Текст книги "Я помню... (Автобиографические записки и воспоминания)"

Автор книги: Николай Фигуровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 47 страниц)

Вся эта «культурно-просветительская деятельность» в период расцвета НЭП была лишь небольшим эпизодом в моей жизни. Конечно, деятельность в Авиахиме (я получил за нее грамоту и знак Центрального комитета общества) состояла главным образом в кружковой работе. Я руководил большим студенческим кружком студентов-химиков Нижегородского университета и уделял этому кружку много времени и внимания. Кроме того, приходилось читать лекции. Все это, однако, лишь в спокойное время.

Уже с наступлением весны 1925 г. нам пришлось выехать во Владимир, где размещался тогда штаб корпуса, на корпусное совещание и военную игру. В те времена в армии обращалось особенно большое внимание на сколачивание и обучение штабов и военные игры на картах. Военные игры устраивались и у нас в штабе дивизии, кроме этого, предпринимались «полевые поездки» и другие мероприятия. Мой послужной список отмечает за 1925 год несколько поездок: 21 апреля, как уже говорилось, во Владимир. 8 мая началась полевая поездка, насколько мне помнится, где-то в лесах между Гороховцом и Вязниками. Были и свои дивизионные поездки и игры.

Кроме этого, в послужном списке отмечена длительная командировка «по оперативным заданиям» (с 25 июня по 15 июля). Насколько я вспоминаю, кажется, это была поездка в Балахну и в район Дзержинска (тогдашнего Растяпина), где мы, т. е. группа штабных командиров, должны были разработать планы противовоздушной и противохимической обороны. В Балахне я был размещен в одной гостинице с английскими инженерами, которые проектировали и строили Балахнинскую электростанцию на торфе. Помню, с какой важностью вели себя эти представители «Альбиона», однако во время совместных обедов и курения после обеда они кое-чему меня научили. Некоторые из них плохо говорили по-русски, я же в то время ни слова по-английски не понимал и в самых необходимых случаях не без успеха пользовался иногда латинскими словами.

Наконец, по должности «Завхимборьбой» 17-й с.д. (так тогда называлась моя должность (и.о.) я должен был проводить немало времени в полках и подразделениях, где проводил обучение противохимической защите, читал лекции и руководил «окуриванием» отравляющими веществами (хлорпикрином). От этого времени у меня где-то даже сохранились снимки. В частности, я дважды за лето 1925 года выезжал в Арзамас, в свой 51-й полк, который стал уже для меня «бывшим».

Лагерный сбор 17-я с.д. организовала невдалеке от Нижнего Новгорода по дороге к Мызе. Здесь в те времена были обширные поля для выпаса скота, никаких построек не было. Лагерь располагался справа от шоссе. Вдалеке виднелось кладбище. От города лагерь располагался совсем недалеко, вскоре за известным «Вдовьим домом» (но напротив его), где в то время уже начало свое существование студенческое общежитие. Штабные офицеры из-за близости лагеря жили все по своим квартирам в городе и являлись на службу (пешком) в штабную палатку (госпитального типа). Я также ежедневно являлся в лагерь в штаб, иногда целые дни то ходил по подразделениям полков, то инструктировал завхимов полков, то писал разные бумаги, распоряжения и инструкции.

Между прочим, возник вопрос о постройке в районе лагерей (против Вдовьего дома) специальной стационарной камеры для окуривания для обучения войск средствам противохимической защиты. Я лично проектировал эту камеру, т. е. нарисовал ее план, рассчитал площадь самой камеры и обслуживающих помещений. Камера и была построена по моим чертежам. Она состояла из 3 комнат, одной камеры и двух комнат для обслуживания и склада оборудования, а также коридорчика с окном в камеру для наблюдения за поведением окуриваемых хлорпикрином. Постройка представляла собой красивый домик с трехскатной крышей. Стены были сделаны из толстого теса с промежутками между тесинами, засыпанными гумусом и опилками. Это было сделано и для герметизации, и для утепления. Домик этот успешно использовался для обучения и выполнял свою роль несколько лет, а затем оказался заброшенным. Я видел его в последний раз году в 1935, в нем тогда уже кто-то поселился.

