Текст книги "Избранное"
Автор книги: Ник Хоакин
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)
Кандида (подходит к нему).Простите меня, нинонг. (Целует ему руку.)
Дон Перико. Это ты должна простить меня, Кандида, за то, что я горько разочаровал тебя. (Пожимает плечами.)Но я ничего не мог поделать, и я не могу помочь тебе. Оглядываясь на прошлое, я не испытываю сожаления, потому что знаю: я бы не смог жить иначе. Я ничего не мог изменить. Можно плыть по течению, а можно и стоять на берегу, но если попытаться остановить поток, то тебя унесет прочь – и конец. Я предпочел плыть по течению, твой отец остался на берегу, и ни один из нас не может сказать другому, что тот поступил неправильно. Да, время от времени я с тоской погружаюсь в грезы, вспоминаю себя – этого бледного и утонченного поэта, но, поверь, мне не жаль его. Не я его убил, он был обречен на гибель. (Смолкает, улыбается и рассматривает собственные руки. Потом голос его становится мягче и печальнее.)Чтобы услышать властный зов, почувствовать неодолимую потребность писать стихи, поэту нужна аудитория, он должен чувствовать ее – и не только нынешнюю аудиторию, но некую постоянную, вечную аудиторию, аудиторию всех последующих поколений. Он должен знать, что его стихи пробудят к жизни новых поэтов. А для поэтов моего времени поэзия увяла, мы поняли, что зашли в тупик, попали в безвыходное положение. Мы могли бы писать, если бы пожелали, но писали бы мы только для самих себя, и наши стихи умерли бы с нами, умерли бы бесплодными. Мы писали на умирающем языке, наши сыновья говорили на другом наречии. О да, говорят, что два следующих друг за другом поколения никогда не говорят на одном и том же языке, – но в мое время это сбылось буквально. Мы говорили на языке Европы, нынешнее поколение говорит на языке Америки. Кто из нынешних молодых поэтов способен читать мои стихи? Это же все равно, как если бы они были написаны на древневавилонском! И кто из поэтов моего поколения может сказать, что его стихи породили новых поэтов? Никто, даже бедный Пепе Рисаль! Отцы нынешних молодых поэтов прибыли из-за моря. Они не наши сыновья, они нам чужие, мы для них просто не существуем. А если бы я остался поэтом, кем бы я был сейчас? Несчастным стариком, неудачником, бременем для всех, человеком, не уважающим самого себя. Передо мною был выбор: поэзия или самоуважение, мне нужно было выбирать между Европой и Америкой, и я выбрал… Нет, ничего я не выбирал. Я просто поплыл по течению. Quomodo cantabo canticum Domini in terra aliéna? [155]155
Как нам петь песнь Господню на земле чужой? (лат.)
[Закрыть](Пожимает плечами и смотрит на Портрет.)Взгляни на своего отца. Он понял трагедию нашего поколения. Он тоже не мог больше петь. Он тоже понял, что его прибило к чужому берегу. Он тоже должен сам нести себя к могиле, потому что нет поколения, которое понесло бы его дальше. Его искусство умрет с ним. Оно создано на мертвом языке, на древневавилонском… И все мы кончаем одинаково, все старики из прошлого века, – все мы кончаем одинаково. Богатые и бедные, неудачливые и преуспевшие, те, кто двигался вперед, и те, кто остался позади, – у нас одна судьба! Все, все мы должны нести самих себя мертвых к нашей братской могиле… Мы не зачали сыновей. Мы – потерянное поколение! Черт побери, кто бы мог подумать, что мы кончим так печально? А ведь мы начинали полные уверенности в себе, начинали весело! Когда мы были молоды, над миром стояло утро, была Весна Свободы! И кто мог сравниться с нами, молодыми, – шумными, блестящими, неистовыми? Твой отец, братья Луна, Пепе Рисаль, Лопес Хаена, дель Пилар [156]156
Лопес Хаена, Грасиано (1856–1896) и Марсело дель Пилар (1850–1896) – Деятели так называемого «Движения пропаганды», требовавшие уравнения в правах филиппинцев с испанцами.
[Закрыть]– горе всем этим молодым людям! И горе всем тем городам, где мы были молоды! Мадрид при королеве-регентше, Париж времен Третьей республики, Рим в конце века, и Манила – Манила перед революцией – la Manila de nuestros amores! [157]157
Манила нашей любви! (исп.)
