Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 4."

Автор книги: Николай Погодин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Глава двадцать девятая
«Ну, как мое здоровье?..»

Нина Петровна хотела избавиться от Ивана Егоровича на весь день, а он вернулся задолго до вечера. Черная смородина пока не требовалась. Может быть, потребуется потом. Зная свою супругу, Иван Егорович почти не заговаривал с ней и молча думал свои горькие думы. Хорошо бы полечить Ирочку травами. С этой мыслью он вернулся с дачи. Он сам теперь лечился травами и чувствовал себя гораздо лучше. Но как поговорить об этом с женой? Он понимал, что высказывать ей такие мысли – все равно, что разговаривать с неодушевленным предметом.

В квартире остро пахло больницей. Нина Петровна держала себя отчужденно–строго. Иван Егорович заметил, что она все время смотрела мимо, словно старалась не встретиться с ним глазами. Когда Иван Егорович окончательно убедился в этом, он похолодел от страха.

Профессор прислал вместо себя врача.

Женщина–врач, примерно того же стажа, что и Нина Петровна, сказала всего несколько слов. Это не– многословие угнетало Ивана Егоровича. Ему казалось, что вместе с этим немногословием в дом входила смерть.

Женщина–врач Долго, почти полчаса сидела около Ирочки. То она считала пульс, то следила за дыханием. Нина Петровна думала о том, как берегут свой авторитет великие медицинские светила. Профессор все–таки мог бы не бросать Нину Петровну в ее трудном положении. Бывало же, когда она своим горбом вывозила больных, которые ему самому казались безнадежными. Зачем же сейчас бросать ее одну? Неужели он боится, что его имя пострадает? Нина Петровна думает, что как раз наоборот. По крайней мере, она уж всем рассказала бы, что он боролся смело и до самого конца.

Женщина–врач вывела Нину Петровну из ее горьких раздумий. Поглядывая на больную, она, как это обычно делается, дала несколько советов и удалилась. Нина Петровна почти не слушала ее. Профессор не приехал. Это было главное. Она осталась одна.

Конечно, рядом с ней страдала еще одна живая душа – Иван Егорович. Но что он мог? На что был способен? Он мог только страдать, но от этого никому не делалось легче.

Ирочка окликнула тетку так отчетливо и ясно, словно и не впадала в забытье. Когда Ирочка приходила в себя, глаза ее с таким сосредоточенным вниманием всматривались в дверь или в потолок, что могло показаться, будто она не лежала только что без сознания, а просто давала глазам отдохнуть.

– О чем ты думаешь? – спросила тетка.

– Обо всем.

– Хочешь чего–нибудь?

– Да. Где Иван Егорович?

Нина Петровна позвала его. Ей сделалось невыносимо тяжко глядеть в эти глаза, смотревшие на нее все с тем же сосредоточенным вниманием, и она вышла из комнаты. Иван Егорович поцеловал Ирочке руку.

– Дядя, ты расстроен? – спросила она.

Он промолчал.

– Не надо, дядя.

Он оглянулся на дверь и вдруг, словно его прорвало, быстро зашептал:

– Скажи ей, чтобы позвала еще кого–нибудь. Травников. Гомеопатов… – Он опять оглянулся. – Скажи, чтобы соседку позвала.

– Какую соседку?

– Крохину. Скажи! Она тебя послушается.

Ирочка посмотрела на Ивана Егоровича с сосредоточенным вниманием.

– Я не очень надежная, да?

– Нет, нет! – бодро солгал Иван Егорович.

– Ладно, я скажу. Позови тетю.

Она набрала в легкие побольше воздуха, словно это помогало ей держаться на поверхности мира, не впадая в забытье.

– Тетя!

Нина Петровна вздрогнула. Откуда этот голос? Что он напомнил ей? Пятнадцать лет тому назад… Но Ирочка настойчиво звала ее, и воспоминание прервалось.

– Пригласи Елену Васильевну, пусть она… Я хочу. Слышишь?

– Слышу, – машинально отозвалась Нина Петровна; она вся была во власти живого, осветившего ее душу воспоминания.

Пятнадцать лет назад в ее палате умирал капитан, сбитый в небе под Москвой. Его голос, его интонация как будто послышались ей сейчас. Но тот был чудо–богатырь, сажень в плечах… А эта?

