Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 4."

Автор книги: Николай Погодин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Глава двадцать первая
Иван Егорович помалкивал…

Лежа на диване, Ростик читал книгу знаменитого американского писателя Эрнеста Хемингуэя «Старик и море» в оригинале. Ему нравилось читать с пропусками, и он скользил по поверхности, не вдаваясь в глубину содержания. Слова занимали его больше, чем мысли.

Американскую книгу в оригинале он читал неспроста. Ему предстояла поездка в Южную Америку, испанского языка он не знал, но в английском был силен и хотел стать еще сильнее. Чтение Хемингуэя давалось ему с трудом. Ростик в совершенстве владел лишь языком отелей и официальных приемов. К большему он, в сущности, и не стремился.

Вообще же он читал книги, как многие молодые люди, небрежно и самонадеянно. Писателей – в первую очередь современных, и в том числе Хемингуэя, – он ни в грош не ставил. Сочинения их он читал рассеянно и поэтому никогда не мог вникнуть в их внутреннее содержание. Вследствие своей рассеянности он был равнодушен и к искусству. Поэтому книги не доставляли ему никакого наслаждения. С самого раннего детства его испортили кинофильмы с дурными сюжетами, и он читал великие книги прошлого и настоящего так же, как смотрел кинофильмы. Внимание Ростика привлекала только канва содержания, то, что обычно называется сюжетом. Смысл произведения и тем более его поэзия были ему совершенно недоступны. Он следил за действием с мальчишеским интересом и давал оценки художественным образам с тем же непростительным мальчишеством. Таким путем великие черты реализма превращались у него в унылую будничность. Он знал, например, что солнце не может быть черным, и вся громадная шолоховская картина гибели Аксиньи для него сводилась к происшествию, в котором кончалась любовная связь Аксиньи с Григорием Мелеховым. Так и книга, которую он теперь читал. Отдельные слова и удачные выражения – другое дело, их Ростик запоминал: пригодятся.

Читать было скучно, Ростик посматривал на небо. Смеркалось. Вечером будут гости. Сегодня мать начинает свою кампанию. Старик, который должен был прийти сегодня, интересовал Ростика нисколько не больше, чем старик из книги Хемингуэя. Скучно все это, откровенно говоря. За версту видно, что эти соседи – люди устаревшей категории. Мудрая мамаша почти не говорит о них, а об этой девушке, дочери или племяннице, вообще не упоминает.

Да, в разговорах с Ростиком Елена Васильевна пока не упоминала Ирочку. Она не хотела заранее ее восхвалять. Потом Елена Васильевна объяснит Ростику, в чем сила простоты и естественности, которые присущи этому прелестному юному существу. А пока пусть сын томится незнанием. Но тут мудрая Елена Васильевна ошибалась. Ростик нисколько не томился. Не умел.

Нина Петровна сердилась. Иван Егорович, видите ли, не желал идти в гости. Ему не понравился этот малый. Елена Васильевна тоже ему не нравилась. Подумаешь, какая цаца! Ну, малый еще туда–сюда, но чем плоха Елена Васильевна?

– Почему она тебе не нравится? – в который раз спрашивала Нина Петровна.

А Иван Егорович и сам не знал почему. Он мог бы многое сказать против Елены Васильевны, но ничего определенного не было.

– Мадама! – буркнул он.

Для людей его поколения это слово было символом буржуазности – пусть мелкой, но все–таки буржуазности.

Нина Петровна, насмерть очарованная Еленой Васильевной, с негодованием отвергла это слово. Она повторила свой обычный тезис, что Иван Егорович безнадежно отстал от жизни, и в заключение с каким–то новым свистом в голосе заметила, что ему теперь вообще никто не нравится, кроме дачной соседки Иллирии Сергеевны.

Этот свист подействовал на Ивана Егоровича ошеломляюще. Нина Петровна ревновала? Ничего подобного в его жизни никогда не было! Нина Петровна, с дорогих дней молодости державшая его в режиме равнодушия!.. Нина Петровна в очках, с голосом, как печная задвижка… Она ревновала! Какая небылица!

– А что? – сказал Иван Егорович. – Возьму и женюсь на дачной соседке! Она покрасивее тебя, мамаша.

