Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ник Хоакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

– А ты знаешь, Джек, что он сделал потом? Позволил язычникам справить у тела какой-то обряд.

– Чепуха, ничего я не позволял.

– Во время бдений по Нените Куген?

– Ее тело, – сказал Алекс, – прежде чем его отправили в Штаты, было выставлено на день в доме бабушки. Просто случилось так, что я был там, когда явились эти язычники и начали свое действо. Они утверждали, что она – одна из них. Да, Джек, и твоя теща…

– Моя бывшаятеща.

– Твоя бывшая теща чуть не устроила скандал. Ты ведь знаешь, какая она богобоязненная. Но я убедил ее, что это, действо скорее националистическое, нежели религиозное. Вот и все. Кофе хотите? Джек, дай руку и помоги подняться – я отяжелел.

– Ну разумеется, ты ведь следишь за фигурой. Худощав, силен и притом язвителен – словом, герой романа.

– Гроза женщин, – фыркнул Почоло.

– Эй, – засмеялся Алекс, – а вы помните вывеску, над которой мы хохотали в Билибид-Вьехо? Там был врач, который считался специалистом по женским болезням, и вывеска гласила: «Especialista en mujeres» [83]83
  Специалист по женщинам (мел.).


[Закрыть]– помните? Ничего себе специализация!

Они вернулись к столу, чтобы налить себе кофе.

–  Especialista en mujeres, – повторил со смехом Алекс Мансано.

– Это про тебя, – сказал Почоло.

– Да и про тебя тоже, Поч, – вставил Джек. – Как случилось, что ты так и не женился?

– А как я мог жениться? Мне нравилась Альфреда, но ты перехватил ее, а когда я заинтересовался Чеденг, ее увел Алекс.

– Нет, Чоло, – сказал Алекс, – я думаю, ты где-то прячешь сутану, потому и не можешь жениться. Это происки церкви. На каком-то этапе твоего жизненного пути ты был тайно пострижен в монахи, а затем послан в мир соглядатаем. Теперь ты вращаешься в высших кругах бизнеса, политики, власти, тобой восхищаются как мэром-радикалом с либеральными идеями, на самом же деле ты святой отшельник. Джеймс Бонд с тонзурой. Эй, Джек, наш святой Иоанн стал святым Иаковом, Сантьяго Матаморосом [84]84
  В испанской католической традиции – святой Иаков, Истребитель мавров.


[Закрыть], клерикофашистом! Вот увидишь, когда-нибудь мы проснемся и обнаружим, что он уже его высокопреосвященство архиепископ своего «благородного и навеки преданного короне града». Но до этого…

– Хотел бы я знать, – перебил его Почоло, – почему Алекс впадает в паранойю, как только речь заходит о церкви?

– Но до этого, – упрямо продолжал Алекс, – его должны максимально использовать в сфере политики. На церковь нападают со всех сторон, даже сам кардинал не избавлен от нападок, и, чтобы выжить, ей надо вооружаться и отражать удары, даже вмешиваясь в политику. Я думаю, в стране складывается партия церкви – вот подлинный смысл курсильо.Да-да, скоро у нас будут христианские социалисты со своим кандидатом в президенты. И я буду очень удивлен, если окажется, что на этот пост прочат кого-то другого, а не нашего дорогого Почоло.

– Так Поч и есть тот вулкан, на котором мы все сидим?

– Знаешь, Джек, – сказал Алекс, – то, что они называют вулканом, на самом деле есть угроза переворота, исходящая от четырех сил. Она исходит от крайних правых, то есть от предпринимателей и помещиков. Или от крайних левых, то есть красных и хуков [85]85
  Бойцы организованной в годы войны коммунистами народной антияпонской армии Хукбалахап. После войны в ответ на репрессии правительства снова взялись за оружие.


[Закрыть]. Она исходит от самого правительства – я имею в виду людей, ныне стоящих у власти и не желающих выборов в будущем году, поскольку у них нет шансов победить. Наконец, она исходит из ризниц, то есть от клерикофашистов.

