Текст книги "Ветер в лицо"
Автор книги: Николай Руденко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)
«Видно, волнуется, если начал повторять одно слово», подумал Солод, внутренне улыбаясь.
– Сколько ваш муж получил в прошлом месяце? – Спросил Доронин, наблюдая из-под нахмуренных бровей за движениями женщины.
– Мог бы заработать больше. Он старается.
– Д-да... Т-та-а-к, – протяжно повторял Доронин. – А где его расчетная книжка?
Женщина отодвинула от стены ящик, который был вместо стола. Оказалось, он ей служил и сундуком. Она достала безрукавку, украшенную великолепными узорами из цветной кожи и блестящих бронзовых пистонов. Из безрукавки выпал белый узелок. Достав с узелка небольшую синюю книжечку, женщина подала ее Доронину. Он нервными движениями пальцев перевернул страницу.
– Вы в марте приехали?
– В марте, – ответила женщина, оглядывая Доронина недоверчивым взглядом.
– Да, да, – снова процедил Доронин и потом еще раз повторил: – Да... Берите ребенка и пойдемте с нами. Да, с нами. Эту книгу захватите. Захватите. Обязательно.
– Куда это? – Испуганно подняла глаза на Доронина женщина.
– К вашему начальнику. К начальнику.
– А вы кто будете? – Беспокойно спросила она.
– Представитель горкома партии. Как вас зовут?
– Олеся...
Посадив женщину с ребенком в машину, Доронин и Солод поехали в управление треста. Женщину оставили в коридоре на широкой деревянной скамье, а сами зашли в приемную.
– Товарищ Криничный не принимают, – неприветливо встретила их секретарша.
– Скажите – Доронин.
Секретарша исчезла за дверью кабинета, а через минуту, оттолкнув ее в дверях, перед ней появился сам Криничный с протянутыми руками.
– Сколько лет, сколько зим! Макар! Забываешь ты меня, забываешь. Ну, пойдемте, пойдемте. Здравствуйте, Иван Николаевич. Заходите. – Потом он повернулся к секретарше. – Не пускайте никого. Меня нет.
Когда зашли в кабинет, Криничный сел в кресло перед столом напротив Солода и Доронина, подчеркивая этим, что разговор должен быть дружественный, неофициальный. Тесный ряд орденских планок пестрел на его груди красными, желтыми, голубыми и белыми полосками. Все пять пальцев левой руки, которую он положил себе на колено, были растопырены. Они не двигались. Доронин знал, что это результат тяжелого ранения с повреждением нервов. Криничный был уже немолодым человеком. Волосы он зачесывал с затылка на лоб, чтобы как-то замаскировать лысину. Глаза у него были хорошие, приветливые. Не верилось, чтобы такие глаза не увидели человеческих потребностей, остались к ним равнодушными. Он был толстый, но не в такой степени, как Доронин.
– Ну, как живешь, Макар?.. Скоро, пожалуй, еще один орден тебе привинтят. Уже за труд. О твоем заводе много пишут. И Москва, и Киев. Далеко тебя видно. А я что?.. Так, мелочь. Никакого наслаждения от работы нет. Когда-то на фронте смеялся над интендантами. А теперь сам в обозе... Тылы обеспечиваю. Жилье строю. Это не то, что заводы и электростанции.
– Слушай, Криничный, – перебил его бездумную болтовню Доронин. – Я пришел не в гости. – Макар Сидорович встал и нервно заходил по кабинету. – Кто тебе дал право издеваться над людьми? Где ты живешь? В каком веке, в какой стране?..
– О чем ты, Макар? – Опираясь здоровой рукой на боковину кресла, потянулся вперед, навстречу гневным словам Доронина, Криничный.
– Ты знаешь, о чем я говорю. О завербованных. Ты оторвал людей от дома, от их родных. Ты наобещал им золотые горы. А что ты им дал?.. Да еще какие люди! Они ждали Советской власти, как своего спасения от гибели.