Он думал пошутить, а вышло скверно. Нина Петровна с тем же свистом в голосе заявила, что ее молодость загублена, он никогда ее не любил, всю жизнь обманывал, волочился за кем придется… Шли давно забытые имена соседок, приятельниц, знакомых. Иван Егорович мог бы гордиться таким количеством побед, но он ничего похожего не помнил, а некоторые из дам, названных его супругой, были ему в свое время даже ненавистны.

– Плюсуй! – весело и злорадно повторял он. – Плюсуй!

Надо было поскорее надеть выходную пару и таким образом прекратить неприятный разговор. Мадама не мадама, а пойти придется.

– Отвернись! – строго сказал он Нине Петровне. – Я переоденусь!

– Можешь выйти.

– Не желаю! Отвернись!

Она фыркнула с исконным презрением к его тощим красотам. Это значило, что наступил мир. Но про Иллирию Сергеевну она все–таки не забыла и сказала, что он смешон и жалок в своем неравнодушии к этой… Нина Петровна не нашла подходящего слова, ибо ничего плохого про Иллирию Сергеевну придумать не могла. А Иван Егорович тайно и зловеще подумал, с какой радостью он променял бы… И вовремя сдержался. Мысли, мысли буйные и пустые… Один горячий пепел, и больше ничего.

…Ирочка шла домой в прескверном настроении. Ей, как часто говорится в девятнадцать лет, не хотелось жить. Что она наделала! Зеленый ужас! Начать с того, что познакомилась с парнем где–то между небом и землей, когда он болтался в люльке перед ее окном. Потом, как ненормальная, вообразила, будто он ей послан богом в придачу к янтарному ожерелью, самому дорогому в ее жизни подарку. «Послан богом»! Откуда сие? Ирочка сразу вспомнила знаменитое письмо Татьяны. Она мысленно сравнила Володьку с Онегиным, и ей сделалось тошно…

С работой тоже получилось нескладно. Пошла бы работать умно, организованно, как все люди. Так нет же! Надо ей было завести ухажера. Что–то теперь будет! Ведь это из–за нее Володька кинулся на дядю Дему. Бедный дядя Дема! Пусть это кому–нибудь и не понравится, но Ирочке жаль его. У него голова пробита и кровь показывается во время мытья. А с Володькой надо решительно порвать, пусть это и не просто. Единственное средство – уйти из бригады. Но это тоже не просто. Любит она свою бригаду или нет? Нет, не любит. Труд ее не очень тяжелый, он не тренирует ее и ничего ей не дает. А уходить все–таки не хочется. Почему не хочется? Теперь непременно надо уйти.

Но почему все–таки не хочется уходить из бригады? Ирочка невольно вспомнила Римму Зарницыну. У нее взгляд той девушки, что играла главную роль в кинофильме «Летят журавли». Ирочка давно это заметила. Девушки с ней согласились. Наконец Ирочка все поняла. Ей не хочется уходить из–за Риммы. Римма имеет на нее огромное влияние. Это знают все и, конечно, Володька. Они встречались мало, лишь изредка разговаривали, и то по делу. Римма Зарницына помогла Ирочке войти в тот мир, к которому не сумела подготовить ее школа, действительно оторванная от жизни, как это теперь поняла сама Ирочка.

Вот случай, который Ирочка запомнила навсегда. Ей было трудно привыкать к новым людям. Все ее чуждались, посмеивались над ней. Как–то рано утром, когда вокруг никого не было, к Ирочке подошла Римма, велела сменить шелковую голубую косынку на штапельный платок и посоветовала носить комбинезон не напоказ, с цветными пуговицами и платочком в грудном кармане, а как надо для работы.

– Ты пойми… – Римма старалась говорить как можно убедительнее. – Мы такие же, как ты. Тоже любим одеваться… Но, пойми, противно, когда на работе кто–то хочет выделиться.

Ирочка послушалась и вскоре убедилась, что отношение к ней стало меняться.

