Текст книги "Ветер в лицо"
Автор книги: Николай Руденко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)
Прокоп Кондратьевич был далеко – на Кавказе, и Солод по этому поводу не очень сокрушался. Все равно им было бы тесно рядом, как двум паукам в одной банке. На расстоянии им легче было поддерживать дружеские отношения.
Солод иногда подумывал о том, чтобы самому поставить дом у моря, зажить спокойной, тихой жизнью. Но сразу же отгонял эту мысль. Пусть уже под старость, если не останется никакой надежды. Ему мало того, чего достаточно, например, для Сороки. Да и Сороку разве заставишь сейчас отказаться от всего и доживать век в Крыму, в своем доме? Кто познал азарт преферанса, того не увлечет игра в «дурака»...
Солод поправил подушку, закрыл глаза. Мысли становились все ленивее, сплетались беспорядочно, снова расплывались, теряли четко очерченные контуры, как кольца табачного дыма. То возникало из тьмы, из небытия старое беззубое лицо Саливона Загребы, то появлялось лицо красивой Веры... Он почему-то оказался в комнате постоялого двора, описанного кем-то из классиков. Лежит на кровати, каждая ножка которой поставлена в миску с водой, а на голову сыплются с потолка клопы. Он смахивает их с лица, но они снова сыплются на него десятками. Вот он поймал одного, поднимает пламя свечи. Большой, твердый, как камень... Вдруг этот камень сверкает в руке, переливается радужными гранями. Но это же бриллиант!.. Иван Николаевич смотрит на пол, куда он смахивал клопов. Да, бриллианты, бриллианты! На него сыплется бриллиантовый град. Он вскакивает с постели, обеими руками лихорадочно загребает дорогие камни, бросает за пазуху, засовывает в карман... Откуда это? Боже! Это же обвалилась стена, на которой висели нимфы! Это же его собственные бриллианты! Вот и золото... Золотые бляшки из женских подвязок, золотые диски для зубов, николаевские червонцы... Что это значит? Вдруг он слышит страшный хохот у себя над головой. Кто это? Волосы рыжие, огнистые, руки черные, пальцы, закуренные махоркой... Неужели Безкобылин? Да, да... Это он!
Солод открывает глаза, хватается за горло, будто стремится защитить его от черных пальцев Безкобылина. Халат влажный от пота, дышать нечем. Встает, откидывается всем телом на спинку дивана, обессилено опускает руки. Пальцы судорожно хватаются за сидение, колени дрожат. Перед глазами мелькают тысячи мелких палочек, подвижных темных спиралек и точек, будто он взглянул в клинический микроскоп, который показал ему бессмысленную суету мелких инфузорий.
И он сразу же подумал о том, что пора уже наведаться к сестре.
Никто не мог так успокаивающе повлиять на него, как она. Собственно, не она сама, а тот чистый, светлый дух, незримо витающий над ней. Как заядлый грешник падает на колени в торжественной тишине храма и вымаливает себе прощение грехов, так Солод чувствовал себя в ее доме. И хотя сестра даже не догадывалась, чем занимается ее любимый Ванечка, а он не признался бы ей в этом и под угрозой смерти, разговор с ней просветлял, возвышал его душу, пробуждал в ней остатки человеческого.
Потом все начиналось сначала, потому что не могло не начинаться – это стало его сущностью, второй натурой.
26
Ежедневно, планомерно, взвешивая каждую деталь, Доронин готовил мартеновцев к наступлению. Он разговаривал с десятками людей – с каменщиками, с шихтовиками, с копровиками. Чем глубже входил в сложные вопросы технического взаимодействия между различными профессиями, которые обеспечивали работу сталевара, тем больше убеждался, что только комплексное соревнование может стать тем звеном, взявшись за которое, можно вытянуть всю цепь.
Вот и сейчас он сидит в кабинете Приходько – начальника мартеновского цеха. Высокий худощавый Приходько несколько раз вставал из-за рабочего стола, уступая свое место Доронину. Доронин отмахивался. Наконец сказал резковато:
– На ваше я не сяду, товарищ Приходько. Я был бы доволен, если бы вы сами чувствовали себя на нем увереннее.
