отказа и с необыкновенной ловкостью выбрался по тросам на крышу. Здесь был простор. Над головой сияло огромное небо, в лицо дул сухой, как в степи, ветер.

– Хорошо! – простонал Володька, валясь на горячий цемент. – Хорошо!

Он так и остался лежать спиной к солнцу, уткнув лицо в локти. Лежать было неудобно и жестко, горячий цемент жег тело, но Володьке хотелось, чтобы было еще неудобнее, жестче, горячее.

От жары пересыхали губы, на зубах скрипел песок. Володька плакал горько, безысходно, трудно. Да, он ничто, всего лишь несчастный пескоструйщик, ничтожный человек, не академик, не летчик–испытатель, а всего только – грубая сила! Слез не было, и Володька не чувствовал, что плачет. Он испытывал невыносимые муки, терзался от обиды. Ему хотелось унижать себя до бесконечности. Как мог он не увидеть, не понять, что это было случайное знакомство! Как мог он не увидеть, не понять, что эта чистенькая девочка, живущая в приличной квартире, не ровня ему, Володьке! И он опять с остервенением вдалбливал себе в голову, что он простой и грубый парень из барака, которому не следовало знакомиться с чистенькой девочкой и верить ее чистеньким речам.

А этот поцелуй у Кремля весной? Вот когда она скрутила ему душу! О чем теперь жалеть, в чем себя упрекать, если он ее любил?! Сам ей открылся, дал слово, лелеял, как невесту, ничего себе не позволял. Он жил ею, любил ее, готов был ради нее на все, а она… Убить такую мало!

– Будет тебе, – прошептал Володька, приходя в себя. – Тоже еще убийца!

Он хотел успокоиться и поспать. Но разве заснешь, когда мозг лихорадочно работает да еще солнце и ветер не дают покоя!

– Психую, – подумал вслух Володька. – Надо затормозить.

Но из этого ничего не вышло. Володька продолжал напряженно думать, и в центре всех его мыслей неизменно была Ирочка.

До встречи с ней Володька не имел никакого понятия о любви. То, что он называл любовью, было самой скверной, бесстыдной и пошлой стороной человеческих отношений. После встречи с Ирочкой он начал совсем иначе думать о любви. Он понял, что настоящая любовь – это дружба, нежность, чистота. Измена Ирочки как бы возвращала его к тем представлениям о любви, от которых он давно отказался. Если Ирочка могла ему изменить, – значит, в мире не существовало ни нежности, ни чистоты.

Он мучился серьезно, не на шутку. Вдруг ему вспомнилась Соня, и на мгновение у него потеплело на сердце. Ему даже почудилось, что Соня где–то рядом. А рядом с ним возились голуби. Сизая, как серебро, голубка зло клевала молодого голубка, и тот терпел, пытаясь уклониться от побоев.

Так что же Соня? Может быть, пойти к ней, покаяться, вспомнить старое? Интересно, а что было бы, если бы такую штуку выкинула не Ирочка, а Соня? Ничего особенного не было бы. Поревновал бы немножко, может быть, стукнул по затылку. Но чтобы мучиться так, как сейчас!.. Никогда в жизни! Плакать?! Ни одна Соня на свете этого не дождалась бы. А Ирочка довела. Чем? Он еще сам толком не знал. Ездит ночью с поклонником на «Москвиче»… Ах, не в том дело, что на «Москвиче»! Соня не умела на него повлиять, она ничего от него не требовала, лишь бы ходил. А Ирочка влияла на него, и он полюбил ее так, как больше никого не полюбит.

И после всего этого он узнал, что Ирочка с поклонником ездит по ночам на «Москвиче».

Убить такую мало!

Ему послышались чьи–то осторожные шаги. Он обернулся. Голуби взлетели. Володька увидел, что к нему, осторожно ступая по крыше, приближается Ирочка.

Она была в светлом платье и в светлых туфлях без чулок. Кожа на ее ногах порозовела от загара. В руке она держала, видимо, снятый с головы цветной платочек. Володька никогда в жизни не испытывал такой растерянности. Он совершенно не знал, что ему делать. Все, что приходило в голову, казалось глупым. «Я ее ненавижу!» – подумал он.

– Ну, здравствуй!

Ирочка сказала это смело и твердо, с явным превосходством.

– Здравствуй, если не шутишь! – Володька постарался улыбнуться.

Ирочка храбрилась. По дороге сюда она с каждой минутой теряла присутствие духа. Ясность и честность даром не даются. Как ей быть ясной и честной перед Володькой, если она все время чего–то боялась? Чего, она сама точно не знала. Но у нее было плохо на душе. И она храбрилась.

– Чего сидишь на солнце? Жарко.

– Я привыкший.

– Перерыв, что ли?

– Воздуху не дают.

Они помолчали.

– Пойдем вниз.

– Зачем?

– Я ведь ушла с работы. Не знаю, может быть, вернусь. Нужно поговорить.

– Раньше надо было говорить.

– Когда?

– Когда надумала скрываться.

Ирочка поняла, что она храбрилась зря. Оказывается, было вовсе не страшно. Они еще не сказали двух слов, а Володька уже лез с упреками.