[Закрыть]О, сейчас говорят много торжественной чепухи о революции – но мы вовсе не рассуждали торжественно! Дух тех дней – дух мальчишеского задора, мальчишеских шалостей. Вы только представьте себе нас – в цилиндрах, с щегольскими тросточками, усатых – и представьте тайные сборища во мраке ночи, с черепом на столе, представьте страшные клятвы, шепот, мерцание свечей – и мы подписываемся собственной кровью! О, все мы были безнадежными романтиками! А революция была безумной мелодрамой в стиле Гальдоса! Я испил эту чашу – яркость красок, возбуждение, романтика! Я был поэтом, и мир существовал только для того, чтобы я мог переложить его на музыку! Даже революция происходила только ради того, чтобы сделать мои стихи более живыми, мои рифмы – более дерзкими! Я был поэтом…
Маноло. А вот и ваши женщины, сенатор.
Дон Перико (улыбка сходит с его лица).Но я был голоден, и я продал право первородства…
Входят донья Лоленг, Пэтси, Эльза Монтес и Чарли Даканай.
Донья Лоленг. Кто голоден? Ола, Маноло! А, и Пепанг! Дорогая, если бы я знала, что ты здесь, мы бы пришли раньше. А это Кандида и Паула? Боже, какие они большие! И как я рада снова видеть вас! Ваша мать была моей ближайшей подругой. Да упокоит господь душу ее, бедняжка! Вы меня помните?
Паула и Кандида (вместе).Да, донья Лоленг.
Донья Лоленг. Это моя дочь Пэтси. Моя младшая. А это Эльза Монтес – та самая Эльза Монтес. Вы, конечно, о ней слышали. Это она принесла конгу в Манилу. А это Чарли Даканай. Ну, мистер Даканай ничем особым не выделяется – он просто всегда сопровождает нас. О Пепанг, мы были у Кикай Валеро – опять маджонг с благотворительными целями, – и, дорогая, ты не поверишь, сколько я проиграла! Я просто сошла с ума! Но скажите, Паула и Кандида, как ваш дорогой папа?
Паула. Он вполне здоров, донья Лоленг, спасибо.
Кандида. Сейчас он прилег.
Донья Лоленг. Ах, как мне не везет! Я хотела бы снова увидеть Лоренсо. О, ваш отец был героем моего детства! Он должен позволить мне навестить его как-нибудь.
Паула. Мы скажем ему, донья Лоленг.
Донья Лоленг. А что ты тут говорил, Перико?
Дон Перико. Я говорил, дорогая, что был голоден…
Донья Лоленг. Ты уж извини нас! Я забыла, что мы должны заехать за тобой. Чарли, негодник, я же просила тебя напомнить мне!
Паула. Что мы можем предложить вам, нинонг? Чего желаете?
Дон Перико. Похлебку для нищих.
Донья Лоленг. Это еще что такое?
Дон Перико. Просто старая шутка. Не беспокойся, Паула. Мне действительно ничего не хочется.
Донья Лоленг (идет вперед).А это и есть та картина, о которой все говорят?
Дон Перико. Хочешь взглянуть на нее, дорогая?
Донья Лоленг. Мы все хотим посмотреть на нее. Сюда, все сюда. Изучайте это произведение искусства и возвышайтесь духом.
Дон Перико отходит назад, чтобы освободить место перед Портретом для жены и ее свиты. Великолепно одетая, в драгоценностях, донья Лоленг и в пятьдесят лет отлично сложена и производит впечатление – ни морщин, ни седины, ни складок, томные глаза, патрицианский нос и хищный рот. Ее дочери, Пэтси, восемнадцать, она хороша собой, но выглядит мрачноватой. Эльза Монтес – утонченная дама лет сорока, несколько экстравагантна. Чарли Даканаю около двадцати пяти, типичный довоенный денди, одет довольно небрежно. Все они с минуту молча созерцают Портрет: донья Лоленг – печально улыбаясь, Пэтси мрачно, Эльза заинтересованно, а Чарли безучастно. Сенатор, стоя слева, с иронией смотрит на них. Пепанг и Маноло стоят позади вновь прибывших.
Кандида и Паула незаметно покинули комнату.
Донья Лоленг (улыбаясь Портрету).Молодой Лоренсо… Герой моего детства…
Дон Перико. И что он говорит тебе, дорогая?
Донья Лоленг. Он говорит… Он говорит, что я старая женщина…
Чарли. Донья Лоленг, я протестую!
Донья Лоленг. Замолчи, Чарли! Кому нужно твое сочувствие?
Эльза. И я хотела бы знать это.
Дон Перико. Наш Чарли просто хотел быть галантным, дорогая.
Чарли. Сенатор, мы с вами принадлежим эпохе, когда процветало рыцарство!
Пэтси. О Чарли, замолчи! Ты же знаешь: мамочка любит всем говорить, что она старая женщина!
Маноло. Такая красавица, как твоя мать, Пэтси, может позволить говорить правду. Правда не причинит ей вреда. Она выше всяких подозрений.