Эту реплику нельзя понимать двояко. Приходько поднял широкие черные брови, уткнулся носом в бумаги, чтобы скрыть глаза от Доронина. Если бы его серое лицо способно было краснеть, он бы сейчас покраснел. Доронин, бесспорно, намекал на то, что он так легко поддался идеи индивидуальных рекордов. Собственно, это было когда-то идеей Приходько, но ее своевременно заметил Горовой, от которого трудно было скрыть.
– Что о нас скажет Гордей Карпович?.. Вы подумали об этом? Директор нам бы этого никогда не простил.
Приходько моргал не глазами, а бровями. Создавалось впечатление, что брови у него вообще не имеют постоянного места, – то они поднимались, то опускались так низко, что лоб казался непомерно высоким. На макушке русой головы поблескивал вспотевший пятачок. «Рано начал лысеть, – подумал Доронин, пожалев о своей резкости. – Ведь ему только за тридцать перевалило. У него тоже работа нелегкая. Забот – полон рот».
– Ну, что?.. Обойдем цех? – сказал Макар Сидорович, улыбнувшись той улыбкой, которая говорила – не обижайтесь, погорячился. Улыбка Доронина сразу изменила выражение лица Приходько. Брови стали на свое место, он тоже улыбнулся, вышел из-за стола.
– Понимаете, Макар Сидорович, в чем беда?.. – говорил Приходько, застегивая пуговицы на синей рабочей куртке. – Литейный пролет не успевает принимать сталь, потому что очень быстро выходят из строя ковши. Мы объявили борьбу за то, чтобы ковши выдерживали семь-восемь плавок. Но это пока не получается.
– Что же надо сделать, чтобы вырваться из этого круга? – спросил Доронин.
– Больше ковшей, больше каменщиков.
– Может, вы скажете – больше мартенов, больше сталеваров?.. Надо использовать те резервы, которые есть в наличии. А с каменщиками вы говорили?
Доронин пристально посмотрел на Приходько. Тот стоял перед ним почти навытяжку. Доронин рассердился – теперь уже на себя. Что-то есть в его характере такое, что влияет на людей не так, как следует. Надо за этим проследить. Правда, когда он разговаривал с рабочими, такого не случалось. Но почему и Голубенко, и Приходько вытягиваются перед ним, как перед генералом?.. Ему не нужны такие почести – они его раздражали и настораживали. Люди с ним должны чувствовать себя просто. Над этим стоит задуматься. Не слишком ли он резкий? Тем не менее читать элементарную политграмоту там, где требуется деловой разговор, нет никакого смысла. Так можно превратиться в говоруна-проповедника...
– С каменщиками говорил, – после некоторой паузы ответил Приходько. – На оперативке... И на собрании коллектива цеха. Мы с парторгом их вызывали...
Доронин на это ничего не ответил, но раздражение его росло. Ну вот!.. На оперативке, на собрании, вызывали к себе... И говорили, пожалуй, так, как он говорит сейчас с Приходько. Доронин знал, что легче стать инженером, чем научиться управлять людьми, и в душе не очень осуждал Приходько. Но найти что-то теплее, задушевнее для этого человека он сейчас не мог.
Со второго этажа, где находился кабинет Приходько, они спустились по металлической лестнице к мартеновскому цеху, затем перешли к литейному пролету.
Литейный пролет находился здесь же, за мартенами, на уровне тех самых насадок, с помощью которых «дышал» мартен. Здесь стояли огромные, многотонные ковши, в которые принималась готовая сталь, выпускаемая из печей по желобу из шамотного кирпича. После того как вся сталь попадала в ковш, мостовой кран поднимал его над железнодорожной платформой, на которой стояли изложницы. Разливщик, стоя на мостике, по которому можно было пройти вдоль всего литейного пролета, массивным рычагом поднимал стопор, открывая отверстие в днище ковша. Сталь горячей струей выливалась в изложницы. Именно в этих изложницах она и формировалась в слитки, которые затем попадали в прокат.
