Текст книги "Ветер в лицо"
Автор книги: Николай Руденко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)
6
Юность! Видимо, лучшие песни о тебе поются тогда, когда ты уже где-то за дальним перевалом. И если ты даже была горькой, если у тебя на спине пестрели заплаты, а в сумке, с которой ты выходила на работу, лежал кусок житняка и бутылка воды, если не солнце светило тебе в лицо, а дышали военные грозы – юность, ты все равно прекрасна! Пройдут годы, беды в своем сознании отступят за туманы, память просеет через густое сито воспоминания, и окажется – все горькое, что тебя когда-то угнетало, развеялось, как пыль на ветру. Окажется, что в памяти остались не сорняки, коловшие твои босые, потрескавшиеся ноги, а соловьи, что пели тебе песни; не хозяйские пинки в сарае или в коровнике, а поцелуи в вишневом саду; не жесткие портянки, которые ты наматывала себе на обмороженные ноги, чтобы идти в новые походы, а плечо друга, с которым ты ходила в бой, веселые песни эскадронов, блеск сабель, танцы под гармонь у костра на коротком привале...
А что же о тебе сказать, юность, когда ты действительно была прекрасной, когда ты трубила в лесных лагерях в серебряные пионерские горны, когда ты весело бегала по влажному днепровскому песку, когда ты восторженно шелестела страницами учебников в светлых школьных классах?.. Какими словами тебя воспеть, дорогая, незабываемая юность?.. Юность Валентины была именно такой. У нее была мать, был отец. Уже взрослой она узнала, что это не ее родные родители. Узнала и никак не могла в это поверить – они для нее были родными. У нее была школа, были друзья, была любовь.
Часто вспоминала она свои школьные годы и особенно выпускной вечер после окончания десятилетки.
В тот вечер Валентина заметила, что и Виктору, и Федору хотелось остаться с ней наедине. Она смеялась в душе с обоих. Для нее они пока что были только школьными друзьями. Поэтому ей смешно было наблюдать, как каждый из них выжидает, когда отойдет другой...
Со школы вышли тогда, когда уже начало светать. С Днепра синеватыми змейками наползал на берега легкий, полупрозрачный туман. Вековые дубы стояли тихо, неподвижно, будто отлитые из цельной металлической массы. Танцевальный круг среди дубов, деревянные скамьи, травы и кусты – все было покрыто прохладной росой. Даже их волосы были влажными от росы. Шли молча. Разговор не клеился. Беззаботная школьная юность где-то рядом, ее можно достать рукой, но она уже на грани, и они с каждым шагом, с каждой минутой удаляются от нее все дальше и дальше... Школьный звонок в руках бородатого деда Кирилла – больше не для них. Не для них веселые босоногие вылазки на острова. Не им старенькая любимая Галина Петровна будет читать отрывки из «Евгения Онегина». Невидимый плуг времени прорезал глубокую борозду по их еще совсем небогатых биографиях. И сейчас, в эти минуты, они прощаются с юностью, чтобы завтра вступить в молодость. Как она начнется и как закончится? В какие концы страны она разбрасывает их?.. Валентина давно выбрала для себя индустриальный институт. Об индустриальном мечтал и Виктор. А куда же хочет поступить Федор?..
Когда Валентина спросила его об этом, Федор несколько поколебался, смерил взглядом Виктора и потом твердо ответил:
– В индустриальный...
Что это было – мальчишеское упрямство, руководившее им там, в коридоре, когда он не хотел оставлять ее вдвоем с Виктором? Или серьезное, давно продуманное решение?.. Долго они стояли на тропинке между дубов. Небо на востоке загорелось. От залива, окруженного с двух сторон вековыми дубами, появился красный кусок солнца. А трое выпускников все еще стояли над Днепром, и двум из них хотелось, чтобы один попрощался хоть на пять минут раньше... Ранний жаворонок удивил их своей песней – они даже не догадывались, как рано он начинает свою певческую работу...
Так они втроем и пришли в дом Валентины.