– Или, – улыбнулся Почоло, – от паникеров, зовущих к оружию против тех, кто угрожает нашейдемократии, хотя на деле она вовсе не наша.

– Откуда бы ни исходила угроза, доказано, что она реальна. Остановка только за тем, чтобы нашлись желающие сыграть на ней.

– А нельзя ли сыграть на ней в нашу пользу?

– Есть такое желание? Вопрос ведь не в том, можно ли, а в том, как заставить ее сыграть в нашу пользу.

– Но твоя четверка страшных драконов не допустит этого.

– Вот именно. И сейчас моя задача – предупредить об опасности, исходящей от драконов, и стоять против них на страже. No pasarán! Они не пройдут! А если пройдут, – улыбнулся Алекс, – то только через мой труп.

7

Алекс высадил Джека у отеля – сам он собирался ночевать в Кэмп Краме вместе с молодыми арестантами, – и тот, одолжив у портье электрический фонарик, отправился на такси в баррио Бато. Он остановил машину как раз там, где они с мисс Ли спрыгнули вниз. Было уже за полночь, и дорога отдыхала.

Цепляясь за корни и пучки травы, он начал карабкаться по скале и скоро оказался наверху, на краю обрыва. Перед ним была бамбуковая роща, обступившая часовню; внизу, у подножия склона, спала деревня. Сзади, через дорогу, виднелась полоска мини-парка над берегом, дальше – излучина реки. А над головой, как опрокинутая чаша, висел свод неба, усеянный редкими звездами.

На вершине холма не было ни дуновения ветерка, и все же воздух как бы пульсировал, словно духота действительно набегала волнами. Не отбрасывая тени, сам будто тень, Джек скользнул к священной роще, к темной часовне.

Два кольца на двери были связаны веревкой, развязать ее ничего не стоило. Внутри, как ни странно, мрак был не такой уж густой – цементный пол и беленные известкой стены тускло отсвечивали. Фонарик быстро выявил еще один источник слабого свечения – меловую пыль, покрывавшую все поверхности. Нелегкая, должно быть, работа – вытирать здесь пыль, в этой часовне.

Присев у основания алтаря, Джек ощупал руками переднюю стенку. Она подалась. Сдвинулась в пазах, затем скользнула в сторону. Он отставил ее и осветил фонариком открывшуюся нишу. Внутри были разбитые вазы, хромоногий подсвечник, букет пожелтевших бумажных цветов и раздражающий ноздри запах застоявшейся пыли. Одной рукой выгребая этот хлам, он другой зажал нос платком.

Под слоем пыли открылась гладкая деревянная панель таких же размеров, как алтарный стол, – она, видимо, составляла основание его каркаса и некогда была прибита гвоздями. Но Джеку удалось просунуть с краю палец, и тяжелая доска приподнялась. Джек вытащил ее. Собственно, пол был из камня, но слева оказался чуть утопленный металлический квадрат – железная крышка люка, запертая на засов, концы которого входили в скобы, укрепленные в камне.

Джек вынул засов и поднял крышку. Фонарик высветил колодец, который, однако, спускался не отвесно, а шел под углом, теряясь во мраке. Взявшись за края люка, он влез в дыру и съехал вниз. Там, где скольжение кончилось, тоннель был почти горизонтальный, шириной с салон джипни. Джек пополз вперед и скоро обнаружил, что колодец опять резко уходит вниз. Он посветил фонариком. Длинный крутой спуск, похоже, кончался глухой стеной, но откуда-то снизу била упругая струя свежего воздуха.

Размышляя, стоит ли спускаться еще ниже, он внезапно услышал, как хлопнула наверху крышка люка. Грохот железа не оставил места для сомнений. Он бросился назад. Торопливо миновал горизонтальный участок, потом в панике стал карабкаться по наклонной стене колодца, то и дело срываясь, соскальзывая, судорожно цепляясь пальцами за камни, чтобы опять ползти вверх. Ужас охватил его, холодный пот заструился по лицу.

