Текст книги "Я помню... (Автобиографические записки и воспоминания)"

Автор книги: Николай Фигуровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 47 страниц)

Теперь всю эту историю я вспоминаю со смехом. Но и утешаюсь. Посмотрел бы я, как теперешние студенты МГУ на 4-м курсе, получив поручение читать физическую химию своим товарищам, восприняли и выполнили это поручение. Я считаю, что мне в жизни очень повезло, что я стал профессором МГУ. Студенты здесь куда более сильные, чем были в свое время мы, недалеко ушедшие от наших товарищей, бывших рабфаковцев. Конечно, теперь и время другое, и подготовка другая. И все же современный студент, поставленный в мое положение преподавателя физической химии, я думаю, волновался бы не меньше, чем волновался в свое время я. Экзаменуя иногда по физической химии кандидатов в аспиранты, я не раз убеждался, что они, зная в общем предмет, иногда путаются в «трех соснах», забывая самые элементарные вещи.

Итак, приступив к изложению химической термодинамики (по учебнику Эггерта), я «выкладывал» студентам все то, что сам впервые узнавал в процессе подготовки к лекции. Иногда чуть ли не всю ночь я пытался проникнуть в тайны уравнений Вант-Гоффа и, самое главное, понять, для какой же цели эти замысловатые уравнения нужны. Не всегда изложение проходило благополучно. Выводя какое-нибудь уравнение, я вдруг терял нить и обращался к «шпаргалке». Впрочем, я заметил, что, стоя у доски, я иногда вдруг, как бы осененный догадкой, пришедшей в результате колоссального напряжения, находил потерянную нить и доводил дело до нужного конца. Вероятно, однако, ко мне в то время была полностью применима анекдотическая оценка преподавателем студентов: «Какие нынче пошли непонятливые студенты: им раз объяснишь – не понимают, два объяснишь – не понимают, три объяснишь сам поймешь, я они все не понимают».

Для меня лично чтение физической химии оказалось полезным в том отношении, что я без труда сдал экзамен в этой области и впоследствии вернулся к ней и как преподаватель, и как исследователь.

Я был бы несправедлив к профессуре Нижегородского университета (химфака), если бы характеризовал только одного В.П.Залесского, причем только со стороны его странностей. При всем этом не могу не сказать, что по-человечески В.П.Залесский был прекрасным человеком, доброжелательным к студентам. Конечно, он все же вкладывал свою толику в наше воспитание и беседы с ним приносили несомненную пользу. Он был широким по натуре, увлекающимся человеком, а это для молодых людей, в общем, неплохой пример.

Особенно большой популярностью у нас пользовался, конечно, Василий Андреевич Солонина (1862–1934)⁵². Он был с Украины, хотя никогда и ничем не выдавал свое происхождение. Видимо, он был из микроскопических помещиков, точнее, хуторян и рано уехал с родины. Учился он в Петербургском университете и был непосредственным учеником Д.И.Менделеева и А.М.Бутлерова. Некоторое время по окончании университета он работал в лаборатории Бутлерова, был частным ассистентом Д.И.Менделеева. К сожалению, нет данных о его деятельности в молодости, и я принужден восстанавливать некоторые стороны его жизни по его рассказам и по рассказам его сверстников, в частности В.А.Кистяковского⁵³.

Вот, я вспоминаю, что В.А.Солонина рассказывал мне о Менделееве. По его словам, он был раздражителен и при этом часто грубоват. В.А.Солонина, как его частный ассистент, должен был, в частности, играть с ним в шахматы в лаборатории. При этом Д.И.Менделеев допускал изменение ходов, что было против правил. «Когда же, – рассказывал В.А. Солонина, – я ему делал замечание, то он страшно раздражался, кричал довольно грубо». Это, по словам Солонины, производило ужасное впечатление. Правда, говорил он, Менделеев обычно извинялся, но это по существу ничего не меняло. Видимо, из-за этого В.А.Солонина не сжился с Менделеевым и ушел от него. Затем он, вероятно, работал в лаборатории А.М.Бутлерова и Н.А.Меншуткина⁵⁴. С 1893 г. начались его публикации по органической химии из химической лаборатории Московского высшего технического училища. Большая часть этих публикаций посвящена действию хлористого нитрозила на амины жирного ряда. Наиболее крупная работа по аминам: «О замещении амидогруппы галоидом в первичных аминах и к разделению друг от друга первичных, вторичных и третичных аминов» датирована 1898 г. Интересно, что одна из работ (1898) посвящена зависимости температуры плавления органических соединений от числа углеродных атомов в частице.