Как ни странно, а в институте в первые месяцы они потери ли друг друга из виду. Большой студенческий коллектив закрутил их в своем водовороте. Появились новые симпатии, новая дружба. Они иногда встречались, просиживали вечера в студенческом общежитии, а потом снова расходились к своим новым товарищам. Наверное, надо было перезнакомиться с десятком-другим юношей и девушек, чтобы лучше понять и оценить своих школьных друзей. Из небольшого озера, что называется классом, они выплыли в открытое море, которым стал для них многотысячный студенческий коллектив. И нельзя было не поплавать вволю по его волнам, нельзя было не изучить его законы, его капризы, его традиции. Прошло некоторое время, они, насладившись новыми знакомствами, снова потянулись друг к другу и теперь оценивали каждого в своей тройке с позиций студенческого коллектива. И надо сказать, что каждый из них способен был выдержать суровую критику. Все они хорошо учились, много читали. А то, что они выросли в рабочем поселке металлургического завода, приучало их с детства относиться к металлургии с глубоким уважением и любовью, привило им добрые традиции их родителей. Как бы там ни было, а за несколько месяцев трое друзей оказались на студенческой доске почета.
Первыми возобновили дружбу Виктор и Федор. Они теперь вместе сидели на лекциях, вместе ходили в столовую и даже попросили коменданта общежития поселить их в одну комнату. А еще через месяц Виктор решился сказать Валентине о том, о чем бы не решился сказать ей раньше...
Валентина вспоминает все до мельчайших подробностей. Вспоминает тихий весенний вечер, сладкие ароматы сирени над оврагом за окраиной города, огоньки недалекого села, где через каждый час колхозный сторож отбивал железной колотушкой удар за ударом. Но Виктор и Валентина чувствовали, что эта прогулка закончится чем-то очень значительным в их жизни. Шли часы, от села донеслось двенадцать ударов, потом один, потом два... А они говорили о доме, о знакомых, о преподавателях. Когда же наконец-то произойдет то, чего они оба так нетерпеливо ждали?..
Виктор робко потянулся к горячей девичьей руке.
– Валя...
Его губы были сухие, язык прилипал к небу. Казалось, не хватает только одного глотка холодной колодезной воды, чтобы сказать ей лучшие, самые лучшие слова из тех, которые когда-либо произносились человеком.
Но слова, оказалось, не так уж и нужны. Валентина все поняла без слов...
Они долго стояли на невысоком холме, прижавшись друг к другу. Теперь уже поцеловаться им было не так трудно, как несколько минут назад. И они пьянели от поцелуев. Упругие косы Валентины лежали на плечах Виктора. Какие-то случайные, незначительные слова получали в эти минуты неожиданно яркую окраску. Луна золотила их волосы, а ветер играл кончиками платка, упавшего с головы на плечи Валентины.
Виктор подхватил ее на руки и понес по росяным травам. Просто из-под ног у него выскочил заяц. Возможно, в другое время Виктор вздрогнул бы от неожиданности, но сейчас он его не заметил...
В общежитие вернулись тогда, когда от села принесло эхом пять металлических ударов...
Виктор застал Федора при открытом окне с книжкой в руках. Раньше бы его удивило то, что Федор до утра успел прочитать только три страницы. Но сейчас Виктор не заметил, как не заметил и зайца, выпрыгнул из-под его ног за городом...
После этого ребята дружили, как и раньше, но нельзя было не обратить внимания, что Федор глубоко затаил в себе молчаливую ревность и зависть.
Однажды случилось такое. Валентине надо было выехать домой раньше, чем ребятам, – нездоровилось Марковне. Как же она была удивлена, когда перед самым отходом поезда в ее купе с чемоданчиком в руках зашел Федор! Оказалось, полчаса назад он получил телеграмму – заболел отец. Конечно, странное стечение обстоятельств. Но Валентине и в голову не пришло подозревать в чем-то Федора. Она ему искренне сочувствовала, а он грустно покачивал головой и часами молча смотрел ей в глаза. Однажды он невольно взял ее руку, прижал к груди... Валентина руку отняла, но сделала вид, что его жесту не придает особого значения. Больше он этого не повторял.