– В чем дело?.. Мы построили для них замечательный дом, – нервно закусил губу Криничный. – Посмотри, что пишет областная газета. Статья товарища Сумного... И в городской статья...
– Фасад неплохой. А что скрывается за тем фасадом?.. Ты, видимо, и рассчитываешь, что никто к ним не зайдет, никто не поговорит. Ты водишь журналистов возле фасада, заговариваешь им зубы, а они тебе верят и после этого едут к тебе обедать?.. Да?.. Я спрашиваю – да? – Почти выкрикнул Макар Сидорович. – По сколько у тебя зарабатывают люди?
– Но какое ты имеешь право со мной так разговаривать? – Покраснев, будто от непосильной натуги, крикнул Криничный.
– Я права не собираюсь спрашивать ни у кого. Я говорю с тобой по праву гражданина и хозяина государства. Плевать мне на чины!.. Для меня это – самый высокий чин. Слышишь?..
– Макар, опомнись. Чего ты разошелся?.. – Пытаясь успокоить Доронина, льстиво заговорил Криничный. – По сколько зарабатывают?.. Меньше пятисот никто не зарабатывает.
– Нет, зарабатывают меньше... И это отцы семейств. А поселил ты их как? А где твои ясли для детей?.. Возможно, женщина бы тоже пошла работать. Для этого она сюда и приехала. Отвечай!.. Чего молчишь?
– Я на подобные наветы не привык отвечать. Кое-что здесь правда, но это скоро исправится. Ясли мы уже начали строить. Одеялами, бельем и мебелью тоже скоро обеспечим. А относительно заработка – это клевета. Кто тебе такое сказал?
– Я! – Резко ответил Солод. – Я рассказал Макару Сидоровичу.
– Ты?.. Как ты мог? Ты же сам поставщик и знаешь, как все трудно добывается. Кроме того, это же ложь.
– Ложь? – Воскликнул Солод. – Сейчас я вам докажу.
Выйдя быстрыми шагами из кабинета, Иван Николаевич вернулся с синенькой книжечкой в руках и протянул ее Криничному.
– Смотрите, пожалуйста, товарищ Криничный.
Криничный перевернул книжечку растопыренными пальцами левой руки и протянул ее Солоду.
– А что же я могу сделать?.. Это не от меня зависит. Завербованных приехало гораздо больше, чем мы рассчитывали. Работы на всех не хватает. А государство не может платить, если не произведены определенные работы.
– Молчи о государстве! – Крикнул Доронин. – Почему не передали людей заводу?..
– Вот что! – Иронически улыбнулся Криничный. – Ты бы с этого и начинал... Нет, нет дураков. Мы людей вербовали, а он хочет теперь, чтобы ему передали. У нас месяца через три будет большая потребность в людях. Всем работы хватит. А тебе людей не дам. Не дам!..
– Ты говоришь, нет дураков? – Вскипел Доронин. – Есть они!..
– Вот как!.. Ну, знаешь что?.. Мы об этом еще поговорим, где следует, – угрожающе воскликнул управляющий трестом.
– Ты собираешься на меня жаловаться? – Стиснув зубы, протянул Доронин сильную жилистую руку к его груди. И тут между ним и Криничным встал Солод, загородив своей широкой спиной бледного, растерянного Криничного.
– Макар Сидорович!.. Успокойтесь.
Когда они вышли из кабинета Криничного, к ним робко подошла Олеся с ребенком на руках. На ее бледном лице выступили едва заметные розовые пятна.
– Ну что?.. Поговорили с ним?.. Попросили его за нас?
– Попросили, – ласково улыбнулся ей Доронин, овладев собой. – Соберите, пожалуйста, расчетные книжки и принесите мне в горком партии. Я завтра в десять утра вас там буду ждать.
– Вот большое вам спасибо!.. Может, и ребенка поможете устроить в ясли?
– Устроим. И очень быстро.
– Вот спасибо...