В том же 1898 г. В.А.Солонина стал профессором химии Варшавского политехнического института. Здесь он работал до 1916 г., когда институт был эвакуирован в Москву, а затем в Н.Новгород (1918). Таким образом, он был опытным профессором со стажем и к тому же исследователем. В Н.Новгороде он особенно увлекался автооксидацией органических соединений, но, кажется, ничего по этой теме не публиковал, хотя немало времени проводил в своей лаборатории. В 1931 г. В.А.Солонина переехал в Москву. Собрав у себя и у жены Надежды Ивановны все ценное («золотишко»), он выстроил домик на Ходынском поле и преподавал химию в Пищевом институте всего лишь 3 года. Мне удалось в 1932 или 1933 г. побывать у него, и я был встречен исключительно сердечно и провел у стариков целый вечер. Такова в общих чертах внешняя сторона жизни В.А.Солонины.

В качестве профессора Нижегородского университета (б. Варшавского политехнического института) В.А.Солонина пользовался большим авторитетом и уважением. Он очень много знал, правда, не замечая, что его «классические» знания быстро стареют и заменяются новыми. Лекции он читал скучно. Собственно, он читал одну или две первые лекции и на этом заканчивал чтение, за неимением слушателей. Химию он знал прекрасно, но, видимо, не был особенно способным к ее изложению. К тому же он высказывал нередко мысли, свойственные, скажем, курсу Д.И.Менделеева эпохи конца 1880-х годов. Так, он однажды сказал нам, что теория электролитической диссоциации интересна, но не верна. Как может такой активный атом, как атом натрия, находиться в растворе самостоятельно, не реагируя с водой. При всем этом он был хорошо знаком с самим С.Аррениусом и, по рассказам В.А.Кистяковского, весело проводил с ним время в Париже (при участии В.А.Кистяковского). Тогда, в начале XX столетия, профессора политехнических институтов получали солидное жалованье, до 10000 рублей в год, и, естественно, проводили каникулы там, где всего легче можно было тратить деньги, а именно в Париже.

Но если В.А.Солонина читал лекции без особого успеха, он совершенно мастерски принимал экзамены. Эти экзамены обязательно проходили в Большой химической аудитории. Во время экзаменов все места в аудитории были заняты студентами, которые внимательно следили как за вопросами профессора, так же внимательно слушали ответы экзаменующихся. Химиков В.А.Солонина спрашивал строго, и, сохрани Бог, если кто-либо не мог без запинки перечислить какие-нибудь кислоты серы и изобразить их формулы на доске. Студентов он тотчас же «прогонял». Зато, экзаменуя механиков, В.А.Солонина проявлял крайний либерализм. Я помню, как однажды один студент-механик, получивший вопрос о сере, долго стоял около доски, будучи не в состоянии что-либо вспомнить. Наконец, Василий Андреевич обратился к нему и спросил: «Ну что, написали что-нибудь?» – и, увидев, что тот ничего не написал, он спросил: «Ну, где сера встречается в природе?». После некоторого интервала времени он получил ответ: «В ушах». Под общий смех Василий Андреевич потребовал у студента зачетную книжку и тотчас же поставил зачет.

В.А.Солонина считался «верховным руководителем» лаборатории аналитической химии и сам давал контрольные задачи. В этом отношении он также был неумолим, когда имел дело со студентом-химиком. Иногда его контрольные задачи были настолько каверзными, что студенты работали над ними по 3 месяца и сдавали задачу, освоив все тонкости систематического анализа. Мне, грешному, также пришлось немало попотеть с его контрольной задачей.

