Текст книги "Я помню... (Автобиографические записки и воспоминания)"

Автор книги: Николай Фигуровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 47 страниц)

Утром Володя Янковский долго меня будил и, едва-едва растолкав, заставил меня встать. Я ничего не соображал. Выпив холодной воды, отчего мне несколько как будто полегчало, я побежал в Штаб округа на экзамен. Какой это мог быть экзамен, достаточно ясно.

Началось с сочинения. Учитель, видимо опытный московский преподаватель гимназии, дал мне простую тему и сказал, что на сочинение полагается ровно час. Я сел и стал пытаться что-либо написать вчерне. Но первая же фраза мне не понравилась, и я ее зачеркнул. Еще раз написал и еще раз зачеркнул. Абсолютно ничего хорошего в голову не шло. Я уже отчаялся. А преподаватель, проходя мимо, заглядывал на мой лист, на котором красовались зачеркнутые фразы, и, отходя, качал головой. Видно, он был вполне уверен в моем провале. А я ведь мог и тогда писать довольно легко. Но не в таком состоянии.

Прошло 40 минут бесплодных попыток что-нибудь написать, и вдруг… Подошел распорядитель экзаменов и сказал мне, чтобы я шел сдавать экзамен по математике. Оставшееся время, сказал он, я могу использовать после математики. Пришлось идти. На этот раз напротив меня за небольшим столом сидел молодой военный преподаватель математики с каких-нибудь Военно-технических курсов или школы. Как только я уселся, преподаватель, видимо по запаху, сразу понял, что со мной. Он, видимо, решил пощадить меня (в те далекие времена сильная выпивка не считалась особым пороком). Он начал меня спрашивать об одночленах и многочленах, о сложении, вычитании, умножении и делении многочленов. Как я ни был пьян, я все же написал, что требовалось, без ошибок. Затем он перешел к уравнениям. К счастью, я в свое время зазубрил правила решения квадратных уравнений. Он задал мне затем вопрос о корнях, их извлечении, как бы раскачивая мои мозги, и добился этого. Когда дело дошло до логарифмов, я уже отвечал сравнительно уверенно. Он сказал «довольно!» и поставил мне, видимо, удовлетворительную отметку, а может быть, и хорошую.

Но главное было не в этой отметке. Главное состояло в том, что мои мозги были «разблокированы». Я почувствовал себя уверенно и отправился на свое место «дописывать» сочинение. Преподаватель любезно подошел ко мне и сообщил, что мне осталось 20 минут на сочинение. Подумав пару минут, я принялся писать. На сей раз мои «разблокированные» мозги заработали, и я начал писать без остановки, пока через 15 минут не написал две страницы, что требовалось по плану экзамена. Прочитав написанное и расставив запятые, я подошел к преподавателю и вручил ему свое творчество. Тот, не без удивления посмотрев на меня, взял мои листы и куда-то ушел. Минут через 10 он появился, держа в руках мое сочинение, и, подозвав меня, сказал, что сочинение ему понравилось, но в нем имеются неправильные выражения. Например, он говорил, что у меня написано: «кой-что», а следует писать «кое-что». Я стал с ним спорить, говоря, что по-русски можно говорить и так и этак. Потом речь зашла о написании какого-то, не помню уже, слова. Я также стал оспаривать это замечание и привел церковно-славянский корень слова, чем удивил преподавателя. Он спросил меня, где я учился, и, узнав, что я учился в духовной семинарии, спросил, почему я ему этого сразу не сказал. Добавив затем «все понятно», он объявил, что ставит мне высшую отметку. После этого, видимо из любопытства, он спросил, сколько я вчера выпил.