Дон Перико. Как жена Цезаря.
Донья Лоленг. Спасибо, Маноло. Спасибо, Перико. Вы оба слишком добры.
Чарли. Минутку, минутку, а как же я?
Пепанг. Бедный Чарли! Его сочувствие никому не нужно!
Эльза. Пусть попробует на мне. Хотя, ведь я еще не старая женщина?
Донья Лоленг. Конечно, нет, Эльза, что бы там люди ни думали.
Эльза (со сладкой улыбкой).Ты хочешь сказать – какие бы мысли ты им не внушала, дорогая!
Пэтси. О, мамочка превосходно читает мысли! Поговорите с ней о велосипедах – и завтра же она будет всем рассказывать, что у вас интрижка с почтальоном!
Донья Лоленг. Пэтси…
Пэтси (широко раскрывает глаза).Ах, мамочка, я сказала что-нибудь не так?
Донья Лоленг (рассматривает ногти).Тебе не следует играть в маджонг. Тебе не хватает хладнокровия. Ты слишком нервная.
Пэтси. Я вовсе не нервная. Я истеричка. Чарли, дорогой, дай мне сигарету.
Чарли (достает портсигар).К вашим услугам, мадемуазель!
Донья Лоленг (качает головой).Эй-эй, Чарли!
Пэтси тянется за сигаретой, Чарли слегка шлепает ее по руке.
Чарли. Простите, мадемуазель, но ваша мама – она говорит «нет».
Пэтси (поворачивается так резко, что ее волосы развеваются).Но, мама, я просто должна выкурить сигарету.
Донья Лоленг (устало).Перико, скажи, пожалуйста, своей дочери, что нельзя курить на людях. Меня она не слушается.
Дон Перико. Чарли, не забудь прислать счет за сигареты, которые потребляет моя семья.
Чарли. Сигареты за счет заведения, сенатор. Могу ли я предложить и вам?
Дон Перико.Нет, Чарли, большое спасибо.
Чарли (берет сигарету в губы и предлагает всем портсигар).Итак, кто-нибудь еще желает? Нет, не ты, Пэтси. Эльза?
Эльза (берет сигарету).О, с удовольствием!
Донья Лоленг (пока Чарли и Эльза прикуривают).Эльза ничего не говорит, кроме «О, с удовольствием!», с тех самых пор, как вернулась из Нью-Йорка. Должно быть, там у нее было много практики.
Эльза. Ты что-то сказала, дорогая?
Донья Лоленг. А женщины в Нью-Йорке всегда говорят «О, с удовольствием!»?
Эльза. Затрудняюсь сказать. У меня как-то не было времени общаться с женщинами.
Чарли. Еще бы!
Пепанг. Мы ждем твоего суждения об этой картине, Эльза, дорогая. Побывав в Нью-Йорке, ты, должно быть, стала ужасно культурной.
Эльза. О, картина потрясная! Можно обалдеть! А главное, она вдохновляет!
Дон Перико (не верит своим ушам). Моя дорогая Эльза, как ты сказала? Вдохновляет?
Эльза. Да, сенатор, она вселяет в меня божественные идеи!
Донья Лоленг. Например?
Эльза (подходит ближе и водит сигаретой перед Портретом).Например, божественная идея вечернего платья, по-настоящему потрясного вечернего платья, вроде вот этой изумительной туники, что на этом молодом человеке – видите? Такой же покрой, так же задрапироваться, и такой же оттенок белого – нет, строго говоря, это не белый цвет, это старая слоновая кость…
Пепанг, донья Лоленг и Пэтси подходят ближе к Портрету.
И потом, эти великолепные узоры на кайме! Пепанг, ты должна попросить у отца эскизы этих узоров.
Маноло. А вы, сенатор, говорили, что картина написана на древневавилонском! Кажется, женщины превосходно его понимают.
Чарли (смотрит на Портрет). Яне понимаю этой картины!
Маноло. Ты просто слушай, что говорят женщины, и набирайся ума.
Эльза (жестикулирует).Вы только представьте себе эти узоры, выполненные золотым шитьем, вот здесь, на лифе…
Дон Перико. Да, женщины могут обратить искусство в реальность.
Эльза. …и внизу, по подолу.
Маноло. А возвышенное – в смешное.
Эльза. Вы только посмотрите, какой на нем прелестный пояс!
Дон Перико. Естественно. Они – враги абсолютного.
Эльза. Посмотрите на его великолепный, просто великолепный пояс! Вроде золотой веревки, с которой свисают маленькие черные фигурки… Да, это из ряда вон, говорю вам! Это божественно!
Дон Перико.Божественно – вот самое подходящее слово! Маноло. Лары и пенаты, сенатор.