И она, взяв расчетную книжку из рук Солода, почти выбежала из коридора под утреннее солнце, видимо, впервые за последние два месяца заметив, как весело оно отражается в глазах ее ребенка.
Доронин пожал руку Солоду.
– Спасибо, что вы заступили этого негодяя. Могла бы быть большая неприятность. У меня потемнело в глазах. Забыл, кто я и что со мной. Я считал себя сравнительно спокойным человеком. Спасибо, Иван Николаевич.
А Солод подумал: «Пусть! Криничному – конец... Не жалко! Это тот туз, который решает игру. А завербованным... им просто повезло».
Вернувшись домой, Доронин долго не мог успокоиться. Позвонил секретарю горкома, но его в кабинете не застал...
Солод – работник надежный. Когда-то Доронину казалось, что в поведении Солода есть что-то неискреннее, неестественное. Даже тогда, когда Иван Николаевич спас Круглова, парторг подумал: «Поступок благородный. Но зачем почти час толкаться в цехе, выставляя напоказ изодранный костюм? Чтобы больше его видели... Самопожертвование... Это уже неприятно».
Сейчас же Макар Сидорович корил себя за такие подозрения. Видно, к Солоду надо просто привыкнуть. Есть люди, которые в самых искренних своих поступках могут показаться неискренними. Например, тот же Солод у Криничного... Этот жест, когда он подавал расчетную книжку... Это «я», когда он вышел вперед с видом человека, совершившего подвиг. Но здесь уже в неискренности никак нельзя заподозрить... Видимо, это от волнения...
18
Есть в природе явления, которые вызывают восхищение в душе человека, ощущение необыкновенной красоты и силы. Пожалуй, нет таких, кто остался бы равнодушным, глядя на горный водопад. Вода, падая с высоких гранитных скал, разбивается внизу о камни, и мелкая водяная пыль отдает сотнями маленьких радуг. Вместе они образуют огромный разноцветный веер, напоминающий собою хвост огненного, сказочного павлина. Кто не обратил бы внимания на пламенный след метеорита в темно-синем ночном небе? Прожил ты двадцать или пятьдесят лет, видел это явление десять или сто раз, ты все равно остановишься, поднимешь голову и залюбуешься огненным пунктиром, намеченным в ночном небе. Какое бы ни было у тебя плохое настроение, но, увидев радугу, во всей красе и величии поднявшуюся над зеленым простором, соединившую собой далекие горизонты, неизвестные города и села, приковавшую к себе тысячи восхищенных глаз, ты остановишься, как зачарованный, улыбнешься про себя, и твоя грусть, твоя печаль покажутся тебе ничтожными перед вечным торжеством жизни, перед прекрасным буйством сил природы. И возможно, если бы Маяковский, выглянув из окна, увидел над собой не свинцовое небо, а майскую радугу, его рука не потянулась бы к револьверу, спрятанному в ящике письменного стола...
Двадцатый век обогатил природу на прекрасные зрелища, добавив к существующим испокон веков чудесам захватывающие чудеса, созданные человеческими руками. Кому приходилось стоять на плотине Днепрогэса полноводной весной, когда днепровские энергетики вынуждены открывать все железные ворота, чтобы спустить часть воды, кто видел, как падает она с высоты десятиэтажного дома, вода всего могучего Днепра, кто слышал, как она ревет, бушует внизу, заливая радугами не только скалистые берега казацкой Хортицы, но, кажется, половину Украины, – тот не мог не почувствовать в своей груди необычную силу, гордость за человеческий ум, большое вдохновение ежедневной борьбы, ежедневного творчества. И если даже у тебя не удалась личная жизнь и если тебе уже не остается ничего, кроме твоего труда, ты в такие минуты скажешь себе – стоит жить, потому что жизнь прекрасна, прекрасен труд человека, прекрасны его результаты...
