Текст книги "Я помню... (Автобиографические записки и воспоминания)"

Автор книги: Николай Фигуровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 47 страниц)

Я начал перегонять основную массу спиртового раствора. Мухамедов удивлялся и сказал мне, что этот способ надо опубликовать и рассчитать теоретическое число тарелок в дефлегматоре (хроматографический дефлегматор).

В самый разгар работы, когда спирт перегонялся без дальнейших мер усовершенствования, я прохаживался около прибора в веселом настроении. Я никогда не был большим любителем выпивки. Просто было приятно решить научно-техническую задачу. Вдруг в лабораторию вошел совершенно неизвестный человек с фотоаппаратом. Я удивленно спросил его, что ему надо. Он отрекомендовался фоторепортером «Вечерней Москвы» и сразу же спросил меня, кто я такой и как это я в такой сложной обстановке в Москве занимаюсь научной работой. На первый вопрос я ему ответил, он был вполне удовлетворен и затем спросил, над какой темой я работаю. Я как-то замялся с ответом, обдумывая, как лучше ему разъяснить вопрос. Но он, видя мое замешательство, истолковал его по-своему: «Впрочем, что я, чудак, спрашиваю и ученых в военное время, чем они занимаются». Таким образом, вопросы оказались законченными, и корреспондент попросил разрешения сфотографировать меня у аппарата (перегонной установки). Подошел Мухамедов, и мы оба были увековечены на фото на фоне перегонного аппарата. На следующий день (кажется, это был мой 40-й день рождения, 24 ноября) в газете на первой странице появилась фотография, зафиксировавшая мое научное достижение.

Я уже говорил, что мой сосед по комнате в общежитии аспирантов Тищенко каждодневно при встрече неуклонно сетовал, что я как химик не могу приготовить для него хотя бы немного «выпивки». Мне его стало даже жалко. Вспомнив его, я налил четвертинку из-под водки спиртом, полученным на своем приборе, и принес домой. Вечером явился ко мне Тищенко и снова пристал ко мне, чтобы я чего-либо дал ему для удовлетворения жажды. Я ему сказал, что могу налить ему рюмку, но я не ручаюсь, что после этого не будет неприятностей, объяснил ему действие яда и т. д. Но он сразу же побежал к себе и немедленно вернулся со стаканом. Я налил ему немного, развел водой и подал ему. Он тотчас же побежал к себе (у меня нечем было закусить) и через 3 минуты вернулся – «дай еще немного». Я ему снова рассказал об ядовитых свойствах сулемы и прочее, но его ничем нельзя было пронять. Пока я готовился налить ему, он схватил всю четвертинку и побежал бегом домой. Через 10 минут он снова был у меня и сильно навеселе. Я ему серьезно стал разъяснять, что от такой большой дозы он непременно умрет через три дня, и нет ему никакого спасения. Но он к этому оказался совершенно равнодушным. Утром я еще лежал в кровати, он снова пришел ко мне и молил дать ему опохмелиться. Но у меня, слава Богу, ничего не было. Я не решился принести ему еще порцию и сам с тревогою ждал целую неделю – что с ним будет? Но ничего не произошло. Он был совершенно здоров. Так подтвердилась высокая эффективность очистки моим способом.

Между тем, обстановка все усложнялась. Артиллерийская стрельба по утрам даже будила меня. Перспектива «бегства» из Москвы далеко не радовала. Меня мучила мысль, что в такой обстановке я ничего не делаю и не приношу никакой пользы. Мне думалось, что будет стыдно когда-нибудь отвечать на вопросы товарищей: где я был во время войны? И у меня созрело окончательное решение идти добровольцем в армию.

Первые месяцы в Красной Армии

Я пошел в штаб Московского военного округа и подал рапорт о своем желании приступить добровольно в ряды Красной Армии. Меня принял важный офицер с тремя шпалами в петлице. Ознакомившись с моими документами, он сказал, что не имеет права удовлетворить мою просьбу, и посоветовал обратиться в Управление кадров Штаба РККА на Арбатской площади. Я отправился туда, вошел в знакомый двор со стороны памятника Гоголю и вспомнил свои юношеские годы. Здесь в 1920 г. я учился стрелять из винтовки, пистолета «наган» и даже из пулемета. Но сейчас тир выглядел несколько иначе. К тому же всюду часовые, которых в те времена не было.