Придя с вокзала домой, Валентина увидела отца Федора, Павла Корнеевича, мирно беседовавшим у постели больной Марковны с Георгием Кузьмичом.
Валентина поняла, что Федор пошел на этот мелкий обман только для того, чтобы вместе с ней, без Виктора, ехать домой. «Это, конечно, мелочь, – подумала она, – но неприятно, что Федор способен обманывать товарищей».
Виктору она об этом не сказала, а вскоре забыла и сама, потому что надвигались такие события, что все мелочное, второстепенное должно было отойти на задний план.
Неизвестно, как бы сложились отношения между ребятами, если бы война не позвала их в фронтовые теплушки. Обоим Валентина подарила свои фотографии и, не скрывая слез, поцеловала на прощание.
Через два года она встретила Виктора на далекой уральской станции. После госпиталя он получил небольшой отпуск и воспользовался им для того, чтобы разыскать Валентину.
Валентина сначала его даже не узнала. Так он возмужал. Невысокий, но крепкий, с белокурыми волосами и загорелым лицом, он был совсем не похож на того студента, каким она его сохранила в памяти. На лбу и под глазами прорезались морщины. Это были морщины мужественности. Даже губы, которые когда-то придавали его лицу полудетское выражение, стали более узкими, собранными, а на щеках тоже появились неглубокие морщины, делавшие лицо энергичным, волевым.
– Валя!..
Он приблизил ее лицо к своему и так стоял, не находя слов.
– Почему ты такая бледная, Валюшка?.. Трудно здесь у вас. Нам, наверное, легче...
Это был совсем другой Виктор – взрослый, сильный, который беспокоится о меньшей, о слабшей. Ей было тепло и радостно от этой заботы.
Валентина поручила подругам развлекать его в студенческом общежитии, а сама побежала по поселку в поисках комнаты. Нелегким это было делом в то время в уральском поселке, где в каждом доме и даже в каждом сарае проживало по несколько семей эвакуированных. Только под вечер ей удалось найти маленькую и достаточно неуютную конурку. Пока она объясняла Виктору, как ей необходимо было оставить его на эти несколько часов, как она в это время сдала несколько экзаменов, три девушки уже бежали по указанному адресу, чтобы хорошо поскрести пол и деревянные стены, чтобы выклянчить у коменданта одеяло, подушку, графин для воды, чтобы по возможности как-то украсить комнату...
Можно представить радость Виктора, когда поздно вечером Валентина пригласила его в их комнату?..
Наверное, пышная свадьба в довоенное время не показалось бы ему такой прекрасной, как этот скромный ужин в небольшой, заставленной полевыми цветами комнате, в окружении самых близких подруг Валентины. Неизвестно, какой ценой девушки раздобыли земляники, сметаны, сахара. Все это щедро оставлялось Валентине и Виктору. Сами они, оказывается, совсем не употребляют таких изысканных лакомств, как земляника, залитая сметаной и посыпанная сверху настоящим сахаром... Правда, чтобы не вызвать недовольства со стороны хозяев, им тоже пришлось попробовать это блюдо. А для Виктора была заготовлена даже небольшая бутылочка водки, его глубоко взволновала эта девичья стыдливая забота. Нельзя сказать, чтобы старший лейтенант Виктор Сотник был сентиментальным человеком, но на его глазах выступили слезы.
Эта ночь, это утро были лучшими в жизни Валентины. Конурка оказалась не такой уж и неуютной. Она выходила окнами на восток, и утреннее солнце подарило им свои первые лучи. Виктор положил голову на золотистые волосы ее расплетенных кос, заглядывал в глаза, светящиеся голубыми огоньками счастья.
– Валя!.. Валюшка! Жена моя! Я даже не знал, что человек может быть таким счастливым.
Они вышли во двор, и Валентина под высокой сосной лила воду из графина Виктору на руки, на шею, на голову. Вода текла между пальцами, розово светилась под утренним солнцем. Из окон на них смотрели старческие лица, и они были освещены счастливыми улыбками. День был такой радостный, что на него не мог бросить тень даже мрачный вид загса. У Виктора не было других документов, кроме выписки из истории болезни. Заведующая согласилась поставить штамп о браке на этой выписке. Но какое это имело значение для них!..