Не раз на душу Виктора наползали сомнения, и ум его затуманивался тяжелым личным несчастьем. Много раз он собирался все бросить, уехать в родной город, увидеть Валентину, взглянуть ей в глаза и спросить ее – неужели любовь может быть такой мимолетной?.. Но Виктор принадлежал к тем людям, которые умеют ценить собственное достоинство. Разве он не писал ей? На почту жаловаться нельзя. Десятки раз он убеждался, что люди, которые сваливают вину на почту, получали письма и не хотели на них отвечать. Предположить, что письма кто-то перехватил, тоже трудно – он умышленно не писал обратный адрес на конверте, а адрес завода печатал на машинке. Никто не мог знать, от кого это письмо. Валентина, наверное, получает немало писем от своих подруг по эвакуации. И наконец он заглянул в ее глаза на родном днепровском берегу. Глаза эти сказали – уходи, ты здесь лишний. Значит, он правильно сделал когда-то на вокзале, немедленно уехав в Магнитогорск.
Но почему Федор вот уже третий день прячется от него?.. Какими тайными выходами он исчезает из управления, когда туда приходит Виктор? Вот и сейчас Сотник приехал на завод в шесть часов вечера, как ему посоветовала секретарша директора. Зашел в приемную. Федор несколько минут назад был у себя, но его немедленно куда-то вызвали и он уехал.
Настроение у Виктора было тяжелое, давящее. Но когда он зашел в прокатный, его там встретило одно из тех невероятно прекрасных зрелищ, какими человек обогатил и, возможно, превзошел живописца-природу.
Приходилось ли вам видеть прокатный цех, тянущийся почти целый километр, где горячий стальной слиток превращается в тонкую полосу раскаленного металла?.. Сначала толстый, неуклюжий, он попадает под первые валы, его сжимает, превращая в долгий раскаленный брус, что называется слябом. Затем огромная, многометровая штаба бежит сотни метров по стальным роликам, неугомонно крутящимся, посылая ее вперед и вперед, попадает под вальцы, делается тоньше и длиннее, извивается огненной змеей, вибрирует, вздрагивает и бежит, бежит... Ее настигает вторая, третья, четвертая. И так без конца. Вместе они образуют на прокатном стане непрерывный огненный поток, поражающий своим величием и красотой. И кажется, что это какая-то необычная, незнакомая до сих пор в природе, впервые виденная стихийная сила, над которой вовсе не властен человек. Но вот то тут, то там на железных мостиках появляются фигуры капитанов стального огня – фигуры простых рабочих в простых брезентовых робах, словно им совсем нечего делать. Они смотрят на работу механизмов, переговариваются между собой. Будто не им здесь принадлежит решающее слово, а кому-то другому, незнакомому, загадочному. И наверное, приведи сюда человека с семнадцатого века, он бы упал на колени перед этим невероятным зрелищем, а тех, кому подвластно в цехе все до последнего винтика, принял бы за второстепенных служителей храма огня, которые способны лишь шептать молитвы и ставить свечи...
Но вот на дальнем мостике человек в брезентовой робе подняла маленькую, едва заметную издалека руку, и в храме огня все замерло. Обнажились и заблестели под лучами, падающими со стеклянной крыши, тысячи металлических роликов, нагретых потоком раскаленных стальных штаб. Где-то далеко на стане появились люди, бегущие по нагретым роликам, будто плотогоны по сосновым круглякам, прыгали весело и упорно к одному из многих сотен электромоторов, что приводят в действие весь этот мощный агрегат. Люди склонились у мотора, что-то поколдовали, перешли на мостик, один из них махнул рукой... Ролики снова закрутились, и по рольгангу поплыла, побежала, извивающаяся десятками огненных змей мощная стальная раскаленная лава...
Виктор, конечно, не новичок в металлургии, не в первый раз ему приходится смотреть на работу прокатного стана, и хотя там, в Магнитогорске, все гораздо грандиознее, величественнее, но здесь это почему-то воспринималось острее, потому что происходило в городе его юности, где раньше ничего подобного он не видел.