Я был принят каким-то начальником. Он предложил мне написать рапорт, и вскоре я получил его с резолюцией какого-то высокого начальника, удовлетворившего мою просьбу.

Я вышел из Штаба и отправился в Педагогический институт, где я был незадолго перед тем зачислен зав. кафедрой химии, и рассказал о своем решении. Директор института был возмущен моим поведением, стал меня отговаривать, но я сказал, что все уже решено. Через два дня я узнал, что директор Института подал протест против зачисления меня в армию. Я был вызван в Генеральный штаб еще раз и подтвердил свое решение. Так вновь началась моя служба в армии после долгого перерыва, в течение которого я сделался настоящим «гражданским шляпой».

Я получил назначение в штаб формируемой в Москве 6-й армии на улице Разина. Там я получил назначение на должность старшего помощника начальника химического отдела армии. Через день штаб армии перебазировался в Царицыно (Ленинск). Мы жили там на казарменном положении в каком-то бараке. Я получил обмундирование, мало похожее на офицерское и лишь чуть отличавшееся от солдатского. Начались однообразные дни учебы. Больше всего было штабных учений на картах, хотя время от времени мы занимались и вне помещений.

Между тем быстро наступила зима, нанесло довольно много снегу, и, между прочим, нас стали тренировать в части лыжного спорта. Генералы, командовавшие тогда нашей армией (они сменялись), были в общем чудаковатыми и своеобразными людьми, и боевую подготовку планировали исходя из своих собственных вкусов. Впрочем, в армии существует непреложная система: не давать военнослужащим нисколько свободного времени для личных дел главным образом для того, чтобы у них не возникали ненужные мысли и намерения от ничегонеделания. Все должно быть расписано по минутам. Как известно, в армии не принято говорить о начальнике: «Он спит», а надо говорить: «Он отдыхает», имея в виду, что отдых предусмотрен распорядком дня. Мне, глубоко гражданскому человеку, вновь приходилось привыкать к этой системе.

Помню, вначале, когда я встал на лыжи, было трудно ходить по пересеченной местности. Но в Царицыне к этому пришлось скоро привыкнуть, и через какую-нибудь неделю упражнений я смело съезжал с высоких и крутых горок в парке. Штабные занятия, как всегда, вначале казались довольно скучными. Офицерам раздавались обычно крупномасштабные карты, которые можно было разрисовывать. Руководитель читал заранее составленный приказ дивизии полку, или даже корпусу: п. 1 – Сведения о противнике, проведения о своих войсках и т. д. Мы выполняли роль либо командиров полков, либо даже дивизий, а также руководителя спецслужб. Надо было на основе заслушанного приказа принять решение и оформить его в виде соответствующего документа (приказа), либо устно изложить в деталях это решение во всеуслышание. Строевых занятий, которые я никогда особенно не любил, было, в общем, не много, хотя нам всем было хорошо известно, что именно строевые занятия вырабатывают дисциплину и автоматичность при выполнении команд.

Живя в Царицыне, я иногда имел возможность съездить в Москву, заехать к себе на квартиру, повидаться с оставшимися еще в общежитии на Малой Бронной товарищами. На квартире было пусто и холодно. Да и во всем общежитии царила пустота и страшный, хуже, чем на улице, холод. Даже Тищенко, который никуда не хотел уезжать, исчез. Мое пребывание на Малой Бронной сводилось в основном к освидетельствованию полок с книгами, еще так недавно служившими мне источником для размышлений и, пожалуй, даже для отдыха. Как-то тоскливо становилось, глядя на книги, что они сейчас мне совершенно не нужны. Переложив их с места на место, я еще раз оглядывал свое «логово», уже бывшее, и спешил на вокзал, в свой барак в Царицыне.