Доронин и Приходько стояли на мостике литейного пролета, смотрели, как кипящая сталь выбрасывает из изложниц снопы искр.
– Чита, ко мне!.. Ну, раз, два!.. Молодец, Чита! – кричал молодой литейщик, размахивая для кого-то рукой.
– Это что за новость в вашем цехе? – улыбнулся Доронин. Приходько тоже засмеялся.
– Консольный кран так ребята назвали. За то, что он вертлявый, как обезьяна.
Консольный кран, подхватывая тяжелые чугунные крышки, поднимал их вверх и опускал на изложницы. Живописный фейерверк прекращался. Но что случилось с ковшом? Пока мостовой кран поднимал его к другим изложницам, тоненькая струя стали расплескивалась по изложницам, по платформе, брызгала на железнодорожные рельсы.
– Эй, Великанов! – кричал разливщик с мостика вниз. – Ни к черту не годится твоя работа. Видишь, пробка стопора обгорела. Хорошо, что сталь в ковше кончается.
С ковша, который стоял на ремонте недалеко от железнодорожных платформ, появилась голова Великанова в засаленной кепочке. Эта голова сказала такое «крепкое» словцо, что Доронин не выдержал – вышел из-за железной перегородки.
– Добрый день, товарищ Великанов! – бросил он вниз.
– Простите, товарищ парторг, – смутился Великанов. – Но как же тут не ругаться?.. Ишь, виноват...
– Да-а, – улыбнулся Доронин. – Бога на помощь призываешь?.. – Металлические зубы лукаво блеснули. – Бог не поможет, Василий. Запомни, ты не в николаевской монопольне, а в цехе.
– Не буду, товарищ парторг. Как-то вырвалось...
– Как только будет вырываться – язык прикуси.
– Ой, Макар Сидорович! – хохотали разливщики. – Тогда ему собственный язык придется вместо шницеля съесть.
– Иди сюда. Осмотрим твой язык, – сказал Доронин.
– Поручите нам, – не унимались разливщики. – Мы ему за каждое слово свою печать на языке будем ставить. Горячим способом. По каленое железо далеко бегать не надо.
У Доронина с Великановым были особые отношения. Год назад с маленьким вертлявым Василием случилась неприятность, свидетелем которой случайно был Доронин. На станцию для технических нужд завода прибыла цистерна с патокой. Загнали эту цистерну в тупик, где она должна была ждать своего заказчика. Однажды поздно вечером Доронин вместе с начальником станции проходил мимо. Слышат – стонет кто-то. Прислушались – в цистерне. Макар Сидорович взобрался по узкой лесенке, посветил карманным фонариком внутрь. Так и есть – человек по шею патокой засосанный. А возле человека на патоке пустое ведро лежит.
– Эй, голубчик!.. Ты еще жив? – спросил Доронин.
Голова подала некоторые признаки жизни – шевельнулась.
– Вытащите, – тихо сказала она.
Но как вытащить?.. Из патоки не только за уши – за руки не вытащишь. Разве частями – отдельно руку, отдельно ногу... Пришлось звать на помощь станционных рабочих. С горем пополам вынули руки.
– А теперь берись за лопату, – сказал Доронин. – Как только почувствуешь, что мы тебя разрываем, так и отпускай лопату. Ну, держись, браток!..
Рабочие взялись за лопату, тянут, сколько сил, а «браток» аж пищит, но лопату не отпускает.
– Эй, ты! – кричат рабочие. – Не мы, так ты сам себя разорвешь. А нам тогда отвечать.
Но не разорвали, вытащили. И только здесь Доронин узнал каменщика Василия Великанова.
– Какая же это беда тебя мухой сделала? – спросил парторг.
– Бабенция одна спровоцировала. Пообещала самогона на все общежитие нагнать... Макар Сидорович! – чуть не плача, умолял Великанов. – Лучше суду предайте, но никому не рассказывайте на заводе. Я тогда не в патоке, а в Днепре утоплюсь.