К нему подошел пожилой рабочий и, улыбаясь одними глазами, спросил:
– Что, товарищ, любуетесь нашей машинкой?..
Виктора нисколько не удивило то, что рабочий назвал этот прокатный стан, которому не видно ни начала, ни конца, машинкой. Рабочий имел полное право находиться в панибратских отношениях со своим стальным гигантом, хотя был, конечно, не единственным его обладателем. Все здесь зависело от его воли, от его ума, от его движений.
– Да, есть чем полюбоваться, – сам ответил на свой вопрос рабочий. – Знаете, когда над нами еще крыши не было, а прокатный уже работал...
И рабочий рассказал о том времени, когда вокруг лежали руины, когда под них подкапывались взрывчаткой, когда над мартенами только небольшие навесы были, как над киосками для продажи воды. Гудела степная метель, покрывая снегом руины. Казалось, что мартены стоят в каком-то заснеженном ущелье. Шихтовикам, над которыми тоже не было крыши, приходилось перебирать руками почти всю руду, чтобы вдруг в мартен не попал ком снега или льдина – ведь это могло угрожать даже взрывом. Над головами сталеваров строился мартеновский цех. Раздавался звон молотков, поблескивала голубым огнем электросварка, верхолазы героически боролись с вьюгой и морозами. А сталевары варили сталь. Не они в цех вошли – цех вырос над ними...
А когда первый стальной лист помчался по рольгангу, сотни людей побежали за ним, сбивая друг друга с ног от радости и восторга. Но никто не обижался, не ругался. Бежали, бежали за огненными змеями до конца цеха. А потом бросились обнимать и целовать друг друга... Не один вернулся домой без пуговиц и без хлястика. Но настроение у всех было праздничное, торжественное...
– Ну, гуляйте, – сказал рабочий. – Вы, случайно, не из газеты?
И, убедившись, что Виктор не из газеты, рабочий исчез за железной будкой.
Виктор подумал о том, что Федор с Валентиной тоже, наверное, бежали за первым листом стали, бежали, взявшись за руки, как студенты, кричали, целовались, обнимались с рабочими. И Виктор впервые пожалел, что ему не пришлось принять участие в восстановлении родного завода, не пришлось пережить все те трудности, которые пережили Федор и Валентина. И впервые ему стало понятно то расстояние, что разъединяло его и Валентину. Ведь столько неповторимого, величественного они пережили вместе с Федором! Где уж ей не забыть о Викторе?..
Хотя думы о Валентине ни на минуту не оставляли Сотника, но красота подвижных полос раскаленного металла взволновала и одновременно успокоила его, вселив в душу какую-то возвышенность, торжественность.
Под мостовыми кранами, переносящими и складывающими в штабеля горячие слябы, Виктор прошел в цех, где для заводов-заказчиков упаковывалась готовая продукция. Работа шла дружно, слаженно. Но Виктору пришла мысль – почему для стальных листов обязательно нужна металлическая упаковка?.. Конечно, для упаковки используется отбракованный металл, но ведь металл! Сколько же таким образом вывозится с их завода первоклассного лома?..
Надо поговорить об этом с Дорониным и, может, подумать о какой-то другой упаковке.
Когда Виктор вышел из проходной завода, уже начало темнеть. Долго он блуждал в железных лабиринтах прокатного! Куда же теперь?.. В гостиницу? Еще рано спать. Хватит того, что ночью никак не может заснуть.
И Сотник пошел в рабочий поселок над Днепром. Вскоре он остановился у дома Валентины. Через дорогу, напротив дома, начиналась та дубовая роща, что выходила к самому заливу. То тут, то там бросали на землю широкие лунные тени отдельные сучковатые дубы.
