Текст книги "Я помню... (Автобиографические записки и воспоминания)"

Автор книги: Николай Фигуровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 47 страниц)

Кажется, все же мы в конце концов вернулись во Владимир, но я уже не помню никаких деталей жизни после лагерей. В послужном списке есть пункт, что в ноябре 1923 г. я ездил в командировку в Москву на Артсклад за химическим имуществом.

В начале декабря, согласно предписанию, я был отправлен для усовершенствования (дальнейшего обучения) в Высшую военно-химическую школу.

Высшая военно-химическая школа Комсостава РККА (ВВХШ)

Согласно записям в послужном списке, я прибыл в ВВХШ 7 декабря 1923 г. Я нисколько не разочаровался в своих надеждах встретить в Школе своих старых друзей по Военно-химическим курсам. Действительно, большая часть слушателей школы оказалась из выпуска Военно-химических курсов 1921 года. Здесь было много старых друзей: Василий Кукин, Сергей Кукушкин, Василий Гаврилов (впоследствии генерал, погибший в результате своей генеральской непреклонности. Когда у него случился инфаркт, он отказался от носилок и умер на ступеньках госпиталя) и многие, многие другие.

ВВХШ была только что организована и получила новое здание – бывшей Шелапутинской гимназии на Девичьем поле. Здание курсов на Пречистенке, 19 было передано какому-то важному военному учреждению.

Разместили нас хорошо, в светлых комнатах, человек по 10 в комнате. Что особенно важно было для меня, кормили очень хорошо. Начальник ВВХШ, бывший наш комиссар Я.Л.Авиновицкий, был весьма предприимчив и энергичен. В духе того времени он «подобрал» для школы богатого шефа. Кажется, это был Главхим ВСНХ и ЦК профсоюза химиков. Поэтому мы получили солидные надбавки к нашему военному пайку. Вообще с продовольствием в 1923–1924 гг. стало значительно лучше, в магазинах можно было купить все почти, что хочешь. Я был истощен многолетним голодом, был крайне худ, а самое главное, на почве истощения у меня пошаливали нервы, что было неприятно. Поэтому, не довольствуясь казенным обедом и ужином, я покупал ежедневно в школьной лавке 400 граммов свиного сала и съедал его во время обедов. Это мне основательно помогло, и месяца через 4 я вошел в смысле здоровья в полную норму, что оказалось вскоре очень важным для дальнейшей моей жизни.

Занятия в Школе были организованы с значительными отличиями от занятий на Командных курсах. Мы изучали достаточно серьезно химию отравляющих веществ (преподавал А.В.Аксенов). Не менее серьезно изучались и средства противохимической защиты. Конечно, отводилось время и для строевой подготовки. Начальником строевого отдела, т. е. нашим постоянным строевым начальником, был бывший белогвардейский генерал (забыл его фамилию). Во время 1-й мировой войны он был отравлен хлором и схватил хроническую болезнь горла, всегда откашливался перед тем, как дать команду. Он отступил вместе с Врангелем из Крыма и был не то в Болгарии, не то в Югославии и вернулся вместе с другими белыми офицерами по призыву Советского правительства. С этим генералом, по-человечески очень хорошим человеком, связаны разные истории, о которых речь впереди.

Все слушатели школы были уже серьезными командирами со стажем, поэтому положение с дисциплиной в школе было достаточно хорошим, причем не требовалось никаких таких мер, как на командных курсах. Однако атмосфера военно-учебного заведения, естественно, была обычной, как и везде.

Теперь, спустя 50 лет, трудно вспомнить об обычных деталях занятий и жизни в школе. Давно уже забылось, когда мы вставали по утрам, как завтракали. Даже о содержании занятий и строевой службе я сам не могу сейчас составить себе цельного представления. Как в тумане, вспоминается мне лаборатория отравляющих веществ, выходившая в коридор обширного здания. Практическими занятиями в этой лаборатории одно время руководил Петр Петрович Лебедев (автор довольно известного в то время учебника химии для техникумов). Он был в те времена уже пожилым человеком и, по-видимому, не имея опыта в обращении с отравляющими веществами, все время серьезно побаивался отравиться в лаборатории каким-либо веществом, которое мы должны были готовить. Может быть, впрочем, он руководил практикумом по общей химии, но в этом практикуме было много задач по изготовлению отравляющих веществ.