После демобилизации из армии я был вскоре избран членом профкома и студенческим представителем в деканат факультета. Деканом был В.А.Солонина, его помощником был М.Г.Иванов, технолог-силикатчик, а затем некоторое время С.А.Андреев, сернокислотчик. Вначале я, естественно, чувствовал себя в деканате неловко. Но Василий Андреевич был простым и доброжелательным. Скоро мы с ним вполне сошлись и, встречаясь в деканате, когда было нечего делать, садились друг против друга и начинали разговоры. Чего-то я не выслушал из воспоминаний В.А.Солонины! Он рассказывал о разных встречах с людьми, которых в то время уже не было в живых, о работе в Петербургском университете, о Германии, где В.А.Солонина бывал, видимо, работая в каких-то лабораториях. Сейчас я уже почти все забыл из его рассказов. После окончания беседы, которая иногда продолжалась часами, Василий Андреевич шел домой (пешком), но перед этим обычно заходил на Мытный рынок (в начале улицы Свердлова), где тогда торговали живой рыбой. Он выбирал либо пару стерлядок, либо хорошего судака, либо еще что-либо и тогда шел домой. Жил он в здании химфака (вернее, в домике около него, окруженном садом) в конце Откоса. Я часто видел его весной за огородными и садовыми работами.

Более двух лет мне пришлось работать вместе с этим интересным человеком, производившим впечатление старика. В старости он жил спокойно. Работы было немного, а я, уже окончивший к тому времени университет и занимавшийся давно преподаванием и прочее, получил какое-то право общаться с профессурой более тесно, как член коллегии преподавателей. Из уцелевших в памяти многочисленных встреч вспоминаю одну в квартире у А.Н.Зильбермана. Когда я туда вошел, то увидел, что целая компания профессоров сидит за столом и играет в винт. Я присел в ожидании конца робера. И вдруг слышу, как В.А.Солонина, обращаясь к своей старухе, возгласил: «Дура, разве так ходят?» и т. д. На меня это произвело некоторое впечатление. Таков был В.А.Солонина в жизни, чудаковат и по-менделеевски грубоват.

О другом высокоуважаемом нами профессоре, И.И.Беваде (1857–1937)⁵⁵, я уже упоминал. Он был старше В.А.Солонины, но умер позднее его. В мое время это был маленький старичок, сильно хромавший на одну ногу. Он также воспитанник Петербургского университета и непосредственный ученик А.М.Бутлерова и Д.И.Менделеева. По окончании курса он работал некоторое время у Бутлерова и по его рекомендации был назначен в 1881 г. лаборантом в Варшавский университет. Через 3 года он был назначен доцентом в Институт сельского хозяйства и лесоводства в Новой Александрии (вблизи Люблина в Польше). К счастью, биография И.И. Бевада опубликована не только А.Д.Петровым⁵⁶ (покойным), но и в книжке также уже покойного П.И.Проценко «Очерки развития химии в Ростовском университете» (Ростов, 1960). В 1896 г. Иван Иванович Бевад стал профессором Варшавского университета. В 1900 г. он защитил в Варшаве докторскую диссертацию и получил профессуру в Варшавском политехническом институте. Вместе с этим институтом он и переехал в Н.Новгород в 1917 г., где и работал до самой смерти.

Бевада без преувеличения можно причислить к классической школе русских химиков-органиков. Преподаватель он был отличный, хотя его лекции не отличались занимательностью и даже, пожалуй, были суховаты. Он был представителем русской химии конца XIX в. и безукоризненно знал классическую органическую химию. Видимо, вследствие переездов варшавских учебных заведений в 1915 г. и позднее, он несколько отстал в области идей химии XX столетия. Так, он явно был далек от электронной теории в химии и вообще, из-за недостатка журналов после 1914 г., был не в курсе дел развития новейшей химии. Но зато органическую химию до 1914 г. он прекрасно знал. Все крупнейшие русские химики-органики были его знакомыми и даже друзьями, и, насколько мне известно, он пользовался у них большим уважением.

И.И.Бевад по-человечески был скромен, несколько замкнут, увлекался музыкой, неплохо играл на рояле, с другими профессорами, в отличие от общительного В.А.Солонины, он почти не имел дела. И.И.Бевад был готов, я бы сказал, «нянчиться» со студентами, если они проявляли любовь к органической химии. Он был и общественником. Мне приходилось работать с ним во многих комиссиях, организовывать с его помощью студенческие кружки, ставить доклады и прочее. В общем, его можно было бы назвать вполне симпатичным профессором, жаль, что имевшиеся среди наших студентов полуграмотные любители «потрепаться» языком на разных заседаниях причиняли ему явные огорчения своей несправедливой критикой.