Камера была хорошо по тем временам оборудована, были приспособления для точной дозировки хлорпикрина, окно давало возможность наблюдения за красноармейцами, проходившими окуривание, и подачи быстрой помощи в случае необходимости. Этот домик для камеры окуривания был единственной постройкой, осуществленной по моей инициативе и по моим планам.

От лагерного сбора вблизи Н. Новгорода в 1925 г. у меня осталось очень мало воспоминаний, тем более, что в течение лета я многократно выезжал в командировки и был в отпуску. В то время, по линии Авиахима, я познакомился с одним нижегородцем, фамилия которого, если мне память не изменяет, была Порошин. Он занимал какую-то «интеллигентную» должность в одном из учреждений и вместе с тем активно сотрудничал в местной газете «Нижегородская коммуна». Эта газета была широко популярна и хорошо читалась нижегородцами. Вспоминаю в связи с этим. Утром и днем на ул. Свердлова, недалеко от редакции эту газету продавала маленькая слепая женщина, которая непрерывно выкрикивала тонким голосом: «Газета „Нижегородская коммуна“, 5 копеек, сегодняшняя!». И так без конца.

Порошин и предложил мне однажды написать что-либо в газету. Я написал какую-то заметку, она была помещена. За ней последовали и другие, в том числе довольно обширные рецензии и статейки. Живя один и скучая вечерами, я писал также разные рассказики и даже пытался написать популярную книжку об удобрениях и агрохимии. Но, видимо, у меня не хватило знаний, чтобы ее закончить. Плодом моих упражнений в писательском деле был, в частности, рассказ о Нижегородских лагерях 1925 г. Я пытался, видимо, писать в юмористическом тоне и, вероятно, несколько «перехватил». Но рассказ этот каким-то чудом уцелел в моих бумагах. Вот этот рассказ:

Начальство приехало
(Из жизни в военных лагерях около Нижнего)

Еще с утра стало известно, что будет «начальство». Спешно чистились у палаток. Свое «начальство» расхаживало по задним линейкам и у кухонь, то и дело приказывая «подчистить». Появились дощечки-вывески «По траве не ходить!».

Из города примчался дивизионный врач и долго разыскивал штаб дивизии. Найдя, наконец, он вошел в палатку, вытер пот и, подозвав посыльного, отдал распоряжение вызвать врача N-ского полка. Начальник снабжения наспех справлялся в оперативной части о числе довольствующихся.

С полдня пошел дождь. Сразу стало грязно. В палатке штаба лихорадочно стучали 9 машинок. Люди носились от стола к столу за разными справками. Дивизионный врач пробирал вызванного полкового врача, через слово вставляя мат… «Что же у вас уборные-то? Сколько ведь раз говорил… не чешетесь… да и на кухнях тоже поглядеть, можно в обморок упасть… Халаты на чертей похожи…».

К 4 часам надоело ждать. Завразведкой, подойдя к помначу оперативной части, пытался его уговорить: «Ну их к черту! Пойдем домой! Неужто, как приедет, так прямо к нам? Пошли!..».

Начальник оперчасти на уговоры своего помощника отправиться домой уныло отвечал: «Мне нельзя!., а вдруг спросит что-нибудь! Тут, брат, тебе не какая-нибудь хозяйственная, а оперативная!.. Верно! А что ты думаешь? В Германии на оперативном деле все генштабисты!».

К 6 часам все наконец успокоилось, командиры разошлись. Только дежурный переписчик о чем-то тихо разговаривал с посыльным. Оба дымили цигарками.

В столовой N-ского полка «комсостав» пил чай. Комбат рассказывал командиру полка подходящие «случаи»:

– У меня был такой случай, когда я командовал в старой армии ротой в чине капитана. Приезжает ко мне в роту начдив… у нас был собака, генерал-майор К. с пузом… Ну, как полагается, построил роту…

– Вам еще чаю?

– Да, еще стакашку… Ну вот…

– А то, Павел Николаевич, – прервал комполка, – у нас тоже в старой армии, в 5 Сибирском, когда мы у Ковеля…

– Товарищ командир, командующий на первой линейке и требует вас, – доложил откуда-то вынырнувший дежурный.