Наконец он достиг верха, но дыры над собой не увидел. Фонарик осветил только крышку люка. Упершись носками туфель в пол колодца, Джек головой и плечами попробовал приподнять ее, однако она не поддавалась. Он толкал крышку, бил в нее, плавно нажимал, но нет – люк не открывался, он был заперт. Тогда он начал кричать, проклинать, умолять – крышка оставалась неподвижной. Слышал ли его кто-нибудь наверху?..

В полном отчаянии он наконец прекратил борьбу, опустил руки и почувствовал, как скользит, стремительно скользит вниз, разгоняя мечущихся в испуге крыс, а потом, скатившись на дно колодца, недвижно застыл, поджав колени к подбородку. Некоторое время он так и лежал, свернувшись калачиком, в кромешной тьме горизонтальной штольни, истекая потом и дрожа. То была сама преисподняя, пучина адова, где он сгорал в невидимом огне. Но ведь снизу шел свежий воздух, а снизумогло означать – снаружи.

Джек приподнялся, подполз туда, откуда снова начинался резкий уклон, и опять включил фонарик. Да, похоже было, что тоннель упирается в стену. Перевернувшись на спину, он выпрямил ноги, напряг их, крепко зажмурился и заскользил вниз. И как только ступни коснулись стены, широко раскрыл глаза, потому что почувствовал – стена подалась.

Он посветил вокруг фонариком. Здесь, на дне, тоннель разветвлялся, уходя вправо и влево вдоль стены. Но ответвления его уже не интересовали. Главное – камень, в который он уперся ступнями. Ибо он двигался.

Он пнул его ногой, однако на сей раз камень остался неподвижным. Тогда он, извиваясь на спине, отполз повыше, на секунду замер, чтобы перевести дух, затем напряг мышцы ног до предела и всем своим весом рухнул вниз. От толчка камень под ногами снова подался. Он стал толкать его изо всех сил. Тот начал понемногу отходить. Еще удар, последний, – и камень отвалился. Джек, развернувшись, прополз головой вперед в дыру, направил туда луч фонарика и увидел каменное возвышение, похожее на стол. Или на алтарь.

Энсон тут же забыл о ссадинах и ушибах. Он был во внутренней пещере. Он нашел тайный ход.

Тоннель привел его к расположенной за алтарем нише. Большой центральный камень, выбитый из стены, лежал у его ног. Он имел форму клина: внутренняя сторона его была уже, чем внешняя, та, что смотрела в пещеру. И поскольку снаружи он был плотно пригнан к другим камням, отсюда его нельзя было сдвинуть ни ломом, ни кувалдой.

Джек кинулся во внешнюю пещеру и с воплями начал колотить в деревянную дверь.

Почти тотчас же он услышал, как охранник бегом бросился к пещере. Через щели в досках пробивался слабый свет. Но для Джека Энсона каждый тоненький лучик сиял ярко, как солнце.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЭРМАНА

В конце XVII века в Маниле скончалась женщина, известная городу как Ла Беата [86]86
  Блаженная (исп.).


[Закрыть]и которую благочестиво и просто называли Эрмана – Сестра. Похороны этой женщины, простой крестьянки, вылились в памятное событие, торжественное и великолепное, достойное титулованной дамы. Тело ее было выставлено в доминиканском соборе на катафалке, окруженном толстыми, как шесты, свечами, а на погребение прибыли генерал-губернатор, архиепископ, главы монашеских орденов и такое множество народа, что казалось, будто вся Манила опустела и собралась у могилы. Были тут люди благородной крови и пеоны, испанцы и индейцы, богатые и бедные. Пришли и скептики, чтобы удостовериться, верен ли слух, будто тело источает благоухание и не окоченело, словно женщина просто спит, а лицо ее вновь обрело черты, присущие ей в молодости.

Поминальную речь у могилы произнес знаменитый проповедник, который взял для этого строки из Писания о малых и слабых, призванных осудить великих и могучих. Покойная, сказал он, явила чудо Господней милости, которая может наделить добродетель ясновидением, превосходящим знание ученых мужей, и которая вознесла сию смиренную индеанку до таких высот духовного совершенства, что в последние годы она уже близка была к блаженным.