Во время таких занятий бывали у нас, конечно, непредвиденно опасные случаи. Помню, было отравление синильной кислотой. Одного товарища, потерявшего чувства, мы выволокли из лаборатории и привели в чувство путем искусственного дыхания. Петр Петрович, входя в лабораторию и почувствовав какой-либо подозрительный запах, почти бегом выскакивал в коридор. Но мы, по существу, не обращали никакого внимания на опасности работы. Впоследствии я в Московском университете был хорошо знаком с сыном Петра Петровича Владимиром Петровичем Лебедевым, жизнерадостным человеком, рано, к сожалению, умершим, и мы вспоминали о его отце.

Настоящие же отравляющие вещества были сосредоточены в лаборатории Александра Васильевича Аксенова, который был мастером своего дела и серьезно изучал физиологическое действие таких веществ. Здесь мы работали, естественно, значительно более осторожно.

По своей подготовке слушатели ВВХШ представляли довольно пеструю картину. Некоторые товарищи имели кое-какую химическую подготовку в высших учебных заведениях. Другие серьезно занимались, желая получить такую подготовку. К числу хорошо подготовленных товарищей надо прежде всего отнести Володю Янковского, который в дальнейшем даже был оставлен при школе. Он впоследствии написал несколько серьезных статей по органической химии в различных энциклопедиях, он же первым обратил внимание на своеобразную классификацию отравляющих веществ по функциональным группам, подобно красителям с их хромофорами и ауксохромами. Янковский придумал токсофоры и ауксотоксы, что, конечно, вызывало к нему высокое уважение.

Усердно работал и Сергей Попов, хороший парень, художник. Оба они – и Янковский, и Попов давно уже умерли, еще до второй мировой войны. Были и другие способные ребята. За небольшим исключением, наш коллектив был, так сказать, монолитным и почти все были друзьями, хотя и работали вместе лишь несколько месяцев. Я так же, как и некоторые другие, пытался в Школе заниматься серьезно и познакомился с некоторыми основами органической химии, что мне впоследствии пригодилось. Но, конечно, о систематическом изучении химии в школе не было и речи. Слишком мало времени отводилось на химию как таковую, много было занятий военного характера, немало времени отнял и лагерь, куда мы ездили для выполнения всяких упражнений. Состав преподавателей был достаточно хорошим. Военные уставы, тактику и другие военные предметы преподавали опытные бывшие генералы и солидные люди.

Большое внимание в школе уделялось общественной и политико-просветительной работе. Начальник Школы Я.Л.Авиновицкий, при всех своих недостатках, был, конечно, хорошим педагогом. Недаром ему впоследствии присудили без защиты степень доктора педагогических наук. Воспитательную работу, как и все другое вообще, он умел выполнять с необычайной важностью и полнейшей уверенностью в своей всегдашней правоте. На парадах, идя впереди батальона школы, он шагал не в ногу, и мы шутили по этому поводу: «весь батальон шагает не в ногу, один комиссар в ногу». Если он вызывал кого-нибудь к себе в кабинет, он всегда демонстрировал свою важность, свое высокое положение и нередко, заканчивая разговор, говорил: «Идите, мне надо сейчас ехать к Льву Давидовичу!»²⁶, или еще к какому-либо высокому лицу. Но он был и хорошим организатором.