Все сорвались с мест…

Начоперчасти получил приказание выполнить в срочном порядке предписание № 85458/124. Для этой цели нужно созвать весь штаб.

Все в городе. Телефоны в телефонной будке зазвонили все сразу…

– Это 12–52? Позовите делопроизводителя Грушина!.. Что? Нет? Где же он? Пошлите сейчас же! Начальник приказал…

– Это театральный техникум? Позовите к телефону товарища Цифрова… Ушел?.. Куда?.. В театр?

– Это театр? Позовите товарища Цифрова!

– Так что, товарищ начальник, Грушина нет, а Цифров гримируется… Скоро придет.

– Ну ладно, скажите, чтобы скорее!

– Подвел меня завразведкой. Ведь сколько раз говорил: театр театром, а служба службой! Ну вот, теперь придет сюда, что я могу сделать? Ящик запечатан… Черт знает что…

– Ну, как? Скоро сюда придет?

– Да он уже уехал!

– Как?

Вышли из палатки. Темнялось… По жидкой грязи шлепали красноармейцы…

22 июня (1925 г.).

Н. Новгород.

Я не помню, было ли в действительности описанное здесь происшествие. Но, вероятно (память не сохранила фактов), нечто подобное в жизни нашего штаба происходило.

Писал я в то время и другие рассказы и даже начал писать нечто вроде романа под заглавием «Вдоль службы»⁴³, отрывки из которого каким-то чудом уцелели в моих бумагах. Вероятно, не всегда мои писания того времени были на высоте. Вспоминается, что однажды я напечатал в газете «Нижегородская коммуна» небольшую рецензию на одну переводную, вышедшую к тому же в частном издательстве, брошюру Адольфа Рифлинга «Новая мировая война». В этой брошюре описывались ужасы химической войны. Брошюра была написана бойким языком и не могла не привлечь моего внимания своими оборотами речи. Я сейчас уже не помню ее содержания, кто-то давно «зачитал» у меня эту брошюру. Помню из нее, например: «Вопрос стоит не в центре внимания, а невдалеке от центра» и т. д. Когда я пришел в штаб в день появления моей рецензии, меня вызвал И.С.Конев и пробрал как следует за похвальную рецензию этой брошюрки, которая отличалась сильным «буржуазным душком», чего я в то время не смог понять.

Кроме разнообразных обязанностей по службе и в Авиахиме, я, видимо, стремился приложить свою энергию (которой было в то время много) и к писательской работе. В 1925 г. я опубликовал по меньшей мере 7 заметок и статей и среди них довольно важную статью: «Немецкий полевой измеритель сопротивления дыханию в противогазе» (Журнал «Война и техника» № 263–264). В дальнейшем мои публикации на темы о противохимической защите также появлялись время от времени.

Много раз я выступал и с лекциями. Больше всего мне приходилось выступать в Доме обороны, но часто я выступал и на различных предприятиях и в учреждениях. Видимо, я настолько примелькался со своими лекциями нижегородцам, что все они поголовно меня знали, в чем я, к своему удивлению, убедился в конце 1927 года. Объявления о моих лекциях иногда печатались, обычно в сводных афишах мероприятий Дома обороны, иногда же отдельными специальными афишами. Выступал я многократно и по радио.

В связи со своей работой в Авиахиме я как член президиума губернской (а затем краевой) организации часто командировался в уезды (районы) на уездные конференции общества в качестве представителя губернского правления. Эти конференции обычно проходили активно. В те времена общественная работа была на подъеме. Многие стремились принять в ней участие, и в Авиахиме недостатка в общественных деятелях не было. Но, как бывает обычно в такие периоды увлечения общественной деятельностью, в Авиахим стремились попасть различные «чудаки», от «нечего делать». Они всегда были присяжными ораторами на уездных конференциях, и их речи, не отличавшиеся глубоким содержанием, пестрели разными выражениями, которые я, в конце концов, не мог не заметить. Так, от одной из конференций, кажется, в Балахне (или, может быть, в Чебоксарах или Лыскове) у меня сохранились заметки от речей такого рода ораторов. Вот некоторые из фрагментов речей: «Народ, по существу вопроса, много несознателен… Первое, надо сократить, так сказать… Дать толчок по массам… Во время военного времени… Формула практической жизни осуществления, так сказать, страны… Необходимо, так сказать с показаниями, в общем целом рабочие и крестьяне… Чтобы вбили в уши трудящимся, которые заинтересованы были в интересах… В члены привлечь… По всему губернскому масштабу… Это именно агитация, в дальнейшем именно темные массы…» и т. д. и т. д.