Девять дней прошло быстро. Опять станция, снова прощание у запыленной мелкой угольной пылью теплушки...
– Теперь, наверное, встретимся дома, – сказал Виктор, одергивая гимнастерку. Отпуск закончился, он уже чувствовал себя в строю. – Что там делается сейчас? Видно, немцы из нашей школы сделали гараж. Я видел школу, превращенную в гараж. Разбирают стены, делают ворота, срывают паркет... Валя, береги себя.
– Мне ничего не угрожает, а тебе...
– А мне то, что всем... Я верю, что мы встретимся. Верю, Валя.
Долго стояла Валентина на деревянном перроне, долго смотрела вслед поезду, который исчезал за елями. Когда Виктор был рядом, она еще не успела почувствовать, что в ее жизни произошли серьезные изменения. Просто встретилась с тем, кого любила, кого ждала. А теперь она двинулась с вокзала с острым ощущениям – она уже не та Валентина, какой была до сих пор. Она теперь жена фронтовика. Студентка-жена. Таких на ее курсе немного, и даже сверстницы смотрят на них, как на старших.
Что и говорить, – нелегкой была жизнь студентов в эвакуации. Студенческая столовая выдавала раз в день суп с «геркулесом». Значит, надо было жить сутки – от обеда до обеда. Стоишь в очереди за талонами и щиплешь, щиплешь по крохам свою порцию хлеба. А когда наконец попадаешь за стол, оказывается, что вся дневная норма хлеба съедена.
Как-то поздней осенью в институте объявили: совхоз обеспечит студенческую столовую картофелем на несколько месяцев, если студенты помогут ее выкопать. Валентина организовала девушек, и они выехали на совхозные поля.
Уже упали первые заморозки, иногда прорывался снег. Валентина стояла на картофельном поле и оглядывалась вокруг. Ни конца ему, ни края. То тут, то там виднелись кучки женщин, что рылись в мерзлой земле.
– Когда же мы ее выкопаем? – Растерянно спросила Маша, жившая в одной комнате с Валентиной. – Нас здесь и снегом занесет.
– Не занесет, – ответила Валентина немного раздраженно, потому что у нее самой на душе было не очень весело. Она вышла вперед и первой вогнала лопату в землю. Земля пока что промерзла неглубоко, и лопата легко пробивала мерзлую корку. Некоторый опыт работы на собственном огороде здесь изрядно послужил Валентине.
Полмесяца работали девушки на совхозном поле.
А когда вся картошка была вывезена в кагаты, к ним подошел горбатый человек с рыжей бородкой.
– Ну, девоньки... Идите получать.
– Что получать? – Удивились девушки.
– Как это – что? Картофель, конечно... Мешки есть?
– Так это же для института...
– Для института – само собой, – ответил горбатый человек. – Если нет мешков, мы выдадим, а вы в институт сдадите. Нам передадут.
Но еще больше удивились девушки, когда горбатый человек для каждой из них начал отвешивать по десять, а то и по пятнадцать мешков картошки. Студенты остаются студентами даже тогда, когда шатаются от голода.
– Что это вы делаете? – Наивно воскликнула Маша. – Куда же мы ее денем?..
– Это ваше дело. Мы за труд платим. Такое указание.
– А можно не все получать?
– Нельзя. Уже оформлено. До станции подвезем машиной, а там проситесь на платформы.
Через час девушки сидели возле железнодорожного полотна на всей горе мешков. Подошел военный состав с пушками, покрытыми брезентом.
– Товарищи, подвезите, – обратились девушки к бойцам.
Солдаты вскочили с платформ, начали весело ощупывать мешки.
– Ого! Ничего себе боеприпасы. Хватит всех немцев перебить. На каждого по картофелине.
– Подвезите, пожалуйста. Нам совсем недалеко...
– А что мы за это получим? – допытывался молодой приземистый солдат, у которого нос был похож на картошину. Однако это могло быть обманом зрения, потому что девушкам теперь везде мерещился картофель.
Появился ефрейтор с продолговатым остробородым лицом.
– Ну, ребята!.. Бросайте на платформы.