В начале января 1924 г. у нас были каникулы в течение недели. Комиссар организовал нам поездку в Петроград. Поехали, однако, лишь отличники, человек 6. Помню, эта группа слушателей, под руководством нашего незабвенного старшины, уже давно покойного Алексея Гольникова, отправилась на вокзал, обменяла воинские литеры на билеты в какой-то пассажирский (не скорый) поезд и отбыла в Петроград. Эта поездка для меня чуть не оказалась плачевной. Надо было случиться, что в Твери, где по тем временам поезд должен был стоять по меньшей мере 20 минут, я вышел из вагона и довольно долго бродил, разглядывая вокзал и публику, среди которой мне приглянулась девочка в красной шапочке. Все это, конечно, между прочим. Я уже собирался в вагон, когда подошел какой-то продавец и предложил купить чего-то съестного, помню, мне понравившегося по внешнему виду. Пока я получал от него сдачу с червонца, что-то несколько миллионов, поезд вдруг тронулся и я даже не успел вскочить в вагон. У меня даже сердце екнуло.

Я никогда не бывал в Ленинграде. Мой чемоданчик остался в вагоне, там же были и общие для всей команды документы. Встал вопрос, ехать ли обратно в Москву или попытаться следующим поездом доехать до Петрограда. Но я понятия не имел, где в Ленинграде я смогу встретиться с ребятами. Я побежал к начальнику или дежурному по станции, и тот поразил меня своим спокойствием: «Ну что же, следующий поезд едет через час, он догонит ушедший поезд и придет позднее его всего лишь минут на 20. Может быть, вас и подождут». Меня впустили в коридор какого-то классного вагона, сильно отличавшегося качеством от нашего. Я поехал и благополучно утром прибыл в Питер.

Я вышел из вокзала. Куда идти, не знаю. Помнится, что ребята хотели остановиться в гостинице. Но в какой? По какому-то предчувствию я подошел к гостинице, которая была за Знаменской церковью, и вошел в нее, чтобы спросить, не останавливались ли сегодня здесь военные. Мне тотчас назвали номер, и я без всяких дальнейших приключений вновь встретился со своими ребятами. Меня, конечно, задразнили девочкой в красной шапочке в Твери, из-за которой я будто бы и отстал. Но это было не так. Итак, случайно все обошлось благополучно. Числа 15 января мы благополучно вернулись в Москву, побродив по Петрограду.

Я уже говорил о Я.Л.Авиновицком, как воспитателе. Вместе с партбюро (парторганизация была у нас тогда небольшая, а я был еще кандидатом партии – с 21 января 1921 г.) комиссар решил воспитывать нас на практике организационной и агитационной работы. Я все время был принужден выполнять соответствующие поручения. Так, мне было поручено организовать «жилищное товарищество» (под этим названием скрывалось совсем не то, что в наше время) в только что построенном и заселенном большом доме в Теплом переулке. Тогда этот дом представлялся мне чем-то вроде верха совершенства жилищного строительства. Но когда лет через 45 я вновь побывал в этом доме, он показался мне каким-то старьем, нелепо распланированным. Итак, в этом доме в Теплом переулке я обошел все квартиры, познакомился со счастливыми по тому времени жильцами и наметил кандидатов в Правление жилищного товарищества. Собрание жильцов состоялось, были избраны намеченные мною кандидаты и Жилищное товарищество начало работать.

Зимой 1923–1924 гг., кроме того, по воскресеньям я отправлялся поездами в подмосковные деревни для бесед с крестьянами на разные темы. Главным вопросом была «новая экономическая политика» (НЭП). Беседы эти в общем проходили успешно, хотя мне не удавалось собрать больших аудиторий.

Мне очень хорошо вспоминается одна из таких поездок, 21 января 1924 г. Нас в этот день разбудили рано, и Авиновицкий, собрав агитаторов, объявил о смерти В.И.Ленина. Нам было дано указание во время беседы, но не сразу, сообщить об этом крестьянам и проследить, как будет воспринято это сообщение. Я поехал поездом километров за 25, кажется, по Рязанской дороге в намеченную Авиновицким деревню. Я сам был страшно взволнован сообщением и поручением. Прибыв на место, я объявил собрание. В одной избе собрались вскоре старые «кондовые» мужики с бородами и несколько женщин. Молодежи было маловато. Беседа началась с проблемы крестьянского частного хозяйства, о его доходности, о НЭПе. Все шло обычно. Сначала мужики молчали, потом разговорились, высказывая свои соображения и личные намерения. Помню, уже темнялось (в январе рано темняется), и я, подытоживая беседу, в соответствующем месте осторожно сказал, что умер Ленин. Мне вначале никто не поверил, начали меня серьезно допрашивать, и я выложил все, что знал сам, а знал я только о сообщении о смерти. Помню, старики разволновались, бабы подняли плач. Меня тут же прижали и потребовали, чтобы я приехал завтра и сообщил подробности. Мне пришлось объяснять, что я военный и если пошлют меня, то обязательно приеду. Едва я с ними распрощался.