Эльза. Представьте только – вы танцуете конгу в таком платье…
Чарли. Как, ты говоришь, называются эти маленькие черные фигурки?
Маноло. Это боги его отца.
Эльза. Подол развевается…
Чарли. Но тогда почему он носит их на поясе?
Эльза.…а эти украшения на поясе стукаются друг об друга – клик-клик-клик!..
Дон Перико. Чтобы женщины не украли их, Чарли.
Эльза. …а вы кружитесь и кружитесь!
Маноло. Черта с два – не смогли бы!
Пепанг. А из какого материала ты бы сшила это платье?
Эльза. Надо подумать…
Чарли. И вообще – кто эти два парня?
Маноло. Одного парня зовут Эней, другой – его престарелый отец Анхиз.
Эльза.…какой-нибудь искусственный бархат, я полагаю.
Чарли. А кто, черт побери, они такие?
Дон Перико. Это Художник и его совесть.
Донья Лоленг. Шелковая тафта подойдет лучше.
Чарли (улыбается Портрету).Не думаю, чтобы я им очень нравился…
Пепанг. Или желтая шелковая кисея…
Чарли. Собственно, я им вовсе не нравлюсь!
Пэтси. Ах, Эльза, представь себе такое платье из белого тюля!
Маноло. Что ж, Чарли, для тебя это нечто новенькое.
Эльза (оглядывается).Чарли, дай мне авторучку. И лист бумаги.
Чарли завороженно смотрит на Портрет и не слышит ее.
Маноло. Собственно, все мы не очень-то любим друг друга.
Донья Лоленг (тоже оглядывается).Да быстрее же, быстрее, негодник!
Чарли (недоуменно).А?
Донья Лоленг. Pero, que animal! [158]158
Нет, какое животное! (исп.)
[Закрыть]
Эльза. Авторучку, Чарли, и листок бумаги.
Чарли. Простите, милые дамы. Вот, пожалуйста. (Дает Эльзе авторучку и записную книжку.)
Маноло. Нет, мы совсем не любим друг друга. Тогда хотел бы я знать, зачем мы болтаемся вместе.
Дон Перико. Чтобы не болтаться отдельно.
Эльза (оценивающе смотрит на Портрет, держа ручку над записной книжкой). Яхотела бы передать этот чистый классический эффект…
Маноло. Кроме того, мы любим терзать друг друга.
Эльза. Мраморная косметика…
Дон Перико. И быть терзаемыми.
Эльза.Руки и одно плечо обнажены…
Чарли.Вы хотите сказать, мне нравится, когда меня терзают?
Эльза.…никаких драгоценностей…
Дон Перико.Да, Чарли, – и я тебе очень сочувствую…
Эльза. …и греческая прическа.
Дон Перико…но ничем не могу помочь.
Пэтси. А сандалии, Эльза?
Дон Перико. Ты рожден, чтобы быть жертвой…
Эльза. Да, конечно, сандалии…
Дон Перико. …чтобы быть пожранным.
Эльза.…точно такие же, как на нем. Видите эти черно-красные сандалии? «Драматический эффект» – вот как это называется. О, теперь у меня в голове полный ансамбль. Минутку… (Быстро набрасывает рисунок, поглядывая на Портрет.)
Женщины внимательно смотрят, не обращая внимания на мужской разговор.
Чарли. Ну и ну! А я-то думал, я сам пожираю. И мне уже становилось не по себе от этого, сенатор. Да, у меня тоже есть совесть, как и у этого парня, – совесть, которая у меня на спине. И я чувствую на шее ее горячее дыхание.
Дон Перико. Это, Чарли, вовсе не твоя совесть. Это воздух, погода, климат нашего времени – беспокойство виноватого мира.
Маноло. Все мы, Чарли, чувствуем на шее это горячее дыхание и потому очень нервничаем. Может быть, именно поэтому мы так мерзко относимся друг к другу. Мы как дурные дети, которые ждут, что их вот-вот накажут, и срывают зло друг на друге.
Дон Перико.Или как обитатели ада, Маноло.
Маноло. Совершенно верно, сенатор!
Эльза (показывает эскиз).Вот, теперь понимаете мой замысел? И, милые мои, представьте себе только эту цветовую гамму!
Чарли. О’кей, но кто затеял этот ад, сенатор? Не забывайте: я просто пришел и увидел, что он уже открыт для посетителей!
Донья Лоленг. Я понимаю твой замысел, Эльза, я сама бы могла его использовать…
Дон Перико. Я знаю, что в нем всегда найдется место любому, кто только что пришел и нашел его «открытым для посетителей», Чарли!
Пэтси. Я могла бы надеть такое платье на Новый год…
Чарли. Лучше бы я нашел место, где выпить.