Вообще я старался записывать то, что было, может быть, не совсем обычно и одновременно в известной мере типично. Возможно, что это было связано с моим стремлением писать. Но я тогда и не понимал, что для писательской деятельности сам я был весьма и весьма черноземен и что надо было много учиться, прежде чем выступать даже в газетах с заметками. Но молодость самонадеянна, и на основе своего семинарского «литературного минимума» я полагал возможным писать!

Впрочем, стремление учиться у меня имелось. Я мечтал, что поступлю в университет, как только будет возможность уйти со службы. Стремление учиться подогревалось постоянным общением со студентами в связи с работой в Авиахиме. Некоторые из них прямо советовали мне прежде всего учиться, и это находило живой отклик в моих устремлениях. Уже весной 1925 года, поговорив с начальством в дивизии, я решил подать заявление о поступлении в университет в Н. Новгороде. Я подал заявление, хотя и понимал, что учиться и служить в армии невозможно.

Летом 1925 года, очень напряженного в моей жизни, я получил отпуск на целый месяц. В моем послужном списке в разделе «Бытность вне службы» об этом отпуске записано: «Убыл в кратковременный декретный отпуск» 15 июля 1925 г. Я поехал к отцу в Пречистое на пароходе до Костромы и затем пешком 60 километров. Здесь я прекрасно отдохнул и вместе с тем поработал на сенокосе и на вспашке подсеки вырубки сохой. К этому времени отец обзавелся кое-каким хозяйством. В семье (были еще малые ребята) были корова, коза, пара овец. Но самое важное была молодая лошаденка Савраска.

Эту лошаденку, ласковую и работящую, отец и мать считали великим счастьем семьи. Отец, понятно, не был в состоянии купить хорошую рабочую лошадь. Жизнь семьи протекала в крайней нужде и в тяжелой работе. Но в данном случае ему повезло, вероятно, один лишь раз в жизни. Кто-то из соседей предложил ему купить по дешевке старую кобылу, которая уже лет 10 не жеребилась. Кобыла эта, в сущности, уже не годилась для крестьянской работы в Судиславльских лесах, где по старинке велось еще подсечное хозяйство. Без сильной лошади расчистить участок леса под пашню было невозможно. Надо было вывезти бревна и дрова. Да и кроме этого находилось немало другой тяжелой работы для лошади. Отец купил эту старую кобылу в рассрочку, полагая, что в его мизерном хозяйстве хоть какая-нибудь лошадь все же подмога. И вдруг эта лошадь ожеребилась. На третий год жеребенок Савраска вырос и стал рабочей лошадью, а его мать была продана цыганам.

В летнее время в деревне работы хватало. Вставали в 3 часа утра и шли на сенокос, надо было запасти сена. Днем же велась и другая разнообразная работа. Так что и мне досталось. Но при всем этом находилось время и для походов за грибами, и даже пару раз я ходил удить рыбу на реку Сендегу, которая протекала за 2 километра от Пречистого Отдых получился отличным, но отпуск невероятно быстро промчался, и пришлось в срочном порядке возвращаться обратно в Н. Новгород. Что же делать?!