«Тем не менее иные смеют глумливо утверждать, будто индейцы Филиппин слишком грубы и неотесанны, чтобы достичь духовного совершенства и мистической мудрости. Сии глумители исторгают богохульные речи, ибо подвергают сомнению силу божеской милости – той милости, что может воздвигнуть детей Аврааму даже из прутьев иссохших и камней; той благодати, что вознесла сию сестру нашу из навозной жижи полей на почетное место у груди Авраамовой. Ибо в глазах Господа нет у души ни расы, ни родословия, ни звания, ни цвета кожи. В глазах Господа сия Эрмана равна монархам, в слезах же наших ныне сияет она, равная святым!»

О похоронах говорил весь город. В течение многих дней с утра до позднего вечера шли к могиле паломники. Странствующие сказители уже слагали баллады о жизни и чудесных деяниях Эрманы. Вздорность этих сказок столь изумила монахов, что они сочли необходимым исследовать жизнь Эрманы и изложить ее в более сдержанном тоне. Из сохранившихся хроник самая ранняя принадлежит доминиканцу Яго дель Санто Росарио, опубликованная в виде тоненькой книжонки через два года после смерти Эрманы. Повествование брата Яго есть главный источник сведений о ранней поре ее жизни.

«…И хоть была она низкорожденной, но с детства поражала свою семью благородством речи и манер, редким даже среди высокорожденных, обретающих его только длительным учением, она же, рожденная в благодати, в обучении не нуждалась. С младых лет работала она в поле с братьями и помогала матери-вдовице вести хозяйство. Однажды, надумав подразнить ее, братья как-то вечером привели свинью и сказали, что свинье той надлежит остаться на ночь в хижине, кою девочка великими трудами сохраняла в чистоте. Она же вместо того, чтобы быть уязвленной, приветствовала свинью как почетного гостя, и вымыла ее так, что та сверкала, и приготовила ей ложе, и содеяла сие с такой кротостью, что оные скоты, ее братья, устыдились… И всякое время, кое имела для себя, проводила она у алтаря в молитве или слушая наставления, каковым внимала с разумением, поистине удивительным в душе, что была всего двумя поколениями отделена от язычества…»

Когда Эрмане было пятнадцать лет, умерла ее мать, и братья привели в дом жен, которые, превратив девочку в служанку, всячески старались ее выжить – лишний рот им был не нужен.

«Уразумев, что не желали ее, покинула она их, испросив прощения за то, что была таким бременем. И не имея куда пойти, поселилась одиноко в пещере на берегу реки, в месте, называемом Лакан Бато. Там, часто говорила она позднее, провела она счастливейшие годы жизни как целомудренная отшельница, невеста, посвятившая себя нашему Господу и Спасителю. Там молилась она денно и нощно о благоденствии деревни своей, всечасно обретая утешение в том, что небесный жених незримо рядом с нею. И столь действенны были ее молитвы о ниспослании хорошей погоды, богатых урожаев и доброго здоровья, что стали селяне в благодарность ей приносить подношения к пещере – мясо и рис и прочую снедь; девица же, оставив себе лишь самое необходимое, щедро оделяла сими дарами нуждающихся. И много голодных семей были таким образом спасены от гибели дарами Эрманы – жирными белыми курами, наиболее часто оставляемыми крестьянами у ее пещеры, ибо грубое суеверие гласило, что оные подношения обеспечивают сеятелю тучное поле, скотоводу – плодовитое стадо, а жене – плодородное чрево».

В двадцать лет Эрмана пережила кризис. С одной стороны, что-то звало ее оставить пещеру и уйти в мир, с другой же, для нее невыносима была мысль покинуть эту благословенную обитель, где она постоянно чувствовала присутствие небесного жениха.

«Так колебалась она с год, не в силах уйти, пока духовный наставник не указал ей сурово, что она оскорбляет Бога, не повинуясь зову его. Тогда, не медля более, тотчас отправилась она в столицу, где суждено было ей провести остаток жизни, хотя город не привлекал ее и был, скорее, пустыней, жестоко учившей тому, как жить, не ведая отрады».