Незаметно для себя она успокоилась. В ушах уже не звучал больше противно–хлесткий звук пощечины. При мысли о Володьке на сердце не наваливалась безмерная тяжесть. Что ж поделаешь, видимо, надо расставаться…

Успокоившись, Ирочка вспомнила о том, что они сегодня приглашены в гости. Нина Петровна клятвенно обещала Елене Васильевне Крохиной, что придет вечером на чашку чая, и непременно с Ирочкой. Елена Васильевна требовала, чтобы Ирочка пришла непременно. А ведь при первой встрече Ирочка могла произвести на соседку только самое отрицательное впечатление. Почему же она теперь так настойчиво ее приглашала? К врачихе – так она называла про себя Крохину – Ирочка относилась с инстинктивным недоверием. В этом недоверии ее мог укрепить Горький. Его Ирочка много читала. А он не раз говорил о том, что всегда старается понять, чего хочет от него человек. К новым для него людям Горький относился настороженно. Это, разумеется, не значит, что он не любил людей. Горький очень любил людей. Но любил, зная. Не зная, любить нельзя.

Ирочка была человеком нравственно здоровым.

Это нравственное здоровье подсказало ей, как нужно относиться к Елене Васильевне. Конечно, Ирочка не знала, что Елена Васильевна готовит хищное и лукавое покушение на нее. Матери ведь только казалось, что она устраивает счастье сына. И действительно, она устраивала собственный идеал приличной семьи, которая должна была укрепить положение Ростика в служебном мире. Елена Васильевна не любила Ирочку и не могла любить, потому что не знала ее. Она полностью полагалась на свое тонкое чутье и думала, что все рассчитала точно.

Ровно в девять часов вечера Нина Петровна, Иван Егорович и Ирочка стояли на пороге квартиры Крохиных.

Нина Петровна в темно–сиреневом платье с пожелтевшими кружевами вошла первая, за нею Иван Егорович в черной паре и немного пожелтевшем крахмальном воротничке. Последней вошла Ирочка. На ней была темно–синяя плиссированная юбка и украинская вышитая кофточка с длинными рукавами на завязках. Нина Петровна считала, что в этой кофточке Ирочка хороша необыкновенно, и приказала идти к соседям только в ней.

Гостей встречал Ростик. Взглянув на него и на мгновение внутренне застыв, Ирочка сразу же подумала, что именно этот неизвестный и угрожающе красивый парень по–настоящему послан ей богом. Именно он, а вовсе не Володька. В своем небесно–голубом костюме, с мерцающими любопытством глазами Ростик, несомненно, был послан Ирочке тем же богом, какого сотворил лукавый гений Пушкина. Сегодня она, кажется, в третий раз надела свое янтарное ожерелье. Пусть же дает себе волю поэзия молодости! Вот оно, ее янтарное ожерелье, – этот парень, броская красота которого ошеломила ее с первого взгляда.

Несколько лет тому назад Ирочке посчастливилось попасть на новогодний бал в Кремль. Оказавшись в Георгиевском зале, она почувствовала себя ослепленной и на какие–то секунды вдруг потеряла всякую связь с действительностью. Теперь это мучительно–острое состояние повторилось. Ирочка не видела комнат, через которые проходила, и не заметила, как очутилась в глубоком кресле с белым чехлом. Постепенно, как бы сам собой усиливаясь, до нее дошел разговор тетки с Еленой Васильевной.

О чем они говорили? О чем–то чрезвычайно умном. Кажется, о смысле жизни. Ростик курил и старательно улыбался. Между ним и Иваном Егоровичем не могло установиться никаких отношений по той простой причине, что Иван Егорович все время молчал. И молчал не просто, а всем своим видом давая понять, что молчит не зря. Ростику оставалось заговорить с Ирочкой, но он еще не успел разглядеть ее как следует, не знал, с чего начать разговор с ней, и снисходительно слушал женщин.

– Я всегда прививала Ростиславу реальные взгляды на жизнь, – с видимым увлечением сказала Елена Васильевна.

– Например, какие же? – с неподдельным интересом спросила Нина Петровна.

– Когда он учился в школе, я говорила ему: можешь не гоняться за отличниками и не приносить пятерок, но четверки ты должен приносить.

– А он все–таки приносил пятерки! – весело вставил Ростик.