– Во время войны, – рассказал начальник станции, – команда легкораненых у меня вагон медикаментов разгружала. Один солдат спрятал большую бутылку с витамином Б. Думал, что конфеты. За ночь всю бутылку опорожнил. Полторы тысячи доз. Мы думали, что он или умрет, или вырастет размером со слона.
– И что? – смеясь, спросил Доронин.
– Представьте себе, ничего особенного не произошло. Только из строя часто просился.
Рабочие, спасшие Великанова, хохотали, брались за животы. Он стоял, облепленный патокой, потерявший свои формы, как кисть, вынутая из клейстера.
– Что же с тобой делать? – улыбнулся Доронин. – Я для тебя такое наказание придумал. Вывезти тебя в степь, привязать к дубу на солнышке. Всего на один час. Если согласишься на такое наказание – никому не расскажу...
– Нельзя, – сказал один из рабочих. – Вся международная муха на нашу территорию слетится.
– Что хотите, делайте, но не говорите...
– Что же, – сказал Доронин. – Ты уже и так наказан. Не скажу. Но смотри мне. Как только услышу, что тебя пьяным видели, – приду на оперативку в мартеновский и всем расскажу. Я свое слово сдержу, но и ты должен соблюсти.
– Ясно, Макар Сидорович.
Это было год назад. Обе стороны честно выполняли взятые на себя обязательства по договору и «денонсировать» его не было необходимости.
Смешно было наблюдать, как этот мяч сейчас катился вверх по лестнице. Вот он подбежал к Доронину и Приходько. Перила мостика достигали ему до самого подбородка. Лицо круглое, как тыква. А зрачки бегали быстро-быстро, словно капли ртути.
– Ну, теперь скажи нам, Василий, – обратился к нему Доронин, – можно ли ускорить ремонт ковшей?
Василий подумал, снизу вверх взглянул на Доронина, перевел взгляд на Приходько.
– Можно, Макар Сидорович. Трудновато, но можно. И знаете, для этого надо только один раз понатужиться. Выиграть какой-то час... А потом уже пойдет.
– Много времени уходит на то, чтобы остудить ковш, – добавил Приходько. – Если в нем больше шестидесяти градусов, каменщику работать трудно...
– Сложное дело, – задумчиво протянул Доронин. – Ты с кем соревнуешься? – Обратился он к Великанову.
– Как это?.. А-а, – без особого энтузиазма сказал Василий. – Мы здесь между собой договор подписывали.
Доронин лукаво прищурился.
– Между собой... А вы сталеваров вызовите. Задержал или выдал холодную плавку – берите их за жабры, чертовых детей. Чтобы они не валили своих грехов на ваши головы.
– Это точно!.. Валят с больной на здоровую. Так мы завтра же объявим им свою ноту! – весело, задорно воскликнул Великанов, поблескивая подвижными зрачками.
Когда Великанов спустился вниз, Макар Сидорович обратился к Приходько:
– Вы пока в это дело не вмешивайтесь. Пусть соревнование начнется не сверху, а снизу. И в прямом, и в переносном смысле. Не со второго этажа, где находится ваш кабинет, а из глубины литейного пролета. От каменщиков... Чтобы не сделать казенным это великое дело. Соревнования хороши, когда они происходят от личной заинтересованности.
Из мартеновского цеха Доронин направился по железнодорожному пути на шихтовый двор. Вышел на пригорок, оглянулся. Какая же огромная громадина – их завод! Чтобы обойти все и с каждым поговорить – месяца мало. Площадь заводского двора занимала десятки гектаров. Но труднее охватить не то пространство, что квадратными метрами меряется, а то, которое ничем измерить невозможно – пространство человеческих душ. Сколько их, богатых, щедрых, откровенных и стыдливо-сдержанных!.. Одни из них сразу понятны. Они искрятся тысячами разноцветных огней, как кипящая сталь, выбрасывающая снопы искр из изложницы. Некоторые будто крышку опускают на душу – слова от него не услышишь. А сумеешь поднять эту крышку и заглянуть внутрь – увидишь: там все кипит, клокочет, и температура намного выше, чем там, где ослепляет глаза искрящийся фейерверк. Однако не трудно и ошибиться: бывает, что некоторые прикрывают крышкой холодную пустоту, а другие зажигают вокруг себя бенгальские огни. От такого огня даже вата на новогодних елках не загорается. Только видимость огня, а на самом деле он холодный, как лед.