– Хорошо, – так же машинально добавила Нина Петровна. – Я приглашу.

Ум ее мутился. Неужели Ирочка все слышала и сознавала? Неужели поняла, почему не приехал профессор? Тогда она в самом деле жила, а не тлела, как полагалось при необратимом процессе заражения крови. Нине Петровне опять вспомнился капитан с его могучим, но обреченным на смерть телом. Он умирал медленно и мучительно. Нина Петровна видела, как он из последних сил боролся с надвигавшейся на него смертью. Она отходила от его койки, едва сдерживая слезы, а это очень редко случалось в ее практике. Но то был неизвестный ей человек. А эта…

А эта повторяла слабым, но повелительным голосом:

– Пойди к ней, а то она уйдет!

Иван Егорович подошел и шепотом спросил:

– О чем она?

Он опасался, что жена не захочет исполнить просьбу Ирочки. Нина Петровна ничего ему не ответила. «Позвать гомеопата…» В любом другом случае она знала бы, как поступить.

– О чем она? – повторил Иван Егорович.

Нина Петровна стояла поодаль от кровати в горестном смятении. Ирочка поднялась на локтях и обратилась прямо к Ивану Егоровичу:

– Я хочу, чтобы вы позвали Елену Васильевну. Вот и все.

– Так что же ты? – Иван Егорович поднял на жену ропщущие глаза.

– Позови, – сказала она так, точно знала, что это он придумал.

Звать гомеопата, по ее мнению, было бессмысленно. Более того, обращаясь к гомеопату, Нина Петровна как бы предавала то, чему всю жизнь поклонялась.

Но, с другой стороны, не выполнить просьбу Ирочки она не могла. Приходилось жертвовать самым святым, что было у нее в жизни.

– Что же ты стоишь? – прикрикнула она на мужа. – Ступай, зови!

Иван Егорович вдруг взорвался:

– А ты чего шипишь? Ведь, кажется, сдружились с ней! Готова на нее молиться!

– Много ты понимаешь! Ступай, ступай!

Иван Егорович ушел.

Ирочка боролась с желанием закрыть глаза, исчезнуть с поверхности мира в горячем полусне и ледяном оцепенении. Она с нетерпением ждала Елену Васильевну. Не потому, что верила в гомеопатию, а потому, что жаждала помощи, откуда бы она ни явилась. Ирочка прекрасно понимала, что одним напряжением воли она не сможет побороть свою болезнь. Ей нужно было хоть немного помочь в этой борьбе, хоть немного ее поддержать – и она одолела бы опасность, выкарабкалась бы на поверхность мира.

Нина Петровна шла на неслыханную жертву и думала о том, что ее ждет сейчас безмерное унижение. Но Елена Васильевна была умнее Нины Петровны и не стала унижать ее достоинства. Стоило ей задать несколько вопросов Ивану Егоровичу, чтобы ясно представить себе совершенно безнадежную картину.

Войдя и дружелюбно поздоровавшись с Ниной Петровной, Елена Васильевна участливо предупредила ее:

– Ваш муж сказал мне, в чем дело.

Это предупреждение избавило Нину Петровну от тягостной необходимости рассказывать все по порядку.

– Можно к ней?

Нина Петровна молча кивнула.

Платье Елены Васильевны было невыразимого цвета и сияло тончайшими переливами, как южное море в час заката. Идя сюда, она успела щедро смочить волосы французскими духами и распространяла вокруг себя стойкое благоухание.

Входя к Ирочке, Елена Васильевна приняла решение ни в коем случае не вмешиваться в лечение и не давать никаких советов. Она полагала, что увидит живой труп.

Ирочка встретила Елену Васильевну бодрым, слишком бодрым приветствием.

Елена Васильевна сразу отметила эту деланную бодрость и значительно посмотрела на Нину Петровну. Ее взгляд показался Ивану Егоровичу загадочным, но Нина Петровна отлично поняла его и, тяжело вздохнув, сказала Елене Васильевне:

– Да… Вот так.

В эту минуту отношения между ними, грозившие навсегда остаться ложными, бездушными и злыми, неожиданно переломились.