Донья Лоленг. О Пэтси, ты – и в греческой тунике?
Дон Перико. Выпивка за счет заведения, Чарли. Только в этом я могу помочь тебе.
Пэтси. Ну да, мамочка хочет, чтобы я оставалась маленьким голеньким пупсиком!
Чарли. Это я бы хотел остаться голеньким пупсиком!
Маноло. Ты и так им остался!
Дон Перико. И останешься, даже когда протрубит последняя труба.
Донья Лоленг. Стиль этой картины слишком строг для тебя, дорогая.
Маноло. Стиль этой картины слишком строг для всех нас. Мы не герои – мы просто голенькие пупсики!
Донья Лоленг.Пепанг, можно мне прислать сюда мою портниху посмотреть эту картину?
Пепанг. Ну конечно, донья Лоленг.
Дон Перико. Но сумеет ли портниха прикрыть нашу наготу, когда протрубит последняя труба?
Эльза. Минутку, минутку, а кому первому пришла в голову эта идея?
Пепанг. Дорогая, первому она пришла в голову моему отцу, и всякий, кто хочет позаимствовать ее, волен сделать это.
Донья Лоленг (начинает говорить, когда Пепанг еще не кончила).И конечно, дорогая Эльза, моя портниха вправе прийти сюда, если захочет, ничего не заимствуя у твоего блестящего таланта.
Пэтси (начинает говорить, когда ее мать еще не кончила).Ну да, мамочка полагает, что этот стиль слишком для меня строг, сама же вполне уверена, что может надеть какие-нибудь деревянные башмаки и будет выглядеть, как Прекрасная Елена.
Эльза (начинает говорить, когда Пэтси еще не кончила).Не думайте, что я обиделась, напротив, я чрезвычайно польщена, но разве вы не видите, что такой костюм весьма рискован для некоторых возрастных групп?
Следующие три персонажа говорят одновременно, когда Эльза еще не кончила.
Маноло. Женщины, перестаньте препираться из-за костюма, в котором, поверьте мне, все вы будете выглядеть одинаково нелепо. Да к тому же он крайне неудобен!
Чарли. Кто бы ни написал эту картину, у него тонкое чувство юмора, согласен. Но зачем ему понадобилось вешать эту картину на шею мне?
Дон Перико.
Рев сирены неожиданно заглушает голоса. Все вздрагивают в удивлении. Потом, поняв в чем дело, с выражением скуки и досады на лицах слушают неумолкающий вой. Паула и Кандида вбегают в дверь. В последующей сцене всем приходится кричать, чтобы быть услышанными.
Паула (в то время, как Кандида бежит к балкону).Что это такое? Ради бога, что это такое?
Дон Перико. Труба Апокалипсиса!
Паула. Это война?
Дон Перико.Это день гнева!
Донья Лоленг. Перестань молоть вздор, Перико!
Маноло. Это всего лишь воздушная тревога, Паула!
Паула. Налет?
Пепанг. Конечно, нет! Мы только притворяемся, будто налет!
Паула. Зачем?
Пепанг. Чтобы потренироваться, что мы должны делать! Это учебная воздушная тревога!
Маноло. Что-то вроде репетиции!
Кандида (с балкона).Иди сюда, Паула! Посмотри! Все замерло! Все – и люди, и машины!
Паула бежит к балкону. Сирена смолкает.
Чарли. Учебное затемнение, учебная воздушная тревога, учебная эвакуация! Мне надоела вся эта учеба! Когда же начнется по-настоящему? Я хочу, чтобы эта проклятая война наконец-то разразилась!
Пэтси. Замолчи, Чарли! Как ты можешь говорить такой ужас!
Пепанг. О Пэтси, тут нечего бояться! Война начнется и тут же кончится!
Эльза. Бедные япошки! Они даже не успеют сообразить, что их прикончили.
Пепанг. И чем раньше она начнется…
Пэтси. Только не до Нового года! Не до новогоднего бала! Я хочу надеть новое вечернее платье и действительно поразить всех!
Донья Лоленг. Дорогая, будет война или не будет, а традиционный новогодний бал состоится!
Пепанг. Знаете, как говорят: жизнь идет своим чередом.
Эльза (пальцами изобразив букву «V»).И не давать спуску.
Донья Лоленг. Перико, ведь отель «Манила» все равно будет открыт, даже если начнется война?
Дон Перико. Дорогая моя, все будет открыто. Все будет идти своим чередом! Мы неуничтожимы!
Эльза. Вот это настоящий боевой дух, сенатор! Не давать спуску!
Дон Перико (бьет себя в грудь).Был такой дух, Эльза, но теперь – увы! – не то.
Эльза (удивленно).Это как?