Между тем в нашем житье-бытье в Царицыне произошли изменения. Генерал, командующий армией, переименованной во 2А., решил всех нас, пришедших с гражданки, быстрее приучить к тяготам фронтовой жизни. Кадровых офицеров в штабе армии было маловато, они занимали должности начальников отделов, в своем большинстве они пришли к нам из тыловых административных учреждений. Командующий армией нам на глаза не показывался, начальников отделов в то время я знал не всех. Но вот скоро пришлось узнать кое-что новое.

Однажды мы получили приказ грузиться в машины со всем штабным оборудованием, т. е. пишущими машинками (и машинистками) и прочим, и взять с собою лыжи. Нас повезли в далекий лес, где-то в районе Лопасни. Стоял мороз около 30°, и мы, сидя в открытых грузовиках, конечно, скучали по теплой избе и хотели выпить чайку. Но машины везли и везли нас дальше и дальше, и, наконец, остановились в большом лесу. Где-то в километре от нас была вожделенная деревня, манившая нас уютом красивых подмосковных домиков. Но мы остановились в сосновом лесу и получили приказ разгружаться и выбрать для отдела место в глубоком снегу. Сразу было сказано, что разжигать костры категорически воспрещено. Приказ есть приказ. Мы утоптали площадку на одном месте и принялись устраивать «подобие» помещения отдела. Нашли какой-то чурбан, поставили машинку, наломали сосновых веток, чтобы не сидеть прямо на снегу. Пока мы работали, было еще не так холодно, но когда мы закончили несложное оборудование отдела и сели по местам, в ожидании дальнейших распоряжений, стало очень холодно. Дело к тому же шло к ночи, и мы быстро поняли, что перед нами не только бессонная ночь, но и крупные неудобства из-за сильного мороза.

Скоро мы получили боевой приказ, и работа отдела и всего штаба началась. Надо было по картам составить соответствующие распоряжения и инструкции по химической службе с использованием армейской химической роты, которой тогда у нас еще не было. В варежках, едва владея одеревеневшими пальцами, я делал расчеты, докладывал их начальнику отдела, а тот либо одобрял, либо требовал переделки. Наконец, все поступало к машинистке – московской девице лет 20, закутанной до предела. На ней была солдатская шинель, под которой телогрейка из бараньей шкуры – безрукавка. Наконец, начальник отдела (я его вспоминаю только в лицо) повел к начальнику штаба армии сдавать подготовительные документы. Когда он вернулся, было видно, что он, видимо, не понравился начальству. Шла темная ночь. Мороз крепчал. Вскоре мы заметили, что почти все наши соседи, т. е. другие отделы штаба, зажгли костры. По их примеру и мы не замедлили разложить костер. Стало несколько легче, но сразу же потянуло спать.

Первым заснул наш начальник. Я крепился, не только потому, что заснуть при 30° мороза, хотя и у костра, очень опасно, но главным образом помня по прежнему опыту, что начальство может в такой уже успокоившейся обстановке внезапно нагрянуть с проверкой. Для того чтобы не заснуть, я вытащил свой блокнот и занялся воспоминаниями о некоторых научных идеях по седиментационному анализу. Никаких новых документов пока не надо было готовить. За таким «мирным» занятием и застало меня высокое армейское начальство, которое внезапно появилось в сопровождении адъютанта и каких-то важных офицеров в «нашем отделе». Я сообразил, что это командарм, вскочил, приложил руку к шапке, отдавая честь, и рапортовал, что в Химическом отделе происшествий нет, что документация сдана начальнику штаба, и представился. Начальство спросило, что мы делаем. Я доложил о проделанной работе. Все, конечно, постепенно проснулись и в разговоре с начальством меня сменил начальник отдела.

Наконец, командарм нас покинул. Спать уже не хотелось. Наступало утро. Мы наивно полагали, что скоро нас погрузят в машины и отвезут назад в Царицыно. Но вот нам принесли завтрак и горячий чай, что было весьма кстати. А после завтрака вдруг принесли еще один приказ (вводную), и мы снова начали работать. Днем было несколько легче, возможно, что и мороз несколько ослабел, но все же приходилось время от времени отрываться от работы и согреваться прыганьем. Незаметно наступило обеденное время, и мы все по очереди шли к полевой кухне, хорошо пообедали и полагали, что к вечеру нас все-таки вывезут из леса домой. Но ничего подобного не произошло. Уже стемнело, мы пошли снова к кухне, поужинали и, наконец, поняли, что нам предстоит еще одна, может быть и больше, ночь на страшном морозе. После ужина принесли «вводную задачу», и ночью снова началась убийственная работа на морозе, когда окоченевшими пальцами приходилось писать каракулями. Хорошо еще, что днем удалось немного вздремнуть. Ночь снова была бессонной. Конечно, все мы в душе ругали начальство за такой, казалось, совершенно ненужный эксперимент со штабом.