Шихтовый двор только условно называется двором. Возможно, он когда-то и был двором в обычном понимании этого слова. Сейчас же это не просто себе двор, а огромный, оборудованный по последнему слову техники цех. Главными агрегатами в нем являются мостовые электромагнитные краны, главным рабочим пространством – бункер для целевого лома. Бетонированный бункер занимает почти всю площадь этого цеха, напоминает своей формой ангар. Электромагнитный кран берет из бункера до десятка тонн железа за один раз, поднимает к мульдам, которые своей формой напоминают большие ванны. Шихтовики сортируют лом, складывают в мульды, стоящие на специальных платформах.
Но сейчас лом принимали просто из железнодорожного состава. Обломки труб, рельсов, переплетенные ржавой железной стружкой, электромагнитный кран носил через весь цех гордо и осторожно, как самое ценное сокровище на земле. «А ведь и правда ценнейшее! – подумал Доронин. – Ну, что такое золото?.. Только название – благородный металл. А что в нем благородного?.. В нем в сравнении со сталью благородства столько, сколько у царской дворовой челяди по сравнению с нашими сталеварами. Скоро кончится власть золота на всей земле!.. Трудись, железо, трудись! Тебе предстоит стать благородным металлом на веки вечные».
Бункер был почти пуст. Мало лома в нашей стране, мало. Машины молодые. Им еще служить и служить!.. Да и сделаны они не на одно десятилетие. Такой уж характер у русского человека. Бывало, солдат гвоздь в землянке забивает, чтобы шинель повесить. Ну, какой вес у той шинели? А так забьет, хоть трех Герингов вешай – не согнется, не вытянется. Наши станки и станы не хотят в мартен торопиться. Вы, мол, гордитесь своим мартеном, а он для нас все равно, что крематорий... Нет, мартен, ты нами не скоро пообедаешь!
Доронин подошел к шихтовикам. Трое парней в брезентовых спецовках, рыжих от ржавого железа, узнав Доронина, разогнули спины, переминались с ноги на ногу. Это еще очень молодой рабочий класс. И не только по возрасту – по стажу. Работа на шихтовом дворе не требовала высокой квалификации. Сюда попадали те, кто недавно пришел на завод и еще не успел приобрести какой-то другой профессии. Но долго здесь не задерживались...
– Здравствуйте, ребята, – сказал Доронин. – Пришел к вам от сталеваров. И знаете, что они говорят?..
– Что же, Макар Сидорович? – смело посмотрел на него парень с детскими губами. Доронину понравился его открытый, смелый взгляд, понравилось и то, что он сразу вступил в разговор.
– Говорят, что вы плохо работаете. Задерживаете их. Говорят, что все они могут скоростные плавки давать, а шихтовики их без ножа режут.
– Много зарезанных валяется! – надул пухлые губы парень. – Хвастуны они, и все. Видишь, все могут... Если бы это было так просто...
– Значит, врут? – спросил Доронин серьезно, даже строго. «Ну, – подумал он, – ждите, товарищи сталевары! Я на вас со всех сторон напущу ваших тыловиков. Завтра от них отбоя не будет. Сейчас надо только зерно в землю побросать. А когда прорастет, тогда легче будет ухаживать и выращивать».
– Да, врут, – возмущенно ответил парень, снимая красную от ржавчины рукавицу. – Разве дело только в нас? А что мы должны в мульды бросать, если бункер пуст? И даже такое бывает, что мульды полные, а машиниста днем с огнем не найдешь. Пошел на две минуты и пропал. А то, гляди, какая-нибудь авария у него...