Состав прибыл на вокзал. Солдаты сняли мешки на тот перрон, где несколько месяцев назад Валентина встречала и провожала Виктора. И тут она вспомнила, что у нее недалеко от вокзала есть знакомая женщина, к которой можно на некоторое время занести мешки.
– А мы тем временем тачку раздобудем, – сказала Валентина Машеньке. – Я у этой женщины всю весну хлеб на редиску меняла. Она меня знает...
Валентина и Маша побежали узким переулочком ко двору, обнесенному высоким деревянным забором. Хозяйка как раз выносила поросятам какое-то варево в деревянном ведре, парующее на морозе. Широкая синяя юбка на ней была высоко подоткнута, концы шерстяного платки скрещивались на груди.
– А чего же, девочки?.. Заносите, лебедушки мои дорогие.
Валентина и Маша занесли к ней четыре мешка.
– Больше не возьму. Негде класть, – сказала хозяйка недостаточно приветливо.
Где-то раздобыв тачку, девушки прежде всего решили забрать те мешки, что перенесли к знакомой.
– Неудобно как-то получилось, – жаловалась Валентина. – Разве ей до нашего картофеля?..
Подъехали ко двору.
– А вот и мы. Правда, не задержались?..
Но хозяйка не спешила открывать ворота. Более того – она сердито сказала, что никакой картофеля у них не брала, хлопнула дверью и заперлась в доме.
Это был первый урок в жизни Валентины, из которого она поняла, что вокруг нее есть не только хорошие, но и плохие, лицемерные люди. Ей, возможно, не так жалко было того картофеля, но возникло такое ощущение, будто эта женщина выплеснула на нее помои.
7
Завод находился в четырех километрах от рабочего поселка, раскинувшегося над самым Днепром. Он выгибался полукругом и одним концом подходил почти к самому городу. Так что, если вечером остановиться на лестнице заводоуправления и оглянуться вокруг, может показаться, что ты стоишь в центре гигантского огненного кольца, своей формой напоминающего Галактику. До города тоже было километров пять. Но никто не чувствовал этого расстояния, потому что трамваи ходили бесперебойно.
А между заводом, поселком и городом лежал степной простор, ближе к Днепру переходивший в луга, покрытые высокими травами, кустарниками краснотала, затененный ивами и осокорями. Через эти луга вилась тропинка, по которой любили ходить рабочие с работы и на работу тогда, когда у них в запасе было достаточно времени.
Когда кончилось заседание комитета, Коля и Лиза пошли именно по этой тропинке, мимо рабочих огородов. Было уже поздно. С безоблачного неба непрерывно подмигивали яркие, не затуманенные воздушной влагой звезды.
Коля без колебаний, по-дружески взял Лизу под руку, хотя идти так было не совсем удобно, – ведя Лизу по стежке, он сам все время спотыкался о какие-то комья и ботву.
– Как ты думаешь, Коля, не ошиблись мы относительно Сокола? – Спросила Лиза.
– Думаю, что нет. Понимаешь, я его вижу, чувствую. Он для меня понятен. А вот Сумного не вижу.
– Как это так – не видишь? – Удивилась Лиза.
– Души, характера его не вижу. Я не верю, чтобы душа его была такой же казенной, черствой, как его речи. Что-то да есть в его душе. А плохое или хорошее – как знать?..
– Это уж ты слишком. Разве он плохо работает?.. Токарь он хороший.
– Вот и оставаться бы ему токарем. Там болтать некогда. Он же лезет в профессиональные комсомольские деятели. Его же почти избрали заместителем комсорга. Ну, и прощай комсомольская работа!.. Засушит, затошнотворит, заморозит.
В такт словам Коля слегка тряс Лизину руку. Мимо них проходили рабочие, направляющиеся к заводу. Они охотно уходили с тропы, уступая дорогу молодым. «Думают, – влюбленные», мелькнуло в голове Лизы.
– У тебя, Коля, сегодня просто плохое настроение. Думаю, что из меня не лучший комсомольский деятель. Растерялась, слова не могла сказать.