Начальство оказалось, однако, твердым. Мы дождались и третьей ночи в лесу, которая выдалась особенно холодной. Было, вероятно, около 35° мороза. Но человек ко всему привыкает, и мы уже как-то безнадежно привыкли к полному окоченению от холода. Как прошла эта третья ночь, я уже не помню, новизна ощущений стерлась, как-то притерпелись к морозу.

Наконец, утром на 4-й день команда: погрузить на машину все оборудование отдела вместе с машинисткой, а нам встать на лыжи и идти пешком к Москве. Марш был объявлен скоростным и победителям обещали награды. Приделав свои лыжи к валенкам, я пошел вместе с другими. Вначале казалось, что ехать легко и даже приятно после такого испытания морозом. Но скоро стало ясно, что без тренировки, да еще в неудобных валенках далеко не уедешь, а надо было пройти около 40 километров. Но, тем не менее, я на своих длинных ногах довольно бодро прошел первые километры, не отставая особенно даже от группы лидеров марафона. Но уже километров через 6, когда вместо окоченения на морозе я вспотел, почувствовалась усталость, тем более что спали мы явно очень мало. Но все же приходилось тянуться. Примерно после 10 километров нам вдруг подвезли горячее какао. Было, естественно, приятно выпить кружку горячего напитка, стало вначале как будто даже легче. Но скоро усталость увеличилась, я был совершенно мокрым. Вдруг я заметил, что нас обгоняют грузовики, на которых спокойно едут некоторые наши ребята, отставшие от нас. Поэтому возникла и быстро начала крепнуть мысль, не сойти ли с трассы и доехать быстро на машине. Но как-то не получалось с машиной, и приходилось идти уже с большим напряжением сил. На 20-м километре – краткая остановка, снова кружка какао. Однако, пройдя после этого с полкилометра, я почувствовал такую усталость, что дальше идти без основательного отдыха уже не мог.

Я остановился на обочине для отдыха. И вдруг спасительная машина, догнав нас, остановилась и несколько марафонцев, в том числе и я, без дальнейших колебаний сняли лыжи с ног и взгромоздились в кузов. Не прошло и полчаса, как мы были уже дома, т. е. в своем бараке в Царицыно. Кажется, всего лишь несколько человек из 200 участников марафона все же добрались до места на лыжах, спустя около часа после нашего приезда. Наконец-то мы получили заслуженный отдых в тепле и на кровати с матрацем.

На другой день был разбор ученья, нас покритиковал генерал, но не очень круто. Еще через день я неожиданно был назначен начальником Химического отдела армии и таким образом стал самостоятельным начальником в штабе армии. Отдел, правда, был еще не полностью укомплектован, но скоро у меня появились довольно квалифицированные помощники. Естественно, однако, работы прибавилось, больше же прибавилось беспокойства. В Царицыно мы оставались недолго. Сначала переехали в Подольск, а через некоторое время – в Тулу. Это было в феврале 1942 г. Мой отдел получил отдельный небольшой дом, принадлежавший железной дороге, недалеко от вокзала. Все другие отделы штаба были расположены в домах поблизости. Мне приходилось впоследствии бывать в Туле, но этого дома, в котором я вместе со своими помощниками провел несколько месяцев, я так и не мог найти. Может быть, его сломали? Впрочем, у меня было очень мало времени на розыски.

Что меня поразило в Туле сразу же после переезда штаба армии – это настоящая фронтовая обстановка. Мы прибыли в Тулу всего лишь через несколько дней после трудного сражения под Тулой наших частей. Дорога на Ясную Поляну, на которой пришлось побывать сразу после переезда в Тулу, была усеяна трупами немцев и наших. Не надо было уже привыкать к фронтовой обстановке.