Вернувшись в Нижний, я решил зайти в университет, поинтересоваться, что было предпринято начальством с моим заявлением о поступлении. В ректорате мне сообщили, что я допущен к экзаменам, но сказали, что едва ли меня примут, так как я по происхождению не принадлежал ни к рабочим, ни к крестьянам, а числился как «прочие». Все же я решил сдавать приемные экзамены. Для подготовки к ним я имел одну лишь ночь. Впрочем, экзамены оказались не особенно страшными. Я сдал русский язык, химию, алгебру и тригонометрию. Но геометрию я прочно забыл, и преподаватель Онищенко поставил мне за ответ «неудовлетворительно». Когда я пришел с этими отметками к ректору Стойчеву⁴⁴, он был из болгар, он заявил мне, что я не могу быть принят, как «прочий», к тому же не сдавший геометрии. Это было крайне досадно. Я пошел совершенно огорченный в Штаб дивизии и, встретив комиссара дивизии И.С.Конева, рассказал ему о своей неудаче. Он спросил меня, действительно ли я хочу учиться? Получив вполне утвердительный ответ, он сказал мне: «Пойдем завтра вместе в губком РКП(б)».

На другой день мы с И.С.Коневым отправились в губком и немедленно же были приняты тогдашним его секретарем А.А.Ждановым⁴⁵. Конев сначала вошел к нему один, тут же был вызван и я, и Жданов спросил меня, давно ли я состою членом партии? Я же был переведен из кандидатов в члены 24 февраля 1925 г. постановлением губкома. Я сказал. Тогда он позвонил, пришел какой-то губкомовский товарищ (Горев?), и ему было указано написать мне командировку губкома в университет на учебу. Через 10 минут, благодаря И.С.Коневу и А.А.Жданову (оба уже покойные), я получил красную «командировку» за подписью самого А.А.Жданова. Придя к ректору, я торжественно выложил ему «красную командировку». Вот это другое дело, сказал он и, вызвав секретаря университета С.С.Станкова (отца известного профессора-ботаника С.С.Станкова⁴⁶), приказал ему оформить приказ о зачислении меня студентом.

Удивительный старик был этот С.С.Станков. Он один вел все делопроизводство по студенческим делам. Он зачислял студентов, выписывал им зачетные книжки, вел их личные дела и делал все, что в наше время делает целая канцелярия в составе человек 20.

Однако через день я узнал, что был зачислен на агрономический факультет. Вероятно, на этом факультете был недобор, химический же факультет был полностью укомплектован. Я, однако, сразу же запротестовал и хорошо сделал. Через пару дней я уже был студентом химического факультета Нижегородского государственного университета. Для меня началась новая жизнь, и я плохо представлял себе перспективы учебы в университете вместе с хотя и не тяжелой, но требовавшей много времени военной службой.

Университетские годы

Итак, с 1 сентября я стал посещать лекции в университете по физике и высшей математике. На остальные лекции у меня просто не было времени. К тому же, как оказалось, посещение лекций в то время было необязательным и лекции по химии, например, были ограничены лишь одной вступительной лекцией для знакомства с профессором, последующих лекций он не читал, так как не было слушателей.

Нижегородский государственный университет был, по существу, смешанным учебным заведением. Наряду с естественными факультетами в его составе работали технические факультеты и агрономический факультет. Объяснялось это тем обстоятельством, что университет был организован на базе Варшавского политехнического института, эвакуированного из Варшавы во время первой мировой войны⁴⁷. Сначала «Варшавская политехника», вернее, ее русская по преимуществу профессура вместе с довольно значительным запасом оборудования некоторое время размещалась в Москве и оттуда переехала в Нижний Новгород, где начиная с 1918 г. удалось организовать занятия, причем был произведен прием студентов. Было решено реорганизовать Политехнический институт в университет. При этом были сохранены существовавшие в Варшаве химико-технологический, механический и строительный факультеты, в дополнение к ним были открыты агрономический и педагогический факультеты, которые, впрочем, вскоре, в двадцатых годах, выделились в самостоятельные институты.

Ядро профессуры Нижегородского университета составили варшавские профессора, большею частью русские по происхождению. Переехавшие профессора польского и тяготевшего к Польше происхождения покинули Нижний Новгород в начале 20-х годов. Среди уехавших был и известный М.С.Цвет⁴⁸. Варшавских студентов в университете почти не осталось. В 1925 г. был лишь один студент из породы «вечных студентов» Н.П.Забелин, который числился студентом 22 года и не окончил институт, так как не смог сдать «Сопротивления материалов». На освободившиеся после отъезда варшавских профессоров-поляков места пришло несколько новых профессоров из Москвы и других городов. Однако в общем «ученая» атмосфера в университете, по крайней мере во время моего студенчества, оставалась варшавской.