Забыв про свое неимоверно сияющее платье, Елена Васильевна стремительно бросилась к Ирочке, опрокинула стоявшие на тумбочке пузырьки и флаконы, обдала больную запахом французских духов, поцеловала ее в горячие щеки и в истинном восторге крикнула:

– Молодец!

Теперь к Елене Васильевне вернулась ее обычная вера в силы человека, способные победить болезнь помимо всех диагнозов, рецептов и медикаментов. Она детально осмотрела больную.

Нина Петровна в эти минуты забыла, что Ирочку осматривает врач–гомеопат, а Елена Васильевна уже не думала о том, что ее поздно пригласили. Сейчас для них обеих существовала только больная, которой не было никакого дела до медицинских школ и направлений. Она боролась за жизнь, и было бы чудовищным преступлением не прийти ей на помощь.

Окончив свой стремительный осмотр, Елена Васильевна сказала:

– Да… Возможен летальный исход.

Как многие врачи, она была уверена, что больные не понимают этого слова. Под упорным взглядом Елены Васильевны Нина Петровна глухо и покорно ответила:

– Да.

– Но его не будет, – энергично сказала Елена Васильевна, все так же упорно глядя на свою собеседницу.

Это было все, что она позволила себе по отношению к женщине, которая представляла здесь господствующую медицинскую школу. Но Иван Егорович слишком хорошо знал Нину Петровну. В тот миг, когда Елена Васильевна произнесла свою последнюю фразу, он оказался рядом с женой, взял ее за руку и тихо назвал Ниночкой, что случалось в самые нежные минуты их жизни.

Нина Петровна почувствовала безмерную усталость во всем теле. Ирочка лежала навзничь, изнемогая от своих героических усилий.

Нина Петровна вспомнила профессора, который оставил ее одну.

– Я хочу подремать, – сказала Нина Петровна, чувствуя, что силы совсем оставляют ее и на глаза навертываются непрошеные слезы. – Вы тут сами без меня.

Она направилась к двери своими обычными крупными шагами.

– Хорошо, – сказала ей вслед Елена Васильевна. – Но я без вас не обойдусь.

– Без меня?

– Без вас, Нина Петровна.

– А именно?

– Ирочке требуется строжайший режим. Ей нужно давать лекарства через определенные промежутки времени. Необходимо точно соблюдать дозы.

– Хорошо. Посмотрим.

Нина Петровна вышла и закрыла за собой дверь. Иван Егорович напряженно смотрел на Елену Васильевну, словно ожидая от нее какого–то чуда. Он забыл, что еще так недавно с презрением называл ее «мадамой».

Елена Васильевна написала что–то на листке бумаги, крупно расписалась и велела Ивану Егоровичу съездить в гомеопатическую аптеку. До его возвращения она останется здесь. Иван Егорович ждал, что она ему скажет хотя бы одно слово. Что означал этот рецепт?

Может быть, это и было то чудо, которого он от нее ждал?

– Змеиный яд, – ответила на его безмолвный вопрос Елена Васильевна.

Иван Егорович не понял. Тогда она торопливо объяснила ему, что введение в организм больного незначительных доз змеиного яда стимулирует борьбу организма с заражением крови. Это лечение может быть успешным лишь в том случае, если проводить его систематически, изо дня в день.

Спускаясь с лестницы, Иван Егорович, как в молодые годы, прыгал через несколько ступенек. Во дворе к нему подбежал Володька, за которым почему–то следовал сержант милиции. Иван Егорович сказал Володьке несколько ничего не значащих слов и побежал в аптеку.

Елена Васильевна осталась около Ирочки одна. Она думала о том, что Нине Петровне предстоит нешуточное испытание. Лекарство надо давать через короткие интервалы, точно в назначенное время, не раньше и не позже хотя бы на секунду. Секрет этого древнего рецепта, известного не только Елене Васильевне, состоял именно в том, чтобы лечение велось в определенном ритме – систематически и непрерывно.

Конечно, Нина Петровна – опытная медицинская сестра, учить ее не приходилось. Но ей предстояла, по крайней мере, неделя чудовищной работы, без отдыха и сна.

Елена Васильевна думала также о том, как она поступит, если Нина Петровна с ее железным упорством не согласится. Елена Васильевна была совершенно уверена в успехе лечения. Случай был счастливый: в борьбе за Ирочку змеиный яд имел таких могучих союзников, как молодость и воля к жизни.