Последний экзамен был по военным уставам. Преподаватель, видимо, генерал старой армии, спросил меня о фланговом движении. Я случайно недавно прочитал об этом в «Уставе полевой службы» и ответил хорошо. Он удовлетворился и передал слово командиру, который, видимо, всю жизнь только и делал, что нес караульную службу. Он спросил меня, куда становится лицом разводящий, когда часовые передают пост друг другу. Я не знал этого и наугад ответил, что он смотрит на часовых. Тогда председатель комиссии заявил: «Ну чего вы его мучаете такими вопросами? Он ведь военный химик и занимается своим делом». Я был отпущен с миром с отличной оценкой.

Таким образом, экзамен, несмотря на непредвиденные обстоятельства, сошел вполне благополучно. Я был с миром отпущен. Вечером, попрощавшись с друзьями в том же ресторане, я отправился в Нижний и доложил командиру дивизии об экзамене.

Скоро было получено предписание о вызове меня на экзамен в Артиллерийскую академию в Ленинграде. Экзамены там должны были продолжаться полтора месяца, так как следовало сдавать более чем по 20 предметам (если не более). Такие сроки, естественно, были уже прямой угрозой для моего университетского обучения. Стоял вопрос: либо университет, либо Артиллерийская академия. В то время я не мог однозначно решить этот вопрос.

Вскоре я очутился в Ленинграде в Артиллерийской академии, старинном здании, сохранившем следы пребывания и работы здесь многих поколений артиллеристов. Я увидел здесь столько профессоров-военных, таких как В.Н.Ипатьев и В.А.Солонина. Здесь была своеобразная дисциплина и порядок. Устроили нас, поступающих в Академию, достаточно хорошо, но времени у нас не было, что называется, «ни грамма» на развлечения и на знакомство с Ленинградом. Все время большинство поступавших употребляло на «зубрежку» учебников, рекомендовавшихся к экзаменам.

Первые экзамены по русскому языку и т. д. сошли благополучно. Началась группа экзаменов по математике. По алгебре я получил тройку, по геометрии же двойку. Сказалась наша знаменитая «семинарская» подготовка. Следующим экзаменом были основы дифференциального исчисления. Я, недавно сдавший этот предмет в Нижегородском университете, довольно легко сдал его и здесь, чем вызвал удивление преподавателей: плохо по алгебре и геометрии, достаточно хорошо высшая математика. Меня подробно расспросили, где я учился, и, узнав, что я студент университета, поставили вопрос о пересдаче элементарной математики. Я с нежеланием сел за учебники алгебры и геометрии. Но пересдавать мне, к счастью, не пришлось. Меня вдруг вызвал сам комиссар Академии и, подробно расспросив меня обо всем, объявил мне следующее: «Вы-де для нас очень подходящий кандидат в слушатели, но у нас огромный конкурс – 10 человек на одно место. Вы человек молодой. Приезжайте в будущем году, я гарантирую вам поступление в академию. Сейчас же уступите место старым командирам, заслуженным, возраст которых на исходе для поступления в академию» и т. д., и т. д.

Откровенно говоря, я не испытал большого разочарования после этого разговора. Видимо, все равно я не поступил бы, так как подходящие кандидаты для поступления были уже намечены начальством. Самое же главное, для меня после этого разговора был наконец сделан выбор. Был решен основной вопрос, иду ли я по военной линии, или же надо заканчивать университетское образование. Ясно, что оставалось второе. По своей природе я не был идеальным военным. Для этого у меня недоставало важных черт в моем характере: требовательности, непреклонности и прочее.

Итак, я вернулся в Нижний Новгород и доложил всю ситуацию командиру дивизии. Он мне не поверил, естественно, но сказал, чтобы я непременно готовился еще раз для поступления в Академию в будущем году. Я выслушал его, но для себя уже все решил.

Все это происходило в 1926 году. Университетские занятия я запустил. Тем более что на сей раз лагерный сбор был не вблизи Нижнего, а довольно далеко от него в районе Гороховца. Там надо было все заново создавать, и это у меня отняло также немало времени. Становилось очевидным, что если так пойдет дело и далее, мне придется расстаться с университетом.