Эта критика имела под собой особую почву. И.И.Бевад был строг в спросе основ органической химии. Сдать ему экзамен было куда труднее, чем В.А.Солонине. Ну, а любителям блудословия казалось, что такой строгий спрос знаний, которые они считали устаревшими, был просто «придирками». Некоторые наши студенты, считавшиеся общественниками, передовиками и даже «вождями» организаций, полагали, что органическую химию можно освоить, если ограничиться знакомством с некоторыми новейшими достижениями этой науки. Однако жизнь в дальнейшем над ними довольно жестоко посмеялась. Немногие из них стали даже приличными инженерами, но зато некоторые стали видными профессорами (Обрядчиков, Рабинович и другие).

О других преподавателях я могу сказать несколько меньше. Жаль Р.Н.Литвинова⁵⁷, способного преподавателя (доцента) по процессам и аппаратам химической промышленности. Р.Н.Литвинов был настоящим инженером. Он был конструктором. Я помню, как он пытался построить магнитофон, пользуясь вместо теперешней магнитной ленты железной проволокой. Он любил коллекционировать и из-за этого погиб. Не буду здесь рассказывать об этом, так как живы люди, предательству которых была обязана его ранняя смерть.

Были, конечно, и другие многочисленные преподаватели. A.А.Завадского, читавшего курс общей химической технологии, я помню по его знаменитой фразе: «Раньше дубили подошвенную кожу 10 лет и носили 10 лет. Теперь дубят неделю, ну и носят неделю». Это, конечно, не просто «риторика», как теперь говорят. В те времена, как известно, из-за крайнего недостатка естественных материалов (кожи и др.) употреблялись «эрзац-продукты». Они были, конечно, несравненно более плохими по сравнению с продуктами естественного происхождения. А.А.Завадский просто выражал протест против «эрзац-продуктов», не подозревая, что через пару десятков лет эти «эрзацы» станут основными продуктами, в ряде случаев куда более высокого качества, чем применявшиеся в течение многих тысячелетий естественные материалы.

Но вернемся к ходу событий. Мои студенческие дела постепенно улучшились. Мне легко удалось сдать физическую химию. Неорганику я сдал без особых затруднений, хотя и не на «отлично». Не помню теперь, что именно мне пришлось «отвечать» B.А.Солонине. С органикой дело обстояло значительно хуже. Пришлось долго сидеть за учебником и без особого эффекта. Органическая химия и теперь еще мне представляется чем-то похожей на музыку. Если у человека нет слуха и музыкальных данных, привитых с детства, ему, естественно, нечего делать в области музыки. Так же и в органической химии с ее своеобразным стройным содержанием, однако совершенно не соответствующим строю семинарских наук, к которым я был с детства приучен. Все эти бесконечные классы и ряды соединений, со всеми их особенностями и «заместителями», могли быть усвоены, выражаясь по-семинарски, «зубрежкой», к которой я никогда, даже в семинарий не питал никакого пристрастия, либо я должен был обладать «органико-химическими музыкальными» данными, способностью запоминать системы названий и связанных с ними структур. К числу таких одаренных я, видимо, не принадлежал, да и не мог выдержать сидения за учебником длиною в полгода.

Только взяв себя в руки и собрав свою волю, я садился за учебник Чичибабина (совсем немудрящий) и пытался запоминать, хотя это было, прямо сказать, скучно. Кое-что, конечно, оставалось от занятий, но систему органической химии в целом я, видимо, так и не освоил. Только позднее, по разным причинам мне пришлось всерьез заниматься некоторыми разделами органики. Тогда же я сдал, помнится, не более чем «на удочку».

Итак, основные предметы общего курса были с грехом пополам сданы. Я думаю, что не только я так работал, но и многие другие мои коллеги. Трудными были для меня и инженерные предметы – теоретическая и прикладная механика, сопротивление материалов, техническое черчение, курсовые проекты и прочее. Но нужда «все преодолевает», хотя «семинарская» подготовка потребовала двойной, а может быть, и тройной работы над пустяковыми вещами.

Да, пришлось сидеть долго над вещами и понятиями, которые, как впоследствии оказалось, сами собой понятны. Тогда же, по разным причинам, многое до меня «не доходило». Несколько легче было с «процессами и аппаратами химической промышленности», которые читались, видимо, более доходчиво Р.Н.Литвиновым. Кроме того, эта дисциплина, пожалуй, даже увлекала своими чисто практическими аспектами, решениями технологических задач.