– А вам надо брать его в работу. Потому что из-за него на вас тень падает.
– Конечно. И копровики тоже хорошие... Одного «козла» целый день своим шаром толкут...
Доронин и здесь осторожно подводил ребят к мысли о необходимости вызвать на состязание сталеваров, железнодорожников. Когда он вышел из шихтового, ребятам казалось, что эта мысль подсказана не Дорониным, а возникла у них и они подсказали ее парторгу.
В копровом цехе разговор происходил несколько иначе. Здесь работали, главным образом, бывшие фронтовики. Им можно было все объяснить серьезно, без дипломатии.
Копровый – самый простой цех на заводе. Здесь резали автогеном длинные рельсы до габаритных размеров, разбивали на небольшие куски бракованную сталь. Когда Доронин подходил к копровому, его остановил рабочий преклонного возраста:
– Сюда, сюда, Макар Сидорович.
Рабочий взял его за руку и потянул за железную перегородку. В тот же миг в копровом ударило с такой силой, что под ногами вздрогнула земля. О железную перегородку зазвенели осколки стали.
– Веселая у вас работа, Галкин, – сказал Доронин.
– Работа ничего. Не скучаем.
Они зашли в цех. На высоте тридцати метров «прогуливался» мощный электромагнитный кран. Внизу, в широкой яме, напоминавшей воронку от снаряда, лежал большой стальной шар. Он весил ни много ни мало – ровно десять тонн. Электромагнит поднимал этот шар на высоту тридцати метров и отпускал его. Шар падал на стальные глыбы, разбивал их на мелкие куски.
– Сила, – кивнул на электромагнит Галкин. – Близко не подходите. Схватит и не отпустит.
– Это почему? – удивился Доронин. – Никогда не слышал, чтобы он людей хватал.
– Смотря каких. А нас с вами схватит. Видимо, у вас же, как и у меня, где-то есть под кожей железо десятилетней давности?..
– Вот оно что! – засмеялся Доронин. – Тогда все правильно. Подходить опасно. Но мы еще не скоро на переплавку пойдем. Как думаете, Галкин?
– Еще позвенит не один десяток...
Кран опустился. Легко, как детский мячик, подхватил шар, понес вверх.
– Выйдем, Макар Сидорович.
В копровом также приняли предложение Доронина о соревновании со сталеварами.
– А что?.. Это хорошо. На тех самых колесах едем. Одно забуксует – второе тоже вперед не покатится.
Со сталеварами Макар Сидорович пока не хотел разговаривать. Надо посмотреть, как они примут вызов каменщиков, шихтовиков, копровиков, железнодорожников. На комплексное социалистическое соревнование Доронин возлагал большие надежды. Ведь дело не только в том, что иногда не хватало лома. Чаще всего его, как и другую шихту, подавали недостаточно оперативно. Еще надо поговорить с доменщиками. Затем созвать совещание парторгов, объяснить им идею комплексного соревнования. Доронин сегодня вбросил только первые зерна. Они могут засохнуть в почве, не прорасти, если не придет на помощь армия коммунистов. Но тянуть ростки руками, чтобы они скорее выросли, тоже не следует. Пусть эта идея растет сама, от рядовых людей. Надежной, прочной будет. Еще рано созывать собрания и совещания по этому поводу. Доронин боялся, чтобы сама идея комплексного соревнования не показалась некоторым очередной временной кампанией.
Выйдя из копрового, Доронин взглянул на часы и вспомнил, что должен начаться обеденный перерыв. Вот уже автогенщики, что резали ржавые железнодорожные рельсы, готовя их для переплавки, сели в круг, достали из сумок хлеб, сало, лук... Чей-то молодой голос раскатисто рассмеялся. Кто-то крикнул:
– Хватит его манежить! Имейте же совесть. Василий Иванович уже заслужил свое.
Другой голос ответил:
– Нет, давай камаринской!..
Захлопали ладони, грудной мужской голос зачастил:
Ах ты, сукин сын, камаринский мужик!