Основной задачей, возложенной на наш штаб в Туле, было формирование новых дивизий и полков; были назначены основные командиры, и пополнение поступало в дивизии и с севера, и из местных ресурсов (из частей, которые стали некомплектными после боев под Москвой). Для обследования и приема новых дивизий была составлена комиссия штаба армии под руководством пожилого генерала Иванова с участием всех начальников отделов штаба армии. В нашем распоряжении была большая моторная дрезина (поезда не ходили), и мы могли передвигаться довольно быстро в районе формирования новых частей. В различных пунктах мы делали остановки, посещали полки, знакомились с офицерами. Мне, естественно, в первую очередь надо было проверять химическую службу частей и соединений. В некоторых дивизиях были сформированы химические роты. Я понимал, что лично отвечаю за их подготовку.

В то время, естественно, многого не хватало. Были серьезные недостатки и с обмундированием, и с оборудованием, да и подходящих людей для занятия специальных должностей недоставало. Все давно уже были мобилизованы. Бросалось, однако, в глаза, что в химических ротах, сформированных в различных дивизиях, положение иногда оказывалось совершенно различным. В одних – плохо, неукомплектованность, жалкое оборудование и материальное обеспечение. В других – несколько лучше. Однажды, однако, я попал в роту, состояние которой на общем фоне представлялось мне образцовым. Я заинтересовался, в чем дело? Откуда они все достали? Выяснилось, что рота была сформирована из уголовников, вышедших из тюрем. Эти ребята оказались настолько инициативными и энергичными, что, пожалуй, все, что полагалось по штату, у них было. И командиры подобрались прекрасные, дисциплина была на высоте. Я побеседовал с каждым в отдельности и со всеми вместе и остался доволен. Но невольно возникло сомнение, как будут воевать эти бывшие уголовники? Устраиваться в любой обстановке они, несомненно, умели. Но как будет в бою? Со своими сомнениями я обратился к генералу Иванову. Он мне ответил: «Да, в гражданке с этим народом тяжело, но воевать они будут хорошо. Это же люди, в основном, отчаянные, привыкшие к различным перипетиям в жизни. Так что вы должны быть довольны, что подобрался такой народ».

Проверкой формирования новых дивизий мы занимались, вероятно, около месяца. Уже появились признаки весны, мы руководили обучением новых частей, их «сколачиванием». Дела было много. Только один раз за этот месяц мне удалось съездить на штабной машине в Москву. Там было по-настоящему невесело. Бомбежки продолжались время от времени. Дома, на Малой Бронной, было холодно как на улице. Все это вызывало тоску. На обратной дороге в Тулу мы испытали ложную тревогу. Была абсолютная темнота. Фары у машины тогда не полагалось зажигать. Мы проехали уже Подольск и вдруг видим впереди в ночной тьме вспышки. Мы решили, что это где-то немцы бомбят, но звука взрывов не было слышно. Но до Тулы было еще далеко, и мы предположили, не бомбит ли немец наш штаб? Но все оказалось очень смешным. Проехав километра два, мы увидели группу солдат, которые, пытаясь закурить, высекали огонь кресалом. Мы, конечно, смеялись, но отметили, что поддались психологическому обману военного времени.

В штабе происходили, время от времени, разные малозначащие события, связанные с обучением нас штабной работе. Командиры и начальник штаба были временными, как оказалось позже. Они, видимо, по каким-то причинам использовались пока что на тыловой работе. Вспоминаю один случай, происшедший со мной. Начальник штаба, комдив Клементьев⁴⁵, в общем очень недалекий человек, думавший о себе больше, чем следовало, однажды вызвал меня и приказал (я подчинялся, как начальник отдела, командарму) составить какой-то приказ учебного характера. Я знал этого «комдива» с не особенно выгодной стороны. Почему-то в нашем отделе вдруг появилась написанная им книга, посвященная способам вьючной перевозки в горных условиях пулеметов и другого оружия. Читая эту книгу, я был потрясен примитивностью стиля, полуграмотным нагромождением слов и прочими «достоинствами» подобного свойства. Да и тема-то была странная, по крайней мере, в наших условиях.