– А он приносил пятерки! – победно повторила мать.

– А я не так. – Нина Петровна горько вздохнула. – Я требовала пятерок.

Ростик находчиво обратился к Ирочке:

– И вы приносили пятерки?

Ирочка понимала и не понимала.

– Приносила, – совсем по–детски пролепетала она счастливым голосом. – Я училась хорошо.

– Да, она хорошо училась! – с сухой гордостью подтвердила Нина Петровна.

Елена Васильевна хотела быть понятной и понятой. Она сделала скорбное лицо.

– Я не против вечных истин, – убежденно сказала она. – Конечно, надо быть честным, жить идеями, ненавидеть мещанское болото. Но я против всего несбыточного, идеального. Я против вечных заблуждений, когда нормальный, земной человек витает неизвестно где. Выше дождевых облаков.

Ирочка очнулась от своего оцепенения и начала понимать смысл разговора. Она видела, что рассуждения Елены Васильевны очень нравятся тетке. Ей, Ирочке, они не нравились. Но сейчас она не могла бы возражать Елене Васильевне. Елена Васильевна была матерью Ростика, а в Ростике для нее как бы воплотился и возник наяву тот идеал, который она создала для себя когда–то очень давно, еще на школьной парте…

И вдруг этот идеал обратился к ней с той же мягкой улыбкой, с какою слушал весь разговор:

– Ну-с, отличница, чем же мы теперь занимаемся?

Ирочка не знала, что ответить. Сейчас она острее прежнего поняла, что не может сказать точно, чем занимается. У нее была работа без профессии.

– Я на простой работе, – покраснев, сказала она. – Без профессии.

На помощь Ирочке стремительно пришла Елена Васильевна. Она испугалась, как бы Ирочка не уронила себя в глазах Ростика. В то же время она хотела, чтобы он почувствовал себя принцем, спасающим Золушку из бедности и тьмы. Она решительно заявила, что Ирочка напустила на себя блажь и ей совершенно не к чему иметь дело с песком и наводить красоту на московские дома. У Ростика много друзей, и он должен помочь ей устроиться по–настоящему.

Ростик подсел к Ирочке поближе. В том, что она наводит красоту на московские дома, ему почудилось нечто оригинальное. Ему всегда хотелось познакомиться с оригинальной девушкой. Чтобы как–нибудь разговориться с Ирочкой, он подал ей пачку иностранных спортивных журналов. В них были яркие цветные вкладки, на которых Ирочка увидела какие–то странные, малопонятные рисунки и на них не обратила никакого внимания.

Ростик беззвучно засмеялся.

– Ты что смеешься? – спросила мать, незаметно следившая за ними.

– Вот это да! – Он все еще смеялся. – Отличница не обратила внимания на абстракционизм самой высшей марки.

Ирочка опять не знала, что сказать. Ей так нравился Ростик, его светлый взгляд был так неотразим, его смех был так приятен, что она просто не знала, как ей отнестись к абстракционизму. Вдруг эти странные рисунки в его вкусе? А она не обратила на них внимания. Надо обратить… Лишь бы вместе с ним…

– Значит, здоровое чутье, – выручила Ирочку все та же Елена Васильевна. – А ты как считаешь? – обратилась она к сыну.

Ирочка подняла глаза на Ростика. Сейчас он казался ей непререкаемым авторитетом.

– Согласен с тобой, – снисходительно сказал Ростик. – Здоровое чутье.

Иван Егорович помалкивал. Заложив руки за спину, он похаживал по комнате и, как на выставке, оглядывал стены.

Володька в это время звонил в квартиру к Ирочке. Ему не открывали. Он не мог поверить, что дома никого нет, и звонил много раз, подолгу. Он еще не пришел в себя после встречи на бульваре и очень страдал. Ему надо было дознаться, как могла Ирочка пойти на это… Если бригадир вынудил ее на это свидание, пусть пеняет на себя!

Володька долго звонил и ушел в тоскливом недоумении. Конечно, Ирочка не открыла ему дверь из–за того, что он не сдержался и ударил Дему по щеке. Теперь она опять будет игнорировать его. Опять придется оправдываться, доказывать, что он не в силах был сдержаться. Будущее казалось ему тоскливым и горьким.