– Что значит «скрываться»? – с вызовом сказала она.

– А то и значит.

– Что именно?

– А то именно.

– Тупо.

Володька очень ясно, чересчур ясно поглядел Ирочке в глаза.

– Я эту характеристику держу про себя всегда.

Он сидел на горячем цементе, колени его почти касались подбородка. Он охватил их скрещенными руками. Если бы Ирочка дотронулась до его плеча, она почувствовала бы железное напряжение мускулов. У Володьки горело сердце. Сейчас он мог бы сбить Ирочку с ног, мог бы сбросить ее с крыши. Он до отказа напрягался, чтобы не вскочить на ноги. Его удерживал тот Володька, которого открыла в нем Ирочка.

– «Тупо», – повторил он. – Это мне известно. Скажи по совести, почему ты ушла из бригады? Ты же так просила, даже требовала! Я из кожи лез, чтобы тебя устроить. Разочаровалась? – Ладонью он сгреб песок рядом с собой. – Может, сядешь?

– Платье испачкаю.

– Ну, стой. А я посижу.

– Почему я ушла из бригады! – Ирочка прошлась перед самыми глазами Володьки. – А ты вспомни, что случилось на бульваре.

– Помню. Ему надо было так дать, чтоб навеки забыл, как к девушкам приставать.

– Вот–вот, – презрительно пожала плечами Ирочка. – Я не хотела стать яблоком раздора.

– Ладно. Но можно было, кажется, со мной потолковать. Ведь не чужие.

– Не додумалась.

– Считай, что верю.

– А чего ради мне врать?

Он промолчал.

– Чужие не чужие, – сказала Ирочка, – но ведь и не родные.

«Началось!» – с болью подумал Володька. Ирочка медленно ходила у него перед глазами и никак не могла начать.

– Видишь ли, Володя… – наконец сказала она. «Вижу, все вижу», – мысленно откликнулся он с бесконечной болью.

– Нам давно пора поговорить серьезно.

«Врешь, недавно».

– Видимо, нам надо расстаться.

«Другой нашелся!»

Оба подавленно молчали. Ирочка не умела скрывать правды, Володька не умел понимать неправды.

– Почему же тебе надо расстаться?

– Не мне, а нам.

– Ладно, нам. Ты умная, скажи: почему?

Неожиданно, как на экзамене в школе, Ирочка поняла, что ответить ей нечего.

– Не знаю, Володя, – печально сказала она, жалея, что пришла сюда, и думая, как бы поскорей уйти. – Не знаю. Но надо.

Володька легко поднялся и увидел безбрежную Москву, раскинувшуюся у него под ногами.

– Ирочка, – с нежностью произнес он. – Не надо.

– Что, Володя? – шепотом спросила она. – Я не понимаю.

– Не надо. Не решай, как в воду бултых. Жизнь не вода, не вытрешься. Ты многому меня научила. Я тобой жил. Не надо решать. А что из бригады уходишь – дело твое. Хотя я здесь все переделаю.

Ирочка на мгновение встрепенулась.

– Как переделаешь?

– Как мы с тобой говорили.

– Не понимаю. Мы ничего не говорили.

– На ветер, значит? А я подписался на твою «Комсомольскую», – сказал он совсем по–детски. – Мне многое понять надо. А ведь это все ты. Ты, ты!..

Володька заметил, что лицо Ирочки стало равнодушным.

Его признания казались ей сейчас такими мелкими. Она не понимала, что он говорит с ней о самом сокровенном, о том, что она вызвала к жизни в его душе.

– А зачем тебе «Комсомольская»? – беспечно сказала Ирочка. – Ты и без нее проживешь!

Володька понял: это конец! Ей нет до него никакого дела. Она считает, что он может оставаться серым на всю жизнь. Он не такого качества, как тот поклонник с «Москвичом». В голове у Володьки закружилась немыслимая карусель. «Вот как ты подытожила, дорогая!..» Светлое платье, цветной платочек, порозовевшие от загара ноги, знакомые глаза с застывшим в них презрительным выражением – все это сейчас немыслимо кружилось перед Володькой. Он потерял власть над собой и отчаянно двинулся на Ирочку. Протягивая к нему руки, чтоб он не приблизился, Ирочка пятилась от него и не видела, что пятится на край крыши.

В эти немногие секунды Володька увидел себя сразу с матерью дома, в станице, и с отцом на Красной площади, и с Ирочкой на реке, и с Иваном Егоровичем за разговором, и с ребятами, когда по утрам все сходились на работу. «Прощайте…» – говорил он Ивану Егоровичу, ребятам, самому себе. Ирочка не знала, как ей увернуться, и продолжала пятиться на край крыши.

И вдруг карусель, кружившаяся перед Володькой, разом остановилась. Придя в себя, он увидел Ирочку в двух шагах от гибели, и холодный пот прошиб его с ног до головы. Володька своими глазами впервые в жизни увидел самое страшное: он был готов убить человека.

Ирочка отбежала от края крыши и дрожащими руками повязывала свой цветной платочек.

Володька схватился за голову и побежал к слуховому окну, чтобы скорее спуститься вниз, к ребятам.