Победив в этой борьбе, Елена Васильевна навсегда приблизила бы к себе Ирочку. Все это Елена Васильевна делала во имя своего Ростика. Для кого же она жила на свете, как не для него?

Нина Петровна вошла в комнату племянницы, как чужая. Елена Васильевна поняла это и не знала, как ей быть. Ей было невдомек, что, не задремав ни на одну минуту, Нина Петровна решила пожертвовать своими убеждениями ради Ирочки. Остановившись у двери и скрестив руки на груди, она сказала:

– Я вас слушаю, Елена Васильевна.

Это означало: я отдаю себя в ваше распоряжение. Елена Васильевна не поняла этого и огорченно воскликнула:

– Как вы переменились ко мне!

– С горя, с горя, – ответила Нина Петровна.

– Давайте вместе бороться с ним!

– Я вас слушаю.

Только теперь Елена Васильевна поняла, что Нина Петровна смирилась. Вопреки всем своим представлениям о достоинстве она подбежала к Нине Петровне и поцеловала ее в сжатые сухие губы.

– Скорее я умру, – горячо сказала она, – но Ирочка будет жить!

Можно было бы подробно рассказать, как протекала дальше болезнь Ирочки, но автор не считает это необходимым. История болезни Иры Полынковой осталась в записях врача Крохиной как еще одно свидетельство ее незаурядных практических успехов. Может быть, Елена Васильевна Крохина когда–нибудь посвятит этому выдающемуся случаю научную статью или использует его в своей диссертации, которую непременно напишет в ближайшем будущем.

Можно было бы с восхищением рассказать, как Нина Петровна неукоснительно исполняла все назначения Крохиной, тем более что сама Нина Петровна никогда не напишет об этом и никакой выгоды для себя из этого феноменального случая не извлечет. Даже к ее опыту медицинской сестры решительно ничего не прибавится, так как высокие профессиональные качества Нины Петровны уже давно всем известны. Разве что она позволит себе несколько смягчить свое непримиримое отношение к гомеопатии, но, разумеется, не настолько, чтобы это повлияло на ее неизменно твердые взгляды старого медицинского работника.

Можно было бы рассказать и о том, как Иван Егорович сутками не отходил от Ирочки, старался быть полезным Нине Петровне и со счастливыми слезами наблюдал, как «летальный» исход, возможность которого констатировала Елена Васильевна, становился все менее и менее возможным. И это сделало то лекарство, которое он по рецепту Елены Васильевны привез тогда из аптеки…

Но если говорить серьезно, Ирочку спасла та сила, которой не сумел увидеть знаменитый профессор и которую увидела Елена Васильевна Крохина. В борьбе с болезнью Ирочку не покидала воля жить, а Нину Петровну не покидала воля бороться за ее жизнь. Вот и все. Две воли, незримо соединившись, и совершили то, что в подобных случаях именуется чудом. Это чудо с одинаковым успехом могло быть приписано действию любого лекарства. Если бы профессор не оставил Нину Петровну одну, если бы он был смелее, он мог бы сыграть в спасении Ирочки такую же роль, какую сыграла Елена Васильевна. Но он ушел от борьбы, а Нина Петровна всем своим существом стремилась бороться. Ее воля к борьбе соединилась с волей к жизни, которая ни на минуту не угасала в Ирочке. Вот и все.

В тот вечер, когда Володька мучился во дворе, а Иван Егорович ездил за лекарством, к Нине Петровне зашел Ростик. Он принес ей часы с секундомером. К Ирочке он подходить не стал, так как, откровенно говоря, немного побаивался ее.

Елена Васильевна просила Ростика передать Нине Петровне, что готова прийти ей на смену. Часы Нина Петровна взяла, смена же ей не требовалась. Иван Егорович не раз просил Нину Петровну немного отдохнуть, обещая давать Ирочке лекарство с такой же пунктуальностью, с какой это делала она сама. Но каждый раз ему приходилось отступать перед невидящими глазами Нины Петровны. Любовь так привязала ее к Ирочке, что она уже не могла оторвать своего дыхания от дыхания больной. Дыхание Ирочки часто слышалось ей, как свое собственное. Потом она никогда не назвала бы этих дней и ночей счастьем борьбы и ни разу не подумала бы даже про себя, будто совершила необычайное и тем более героическое дело. Каждый, кто увидел бы ее тогда, не запомнил бы ничего, кроме невидящих глаз и угрюмого выражения лица. Веки ее покраснели, глаза ввалились, и без того некрасивое лицо сделалось мертвенно–серым. Она ничего не ела и только изредка пила несколько глотков горячего черного кофе.