Коля молчал, а потом сказал, задумчиво:
– Мне кажется, такие люди, как Сумной, и на политику смотрят, как на моду. Вроде знают, читают, цитируют. Разбуди его среди ночи – он тебе сделает доклад по какой угодно главе «Краткого курса». И все только потому, что умение поговорить на политические темы он считает правилом хорошего тона. Без этого товарищи не признают, будут смотреть, как на белую ворону... Вот в чем беда, Лиза. Подумать только! Сорок минут говорил и даже забыл, ради чего пришел на заседание комитета. Его видите ли, сбили...
– Ой, Коля! – Засмеялась Лиза. – Наверное, Ване Сумному сейчас слегка икается. Характер же у тебя! Если кто-то не понравится...
– Да ну его! – Мрачно отозвался Коля. – Он мне настроение на целую неделю испортил. Ненавижу болтунов.
– Но нельзя быть таким резким.
– Может, я и погорячился... Лиза, что это за звезда? – Неожиданным вопросом закончил Коля.
Лиза, удивленная неожиданным поворотом разговора, растерялась и не заметила, на какую звезду он показывает.
– Какая? – Переспросила она.
– Во-он та, – остановился Коля, показывая рукой в небо.
– Известно какая. Марс.
– Вот и не Марс, а Венера. Ага! – Тоном мальчика-шалуна воскликнул он. – Ты была когда-нибудь в планетарии?.. Нет? А я был. Когда нас с Георгием Кузьмичом министр на беседу вызывал.
Коля молчал, собираясь с мыслями.
– А знаешь, что после этого получилось?.. Один корреспондент напечатал об этой беседе статью в газете. Он изобразил нас представителями народной мудрости, а министра подал так, якобы он все время удивляется нашим умом, благодарит нас за мудрую науку, увлекается нашими выдающимися предложениями. На самом деле все было наоборот. Мы сами удивлялись, как хорошо он знает нашу жизнь и наш труд. Мы услышали от него много интересного и полезного. Ну, конечно, выразили и свои мысли, за которые он действительно нас поблагодарил. Эта статья так разозлила Гордого, что он написал письмо в редакцию. И его почему-то не напечатали. А корреспондента редактор освободил от работы. Сам подписывал статью в печать и сам освободил. Такие дела, Лиза... Это, между прочим, то же, что выступление Сумного. Вещи одного плана. Есть хорошо выученная политическая установка – поднимать людей из народа. Ну, и поднимают. А министр будто не от народа, будто с неба свалился... Ничего не видел и ничего не знает.
– Это так ты ведешь разговор о звездах? – Потрепала Лиза Колин ершик. – Так, отталкиваясь от Сумного, попал на Венеру, а теперь, отталкиваясь от Венеры, налетел снова на Сумного. Оставь его, ибо парня задавит икота. Кто тогда будет отвечать?
– Не буду, – засмеялся Коля. – Честное слово, больше не буду. А это какая звезда?
– Не скажу, – шутила Лиза. – Не хочу, чтобы ты на этот раз атаковал Сумного уже с Полярной звезды.
– Угадала. Действительно Полярная.
Лизе отнюдь не хотелось продолжать разговор ни о заседании, ни о Ване Сумном, ни о неудачнике-корреспонденте, которого поспешил на всякий случай освободить от работы редактор-перестраховщик. Девушка шла под руку с Колей, он держал ее пальцы в своих, она чувствовала его так близко, что иногда его шершавый ершик касался ее шелковистых волос. Лизу обижало, что Коля не обращает на это никакого внимания. Ишь, какой философ! Осуждает черствых людей, а сам – сухарь сухарем... Она даже позволила себе прижать его локоть к себе крепче, чем это делают друзья, которым выпало идти домой одной дорогой. Это повлияло больше, чем Лиза надеялась. Коля резко повернул голову, заглянул ей в глаза.
– Тебе надо научиться ходить с девушками под руку, – весело сказала она, чтобы придать своему жесту шутливое значение. – Виснет на руке, как мешок.
– Это правда, – легко согласился Коля. – Всего понемногу умею, а этому еще не научился. Научи, Лиза. Только боюсь, что ты будешь очень часто так сердиться на меня.