Виктор посмотрел на землю, залитую лунным светом, с густыми тенями на невысокой траве, и она ему почему-то напомнила военный камуфляж. Будто это не тени от настоящих сучковатых дубов, а по приказу коменданта по всей площади разбрызгали широкой щеткой темную краску, чтобы свет был, чтобы тени были, чтобы было впечатление ночного леса. А потом Виктор подумал, что долго еще бывшим солдатам будут волновать воображение такие неожиданные сравнения.
Виктор встал в тени под невысоким дубом и посмотрел на дом Федора Голубенко. Олег, наверное, уже спит, но для Федора и Валентины еще рано. Как странно ему пришлось познакомиться с Олегом!.. Хороший мальчишка, но жаль, что Виктору не удалось его больше увидеть.
В одном окне в доме Голубенко еще горел свет. Какая-то фигура появилась в широкой раме. Но это же Валентина!.. Конечно, она. Вот Валентина открывает окно, смотрит на улицу. Она склонилась на подоконник и застыла так, в белой блузке с короткими, выше локтей, рукавами. Светлые волосы, залитые лунным светом, свободно рассыпались по ее плечам. О чем она сейчас думает? Хоть когда-нибудь ненароком она вспоминает уральскую комнату с деревянными стенами, с цветами на них, с солнцем на ее волосах, рассыпанных по подушке у самого лица Виктора? Вспоминает ли, как долго она не могла уйти с перрона, как махала рукой вслед поезду?
Она, конечно, не знает о том, что Виктор стоит тут под дубом. А что, если бы заметила его?.. Как бы она к этому отнеслась? Пожалуй, закрыла бы окно и погасила свет.
Но вот Валентина отошла от окна и, видимо, села на стул. Виктору было видно только ее голову. Вот она слегка встряхнула головой, и из открытого окна полилась тихая, тревожная мелодия. Как давно он не слышал ее игры на рояле!.. Он даже не знает, хорошо ли играет Валентина, – он ей не судья. Он только чувствует, что звуки звонко ударяются о его сердце, то откатываются, то снова наплывают; то трепещут вокруг него серебряными бабочками, бьются о его горячие щеки звонкими пчелками, то колют его в самое сердце въедливыми, назойливыми осами.
Дальше, дальше от них! У него нет сил, чтобы выдержать это нашествие звуков. Он идет между дубами, между их темными тенями в невысокой траве, поворачивает к городу и думает о том, чтобы пройти стороной – обязательно пройти стороной! – дубраву, где они когда-то стояли втроем, где Виктор впервые осознал со всей полнотой, что он ее любит... Он отошел уже далеко, но звуки гнались за ним роями, догоняли его, то щекотали ему сердце, то больно ранили.
Виктор оглянулся. Какие-то две тени бросились в разные стороны и скрылись за дубами. Что это? Неужели его начали преследовать не только звуки ее мелодии, а также тени сучковатых дубов, растущих у ее дома?.. Виктор провел ладонью по лицу, по закрытым глазам и почувствовал, что голова у него горячая. Нет, он не придет больше в этот дом. Не стоит. Выхода из тупика нет.
Виктор вышел на асфальтированную улицу, залитую желтоватым светом электрических фонарей. Заходя в ресторан, он обратил внимание, что из-за угла выступили две фигуры. Заметив, что Виктор остановился и смотрит вдоль улицы, они снова отступили за угол. Возможно, это те же тени?.. Или это ему только показалось и виной появления этих призраков есть только его собственные расшатанные нервы? Возможно.
Виктор сел за свободный столик. Есть не хотелось. Попросил чаю. Чай оказался холоднее, чем любил Виктор, а заказывать для себя горячего Виктору не хотелось – видимо, другие любят именно такой и его заказ воспримут как каприз.
За соседним столиком сидели двое рабочих – молодой чернобровый парень в сером костюме и пожилой рабочий в синей рубашке, подпоясанный узким ремешком.
– Леша! – Хрипловато говорил пожилой рабочий, язык которого уже заплетался. – Лешка! Ты – свинья. Как ушел от нас, так и не заходишь. А я тебя люблю. Кто тебя сначала учил?.. Я, Леша, я. А теперь у тебя учиться пойду. Ей-богу, пойду. И никто не посмеет смеяться с меня. Пусть только попробует. Вот!..