Когда Иван Егорович смотрел на непокорные стрельчатые ресницы Ирочки, а потом переводил глаза на жену, он думал о том, что они неожиданно стали похожи одна на другую, и никак не мог понять, что же их соединило.

Однажды вечером, ненадолго уйдя на кухню и склонившись над газетой, он услышал негромкие голоса. Нина Петровна разговаривала с Ирочкой.

– Ты меня видишь, Ира?

– Часто вижу, часто нет.

– А сейчас?

– Почти не вижу.

– А слышишь как?

– Ты же громко говоришь.

– Не очень.

– А мне кажется, что громко.

– Где болит?

– Нигде.

– Есть хочется?

– Не знаю.

– Устала?

– Нет.

Наступило молчание, которое показалось Ивану Егоровичу очень долгим. Потом Ирочка спросила радостно и как бы сурово:

– Ну, как мое здоровье?

Нина Петровна ответила не сразу. Голос ее тоже прозвучал радостно и сурово.

– Теперь скажу тебе всю правду. Ты могла умереть.

Опять наступила тишина.

– Не могла, – тихо сказала Ирочка.

– Почему?

– Не знаю. Не могла.

– Хочешь уснуть?

– Не хочу.

– Прими лекарство.

Это было на пятые сутки. Может быть, они и раньше разговаривали так друг с другом, но Иван Егорович этого не слышал. Теперь ему нужна была Нина Петровна, он задыхался, и у него не хватало голоса позвать ее. Она вышла из комнаты, не удивилась, что Иван Егорович здесь, сняла очки и обняла его.

Нина Петровна вздрагивала всем своим костлявым, мужеподобным телом, словно через нее пропускали ток.

Рыдая громко, безбоязненно, она сказала:

– Ну, старик, нашу девку мы вызволили!

Минут через пятнадцать после этого зазвонил долго молчавший телефон. Иван Егорович взял трубку. Звонил Володька. Иван Егорович обрадовался, что тот позвонил: ему необходимо было поделиться своей радостью.

– Ожила! – громко и взволнованно говорил Иван Егорович. – Да, брат, радость великая! Ожила!

Ирочка тоже с радостью услышала, что она ожила, но тут же сердце ее пронзила острая тревога: с кем он говорит? Словно отвечая на этот тревожный вопрос, Иван Егорович весело сказал:

– Приходи, Володя! Встретимся там же, во дворе.

Ирочка не понимала, где они встретятся, и, еще не зная, зачем она это делает, рванулась с подушек и закричала громко, как могла:

– Не надо, дядя! Не зови!

Нина Петровна вошла к ней и сказала успокаивающе:

– Не волнуйся. Он не придет. А вот Ростик хотел наведаться.

– Не надо, не надо! – закричала Ирочка, и по лицу ее побежали слезы.

Нине Петровне показалось, что Ирочка ее не поняла, и она повторила:

– Зайдет не Володька, а Ростик. Он ведь нынче улетает за границу.

– И пусть улетает. Пусть!

Нина Петровна развела руками. В это время Иван Егорович тихо говорил в трубку:

– Лучше нам с тобой пока не встречаться. Ты не приходи. Ирочка знает, как тебя найти? Мы тебя известим. Понял?

– Понял, понял! – радостно отвечал Володька, ничего не понимая. – Правильно, правильно!

Он понял только, что Ирочка жива и ей ничто не угрожает.

Нина Петровна не стала больше говорить с Ирочкой и огорченно вышла из комнаты. Успокоившись, Ирочка позвала Ивана Егоровича и попросила его посидеть с ней. Она внимательно поглядывала на него, и он ждал, что она скажет. А Ирочка лишь поглядывала и молчала. Глаза ее, темные, глубокие, казавшиеся еще глубже от болезненной бледности лица, поблескивали.

– Дядя, – слабо произнесла она наконец.

– Что, девочка?