Я вернулся в Москву, было уже совсем темно. Москва волновалась так, что я, пожалуй, впервые в жизни видел такое возбуждение. Мальчишки-газетчики громко кричали о кончине В.И.Ленина и совали в руки экстренные выпуски «Правды» и «Известий». Все куда-то бежали. Какое-то общее беспокойство охватило народ. Я купил газеты и вернулся в Школу, отчитался о поездке.

В ту же ночь в Школе была объявлена «тревога». Мы вскочили, быстро оделись, построились и под командой начальства в быстром темпе прошлись до Храма Христа-Спасителя и вернулись обратно. В следующую ночь вновь прозвучал сигнал «тревоги». Мы снова вскочили, оделись и построились. На этот раз мы отправились в Дом Союзов, где в Колонном зале лежало тело Ленина, перевезенное сюда еще днем. В Колонном зале, к моему удивлению, не прекращался поток проходящих мимо гроба людей. Помню, стояли сильные морозы. По всей Москве, особенно в центре, на Манежной площади и в Охотном ряду горели костры, около которых стояли солдаты и прохожие, согреваясь в бессонную ночь. Время было, конечно, очень тревожное.

24 января состоялись похороны Ленина. Мы еще накануне получили теплое обмундирование и валенки. Рано утром в этот день мы вышли из Школы и построились на Красной площади против теперешнего Мавзолея (его тогда еще не было, но была устроена трибуна, на которой на возвышении был поставлен гроб Ленина). Кажется, были короткие выступления, после них мимо гроба прошла не только вся Москва, но, я думаю, и множество народа из других городов. Первые часы стоять было еще более или менее сносно, хотя температура на улице была около 35° мороза. Но скоро стали мерзнуть ноги, и нам невольно пришлось, отогреваясь, прыгать на месте. А народ все шел и шел медленно, и казалось, что колоннам не будет конца. Над колоннами клубилось облако пара.

Наконец, около 14 часов нам было разрешено по очереди отлучаться из строя. Мы бегом бежали в здание Исторического музея, где в большой зале отогревались и отдыхали сидя. Отогревшись, шли в строй и через час снова отправлялись на 15 минут отогреваться. Признаться, я никогда не думал, что может существовать такое огромное количество народа, которое проходило около гроба. Только после 17 часов, когда уж стемнялось, колонны начали редеть и скоро было получено распоряжение отправляться домой. К счастью, все обошлось благополучно, и, несмотря на то, что мы промерзли до костей, у нас никто не болел от простуды.

Через день снова начались занятия в Школе, но не сразу наладились. Все несколько дней были под впечатлением пережитых дней.

В военной школе, естественно, все подчинено строгому расписанию и распорядку. Мелкие происшествия, однако, конечно, бывали. Но комиссар, вернее, начальник школы Я.Л.Авиновицкий ликвидировал их не просто административными мерами, а пытался, и не без успеха, воздействовать на соответствующих слушателей общественными средствами. В школе, бывало, обнаружится слушатель с не особенно уравновешенными нервами. Один, например, из-за какой-то чепухи пытался покончить с собой и искал в лаборатории цианистый калий. Так как надписи на банках были латинские (полученные из аптек), то ребята, догадавшись, в чем дело, указали ему на безобидную банку с хлористым калием, потом долго смеялись и дразнили его, пока он не был откомандирован. В школе выпускалась стенная газета, и вышел даже один печатный номер журнала «Зори». Были способные писатели и даже поэты.