И рабочий поднял над столом плотный, волосатый кулак.
– Да что это вы, Дмитрий Васильевич? – Улыбнулся младший. – Это уж вы слишком. Какой я для вас учитель?..
– Не говори, Леша. Не говори. Ты сейчас можешь... И меня можешь. Можешь, Лешка.
К ним подошел плюгавый человечек в сером помятом пиджаке.
– У вас место свободно?..
– Садись, брат, садись, – ответил пожилой рабочий и повернулся снова к молодому. – Леша, ты – молодец. Молодец, Лешка.
Человечек, который напоминал по своему внешнему виду старого бухгалтера, оказался довольно разговорчивым. Он быстро познакомился с соседями по столику, даже бросал некоторые вопросы Виктору. Сотник отвечал неохотно, но это не мешало незнакомцу снова обращаться к нему.
Профиль у этого человека был очень смешной – заостренный нос, невысокий лоб, поднятый подбородок. Казалось, кто-то сильный подложил одну руку под его подбородок, а второй нажал на череп и сплюснул лицо навсегда.
– Как вы думаете, – спросил человечек с приплюснутым лицом, повернувшись к Виктору, – для чего нужен рыбий жир?.. О, вы даже представить себе не можете, сколько в нем полезных витаминов. Здоровье! Это главное в балансе жизни. Вот я старый, а еще ничем за свою жизнь не болел. Вы не смотрите, что я будто невзрачный. В конечном итоге, – и он сделал жест пальцем, будто бросал косточки на счетах, – я еще мужчина при здоровье. А почему? Потому что рыбий жир пью. Сегодня у меня день рождения. Ровно пятьдесят пять. И мы выпьем за это. Официантка, принеси сюда графинчик. С хорошими людьми и выпить приятно.
На столе появился графин и закуска. Человечек понюхал своим острым носом сельдь, поморщился.
– Не первого качества. Ну, не беда.
Он налил четыре рюмки водки. Одну из них подал Виктору.
– Спасибо. Я не пью.
– А кто из нас пьет? – Обратился к Виктору пожилой рабочий в синей рубашке. – Мы все не пьем. Вот и Лешка не пьет, а со мной выпить не откажется. Я иду к нему учиться. А когда-то сам его учил. Вот как... Садитесь к нам, товарищ.
– За рабочего человека грех не выпить. Я тоже в некотором смысле интеллигенция. А от рабочего класса никогда не отрывался. В балансе жизни это нам, конечно, зачтется.
Отказываться было неудобно. И если «интеллигенция» не вызывала у Виктора особой симпатии, то пожилой рабочий и его ученик, которого он выбрал теперь себе в учителя, произвели на Сотника приятное впечатление.
Виктор пересел к соседям и выпил рюмку за их здоровье. Ему стало неловко пить на деньги незнакомых людей. Заплатить официантке за них – значит их обидеть. Да они бы и не позволили ему этого сделать. Виктор позвал официантку и заказал еще один графин, есть ничего не хотелось, и он почти не притронулся к закуске.
Вскоре он почувствовал легкий туман в голове. Все вокруг было в этом прозрачном, легком тумане – столики, тарелки на них, лица людей, сидящих напротив него. А издалека с новой силой доносились до его слуха звуки рояля, уже начинающие было угасать. Но они теперь не жалили его, а только приятно щекотали, вызывали в сердце теплое, нежное щемление. Лицо Валентины проплывало перед его глазами то таким, каким он видел его на Урале, то таким, каким оно было недавно на берегу Днепра, когда она крикнула ему: «Какая я вам Валя?..»
Виктор расплатился и вышел из-за столика. Он почувствовал, что пол под ним качается. Перед ним выросло остроносое лицо «интеллигентного» именинника.