И вот автор этой книги вызвал меня и приказал написать приказ на основе данной задачи. Через 20 минут приказ был готов, и я понес его Клементьеву уже переписанным на машинке. Форма приказа зафиксирована в уставах, и даже слова приказа были обычными. Клементьев взял в руки приказ, прочитал его и вдруг заорал на меня, упрекая меня в элементарной неграмотности, хотя ни одного примера такой неграмотности и не привел. У нас в штабе говорили, как в таких случаях должно себя вести: «Наше дело телячье, обоср… и стой». Я выслушал крики без возражений и отправился к себе. Я нарочно растянул срок, минут через 40 вернулся с переписанным заново приказом и подал его Клементьеву. Опять страшный шум, крик: «Где вы учились, наверно, дальше начальной школы не потянули!». Тут я решил дать сдачи. Я вежливо сказал, что понимаю его стремление привить грамотность при составлении документов. Я читал его книгу и знаю, что сам он имеет в этой части «опыт», но я тоже автор нескольких книг и ряда статей и немного понимаю в русском языке.

Услышав о том, что я опубликовал книги, комдив выразил явное изумление и растерялся. Наконец, он спросил меня: «Где вы работали на гражданке?». Я ответил, что я профессор, доктор химических наук. Комдив был совершенно потрясен, в те времена ему действительно приходилось нередко иметь дело с офицерами, не кончавшими средней школы. Он уставился на меня и произнес: «Садитесь, пожалуйста!». Через пару минут, когда он освоился со своей промашкой, разговор принял спокойный характер. Комдив сказал, прочитав мой приказ, что он вполне доволен, но я не должен сам составлять подобные документы, а поручать это помощникам. На этом мы распрощались и с тех пор держались «на равных». Скоро комдив Клементьев совершенно исчез из нашего штаба. Говорили, что он был после начальником Суворовского училища где-то на юге.

Другое происшествие было более серьезным. Однажды ранней весной в воскресенье я, отпустив всех своих помощников обедать, сидел в отделе один и читал какую-то попавшуюся под руку книжку. Вдруг дверь открылась, и в комнату вошел важный чернявый человек с тремя ромбами. Я, естественно, встал и представился. Он спросил меня, где все работники отдела. Я доложил, что отпустил их обедать. Человек с тремя ромбами выразил некоторое неудовольствие, хотя и не сказал мне ничего. Он спросил, что я читаю. Я ответил, что случайно попавшуюся в руки книжку. Он далее спросил меня, имеются ли на сегодня у меня какие-либо задания. Я ответил, что все, что надлежало, мы выполнили в утренние часы. Он ушел.

Я не осмелился спросить, кто он такой, и только часа через два узнал, что это – новый командующий армией генерал Василий Иванович Чуйков⁴⁶. Тогда эта фамилия ничего особенного не говорила о себе. Мы узнали лишь, что он недавно вернулся из Китая, где был советником у Чан Кай Ши.

С назначением В.И.Чуйкова командармом у нас все переменилось. Новый командарм энергично взялся за обучение и сколачивание штаба. Начались штабные ученья, посыпались задания и приказы. С наступлением весны начались полевые учения в районах к югу от Тулы. Пришлось работать на полную катушку и мне, и моим помощникам. Затем мы перебазировались в Сталиногорск (теперь – Новомосковск) в район известного химического комбината. Здесь я сделал одну грубую ошибку, стоившую мне неприятностей. В одном из армейских учений с участием всех наших дивизий я, как и все, реагировал на приказы и распоряжения командарма соответствующими документами и распоряжениями. Все они, за исключением указаний частям, передававшихся по армейской связи, я сдавал начальнику штаба (вместо того, чтобы отдавать непосредственно командарму, которому я подчинялся). Работал я много и думаю, что за 3 или 4 дня учений составлялась цельная папка. Получилось так, что начальник штаба не обращал никакого внимания на мою документацию и складывал в папку, даже не ознакомившись с нею. И вот разбор учения. В клубе Сталиногорского комбината собрались все командиры штабов армии и дивизий, командиры полков и отдельных частей. Чуйков подробно разобрал и покритиковал действия командиров соединений и частей, штабов и штаба армии. Когда он говорил о работе отдельных командиров, соответствующее лицо вставало и слушало стоя. Дошла очередь и до меня. К моему глубокому удивлению, он сказал, что за все дни учения я не написал ни одного документа, не сделал ни одного отчета, проявив себя полным лентяем. Выслушав такую оценку, я был потрясен и даже растерялся.