Однажды мне во время дежурства по школе пришлось встречать академика В.Н.Ипатьева²⁷ и водить его в некоторые лаборатории. Помню, я получил от Авиновицкого нагоняй, так как несвоевременно доложил об Ипатьеве.

Незаметно прошли зимние месяцы. Занятия в школе шли интенсивно. Они, правда, прерывались разными событиями, которые в общем, пожалуй, доминировали над занятиями. Вспоминается прежде всего Хамовническая районная конференция РКП(б), которая происходила в нашей школе. Я был назначен военным комендантом этой конференции и целых три дня, естественно, принужден был заниматься пропусками, встречами и проводами разных людей. Я не думаю, что следует подробно рассказывать об этой конференции. Она представляла собой один, правда важный, эпизод борьбы Партии с троцкистско-зиновьевской оппозицией. Конференция проходила весьма бурно. В то время, в начале 1924 года, троцкисты только начинали собирать силы для выступления, которое, как после стало очевидным, готовилось уже тогда. Некоторые из явных в дальнейшем троцкистов в то время играли осторожную игру. Они высказывались за единство партии, против фракционности, на самом же деле вели тайную работу по консолидации сил. Председателем конференции был Муралов²⁸, тогдашний командующий войсками Московского военного округа. Помню, в президиуме конференции сидели Каменев, официально представлявший ЦК, и еще кто-то, сейчас уже забыл, кажется, Беленький. В зале сидели довольно известные в то время люди, например, Рязанов и другие. Меня то и дело вызывали в президиум и напоминали мне, чтобы никто из посторонних в зал не проходил без разрешения президиума. Вместе с тем меня вызывали вниз ко входу в школу, куда все время прибывали разные люди. Я бегал как угорелый и, ничего не понимая в обстановке, то и дело обращался в президиум за разрешением или отказом тому или иному важному в то время лицу пройти в зал конференции. Все же кое-что я послушал из речей, говорившихся на конференции. Троцкисты, видимо, пытались выработать здесь какую-то «платформу», с тем, чтобы на ее основе пересмотреть состав ЦК Партии и захватить власть. Вероятно, именно поэтому президиум конференции зорко следил за тем, чтобы в зал не проникли возможные противники (чего?), и далеко не всем разрешал, даже членам ЦК, присутствовать в зале.

Но при всем этом многие делегаты конференции были настроены явно против троцкистов, которых на конференции было много. Я заметил, что тактику троцкистов, однако, мало кто понимал достаточно ясно. Но, видимо, многие чувствовали, что что-то неладно, и выступали против положений, фигурировавших в весьма кудрявых речах Каменева и иже с ним. Мало того, раздавались требования о выводе из ЦК ряда членов, явно близких к троцкистам.

Помню, после почти 10-часового без перерыва заседания, в весьма накаленной обстановке, выступил Каменев и произнес длинную речь, в которой, между прочим, говорил, что он против предложения вывести из ЦК людей, которых он назвал «партийными столпами». «Если, – говорил он, – упадут эти партийные столбы, то и весь партийный забор рухнет». Все это было произносимо в патетических тонах. Помню, как на эту филиппику из зала, кажется, Рязанов крикнул: «Не всякая дубина – столб!».

Мне, тогда еще малоопытному кандидату партии, было малопонятно, чего же, собственно, добиваются враждующие группировки на конференции. Но понял я одно: шла борьба за власть, за звание наследников Ленина. Борьба эта носила еще довольно скрытый характер. В формально ультрареволюционных выступлениях хотя и чувствовалась какая-то осторожность, но все речи как бы пронизывались идеей борьбы за власть. В самом конце конференции выступил приглашенный Президиумом конференции Зиновьев. Он произнес весьма кудрявую речь, формально призывая поддерживать линию ЦК. На самом же деле явно гнул сторону троцкистов, напуская туман, что он вовсе не консолидируется с ними. Мне тогда показалось, что за три дня конференции я узнал, что такое партийная борьба, что такое оппозиция, фракции и прочее. Но мне отчетливо казалось, что поведение всех, даже высоко стоявших лиц троцкистов, совершенно не соответствует подлинным партийным интересам и партийной линии. События дальнейших лет, как известно, не оправдали никаких стремлений и надежд троцкистов. Наконец-то это мучительное поручение комиссара (начальника) курсов окотилось.