Вот почему в конце 1926 г. я подал первый рапорт об освобождении с военной службы. Судьба его была плачевной. Командир дивизии Г.П.Софронов посмеялся надо мной и посоветовал не делать глупостей. Рапорт мне был возвращен. Весной 1927 г. я подал второй рапорт по этому же поводу, причем принес его сам Г.П.Софронову и откровенно объяснил всю ситуацию. На сей раз рапорт был направлен «по команде» в штаб корпуса. Но я получил тот же в сущности отказ, только от более высокого начальства, командира корпуса.

Между тем мои занятия, как по службе, так и по общественным обязанностям (Авиахим, Варнитсо и пр.) занимали все мое время и на университетские занятия оставалось слишком мало времени. Мне пришлось отрабатывать аналитическую химию. В те времена занятия качественным анализом проводились «классическим» методом, по Тредвелу и даже по Фрезениусу, авторам учебников прошлого столетия. Сначала отрабатывались частные реакции на элементы (не на ионы!) первой группы, затем следующих четырех групп. После отработки частных реакций на группу ассистент давал задачу на I группу (после коллоквиума) и т. д. Все шло сравнительно хорошо, пока я не дошел до 3-й группы. Здесь давалось две задачи просто на 3-ю группу и на 3-ю группу с фосфорной кислотой, что сильно осложняло задачу. Групповым реактивом служил сероводород. В общем, я отстал от других и принужден был работать в лаборатории все свободное время, захватывая даже ночные часы. Тогда это разрешалось, несмотря на то, что на полках стояли весьма опасные реактивы вроде бруцина, цианистого калия и других.

Я вспоминаю, как в военной форме, другого у меня ничего тогда не было, не было и халата, я ходил по лаборатории и гадал, что бы могло быть в задаче, данной ассистентом. У нас тогда было 3 ассистента: Б.А.Козлов, Р.Е.Вагнер и Н.П.Забелин. Все они, я думаю, наслаждались, если у студента не выходила задача и он приносил неправильный ответ. Так вот, через пару недель работы в лаборатории я обнаружил, что мои замечательные суконные брюки-галифе в нескольких местах прожжены серной кислотой. Может быть, я сам был недостаточно аккуратным, может быть, кто-либо из соседей брызнул случайно из пробирки. Задачи на 3-ю группу у меня не выходили очень долго. Только весной я преодолел все трудности и получил наконец профессорскую задачу. В.А.Солонина дал ее мне, не скрывая своей хитрой улыбки. Я работал над ней около двух недель и сдал ее со второго раза, потеряв в первый раз один элемент.

Задачи по количественному анализу удалось сделать значительно скорее. Но в общем лаборатория аналитической химии далась мне с большим трудом и с огромной затратой времени. К тому же я как военный не мог ежедневно и регулярно работать, в отличие от моих товарищей. Те могли заниматься в лаборатории с 8 утра и до ночи непрерывно, я же принужден был иногда пропускать не только дни, но даже и недели.

Все это создало у меня к весенней экзаменационной сессии 1927 г. очень тяжелую обстановку. Надо было сдавать зачеты и экзамены, на подготовку же их было слишком мало времени. Служба есть служба, и почти весь день ежедневно я принужден был отдавать ей. А тут еще из штаба округа пошли всякие предписания об усовершенствовании военного обучения частей, и мне приходилось иногда целыми неделями, особенно в период перед выездом в лагери, заниматься всякими делами. Шли разные курсы, то химических инструкторов, то работников милиции. Начались и другие работы. Например, весной 1927 г. я был командирован в Балахну для разработки одного важного задания на только что построенной электростанции на торфе. Кстати, во время этой командировки, продолжавшейся около двух недель, я был размещен в домике-гостинице, построенной специально для английских инженеров, руководивших постройкой электростанции. Я впервые встречался с иностранцами, приходилось приспосабливаться к «европейскому распорядку». Утром все вместе мы завтракали (пти дежене), в 11 часов был второй завтрак, затем обед, потом кофе и т. д. Я, естественно, ни слова не понимал из того, о чем говорят между собой англичане, и в случае необходимости объяснялся знаками или же вспоминал отдельные латинские и французские слова. Меня особенно умиляло, что после обеда все выходили в соседний зал и закуривали. А мне хотелось курить и до обеда и даже во время обеда. Оказалось, что это было неприлично.