Итак, основные предметы курса я плохо ли, хорошо ли, сдал. Сказав, чтобы я знал все это, я не могу. Да и сейчас полагаю, что задача высшего образования не столько состоит в усвоении всей суммы знаний, зафиксированных в учебниках и учебных планах, сколько в том, чтобы научиться отыскивать то, что необходимо, в соответствующих источниках и уметь интерпретировать это необходимое с точки зрения более высокого уровня науки сегодняшнего дня. Вот этому, пожалуй, я и научился в Нижегородском университете за годы обучения.

Однако закончить Нижегородский университет как таковой мне не удалось. В 1929 г. началась реформа высшей школы. Наш университет был расформирован. Химический факультет был реорганизован, как уже упоминалось, в самостоятельный Химико-технологический институт, были выделены и другие различные высшие учебные заведения. Фактически, конечно, мало что изменилось. Однако название «университет» исчезло.

Новый Химико-технологический институт получил старое здание на Откосе, где и ранее были расположены все химические лаборатории и аудитории. Был назначен новый директор, чувашин Михайлов, его заместителем стал К.С.Смирнов (давно умерший). Ко времени реорганизации я делал уже дипломную работу. Моим руководителем был профессор Е.И.Любарский (1870–1944), ученик А.М.Зайцева⁵⁸ в Казани. К нам он приехал из Владивостока, где был профессором. Это был симпатичный и знающий преподаватель, державшийся просто и даже дружески. Впоследствии действительно мы с ним подружились, особенно после моего переезда в Москву. Он в 1936 г. также переехал в Москву, преподавал в каком-то вузе и жил с дочерью на Самотеке. Он часто бывал у нас на Малой Бронной.

Е.И.Любарский отличался тем, что не только знал прекрасно классическую органику и технологию лесохимических производств, но и держал в своей голове множество химико-практических сведений по химии и технологии разнообразных органических производств, которые он иногда неожиданно «выкладывал» нам при случае. Заведуя лабораторией и руководя дипломными работами и проектами нескольких студентов, он большую часть рабочего времени проводил с нами и был вполне в курсе дела работы каждого из нас. Он постоянно давал советы, как получить то или иное вещество или материал, которого в то время невозможно было получить.

В лаборатории лесохимии, где я выполнял спецпрактикум и дипломную работу по химии ацетона, помещавшейся на верхнем этаже лабораторного здания Университета, было не особенно людно, но приятно работать, и я проводил там целые дни, отвлекаемый лишь различными общественными обязанностями. В то время как началась реорганизация университета в 1929 г., было множество заседаний, собраний, толков, перетолков у наших руководящих активистов-студентов и нередко приходилось заседать подолгу. Почему-то многие наши «важные» студенты предпочитали химико-технологическое образование и диплом университетскому и, кажется, совершенно ошибочно. Из большинства (за исключением, пожалуй, Брауде, впоследствии видного стекольщика на Гусе Хрустальном) ничего путного не получилось.

С организацией Химико-технологического института появилась канцелярия с штатом работников и соответственно возрос элемент бюрократии в оформлении различных дел, с которыми совсем недавно для всех факультетов справлялся один С.С.Станков. После создания Химико-технологического института полагалось, вместо обычной небольшой дипломной работы делать дипломный проект. Времени для этого было мало, мы и так задерживались на студенческой скамье больше отведенного времени. Впрочем, в неразберихе сначала не обращалось особого внимания на нашу «технологизацию» и как-то само собой получилось, что мы в лесохимической лаборатории делали нечто среднее между дипломной работой и дипломным проектом.

Темой моего проекта-работы было получение ацетона из уксусного порошка (уксусно-кислого кальция, получаемого при сухой перегонке древесины). Помнится, я придумал какую-то оригинальную схему получения ацетона с некоторой новизной, что и вызвало особые симпатии ко мне Е.И.Любарского. Я сделал немудрящие чертежи, что-то написал (совершенно не помню, в чем состояла «новизна» моей работы). Защита всего этого была почти формальной, и я получил высокую оценку. Вспоминаю, что защита дипломных проектов по основной химической промышленности и по химии силикатов проходила строже, или так мне казалось.