В Высшей военно-химической школе, с ее кратким курсом усовершенствования, время было рассчитано до минуты. Сразу же после конференции начались занятия и занятия. Они прерывались отдельными событиями. Вскоре состоялся, кажется, X съезд Партии, на некоторые мероприятия в связи с этим съездом я был приглашен и участвовал в собрании на Московском аэродроме.

Наступила весна, наши занятия подходили к концу. Скоро мы должны были отправляться в свои части, чтобы захватить хотя бы вторую половину лагерных сборов. 5 мая в числе нескольких слушателей ВВХШ я, как отличник учебы, был выделен в почетный караул внутри и вне Мавзолея В.И.Ленина. Это поручение я выполнил с понятным волнением. До сих пор в своих старинных бумагах я храню специальное удостоверение об этом поручении Командования Школы. Но вот, наконец, и выпуск. Я очень хорошо помню торжественный парад по поводу этого выпуска, так как он был связан с маленьким эпизодом, искренне рассмешившим всех участников парада. Дело было в августе 1924 г. Мы все, выпускники, одетые в новенькое обмундирование, при всех регалиях, были выстроены перед зданием Школы на Девичьем поле (бывшая Шелапутинская гимназия). Приехали киношники, чтобы снять наш выпуск. Наш начальник строевой части, бывший врангелевский генерал, в общем-то был не плохим человеком. Он никогда не делал нам замечаний в сколько-нибудь грубой форме и вместе с тем внимательно и весьма добросовестно следил за нашим поведением и выправкой. Бывало, в лагерях в Люберцах мы возвращаемся с занятий в палатки. Наш генерал, построив и скомандовав «Шагом марш!», однажды сказал: «Запевай песню!». То ли наши ребята были усталыми, то ли просто не хотелось петь, но наши запевалы молчали. Он повторил приказание, но безрезультатно. Наша рота шла молча. Я был на правом фланге, и генерал шел около меня. И вдруг я слышу, как он по-стариковски про себя стал бунчать: «Вот попал в армию», добавив при этом известную присказку. Потом он опять повторил: «Вот попал в армию!» и снова с добавкой. Он, конечно, лишь подумал это, но по-стариковски, не замечая этого, он вполголоса дважды повторил свою думу. Бедный старик!

Так вот, этот генерал (искренне сожалею, что забыл его фамилию! симпатичный был старик), одетый по-парадному (для того времени очень прилично), построив нас у здания Школы, внимательно осмотрел каждого из нас и спереди и сзади, поправил фуражки и прочее, неторопливо прохаживался вдоль нашего строя, ожидая появления из парадного входа в Школу начальства. Наконец, дверь открылась и мы увидели Уншлихта²⁹ и еще нескольких высоких военных и нашего Я.Л.Авиновицкого. Наш генерал не растерялся. Откашлявшись несколько (он был отравлен газом в первой мировой войне), он громко скомандовал: «Равняйсь! Смирно! Равнение на средину, господа офицеры!». Но тут же спохватился! В то время само слово «офицер» было не просто неуместным, а даже неприличным, каким-то ругательством, после октября 1917 г. И он, спохватившись, что сказал «господа офицеры», тут же добавил громко: «То есть что я …(мат)… товарищи командиры». Несмотря на торжественность обстановки, все мы громко гаркнули и захохотали. Засмеялось и все начальство. Только спустя одну минуту, когда все замолкли, Уншлихт поздоровался с нами, и все остальное прошло как положено. Нас и начальство снимали на пленку. Были краткие речи и «ура», и все прочее. Но генерал после этого пропал, бедный. Его назначили начальником охраны ВСНХ. Вот вам и оговорка несвоевременная!

Вскоре мы попрощались и разъехались с тем, чтобы больше никогда (за малым исключением) не встречаться друг с другом.