– Они думают, что я консервами отравилась.

– Диагноз, – значительно сказал Иван Егорович.

– Ничего подобного. Я совсем другим отравилась. Никто не знает, а я знаю.

– Чем другим? – испуганно спросил Иван Егорович.

– Ты был прав. Ты был прав, дядя.

Он понял, о чем она говорила. Видимо, это признание далось ей нелегко. Она утомленно закрыла глаза. Потрясенный ее словами, Иван Егорович молчал. «Отравилась–то она консервами, – думал он, – но страдала от другой отравы, еще более страшной». Ирочка повернулась лицом к стене, дыхание ее стало ровным и спокойным. Нина Петровна вошла, прислушалась.

– Хорошо спит, – сказала она, – целительно.

С минуты на минуту должен был явиться Ростик. Он действительно уезжал сегодня за границу. То, что Ирочка не захотела его видеть, Нина Петровна отнесла за счет расшатавшихся во время болезни нервов. Вероятно, поссорились из–за какого–нибудь пустяка. Но она все–таки решила не будить Ирочку. Пусть спит.

Нина Петровна скажет Ростику, которого она про себя называла женихом, что состояние Ирочки более чем удовлетворительно. Жених должен отправиться в свой далекий путь со спокойной душой.

Ростик явился с печальным лицом и грустными глазами. На нем был его небесно–синий костюм, изрядно выгоревший за лето. Через плечо висел фотоаппарат.

– Ну, как дела? – шепотом спросил он с порога.

– Спит.

– Это плохо?

– Нет, очень хорошо.

– Вы уверены?

– Конечно. Она чувствует себя прекрасно.

– Можно сказать маме?

– Можно.

– Она непременно зайдет. Я сейчас улетаю, меня ждут на аэродроме. Мама проводит меня и зайдет.

Он заторопился. Нина Петровна смотрела на него с изумлением. Неужели он так и уйдет? Не передав даже нескольких слов своей невесте? Но она не знала Ростика. Взяв ее руку в свою, как бы для того, чтобы пожать на прощание, Ростик на мгновение замер и проникновенно сказал:

– Скажите Ирочке, что я люблю ее по–прежнему. Нет, еще больше… Но, к сожалению… – Он посмотрел на часы. – Считаю секунды. Самолет, сами понимаете…

Он простился и вышел. Нина Петровна стояла в дверях, еще ощущая пожатие его сильной руки. Ростик сказал те слова, которых она от него ожидала, но – странное дело – ей почему–то было не по себе.

Ростик в самом деле очень торопился, и, по совести говоря, ему было не до Нины Петровны. Начиналась ответственная поездка в далекие страны. До отправления самолета оставались считанные минуты. Елена Васильевна уже сидела в «Москвиче», стоявшем у подъезда. Ростик должен был еще непременно позвонить Стелле Зубаревой. Буквально на минутку он забежал домой. Он не мог уехать так далеко, не услышав на прощание ее голоса. Она должна была, как всегда, пожелать ему счастливого пути.

Коротко переговорив со Стеллой, Ростик спустился к машине. Поставил чемодан на заднее сиденье и сел за руль рядом с матерью. Возле аэропорта его должен был ждать верный Вася, который отвезет мать домой и поставит машину на место.

– Как у тебя, сын? Все в порядке?

– Нормально, – ответил Ростик, и в тоне его ответа слышалось: «Зачем спрашивать? Ты же знаешь».

Они выехали со двора. Перед ними открылся огромный белый проспект.

– Как изменился наш район с тех пор, как мы сюда переехали! – сказала Елена Васильевна.

– Разве? – удивился Ростик. Он не чувствовал потребности смотреть по сторонам и к тому же торопился на аэродром. Вдруг ему показалось, будто он забыл дома что–то очень важное и необходимое. Но, кажется, все было в порядке. Длинный, плоский чемодан в полосатом чехле, сейчас совершенно пустой, покачивался на заднем сиденье.

– Мама, – сказал Ростик, – Ирочке стало значительно лучше.

– Правда? – живо откликнулась Елена Васильевна. – Впрочем, я ни минуты не сомневалась в том, что все кончится хорошо. Ты ее очень любишь, Ростик?

– Очень! – ответил он, немного подумал и повторил: – Очень!