Таким образом, в самом начале 1930 г. я закончил Химико-технологический институт в Нижнем Новгороде. Мне предстояло устраиваться на работу. Тогда не существовало «распределения» оканчивающих. К тому же я был преподавателем (фактическим ассистентом по физической и коллоидной химии) и, может быть (уже не помню), надеялся продолжать эту работу официально. Начались хлопоты по оформлению окончания высшего учебного заведения. Помню, бегали мы в типографию заказывать печатный диплом, так как «казенные» бумажки, выдававшиеся в то время, были малопредставительными.

Я жил тогда на Студеной улице в проходной комнате с женой. Родившийся еще в конце 20-х годов сын Коленька умер, но все равно было тесно и неприятно жить в этой квартире. Правда, в последние годы студенчества это житье давало некоторую пользу. Мой сосед по квартире В.В.Корчиц (командовавший корпусом во время Отечественной войны) подарил мне как-то немудрящий фотоаппарат старой конструкции, и я увлекся фотографией, затрачивая на нее последние деньги. Фотоматериалы в то время были дорогими, а хотелось получать красивые фотографии на бумаге «Сатрап» фирмы Шеринга. Мне удалось кое-как справиться с недостатками, свойственными для начинающего фотографа, и я стал получать (на пластинках) довольно приличные фотографии.

В связи с занятиями фотографией я познакомился с обоими нижегородскими фотографами, Дмитриевым и Ивановым. Заведения обоих помещались на Осыпной ул., почти против теперешнего Драматического театра. Дмитриев был уже тогда известным фотографом. Он подарил мне на память редкую фотографию Д.И.Менделеева, снятую им во время приезда Менделеева в Н.Новгород, вероятно, в 1903 г. У Иванова, который был менее знаменит, я получил хорошие уроки проявления пластинок и печатания и занимался фотографией все более и более успешно.

В одной квартире со мной на Студеной ул., еще со времени совместной службы в штабе 17-й с.д. жил и Р.П.Кивкуцан. Он демобилизовался около 1929 г. и работал директором Дома отдыха на Моховых горах. Недавно (июль 1977 г.) я проезжал на теплоходе мимо этих мест. Как все переменилось! Стоит на берегу Волги огромный стекольный Борский завод. Прекрасный когда-то сосновый бор на Моховых горах сильно поредел. Говорят, однако, что и сейчас там имеется Дом отдыха. Так вот, Р.Кивкуцан (давно погиб) предложил мне однажды стать фотографом Дома отдыха.

Запасшись пластинками и бумагой, а также необходимыми фотоматериалами, я приехал на Моховые горы и приступил к работе. Желающих сниматься хоть отбавляй. Особенно стремились увековечиться на фото девицы и молодые женщины, считавшие себя красивыми. В купальных костюмах, почти полуголые, они позировали перед моим аппаратом, желая принять наиболее эффектную позу. Мне было естественно выгоднее снимать группы. За снимок была установлена минимальная цена – 30 копеек, так что если на снимке фигурировало 10 человек, я получал 3 рубля. Я снимал все утро, пока были наиболее хорошие условия, затем садился проявлять и сушить пластинки. Все было кустарно. Водопровода не было, фотографии промывались в ведре воды. Вечером и ночью я печатал фото при свете керосиновой лампы, покрытой красной бумагой. Фотографии получались немудрящие, но пользовались огромным спросом. У меня быстро кончались пластинки и бумага, и я ехал в Нижний за новой порцией. Привозил целый чемодан, которого мне хватало на 4–5 дней. Я подрабатывал прилично, и это было хорошо, тем более, что к этому времени никаких источников дохода, кроме мизерной стипендии, у меня не было. Так я работал два сезона.

Что касается других заработков в студенческие годы, то они в основном были случайными. Я был преподавателем военно-химического дела и воздушно-химической обороны как в университете, так и техникумах: Водном (на Б. Печерке) и в Химическом техникуме в Дзержинске. Это давало мне немного, хотя вполне достаточно для жизни. Одно время я был секретарем Городского отделения Осоавиахима, размещавшегося в помещении райкома за Драматическим театром. Не приходилось брезговать и другими источниками. Неоднократно, вместе с товарищами, мы нанимались разгружать баржи с дровами или мукой и другими товарами. Но после этого часть заработка расходовалась на «гулянку», которая была неизбежной в студенческие годы. В общем, я не бедствовал материально даже в тяжелые 1929–1930 годы, когда был голод.

Итак, в первые месяцы 1930 года я окончил университет, точнее, Нижегородский химико-технологический институт, преодолев значительные трудности в разных отношениях.