Подобное же задание, правда, вместе с группой штабных работников, мне пришлось выполнять на одном из больших заводов в Растяпине (ныне Дзержинск). Там я впервые познакомился с некоторыми производствами, в частности, с ректификационной колонкой, как говорили тогда, лучшей в мире. Продукт эта колонка, действительно, давала превосходный. Кроме этого, были и другие дела. В самом Нижнем меня особенно донимали лекции, которые я читал чуть ли не ежедневно, то в Доме обороны, то на предприятиях города, то в Сормове, то в Канавине.

Ничего удивительного нет, что, пришедши раз сдавать вторую часть физики, я был спрошен А.Н.Зильберманом об интерференции света и ответил плохо, будучи недостаточно подготовлен. Профессор предложил мне прийти еще раз. Я помню, по совету ребят я пришел при всей форме с ремнем и наганом у пояса. На этот раз все обошлось благополучно и экзамен был сдан. В общем, обстановка у меня создалась критическая. Я уже почти принял решение временно бросить университет. Но мне здорово повезло. Летом я подал третий рапорт об увольнении в запас и на сей раз этот рапорт дошел до ГВХУ (Главное Военно-химическое управление РККА), т. е. до Фишмана, с которым я лично познакомился много-много лет спустя. Но Фишман отложил этот рапорт.

В октябре 1927 г. я поехал в Ленинград, где были мной заказаны на одном из заводов метеорологические приборы, необходимые для обучения инструкторов. Я заехал в Москву, зашел в ГВХУ с намерением добиться приема у Фишмана. Но неожиданно я встретил своих давнишних знакомых Малиновского и А.Ф.Яковлева (преподававшего нам еще на Военно-химических курсах в 1921 г.). Тут же в приемной я рассказал им свое положение, и они оба вполне сочувственно отнеслись к моему делу. Тотчас же, не откладывая дела, они отправились к самому Я.М.Фишману и вскоре, вернувшись от него, спросили меня: не соглашусь ли я после демобилизации специализироваться по военной химии и смогу ли дать по этому поводу полуофициальную подписку. Я им ответил утвердительно, так как в то время это соответствовало в общем моим намерениям. Тут же на клочке бумаги я написал «подписку», и через 5 минут вопрос был решен. Я поблагодарил своих друзей и отправился в Нижний.

Явившись к командиру дивизии для доклада о поездке, я был крайне удивлен, когда он показал мне телеграмму из самых высших инстанций о моей демобилизации из рядов Красной Армии.

Итак, я стал обыкновенным штатским после почти 7 лет службы в армии. Это было для меня весьма неожиданным, так как ставило передо мной множество проблем, которые при подаче рапортов начальству ускользали из моего внимания. Надо было думать о заработке, о штатской одежде, о совершенно новом распорядке жизни и прочее. Уже через неделю в дивизию прибыл из Москвы мой товарищ по Высшей военно-химической школе Миловидов на мое место, и я незамедлительно сдал дела и стал свободным, как лесная птица.

Первые месяцы после демобилизации

Жил я тогда на Студеной улице в доме, принадлежавшем ранее владельцу небольшого жирового и мыловаренного завода, впоследствии профессору нашего университета Таланцеву. Моим товарищем по жилью был Роберт Петрович Кивкуцан, работавший в инженерной службе дивизии, с которым мы прожили довольно много лет. С мая 1927 г. я был уже женат. Роберту отдали маленькую комнату, я же с женой размещался в большей проходной комнате на втором этаже. На этом этаже жили только военные-штабные. Напротив в комнате жил командир полка Владислав Викентьевич Корчиц, несколько правее его проживал дивизионный инженер Б.Ф.Лычевко, еще правее полковой врач Смирнов – все с семьями. Жили несколько тесновато, кухня была общая.