Дон Перико. Перебили крылья!
Эльза. Кому?
Дон Перико. Однако научились же мы ползать по земле! И очень проворно!
Эльза. Лоленг…
Дон Перико. И знаете что? Теперь канава на земле лучше, чем звезды на небе!
Донья Лоленг (подходит).Что ты хочешь этим сказать, Перико?
Дон Перико. Я хочу сказать, дорогая, что мы неспособны к переменам, мы безнадежны. А следовательно, нам нечего бояться. Земля задрожит – но мы едва это заметим. Мы будем слишком увлечены игрой в маджонг, разговорами о том, чей муж спит с чьей женой…
Донья Лоленг. Да ты соображаешь, что говоришь!
Дон Перико. …и землетрясение нас даже не заденет. Ну, может быть, разобьется одна твоя чайная чашка, дорогая, у столика для маджонга отломится ножка, а твоя портниха опоздает на примерку. Но ты не беспокойся. После землетрясения ты купишь новую чашку, закажешь новый столик, а портниха в конце концов появится. И заживем мы как прежде.
Донья Лоленг. Пепанг, что вы тут с ним сделали?
Дон Перико. Дорогая, что можно сделать с трупом?
Донья Лоленг. Трупом!
Дон Перико. Ну да. Я только что обнаружил нечто весьма забавное, моя дорогая. Я мертв, тридцать лет как мертв – и не знал об этом.
Донья Лоленг (после паузы).О мой бедный Перико! Понимаю, понимаю! (Подходит и кладет руки ему на плечи.)И зачем только я позволила тебе прийти сюда! Мне надо было это предвидеть.
Дон Перико. А, ты знаешь, что произошло?
Донья Лоленг. Этот дом, Перико, этот ужасный старый дом! Он всегда так действует на тебя! Теперь ты понимаешь, почему я против того, чтобы ты бывал здесь?
Дон Перико. Да, моя дорогая, понимаю.
Донья Лоленг. Пэтси, папину шляпу! Мы забираем его домой, и я тут же уложу его в постель.
Пепанг. Он болен?
Донья Лоленг. У него легкий приступ поэзии.
Пепанг (удивленно).Пресвятая дева!
Донья Лоленг. О, не стоит беспокоиться. Я к этому привыкла и знаю, что делать. Аспирин, горячий бульон, хорошенько выспаться – и наутро он снова проснется прежним Перико.
Дон Перико. Конечно, проснусь, моя дорогая.
Донья Лоленг. Конечно, проснешься, муж мой! Ты ведь всегда просыпаешься – вспомни! А потом всегда смеешься сам над собой и над тем, что говорил и делал.
Дон Перико. Поэзия бессильна перед аспирином. Да, назавтра я проснусь прежним Перико – здоровым, богатым, любезным, утонченным, элегантным, хладнокровным, уверенным в себе, черствым и довольным собой!
Донья Лоленг. У человека твоего положения раскаяние просто смешно.
Дон Перико. И завтра мне будет очень стыдно за самого себя, за то, что я был смешон.
Донья Лоленг. И за то, что так жалел себя.
Дон Перико. И за то, что так жалел себя.
Донья Лоленг. Поверь мне, Перико, ты готов смириться с бедностью не больше, чем я. Мы оба рождены для дорогой жизни. Попробуй представить себя без золотых запонок и булавки с бриллиантом, без портного и импортных вин! В тебе ни на йоту нет аскетического, мой дорогой Перико!
Дон Перико. Да, дорогая, я совершенно согласен. Но время от времени человек пытается заставить совесть замолчать и плачет, представляя, кем он мог бы стать.
Донья Лоленг (негодующе).Вы, мужчины, никогда не знаете, чего хотите!
Дон Перико. Ты очень терпелива со мной, дорогая.
Донья Лоленг. О, когда я вышла замуж за поэта, я знала, что мне грозят неприятности! Но я твердо решила сделать тебя!.. тем, что ты есть сейчас.
Дон Перико. И она абсолютно права! Всем, что я есть, я обязан моей дорогой жене!
Пэтси (протягивает шляпу).Вот, мамочка.
Донья Лоленг (берет шляпу).Хорошо. Теперь все вниз, в машину.
Пепанг. Но послушайте, вы же сейчас не уедете. Надо подождать, пока не дадут отбой. Во время тревоги нельзя быть на улице.
Донья Лоленг. О, нам можно. В конце концов, с нами сенатор. (Надевает ему на голову шляпу, поправляет галстук и лацканы пиджака, в то время как ее свита спускается по лестнице. Затем, последний раз поправив пиджак, отступает на шаг и осматривает его.)Ну, вот ты и снова выглядишь вполне приемлемо! А теперь попрощайся со всеми.