Задрал ногу и по улице бежит...
Между головами рабочих появилась серая козлиная голова, увенчанная остроконечной бородкой и тупыми, подпиленными на кончиках рогами. Это и был «Василий Иванович». Голова его тряслась в такт топотливой скороговорке немудреной песенки, передние ноги с блестящими копытами были подняты по-собачьи... «Василий Иванович» танцевал.
Курносая девушка подскочила к группе, зажигательно, сердито воскликнула:
– Как вам не стыдно! Разве вас тетя Татьяна не просила, чтобы вы не выманивали животное из дому?
– А кто его выманивает?.. Он сам приходит.
– Здесь дело полюбовное. Ему без нас скучно. А нам с ним веселее обедать.
– Тоже мне милосердная нашлась! Разве ты не видела, как он ждет обеденного перерыва?.. Места себе не находит. Целый день у цеха слоняется.
Высокий парень с черным чубом, выбивающимся из-под кепки, как крыло грача, подошел к девушке, презрительно, насмешливо покосился:
– А он тебе, Мотря, разве родственником приходится? Или – любовь зла, полюбишь и козла?..
Под общий хохот Мотря выбежала из круга, яростно бросив в лицо оскорбителю:
– Пусть так!.. Скорее козла полюблю, чем тебя. Из него танцор лучше, чем из тебя. Ты его скоро не только к табаку приучишь, но и к самогону. У тебя же заклепок не хватает...
– Молодец, Мотря! Так его!..
Козел тем временем опустился на передние ноги, начал обход своих веселых зрителей. Ему щедро отламывали хлеба, давали просто с руки. «Василий Иванович», наевшись, сыто, лениво потянулся и неторопливо пошел к высокому черноволосому автогенщику. Парень достал пачку сигарет, показал козлу. «Василий Иванович» нетерпеливо затоптался на месте, слегка толкая его головой в колени.
– Нет, Василий Иванович! Так не получится. Мне тоже после обеда наклоняться не по вкусу...
Автогенщик, открыв пачку, поднял ее у себя над головой. Козел снова поднялся на задних ногах, приблизился бородой к лицу автогенщика, напряженно принюхиваясь. В группе послышались недовольные возгласы:
– Не мучай его!..
– Давай, давай... Жалко. Смотри, как ноздри дрожат.
Автогенщик раскурил сигарету, вставил ее в ноздрю козлу. «Василий Иванович» с наслаждением засопел, втягивая в широкую землистую ноздрю сизоватый сигаретный дымок.
Пожилой рабочий, который все время молчал, поднялся, хмуро сказал:
– Ну, и головорезы вы, ей-богу!.. Мыслимое ли дело?.. Козла приучили курить. Испорченное животное. Теперь он никудышный в хозяйстве. Или в цирк, или под нож... Недаром Татьяна ругается.
Макар Сидорович постоял еще несколько минут, издалека вслушиваясь в спор, вспыхнувший между пожилым рабочим и чернявым автогенщиком. Хотел подойти, вмешаться в разговор, но только улыбнулся, махнул рукой и ушел.
Когда он вернулся в партком, телефонный аппарат аж захлебывался от непрерывного звона. Снял трубку.
– Я слушаю.
В трубке послышался мелодичный женский голос.
– Будете разговаривать с заместителем министра товарищем Швыденко.
И вслед за этим Доронин узнал голос Швыденко:
– Макар Сидорович?.. Здравствуйте, товарищ Доронин. Меня интересует здоровье Горового. Он вам что-нибудь пишет?.. Обо мне совсем забыл.
– Нет, Антон Павлович, – ответил Доронин. – Он просто не решается вас беспокоить.
– Так и передайте ему. Пусть напишет. А то я уже не знаю, что и думать. Он в Киеве?.. Ага, это неплохо. А может, ему лучше в Кремлевскую больницу лечь? Смотрите. Вы тоже отвечаете за его жизнь, Макар Сидорович. Врачи – врачами, а друзья иногда лучше врачей могут помочь.