Жили мы, что называется, не мешая друг другу. Изредка ходили друг к другу в гости, особенно к Лычевкам, у которых иногда коротали время за преферансом. Конечно, частенько ходили и в Дом обороны, где играли на бильярде. К этой игре я пристрастился еще ранее. Здесь же в своей комнате я готовился и к экзаменам в университете. Таким образом, жизнь была разнообразной; пока я был один, я обедал в ресторане на Покровке (ул. Свердлова) на углу против Дворянского собрания. Заработная плата у меня была хорошая по тем временам и жизнь текла сама собой.

Но вот, внезапно, я очутился без работы и без зарплаты. Правда, я получил выходное пособие, довольно значительное. Но его пришлось израсходовать на штатскую одежду. Помню, в шинели и в фуражке я пришел в магазин на Балчуге с намерением купить себе что-либо из одежи. Меня встретил продавец, который приветливо со мной поздоровался (в то время, благодаря моим лекциям и выступлениям, меня знал практически весь Нижний Новгород), назвал меня по имени-отчеству и не без удивления спросил, чем я, военный, мог бы интересоваться в магазине одежды. Я объяснил ему ситуацию совершенно доверительно. Он спросил, какими средствами я располагаю, и, узнав все, сообщил мне, что постарается немедленно все подобрать. Через 20 минут я вышел из магазина с покупками – пальто из бобриковой ткани, немудрящим костюмом и ботинками. Таким образом, первая задача была как будто решена. Но денег после всего этого не осталось почти ни гроша.

Итак, с довольно высокой должности, которую я занимал в армии, я перешел на положение обычного студента. Пришлось подать заявление о назначении мне стипендии. Пришлось также сменить ресторанное питание на студенческую столовую, помещавшуюся на ул. Свердлова. Признаюсь, что первый студенческий обед в столовой произвел на меня ошеломляющее впечатление. Пустые щи из недоброкачественной квашеной капусты были не просто безвкусны, а буквально не лезли в рот, и я думаю, что даже привыкшие ко всему студенты едва ли воспринимали такие обеды более положительно, чем я. В то время моя семейная жизнь еще не наладилась как следует, да и нечего было думать о домашних обедах на стипендию. Но надо было привыкать, и вскоре я почти смирился с необходимостью перехода на положение студента.

Зато мои студенческие дела несколько поправились. Я сразу же принялся за работы в лаборатории органической химии, где практикум требовал времени и терпения. Я подогнал также хвосты. Встав на учет в партийную организацию университета, которая была в то время весьма немногочисленной, я прежде всего получил, конечно, партийное поручение. Я был избран студенческим представителем в деканат и засел вместе с деканом, профессором В.А.Солониной и заместителем декана М.Г.Ивановым за многочисленные дела. В то время главным из таких дел было назначение стипендий. Эти дела приходилось согласовывать с общественными организациями университета и факультета. Кроме того, в те времена студенчество было «подвижным». Постоянно исключались из числа студентов люди, которые по неуспеваемости и по своим социально-политическим признакам были нежелательны в составе студентов. Я был одновременно членом профкома факультета, продолжал работать в Авиахиме и читал лекции. Таким образом, работы было предостаточно. К этому прибавились труднейшие предметы, которые проходились на 3-м курсе. К их числу относилась физическая химия и органическая химия прежде всего. Кроме того, начались процессы и аппараты химической промышленности. Мне, как не особенно хорошо подготовленному по математике, было, естественно, трудновато усвоить термодинамическую часть физической химии. К тому же наш профессор Владимир Петрович Залесский читал курс физической химии довольно плохо. Сейчас я смотрю на конспект его лекций и удивляюсь, чего там трудного? Разве только многочисленные грубейшие ошибки в конспекте, которые искажают дело? По вине профессора я и, вероятно, большинство студентов не понимали, что в курсе главное и что второстепенное. Надо ли запоминать разные эмпирические правила, или же надо было усваивать термодинамическую и кинетическую основы курса? Конечно, лекции я слушал не все. Это было совершенно бесполезно.