А Ростик, когда над столом зажглись свечи большой чешской люстры, по–настоящему разглядел Ирочку. За столом они оказались друг против друга. И Ростик, так же как Иван Егорович в памятное утро переезда, вдруг увидел, что Ирочка неотразимо хороша. В ее глазах была удивляющая глубина. Иван Егорович заметил, что с Ирочкой что–то случилось, но не догадался, что случилось самое важное… Догадался об этом Ростик. Ему помог опыт его многочисленных легких побед. Ростик часто нравился умным и проницательным женщинам, которые умели скрывать свои чувства. Что в сравнении с ними Ирочка! Отметив, что она отнюдь не дурна собой и, кажется, способна полюбить его, Ростик решил пустить в ход все свои чары. Он делал это не от души, а с пустым интересом бесцельной победы. Но он страшно удивился бы, если бы кто–нибудь сказал ему, что он действует нехорошо.

Свои чары Ростик пускал в ход не сразу. Сначала он завязывал содержательную беседу, которая должна была создать атмосферу отменной искренности, как бы раскрывающей душу. Затем он переходил к танцам, которые были его сильнейшим оружием. Он танцевал лениво и свободно, как великий артист балета, шаливший в экспромтах.

Для содержательной беседы он на этот раз выбрал абстракционизм. Ирочку он уже называл Иринушкой.

– Иринушка, – говорил он, – вы, конечно, недооцениваете абстракционизм.

Ирочка была убита и в то же время польщена.

– Я… Нет… Да… Недооцениваю… – лепетала она.

– Это очень жаль, – снисходительно продолжал Ростик. – Абстракционизм – опасное явление.

И он стал подробно рассказывать Ирочке, что такое абстракционизм и почему его надо опасаться.

Елена Васильевна слушала сына с восторгом. Нина Петровна завидовала ей, а Ирочка в эту необыкновенную минуту невольно сравнила Ростика с Володькой и почувствовала, что Володька совсем потускнел, и, видимо, уже навсегда.

Ростик довольно толково говорил о том направлении в западной живописи, которое именуется абстракционизмом. Ирочка где–то все это читала, но позабыла, потому что абстракционизм ей в жизни не встречался и нисколько ее не волновал.

– В Париже я видел молодых людей, – говорил Ростик, – которые ничего не хотят знать: ни родины, ни любви, ни политики, ни войны, ни смерти…

Он говорил очень гладко и восхитил всех, кроме Ивана Егоровича, который по–прежнему считал, что Ростик плоховат. Сегодня Иван Егорович проверил свое первое впечатление, и теперь уже ничто не могло сбить его с толку. По мнению Ивана Егоровича, Ростик был пустым малым. Что бы он ни говорил, Иван Егорович не мог придавать его словам серьезного значения. Уютно пристроившись к зеленой бутылочке с красивыми наклейками, Иван Егорович потихоньку доил ее, невзирая на все опасности абстракционизма.

Нина Петровна могла раскусить Ростика не хуже, чем это сделал Иван Егорович, но она сама боготворила таких людей. Ростик ей нравился, как может нравиться произведение искусства. На Елену Васильевну она смотрела, замирая от зависти и уважения.

Вот какой она всю жизнь мечтала стать!

Ирочке было еще очень далеко до той поры, когда жизненный опыт мог бы подсказать ей такие выводы, которые сделал для себя Иван Егорович. Она смотрела в глаза Ростику и видела в них любовь и нежность. Что–то влекуще–неизвестное было в этом ошеломительно красивом парне, успевшем так много увидеть и узнать. Подумать только, он был в Париже и сам видел людей, подверженных абстракционизму!..

На столе вкусно дышали пирожки. Чешская люстра излучала мерцающий свет. В его мерцании Ирочке казалось, что Иван Егорович уже полюбил Ростика и что Нина Петровна совсем разомлела от общения с такими замечательными людьми, как Елена Васильевна и ее красавец сын.