Здесь нет необходимости излагать историю Нижегородского университета, тем более, что она в общем описана. Университет в Нижнем размещался в нескольких зданиях. Центральное здание с колоннами (принадлежавшее ранее духовной семинарии) размещалось на площади Минина. Здесь читались лекции по физике, математике и теоретической механике. Довольно далеко, на Откосе в саду было здание химического факультета с лабораториями и кафедрами неорганической, органической и физической химии вместе с коллоидной химией. Там же частично размещался и механический факультет. В особых зданиях в городе помещались строительный, агрономический и педагогический факультеты. Большая часть занятий на I курсе проходила в главном здании.

Состав студентов I курса химического факультета был довольно разнохарактерным. Значительную группу студентов составляли рабфаковцы, уже солидные по возрасту люди, плохо подготовленные и давно отвыкшие от систематической учебы. Наряду с ними, однако, имелось довольно много молодежи, только что окончившей среднюю школу. Среди молодых студентов было много девиц, которые, естественно, отличались особым прилежанием, аккуратно посещали все лекции и вели записи. Впрочем, это прилежание, видимо, не пошло им впрок. По окончании университета ни одна из них не выдвинулась на солидные должности. Они повыходили замуж, за исключением некоторых, не обладавших соответствующими данными. В то же время многие ребята из молодежи стали преподавателями и даже профессорами (например, Обрядчиков, известный нефтехимик).

Несмотря на трудности обучения в университете при совмещении с военной службой, несмотря на всякого рода поездки в командировки, маневры, полевые поездки, штабные занятия и т. д., я старался по возможности аккуратно слушать лекции по высшей математике и физике. Лекции по неорганической химии не читались после первой лекции. Надо было также посещать и лекции по теоретической механике. Химический факультет по существу, по варшавской традиции, оставался химико-технологическим.

Высшую математику нам читал Лев Иванович Поливанов, весьма интеллигентный и по знаниям, и по внутренним человеческим достоинствам человек небольшого роста в очках. Он прекрасно понимал нашу слабую подготовленность по математике, даже у тех студентов, которые только что окончили среднюю школу, не говоря уже о рабфаковцах. Поэтому Л.И.Поливанов читал свой курс довольно популярно, и в этом отношении он был талантливым профессором. Даже я, имевший очень слабую математическую подготовку и успевший забыть даже то, что я вынес из уроков математики на Военно-химических курсах в 1920–1921 гг., в общем понимал все, что он говорил, но с запоминанием материала было плоховато.

Л.И.Поливанов принадлежал к московской интеллигенции. Его отец был содержателем и руководителем когда-то популярной в Москве «Поливановской гимназии». Он был очень мягким человеком и вместе с тем производил впечатление болезненного человека. То, что он читал, в общем легло в основу моих математических познаний, которые впоследствии мне пришлось совершенствовать главным образом в процессе преподавания физической химии. Я не могу не вспомнить Л.И.Поливанова с благодарностью и уважением. Он уже давно умер, вероятно, в годы войны.

Профессором физики был у нас Александр Наумович Зильберман⁴⁹, получивший образование в Германии. Он работал некоторое время у Ленарда, у Рентгена и еще у кого-то. В начале первой мировой войны он каким-то образом перешел границу Германии в Голландию и вернулся в Россию, вскоре женившись здесь вторично. Физик он был знающий, особенно же он увлекался катодными и рентгеновскими лучами, и его демонстрации на эту тему были превосходными, при той бедности в оборудовании, которая тогда имелась в Нижнем. Мы знали, что Зильберман любил сообразительных студентов. Нередко на экзаменах он задавал каверзные, но очень простые вопросы. Известно было, что он даже немного издевался над несообразительными студентами. Однажды он принимал в своем кабинете экзамен у одного такого студента. Дело было весной, и луч солнца падал на стол, на котором стоял графин с водой. Зильберман предложил студенту пощупать графин и сказать, с какой стороны он теплый. Оказалось, что теплой была сторона, не освещавшаяся солнцем, а холодной сторона, на которую падал солнечный свет. Зильберман спросил, чем это можно объяснить. Озадаченный студент, подумав, начал нести ахинею, что будто бы лучи солнца, проходя через графин и содержавшуюся в нем воду, «преломляются» и нагревают обратную сторону. После такого ответа Зильберман «выгнал» студента, заявив ему, что он просто перевернул графин.