Что касается органической химии, то здесь дело было, пожалуй, посложнее физической химии. Практикум по органической химии я в конце концов одолел, но не без приключений. За нашими занятиями в практикуме следил сам профессор Иван Иванович Бевад. Он был учеником А.М.Бутлерова и Д.И.Менделеева, правда, большую часть своей подготовки по органической химии он прошел уже у М.Д.Львова⁵⁰. Ко всему этому, И.И.Бевад был прекрасным химиком-аналитиком и известен как автор книги по сельскохозяйственному анализу, написанной в бытность его профессором Ново-Александрийской сельскохозяйственной академии.

Студенты, как известно, не отличаются, за редким исключением, прирожденными данными экспериментатора. Только в редких случаях, у немногих сразу получаются органические препараты с приличными выходами. У большинства же, в том числе и у меня, препараты получались грязноватые и после перекристаллизации от них оставалось немного, так что требуемого выхода не получалось. И.И.Бевад смотрел на это с укоризною и требовал в некоторых случаях переделать задачу. Надо сказать, что в нашем химическом образовании отработка практикума по объему занимала, пожалуй, самое большое время. К тому же в то время практикумы были весьма однообразны. Поэтому, собрав немудрящую установку, например для перегонки какого-либо вещества, и запустив ее, т. е. включив газ и прочее, мы обычно лишь посматривали, как идет дело, и обменивались друг с другом замечаниями, чаще всего не относившимися к выполнению своих задач.

Однажды, вспоминаю, я что-то перегонял, все, видимо, шло благополучно, и я буквально на минуту выпустил из внимания прибор. И вдруг, о ужас: что-то трахнуло, и я увидел, что термометр вылетел вместе с пробкой из колбы, вслед за ним вылетело некоторое количество перегоняемого вещества. Это было ужасно. Но дело не в том, что надо было снова начинать все операции задачи, дело в том, что пропал термометр немецкого изготовления, привезенный заботливым И.И.Бевадом из Варшавского политехнического института. Приходилось идти к профессору и каяться. Ох, как тяжело это было! Бевад подробно расспросил обо всем, долго качал головой и через две минуты сказал мне, что мне придется уплатить за термометр около 1 рубля и 50 копеек. Это было неприятно, но куда неприятнее были укоры Бевада.

Я уже не помню, как я закончил этот пресловутый практикум, сдал коллоквиум и стал готовиться к экзаменам, которые надо было сдавать по органике.

Практикум по физической химии у меня прошел куда более успешно. Для этого были свои причины. Но расскажу все по порядку. Однажды я встретил в университете своего бывшего командира полка И.С.Кособуцкого, который был военным руководителем университета.

Он предложил мне провести в университете курсы: «Военно-химическое дело», «Химия и технология отравляющих веществ» и «Противохимическая защита». Соответствующие курсы должны были читаться на разных факультетах. Я, понятно, согласился, так как это сулило мне некоторый заработок и, кроме того, мне, как студенту, было лестно выступать в качестве преподавателя перед своими товарищами.

Итак, с осени 1928 г. я стал преподавателем университета. Составив программы, я начал готовиться к курсам. К счастью, еще не все выветрилось из головы, чему меня учили в Высшей военно-химической школе, и подготовка не требовала много времени. Кроме того, моя лекционная деятельность в Доброхиме и в Авиахиме очень пригодилась, у меня уже выработалась манера держаться перед аудиторией и не робеть нисколько.