Ростик передвинул стул и оказался рядом с Ирочкой, Елена Васильевна разливала кофе и угощала гостей домашним тортом, приготовленным по ее собственному рецепту. Радушно раскладывая по тарелкам цветные куски мудреного теста, Елена Васильевна с комическим ужасом сказала Ивану Егоровичу, что теперь он погиб… Он один выпил бутылку крепчайшего рому, привезенного сыном из–за границы в прошлом году.

Нина Петровна ужаснулась.

– Что ж ты думал, такой дорогой напиток для тебя берегли? – сердито сказала она мужу.

Иван Егорович тихонько посмеивался про себя. Ром был высшего качества и доставил ему истинное удовольствие. Иван Егорович помалкивал, но теперь уже не от презрения к Ростику, а просто потому, что опьянел и боялся сказать что–нибудь лишнее. В голову сама собой лезла озорная чепуха. Ему хотелось, например, сказать «мадаме», что она еще ничего себе и вполне может пользоваться успехом…

Ростик решил, что атмосфера искренности уже создана и настала пора раскрыть душу. Склонясь к плечу Ирочки, он прошептал:

– Скажите, Иринушка, вы счастливы?

Ирочка вздрогнула. Неважно было, что он спросил.

Ирочку покорила искренность его голоса. Прекрасное лицо Ростика было так близко, что до него хотелось осторожно дотронуться.

Не дожидаясь ответа, Ростик стал говорить Ирочке, что он глубоко несчастен.

– Вам это может показаться смешным, – говорил он. – Физически я сильный человек, спортсмен. Мне как будто не к лицу такие слова. Но поверьте, я говорю правду. Что такое человек, лишенный счастья? Все это, – он обвел рукой вокруг себя, – мертво без личного счастья.

– А как вы понимаете личное счастье? – робко спросила Ирочка.

Она искренне ждала от него откровения и верила, что он может открыть ей все тайны, мучившие ее. А у него для таких случаев была давно приготовлена дежурная, пустая фраза:

– Любовь двух сердец.

Но для Ирочки и эта пустая фраза прозвучала великой правдой жизни, ибо всей силой своего взбудораженного сердца Ирочка сейчас готова была верить, преклоняться, любить. Наконец–то явился герой ее романа, каким она его всегда воображала…

Теперь можно было переходить к танцам.

Ростик подошел к заметно разомлевшему Ивану Егоровичу и с почтительной улыбкой, весело и в то же время учтиво спросил:

– Вы не танцуете?

Иван Егорович понял, что с ним шутят, и серьезно ответил:

– Танцую. «Казачка».

Такого танца Ростик не знал. Ирочка повисла на дяде и впервые за весь вечер расхохоталась. Ростик поставил пластинку, протянул Ирочке руку, и они прошли в другую комнату. Ирочке никогда не приходилось танцевать с настоящими мастерами, и ко всяческим стилям она относилась иронически. Но когда Ростик мягко и до изумления неслышно обнял ее и повел каким–то вкрадчивым, лисьим шагом, Ирочка с удовольствием покорилась ему. Он был вполне корректен и не допускал ничего такого, что позволяют себе танцующие мальчишки. С Ирочкой как бы прогуливался мужчина, полный чувства собственного достоинства, изящный, сильный. Он тихо говорил ей, делая паузы, когда этого требовал ритм танца:

– Я и мама живем скромно и тихо. – Пауза. – Мы очень дружны с мамой. – Пауза. – Она у меня молодая и красивая, правда?

– Правда, – ответила Ирочка, с радостью глядя на своего кавалера.

– Я часто бываю за границей. – Пауза. – Могу привезти вам что–нибудь. Пудру, например. – Пауза. – Эти поездки даются нелегко, но это моя работа. – Пауза. – Будем дружить? Хотите?

– Хочу! – радостно ответила Ирочка.

– Я очень люблю искусство. – Пауза. – Большой театр – мой второй дом. – Пауза. – Хотите, на той неделе пойдем в Большой театр?

– Очень хочу!

– Танцует Майя Плисецкая.

Пластинка кончилась. Ростик подошел к радиоле, склонился над ее приборами и повернул к Ирочке свое лицо.

– Будем продолжать? Хотите?

– Очень хочу, – покорно и радостно ответила Ирочка.