Как только закончился разбор, я пошел к начальнику штаба, спросил о том, докладывал ли он Чуйкову мою документацию. Он сказал, что в сутолоке он совершенно забыл об этом. Я взял у него всю папку с моими документами и отправился к В.И.Чуйкову. Я выложил перед ним все документы и доложил, что по мере развертывания учения я все их своевременно передавал начальнику штаба, а он мне признался, что в сутолоке забыл о них. Чуйков спросил меня, почему я не передавал документы ему лично, поскольку я ему непосредственно подчинен. Я ответил, что не хотел его беспокоить во время напряженной работы. Он забрал у меня всю папку и отпустил меня. Я же, пережив неприятность при разборе, еще более расстроился, полагая, что Чуйков будет ко мне теперь особенно придираться, раз он назвал меня лентяем.

Но дело приняло иной оборот. На другой день в том же клубе Химического комбината состоялось заключительное собрание всего командного состава армии (старшего). Снова выступил с речью В.И.Чуйков, говоривший о преодолении недостатков штабной работы и о других задачах соединений армии. В конце, к моему удивлению и тревоге, он назвал мою фамилию. Я вскочил. Василий Иванович сказал, что вчера на разборе он дал мне нелестный отзыв как штабному работнику. Но, познакомившись с проделанной химическим отделом под моим руководством работой, он находит документацию вполне хорошей и считает, что данная мне вчера оценка была ошибочной и он извиняется (да!) передо мной за сказанное без оснований. За свою долгую армейскую службу я видывал многих начальников, виднейших генералов, знал, что большинство их имели гонор и никогда бы в подобных случаях не пошли на извинение. Я понял, что есть в армии и такие генералы, для которых справедливость выше гонора, только такие способны брать публично свои слова обратно, несмотря на высокое положение и авторитет.

Так в постоянных учениях и упражнениях прошла весна 1942 г. Наступил июнь, леса и кусты под Тулой оделись в летний наряд. В начале июня у нас состоялось еще одно большое учение всей армии с дивизиями и другими частями. Район учения был обширным, охватывая части Тульской и Калужской областей и даже районы к юго-востоку от Москвы. В.И.Чуйков решил ввести в задачи учения и противохимическую защиту соединений и частей. На сей раз я должен был со своим отделом не только готовить документы, но и производить расчеты с использованием своих химических рот и батальонов. Мои распоряжения своим частям должны были передаваться по армейской связи и требовали от командования соединений донесений о выполнении частями средств противохимической защиты. В.И.Чуйков раза два давал «вводные» задачи, осложнявшие продвижение дивизий, заражая местность, особенно районы железнодорожных станций. Я, естественно, реагировал на такие «вводные» своими распоряжениями и расчетами, в результате В.И.Чуйков получал донесения о ликвидации заражений ипритом. Он даже был несколько озадачен быстрыми действиями химических рот и, встретив меня, высказал мне свои сомнения. Я доложил ему о своих распоряжениях, представив свои расчеты и донесения о действии химических рот и других частей. Второй раз он, встретив меня в лесу недалеко от Ясной Поляны, сказал, что я испортил его вводную. Но в общем он был доволен и сказал мне несколько теплых слов.

Это было последнее наше крупное учение в районе Тулы. Конечно, и после этого учения не проходило дня, чтобы мы не выполняли какие-либо задания. В армии, как известно, все идет по строгому расписанию. Праздность и безделье военнослужащих частей или штабов – страшное зло, которое легко может свести на нет усилия по поддержанию дисциплины и порядка.

Между тем с фронтов поступали неутешительные известия. Немцы были уже в Донбассе и довольно быстро продвигались на восток. Мы, естественно, понимали, что скоро и нас отправят на фронт, но куда – конечно, не знали.