Лекций оказалось довольно много на всех факультетах, хотя сами курсы были невелики. Мое материальное положение несколько улучшилось. Но были во всем этом и неожиданные трудности. Самым трудным и утомительным делом оказались зачеты. Уже в зимнюю сессию в самом начале 1929 г. мне пришлось принять зачеты примерно у 1000 студентов. Это было мучительно, но я был молод и перетерпел все.

Кажется, начиная с весеннего семестра 1929 г. я был приглашен читать курсы лекций «Противовоздушная и противохимическая защита водных путей сообщения» в Техникуме водных путей им. Зайцева (который был сам директором этого техникума). Здесь было несколько тяжелее. Приходилось читать много, иногда часов по 6 в день, и это было тяжеловато, хотелось спать во время лекций. Но предмет был не трудный, и я справлялся с делом, бегая из университета в техникум и т. д. Сначала было тяжеловато. Надо было не забывать главного, что я студент и что надо сдавать экзамены, работать в лабораториях. Но надо было и «жить», и все приходилось выполнять безропотно.

Итак, с сентября 1928 г. я стал преподавателем в университете и в техникуме, и вот уже исполнилось 50 лет этой моей профессиональной деятельности. Военные предметы я преподавал в университете до его реорганизации в конце 1929 г. В техникуме я вел занятия и по окончании университета.

С осени 1929 г. началась реформа высшего образования. Университет был расформирован, и химический факультет был реорганизован в самостоятельный Химико-технологический институт. Вследствие этого несколько усилились инженерные предметы, в частности «Процессы и аппараты химической промышленности», появились новые специальности вроде «Лесохимии» и т. д. Но для нас, собственно, особых изменений не произошло. Появился новый директор чуваш Михайлов, его заместителем стал наш не особенно удачный студент, давно уже покойный К.Смирнов. Я по своему желанию стал специализироваться по лесохимии у профессора Евгения Ивановича Любарского. Пришлось заниматься химией древесины и целлюлозы. Но в те времена лесохимическая промышленность Нижегородского края была бедной. Это были кустарные заводишки по производству порошка (т. е. уксуснокислого кальция), канифольное дело, скипидар и не более того.

Как раз сразу же после выделения химфака из университета у нас сильно заболел профессор Владимир Петрович Залесский, физикохимик. Однажды я был вызван к директору, и тот сказал мне, что надо заменить Залесского, т. е. попросту читать за него лекции по физической химии и руководить в практикуме практическими занятиями студентов. Это был особый номер, и я, конечно, струсил. Физикохимия – это не военно-химическое дело. Но с помощью парторганизации меня уговорили, и вот я, студент 4-го курса, стал читать курс физической химии. Это, конечно, можно было бы расценивать как юмористический номер. Я сам еще не сдал экзамена по физической химии, курс слушал плохо и к тому же мало понимал. В.П.Залесский, надо еще раз признаться, читал исключительно плохо. Он говорил о каком-либо явлении, или давал уравнение и тут же уклонялся в «философические рассуждения». Философствовал же он крайне плохо, хотя у него и было «что-то», скорее отвлеченно-житейское, чем физико-химическое. Профессором он был назначен случайно. Ему скорее следовало быть писателем. Я читал два романа, которые были им написаны и опубликованы. Это удивительное проявление фантазерства с налетом «наукообразности».

Отвлекаясь от рассказа о себе, я скажу, например, что, описывая казнь (или наказание) в обществе будущего, он придумал для преступников следующее «физическое» наказание. Преступника отправляли к дантисту, который сверлил ему бормашиной совершенно здоровый зуб, заставляя переживать страшнейшую боль. После нескольких минут такой пытки (это и было наказание) дантист обезболивал зуб и затем тщательно его пломбировал. Я полагаю, что этот пример хорошо иллюстрирует «фантазерско-философское» мышление В.П.Залесского.