– Почему? – Удивилась Лиза.
– Кто вас, девушек, знает?.. Вот, например, я дружил с одной. Из нашего цеха...
– Знаю. Стенгазету помогал выпускать, – лукаво дополнила Лиза.
– А хоть бы и так, так что?..
– Да ничего. Она девушка хорошая.
– Ну, вот... Домой ее провожал. Маяковского ей читал.
Лиза добавила:
– Сумного ругал за черствость и после этого обсуждал с ней производственные показатели где-то под ивой на берегу Днепра. Да?..
– Да нет. О Сумном я только сегодня. Мы с ней вообще говорили, – не поняв ее намека, серьезно ответил Коля.
– И что же было дальше?
– Ничего не было. Она-то начала на меня дуться, а потом стала дружить с другим парнем.
Лиза остановилась, освободила свою руку от Колиной и зашлась веселым, неудержимым смехом.
– Так тебе и надо!.. Эх, ты! Знатный сталевар...
– Чего ты смеешься? – Обиженно спросил Коля.
– Попадешься ты кому-то на крючок. Женит какая-то на себе. Признайся, только честно, любил ты кого-нибудь?..
Коля подозрительно посмотрел на Лизу.
– Если честно, то нет. Теоретически все понимаю. А когда приложить к сердцу...
– Это у тебя так же получается, как в Сумного с политграмотой.
– Возможно, – весело согласился Коля. – А это очень большой недостаток?
– Просто ужасный.
– Ну, тогда я исправлюсь. Вот закончу одну работу – и обязательно полюблю.
– Кого?
– Например, тебя.
Коля в темноте не заметил, как покраснела Лиза.
– Долго ждать, – стараясь попасть ему в тон, ответила она.
Лиза хотела вырвать руку, но подумала, что тогда он ее ответ воспримет серьезнее, чем она этого хотела. Зачем ему знать, что она в последнее время стала его видеть даже во сне?.. Он своим слишком рассудительным сердцем все равно этого понять не сможет. Странно, очень странно. Вроде взрослый и серьезный человек. Когда Коля говорит об общем, общественном – он кажется вполне зрелым. А сердцем – мальчик... Но почему же ему не быть мальчиком? Двадцать лет. На два года моложе Лизы. А говорят, что женщина-ровесница почти всегда лет на десять старше. Может, это и правда?
Запахло чабрецом. Пахнуло тихим, настоянным на горьковатый полыни степным ветром. На луну набежало облако и село ей на макушку лохматой шапкой. Когда подошли к Лизиным воротам, девушка сдержанно попрощалась и побежала во двор. Прислушалась. Коля, беззаботно насвистывая песенку, пошел по улице домой. Ну, и пусть идет!..
В окнах Веры еще горел свет. Из комнаты слышалась тихая беседа. Лизе показалось, что она узнала голос Солода. Неужели действительно Вера пытается забросить удочку на этого сома?
Лиза зашла в комнату, не зажигая света, разделась и легла в постель. Но уснуть не могла. Какое-то приятное, сладковатое щемление наполняло ее тело. Что это?.. Неужели он снова ей приснится? Хотелось поделиться своим чувством. Но с кем? С Верой?.. У нее – гость.
Лизе в то время было неизвестно, что она не имеет права рассказывать Вере о своих чувствах.
Еще до своего неудачного брака Вера несколько раз пробовала познакомиться с нелюдимым, диковатым сталеваром, но он не обращал на нее никакого внимания. Проходил мимо, будто стояла не девушка, а защитный столбец на обочине дороги. Чем он так понравился Вере? Может, тем, что не хотел замечать девушек? Может, своей скрытой, несколько самоуверенной силой?.. Как бы там ни было, а Вера возвращалась домой, падала в подушки и плакала хорошими, чистыми слезами – слезами любви... Все попытки Веры познакомиться с Кругловым разбивались о его холодное равнодушие. И он стал для нее единственным человеком, перед которым она терялась, краснела, превращалась в беспомощную девчонку. Кто знает, как сложилась бы ее жизнь, если бы Коля Круглов ответил ей такой же страстной любовью, какая клокотала в ней. Возможно, сейчас совсем другой была бы Вера Миронова... А возможно, она его постепенно втянула бы в круг своих мелочных интересов, и он ей поддался бы, как поддаются в таких случаях некоторые мужчины, ослепленные любовью. Но ни того, ни другого не произошло. Коля шел своей дорогой, а она – своей.