Дон Перико. Прощайте все.
Донья Лоленг (берет его за руку).А теперь пошли. Пепанг, прости, что мы уходим так неожиданно. И не забудь передать поклон отцу.
Дон Перико (вдруг вырывается).Подожди! Подожди минутку! А где Паула и Кандида?
Паула и Кандида (хором).Мы здесь.
Дон Перико (машет свободной рукой).Паула! Кандида! Оставайтесь с отцом! Оставайтесь с Лоренсо – contra mundum [160]160
Против всего мира! (лат.)
[Закрыть].
Донья Лоленг (смеясь, увлекает его).Пошли, пошли, señor poeta! [161]161
Сеньор поэт (исп.).
[Закрыть]На сегодня бреда вполне достаточно. Всем пока! (Уходит с сенатором.)
Маноло (опускается в кресло).Бедный дон Перико!
Пепанг. Старый обманщик!
Кандида (улыбается).Пепанг, мы обещали сделать так, как он посоветует, и мы сдержим обещание.
Паула (передразнивая дона Перико).Мы останемся с отцом – contra mundum.
Пепанг (кисло).Можете оставаться с ним вопреки чему угодно, но не здесь, не в этом доме!
Кандида. Этот дом станет нашей крепостью!
Пепанг. Кандида, у меня болит голова. Пожалуйста, перестань.
Паула. Может быть, ты тоже хочешь аспирину, Пепанг?
Пепанг. Чего я хочу, так это побольше сообразительности от вас обеих! Неужели вы ничего не видите, не чувствуете? Неужели вы не видите, каким бременем этот дом ложится на меня и на Маноло? Неужели не понимаете, как это несправедливо по отношению к нашим семьям – тратить такие деньги на этот дом, когда нам следовало бы тратить их на наши дома? Неужели вы не знаете, что мне приходится каждый месяц ругаться с мужем, чтобы получить от – него деньги?
Кандида. Мы уже не просим помощи ни от тебя, ни от твоего мужа, ни от Маноло!
Паула. Мы сами позаботимся о себе!
Пепанг. И что же вы собираетесь делать? Взять квартирантов? Давать «квалифицированные уроки» испанского? Или игры на пианино? Очень забавно! Да вы посмотрите на себя! Разве вы способны «позаботиться о себе»? Вы обе ни на что не годны!
Маноло. Пепанг, я полагаю, все это можно обсудить, не раздражаясь.
Кандида. Тут нечего обсуждать!
Паула. Мы ни за что не передумаем!
Пепанг. Мы слишком распустили вас обеих!
Маноло. Пепанг, дай мне сказать!
Паула. О, можете говорить сколько угодно – это ничего не изменит!
Пепанг. Упрямые, глупые старые девы!
Кандида. Паула, нам лучше уйти на кухню.
Маноло (вскакивает).Нет, вы останетесь здесь, обе!
Снова ревет сирена. Они не обращают внимания.
Пепанг (повышает голос). Язнаю, почему вы хотите остаться в этом доме! Знаю, почему им здесь так нравится! Я знаю – и все знают! Я слышала, как об этом шепчутся у меня за спиной!
Маноло. О чем шепчутся?
Пепанг. Готова держать пари: все на этой улице только об этом и говорят!
Маноло. О чем? О чем говорят?
Пепанг. О наших замечательных сестрах, Маноло! Они стали посмешищем, о них говорит весь город! Это настоящий скандал!
Паула. Пепанг, о чем ты говоришь? Что мы такого сделали?
Маноло. Что все это значит, Пепанг? Что за чертовщину ты городишь?
Пепанг. Ты, конечно, слышал сплетни?
Маноло. Слава богу, у меня есть дела поважнее.
Пепанг. О, через какой позор мне пришлось пройти! Все знают, все смеются над ними!
Маноло. Но почему? Почему?
Пепанг. Из-за этого молодого человека! Этого гадкого молодого человека! У них здесь живет молодой человек, квартирант! Человек сомнительной морали – вульгарный музыкантишка из варьете с ужасной репутацией! Известная личность! И, говорят, Кандида и Паула совершенно очарованы им!
Паула. Пепанг!
Пепанг. А он с ними флиртует! Они позволяют ему флиртовать с ними!
Маноло. Пепанг, довольно.
Пепанг. В их-то возрасте! В их возрасте обольститься этим гнусным типом!
Маноло. Пепанг, я сказал: замолчи!
Пепанг. Да-да, поэтому они и не хотят отсюда уходить. Они же не вынесут разлуки с этим молодым человеком! Их теперь отсюда не вытащишь… (Ее трясет, она отворачивается.)
С минуту все молчат, не глядя друг на друга. Сирена смолкает. Маноло мрачно смотрит на младших сестер.