Но у него бывали и другие «странности». Вспоминаю, что в 1928 г. сидели мы однажды с В.А.Солониной в деканате и говорили на разные темы. Вдруг приходит какой-то товарищ и просит Солонину к ректору. Через полчаса он вернулся в деканат и рассказал мне, что к ректору обратился В.П.Залесский со следующим вопросом. В течение ряда лет он составлял синоптическую хронологию по истории науки. Все открытия и научные события в этой хронологии сопоставлялись с социальными явлениями, с событиями в области «соседних» наук, общественных наук и т. д. На основе такой синоптической хронологии В.П.Залесский каким-то образом заметил закономерности и повторяемость событий в различных областях жизни. В частности и в особенности, практическим выводом из его хронологии явилось предсказание, что в самом начале 40-х годов должна начаться страшнейшая война, масштабы которой будут небывалыми, а несколько позднее будет открыт принципиально новый, неисчерпаемый источник энергии, который приведет к революционным переменам в жизни и производстве.

Естественно, что ректор Балахонов⁵¹, по специальности преподаватель каких-то общественных дисциплин, принял предсказания В.П.Залесского как проявление психического заболевания. Он не знал, что еще Аристотель сказал как-то, что «всякая благородная душа не лишена доли сумасшествия». Вот почему был вызван В.А.Солонина, которому было сделано замечание, что профессора химического факультета занимаются вместо дела какой-то чепухой. Он передал также Солонине и сами «синоптические таблицы – огромные простыни» бумаги, шириной более метра и длиной, я думаю, метров в 10.

В.А.Солонина, никогда не склонный к подобного рода фантазиям, воспитанный как скромный экспериментатор-органик, естественно, вернулся возмущенным и рассказал мне обо всем этом. К сожалению, в то время я был просто не подготовлен к восприятию подобного рода сентенций и предсказаний, как, впрочем, и все. Поэтому после разговора мы свернули все таблицы и поместили их на высокий шкаф. В сущности, тогда этим дело и кончилось, но за В.П.Залесским прочно укрепилась репутация невероятного фантазера. Я скоро и забыл об этом эпизоде. Но когда началась война в 1941-г., я вспомнил Залесского. И еще раз вспомнил о нем, когда американцы сбросили бомбу на Нагасаки. Вот вам и Залесский. Хотелось бы, чтобы «синоптические хронологические таблицы» его уцелели (у него осталась дочь), и хотелось бы теперь на них посмотреть и понять их. Кто его знает, что там за закономерности?

Итак, В.П.Залесскому я не могу считать себя обязанным какими-либо знаниями по физической химии. Недаром в то время один из наших доцентов, преподаватель по процессам и аппаратам химической промышленности (погибший впоследствии в ссылке на Соловках) Р.Н.Литвинов доверительно в шутку говаривал нам: «Я сделал три ошибки в жизни: 1) женился в первый раз, 2) представил Залесского в профессоры (он перед нами с Солониной сидел в деканате помощником декана И.И.Бевада) и 3) не купил машинку для приготовления мороженого, случайно предложенную по дешевке».

Итак, мне предстояло заменить в качестве преподавателя физической химии на 3-м курсе В.П.Залесского. Студенты, мои товарищи, встретили это известие с живым интересом. Что ж будешь делать? «Взявшись за гуж, не говори, что не дюж». Познакомившись с программой курса, который должен был только начинаться, я стал готовиться к чтению лекций. Начальные лекции, посвященные агрегатным состояниям, газовым законам и пр., не казались мне особенно страшными. На кафедре держаться я умел. Недоставало только знаний. Все же две или три лекции я прочитал и даже, кажется, заслужил положительную оценку студентов. Предстояла химическая термодинамика. В то время учебников было мало, и они были устаревшими, все же пришлось их упорно изучать, пытаясь понять суть дела, которая, к сожалению, ускользала.