Вера глубоко затаила обиду, подогретую чувством первой неразделенной любви. После неудачного замужества она потеряла свойство краснеть перед мужчинами. Искала для себя мужчину, искала упорно, расчетливо, но влюбиться ей не удавалось. Ее оружием стали хитрости. Она готова была пойти на любую авантюру, чтобы осуществить свои намерения. Но когда встречалась с Кругловым, ее будто кто-то подменял, – она отступала с дороги, чтобы никто не заметил растерянности, а больше всего боялась, чтобы он не посмеялся в душе над ее искренними чувствами.
Со временем и во встречах с Кругловым она стала чувствовать себя свободнее. Чем больше Вера узнавала мужчин, тем больше убеждалась, что Круглов не столько гордый и неприступный, сколько просто еще незрелый. Она начала относиться к нему свысока, с внутренней усмешкой. Однако все еще не решалась повторить свои попытки познакомиться с ним, чтобы снова не оказаться в унизительном положении отверженной. Она уже не надеялась на брак с Николаем. Но решила ждать, пока в нем проснется что-то мужское. Это скоро должно прийти.
Лизе все это было неизвестно. Она лежала в мягкой постели, освещенная лунным светом, пробивающимся сквозь ветви деревьев и падающим узкими снопиками в комнату. Лежала и мечтала...
А в это время на Вериной половине происходила тонкая дипломатическая игра. Солод сидел в низком кресле, механически гладил Вериного рыжего кота и с холодноватой улыбкой наблюдал, как Вера изображала из себя возвышенно-романтическую девушку. Со стен на них смотрели вышитые крестиком амуры и молодой венецианец в гондоле с мандолиной в руках.
– Счастливые люди. В Каховку едут... Как это романтически! Построить город, а затем в нем жить. Ведь всегда дороже то, что сделано собственными руками. Не правда ли, Иван Николаевич?.. Вам это, наверное, приходилось испытывать. Вот, например, эти вышивки. Я их так люблю, потому что они сделаны мной.
– Конечно, Вера. Конечно.
Вера откинулась на спинку кресла-качалки и медленно раскачалась.
– Жаль, опоздала я. Теперь уже ехать туда – мало чести. Асфальт, тротуары, хорошие квартиры. Надо было ехать тогда, когда там пески были... А то скажут – на готовое приехала. Помните, я у вас просилась, а вы не отпустили?.. Это еще когда в вашем отделе работала.
Вера поправила на комоде статуэтку – бронзовый змей обвивает голую женщину.
– Что-то не припомню. Но если вы говорите, то, наверное, просились, – не без скрытого лукавства ответил Солод.
– Это вы, вероятно, забыли. Как же я могла не проситься?.. А теперь – поздно. Жаль. Но, видимо, скоро где-то новый город начнут строить. Тогда уж я убегу, даже если не будут отпускать. Обязательно убегу!.. Так и знайте.
Вера была уверена, что те качества, которые она сейчас демонстрировала в своем характере, чрезвычайно важны для Солода. Ведь он очень уважаемый человек, и мораль его тоже уважаемая – та мораль, которую прививают газеты, радио, кино. И ему, конечно, важно, чтобы у его жены были такие же взгляды на жизнь. А разве Вера против этой морали?.. Отнюдь! Ей бы только хотелось немного больше заботиться о себе лично, чем это делают другие. Кроме того, она не совсем понимает, как это можно подчинить свою волю – воле коллектива. Может, это и хорошо, но не для Веры. У Веры есть достаточно сил, чтобы устраивать свою жизнь без чьей-либо помощи. И вся ее сила – в ее красоте и молодости, в ее уме и прелести. О, она хорошо знает, какая она красивая!.. Почему же не использовать это преимущество, чтобы устроить свою жизнь?