Впоследствии я подружился с А.Н.Зильберманом. Оказалось, что он очень интересный человек, прекрасный организатор и знаток высшей школы, прекрасно знавший физику. Но об этом после.

На другие лекции я не ходил и потому, что был занят по службе, и потому, что вообще никто не посещал других лекций. В 1925–1926 годах, как нарочно, было множество разных мероприятий по военному обучению в штабе дивизии. То военная игра штабов корпусов и дивизий в Штабе Московского военного округа (Всеволожский пер., д. 7), то полевые поездки, то выезд в лагеря в Гороховец (тогда эти лагеря только-только организовались), то еще разные поездки в штаб корпуса во Владимир и т. д. К этому надо добавить довольно интенсивную работу в Авиахиме, частые лекции, с которыми мне приходилось выступать то в Доме обороны, то в Сормове, то еще где-либо. Кроме того, естественно, я как молодой человек (24–25 лет) должен был и развлекаться разными путями. Не всегда это кончалось благополучно. Впрочем, на встречи с выпивками с друзьями-студентами времени у меня недоставало.

И все же первый год обучения в университете для меня закончился в общем благополучно. Правда, были и хвосты. У меня сохранилась каким-то чудом зачетная книжка того времени. Сейчас, глядя на нее, я не без удивления вижу, что 25 мая 1926 г. я сдал аналитическую геометрию, а несколько ранее, 10 марта, сдал Анализ, ч. 1. Еще ранее, в феврале 1926 г., кому-то (не помню и не разберу подписи) сдал теоретическую механику. Кроме того, был сдан практикум по физике и часть I физики, а также техническое черчение – правда, последний зачет удалось сдать лишь в декабре 1926 г. Была сдана также политическая экономия.

Признаться, последний зачет я сдавал полностью «на халтуру». Дело было так. В воскресенье я прогуливался по Откосу и на обратной дороге шел мимо университета. Вижу – сидят несколько наших ребят и листают учебники политэкономии. Я узнал от них, что преподаватель почему-то назначил экзамен на воскресенье. Ребята говорят мне: «Пойдем сдавать!». Я говорю, что ровно ничего не читал. Они убеждают меня: «Это ничего не значит. Мы тоже читали только вчера вечером». Взял я учебник, смотрю: товар-деньги-товар и прочее. Надо читать, чтобы что-либо понять. Курса я, конечно, не слушал, как и все. Я не мог решиться идти на халтуру. И в это время вдруг подходит преподаватель, сравнительно молодой человек. Я решил послушать, как сдают и что спрашивает преподаватель. Нашли ключ от аудитории, подошли к ней, ключ не открывает дверей. Тогда я, как военный, пробрался вперед, осмотрел через щель замок, вижу, что замок сработал плохо. Я рванул дверь, она к общему удовольствию открылась и мы вошли. Я сел случайно на первую парту. Преподаватель посмотрел на нас и спрашивает крайнего товарища что-то. Он не знает. Тогда он спрашивает об этом же товарища с другого края. Он что-то пытается ответить, но неудачно. Тогда он обращается ко мне с этим же вопросом. Из слов предыдущего товарища я кое-что «усек» и бодро развил ответ предыдущего. Преподаватель воскликнул: «Ну, вот!» и перешел ко второму вопросу. Та же история: сначала спрашивает крайних с обеих сторон. Те не могут ответить. Тогда он обращается ко мне. Я что-то плету, но, видно, неправильно. Тогда преподаватель сам дает ответ на вопрос и заявляет: «Вот, вам, (указывая на меня), вам (на соседа справа) и вам (соседа слева) ставлю зачет, а остальные, пожалуйста, приходите еще раз». Здорово получилось, и к тому же совершенно неожиданно.