Маноло. Теперь-то вам ясно, почему нельзя оставаться в этом доме?
Кандида. И ты веришь злым языкам?
Маноло. Неужели, по-твоему, я так глуп?
Паула. О, мало ли глупых людей, которые поверят этому!
Маноло. Вот именно! И пока вы живете в этом доме, злые языки не смолкнут!
Кандида. Никакие злые языки в мире не выгонят нас отсюда!
Паула. Они даже не стоят нашего презрения!
Маноло. А как насчет доброго имени семьи? Оно для вас тоже ничего не значит? Пусть его и дальше будут трепать на потеху гадким людям? И как насчет отца? Вы подумали, как ему будет больно?
Кандида. Отец ничего не знает!
Маноло. Хотел бы думать!
Паула.Отец ничего не знает!
Маноло. Вы обманываете самих себя. Отец всегда все знает! Ну конечно, теперь я понимаю, почему он болеет!
Кандида. Он не болеет!
Маноло. Нет, болеет! И я знаю почему!
Кандида. Он не болеет, не болеет! Ничего ты не знаешь!
Маноло. Чего это я не знаю?
Паула. О, скажи им, Кандида, скажи! Пусть знают! Зачем скрывать и дальше?
Маноло. Ага, все-таки что-то есть?
Паула. Да! Да!
Маноло. Так что вы скрываете от нас?
Пауза.
Кандида, собравшись с силами, обращается к брату и сестре.
Кандида. Отец хочет умереть. Он пытался убить себя.
Пепанг (опускается в кресло).Боже мой!
Маноло. Убить себя… Когда?
Кандида. Когда произошел тот несчастный случай! Только не было никакого несчастного случая, Маноло. Он сделал это намеренно.
Пепанг. Но откуда вы знаете?
Маноло. Вы же говорили, что не видели, как это произошло!
Кандида. Да, не видели. Но мы знаем, что он хотел убить себя, мы знаем, что он хотел умереть.
Маноло. Но с чего бы ему желать смерти?
Паула. Из-за нас! Из-за нас!
Кандида. Это я виновата, Паула. Ты просто послушалась меня.
Паула. О нет, нет! Мы были вместе, мы вместе обвиняли его!
Пепанг. В чем обвиняли?
Паула. В том, что он загубил наши жизни!
Маноло. Паула! Кандида!
Паула. Мы обвинили его в том, что наша молодость прошла впустую, обвинили в бедности, обвинили в том, что он оставил нас без мужей, и в том, что он промотал мамино состояние!
Пепанг (зажмуривается).Бедный отец! Бедный, бедный отец!
Кандида. Да, мы все это выплеснули ему в лицо, все унижение, от которого мы страдали с детства, потому что вечно не хватало денег. И еще мы обвинили его в бессердечии и себялюбии, в том, что он всегда жил только для себя и для своего искусства. Мы сказали ему, что он должен брать пример с таких дядей, как дон Перико, который богат и преуспевает. Мы сказали, что и он мог бы быть богатым, как дон Перико. Почему бы и нет? У него таланта не меньше и возможности были такие же. Но он растратил свой талант впустую, упустил все возможности, потому что был слишком труслив, слишком себялюбив… И вот теперь на старости лет он нищ, живет на подаяние, а мы с Паулой… да, мы сказали, что могли бы блестяще выйти замуж, если бы только были богаты! Мы сказали ему, что он один виноват в том, что наша молодость прошла впустую, что наши жизни загублены!
Маноло. И что он сделал, когда вы высказали все это?
Кандида. Ничего.
Маноло. Ему бы надо было отхлестать вас по щекам!
Паула. Он просил простить его.
Пауза.
Все медленно обращают взоры к Портрету.
Маноло. А сами вы так и не попросили прощения?
Кандида. Мы пытались, пытались, сразу же после этого. Мы ведь сделали это от отчаяния, и нам сразу же стало стыдно. Мы хотели броситься ему в ноги, умолить его простить нас, простить наши обидные слова. Но он просто не дал нам возможности. Он отстранился от нас. Он начал писать эту картину. Работал днем и ночью. А когда кончил, пригласил нас к себе в комнату и показал ее. И сказал, что писал ее специально для нас, что она – его подарок нам. Мы хотели опуститься на колени и просить у него прощения, но он вручил нам эту картину и жестом велел уйти. А когда мы были уже в дверях, сказал: «Прощай, Кандида. Прощай, Паула». И в ту же ночь… в ту же ночь он… упал с балкона… (Молчит, пытаясь сдержать слезы. Когда вновь начинает говорить, ее голос дрожит от отчаяния.)Теперь понимаете? Понимаете? Это не несчастный случай…