– Вам куда?.. До отеля? И мне в ту сторону.
У Виктора даже не возник вопрос, откуда этот человек знает, где он остановился. Они вышли из ресторана и пошли по улице. Спутник взял Виктора под руку и долго говорил ему о превосходстве рыбьего жира перед всеми другими витаминами.
– Я даже картофельники жарю себе на рыбьем жире...
Они повернули в какой-то темный переулок. От телеграфного столба отделилась и пошла им навстречу неуклюжа фигура. Спутник немедленно отпустил руку Виктора и побежал за угол. А фигура приблизилась к Виктору, согнулась и по-бычьи толкнула его головой в грудь. Виктор пошатнулся, но не упал.
– Скумбрия, трам-па-па, – выкрикивал какие-то бессмысленные слова человек в надвинутой на глаза кепке, замахиваясь снова на Виктора. Сотник отступил, ухватился за телеграфный столб. Он сначала не понял, что с ним происходит. А когда заметил, что на него замахиваются снова, инстинктивным, привычным ударом боксера отбил руку незнакомого.
– А-а, вот как! – Яростно воскликнула человек и, подкравшись сзади, ударил Виктора в бок.
– Что вам от меня надо? – Глухо спросил Виктор.
– На тебе! – Воскликнул неизвестный, ударив Виктора в грудь.
Это внезапное нападение вывело Виктора из равновесия. Удары были не очень чувствительные, но все же ощутимые. Ну, как не дать сдачи этой нечисти? Тогда Сотник по всем правилам бокса нанес ему такой удар в подбородок, что неизвестный перевернулся на мостовую, как мельница от ветра. Минуту он лежал неподвижно, а потом медленно поднял голову и начал пискливо кричать:
– На помощь! Спа-си-те!..
– Вот он!.. Вот он!.. – Послышался голос за спиной Виктора.
Но Сотник уже не видел, как к нему подбежал милиционер в сопровождении остроносого именинника. Хмель сделал свое. Милиционер и «потерпевший» взяли его под руки и повели в отделение.
Утром председателю комиссии была прислана копия протокола. Дмитрий Афанасьевич, высокий, мрачный, худой, постучался к Виктору в номер, когда тот еще спал.
– Ну, что, выспались? – Неприветливо спросил он у Виктора, когда тот стоял у дверей, пропуская его в номер. – Да, да. Что же мне с вами делать?.. Неприятная история. Пятно и на комиссию, и на министерство.
Виктор просмотрел копию протокола, подписанного его собственной рукой и сам ужаснулся тому, что там было написано. Он невнятно вспоминал, где вчера был, с кем встречался и как дошел домой. Оправданий для себя Виктор не находил.
– Ну, что же вы молчите? – Спросил Дмитрий Афанасьевич. – Как же нам быть?
– Не знаю, – ответил Сотник.
– Вы уже закончили работу на заводе?
– Еще не начинал.
Председатель комиссии окинул его внимательным взглядом и удивленно спросил:
– Что же вы делали эти дни?..
– Я никак не мог встретиться с главным инженером, – смущаясь, ответил Виктор.
– Но мне известно, что главный инженер никуда не выезжал из города, – недовольно заметил Дмитрий Афанасьевич. – Что-то с вами не так. Атмосфера родного города на вас повлияла весьма негативно. Перед партийной организацией вам во всяком случае придется отвечать. Я должен доложить товарищу Швыденко. Как же вы могли такого натворить? – Закончил он с нотками родительского сочувствия в голосе.
– Что я могу сказать, когда сам не знаю, как это произошло?.. Знаю только, что дело плохо, – ответил Виктор, сев на стул и прислонив тяжелую голову к бронзовой дуге кровати.
Дмитрий Афанасьевич протянул Сотнику исписанный мелким почерком лист бумаги.
– Вот перечень вопросов, на которые следует обратить внимание. Пойдете на другие заводы. На металлургический – потом. Начните со станкостроительного...