Так или иначе, первый год обучения прошел достаточно удовлетворительно. Я думаю, конечно, что мне как военному была сделана все же некоторая скидка, но все зачеты и экзамены налицо. Говорят, что первый курс самый трудный, и если его одолеешь, то дальше пойдет легче. Не знаю, для меня, пожалуй, наиболее трудным оказался второй курс.

Летом я все же съездил в отпуск в Пречистое, посмотрел, как живут родители и семья. А с осени снова занятия в штабе и в университете. Настоящим камнем преткновения на втором курсе была аналитическая химия. Там нельзя было ни халтурить, ни «соображать». Надо было отработать в полной мере качественный и количественный анализ, сдать контрольные профессорские задачи и прочее. Но прежде чем приступить к качественному анализу, мне пришлось пережить очень большое испытание.

Осенью 1926 года внезапно пришло предписание из Штаба округа о командировании меня (лично!) в Артиллерийскую академию на химический факультет. Командир дивизии Г.П.Софронов настоятельно потребовал, чтобы я ехал в Штаб округа для предварительных экзаменов. Дело было осенью. Я приехал в Москву и прежде всего зашел к своим друзьям – Володе Янковскому, преподававшему в то время в Высшей военно-химической школе химию отравляющих веществ. Кстати, упомяну, что Володя Янковский, уже давно умерший, не имея высшего образования, прекрасно овладел своим делом и далее предложил первым теорию токсофоров и ауксотоксов для характеристики структуры отравляющих веществ, подобно известной теории О.Витта хромофоров и ауксохромов для красителей.

Я был встречен Володей и другими знакомыми, проживавшими в общежитии Высшей военно-химической школы, более чем приветливо, и после долгих разговоров и рассказов мы все решили отправиться в ресторан поужинать. Я не мог предполагать, чем кончится этот ужин, и поэтому охотно отправился. На 9.00 назавтра в Штабе округа (на Всеволожском переулке) были назначены предварительные экзамены.

Ресторан, в который мы пошли (ближайший, в то время и речи не было о каких-то очередях), располагался во втором этаже здания, выходившего на площадь Храма Христа Спасителя (это здание сравнительно недавно снесли и теперь там просто лужайка). С одной стороны здания начиналась Пречистенка (Кропоткинская), с другой – Остоженка (Метростроевская). Мы очень хорошо поужинали, был разгар НЭПа и подавалось все, что требовали, причем готовили очень хорошо. После ужина В.Янковский по какому-то делу отправился домой, а мы с товарищами (не помню уже, кто был) остались посидеть за кружкой пива. Неожиданно ко мне подошли двое молодых военных, оказавшихся моими учениками на каких-то дивизионных или корпусных военно-химических курсах. Эти ребята предложили пересесть в их компанию, составлявшую человек 6. Мы, естественно, ничего против не имели и, пересев, заказали еще по кружке пива. Но так случилось, что через полчаса я был «вдрызг» пьян. Эти молодые люди, видимо, желая мне доставить истинно русское удовольствие, незаметно для меня подливали водку в мою кружку с пивом. Я заметил это слишком поздно, когда человеку уже «море по колено». Хотя ж еще ощущал остатки голодовки 1917–1922 годов, в то время я был здоров. Заметив, что мои товарищи несколько злоупотребляют моим доверием, я с своими друзьями решил оставить их компанию. Пешком по Пречистенке мы дошли до Божениновского переулка и вспомнили, что здесь жили студентки, старые наши знакомые. Одна из них, Н.И.Овчинникова, сестра Ивана Овчинникова из Рязани, с которым вместе мы когда-то жили в Костроме и учились в Электротехническом техникуме. Мы, естественно, зашли, но это посещение было не совсем приличным, хотя девочки были весьма любезны и старались облегчить мое положение. Оттуда мы отправились пешком в общежитие Высшей военно-химической школы, где жил В.Янковский, и там я, разостлав шинель на полу, немедленно заснул мертвецким сном. Было, вероятно, уже около 12 часов ночи.