В Маниле она посещала бедняков в их убогих лачугах, страждущих в больницах, грешников в узилищах. Над нею издевались, называли безумной, и часто даже бедные, которым она приходила помочь, побивали ее каменьями. Тогда она сказала себе, что была слишком счастлива там, в своей пещере, когда в миру другие страдали, и это есть кара ей за счастье, за то, что считала себя добродетельной, когда в миру процветало зло. И что была она не добродетельной, но себялюбивой, затворилась в своем себялюбии – а теперь за грехи небесный жених ее оставил.

«Более мудрые из исповедников наставляли ее, что в сем лишении надлежит видеть часть опыта духовного, испытание, имя которому la noche oscura – темная ночь души, но все ж не могли разубедить ее в том, что потеря сия обрекает ее на гибель. Молитва стала для нее тяжким трудом и не приносила утешения, как не приносило его служение сирым и страждущим; а в сих трудах она подвизалась и тогда, когда верила, что не спасут они ее, ибо на ней лежит проклятие. В том она была убеждена и говорила своим исповедникам, что, где бы ни находилась, везде чувствует отсутствие Бога и пустота сия ужасна, но тем не менее была у нее вера, что надобно продолжать молитву и благочестивые деяния».

Как видим, Эрмана рассуждала вполне современно, пытаясь жить, как велит Господь, даже если его и нет.

«Когда чума и мор обрушились на город, она ухаживала за больными, сии же последние утверждали, что само ее присутствие исцеляет. Говорили, что стоило ей возложить руку на горящий в лихорадке лоб, как жар унимался, и что голос ее возвращал к сознанию тех, кто уже был в объятиях смерти. И много было таких, которые уверяли, что лишь молитвами ее спаслись от чумы. Оттого и те, кто раньше называл ее безумной и нелепой, стали возносить ее как отмеченную благословением свыше и уже почтительно именовали ее Эрманой. Но когда говорили они ей: „Молись за нас“, отвечала она: „Молитесь за меня“ – и простиралась пред ними».

Тогда же, во время чумного поветрия, Эрмана встретилась с другими «беатами» Манилы – женщинами, которые, подобно ей, жили в молитвах и созерцании, но, выходя из дома, шли служить людям. Иные из них были знатными дамами, бежавшими блеска и суеты света, потому что узрели Смерть, пляшущую на балу; иные – вдовами или старыми девами, а то и юными девицами, внявшими призванию свыше, но не ушедшими в монастырь, ибо не нашлось для них такового. Всех их коснулись веяния века, и в жизни своей они были, сами не ведая о том, «метафизиками» XVII столетия.

Собрав их, Эрмана попыталась устроить общину. Начинание это повергло в немалую тревогу церковь и государство, которые не могли примириться с тем, чтобы женщины, не бывшие монахинями, создавали общины, не подчиненные мужскому господству. Но поскольку в то время был в городе единственный женский монастырь святой Клары, и притом весьма небольшой, новая община «беат» явилась желанным убежищем для многих, особенно для туземных женщин, которым в те времена не разрешалось постригаться в монахини. Успеху этого опыта способствовал в какой-то мере ореол святости, окруживший Эрману, хотя в глазах властей она и ее единомышленницы были в равной степени «вне закона». И только после ее смерти и, в сущности, благодаря ей – благодаря тому преклонению, что вызвала ее кончина, – общину «беат» признали официально как некое подобие женской обители.

Последние годы ее жизни прошли безмятежно, и минула Темная Ночь ее Души, которую вновь озарило радостным светом явление небесного жениха, чье возвращение пробудило в ней дар ясновидения, и нарекли ее прорицательницей.

«Губернатор, молясь однажды в соборе, сильно был обеспокоен, ибо не мог решить, посылать ли войска на юг (где, сообщали ему, замечены вражеские суда), и вдруг некая женщина в черной вуали, белом одеянии и черном переднике опустилась рядом с ним на колени и прошептала ему на ухо: „Опасность, господин мой губернатор, не на юге, а здесь. Так что держи войска под рукой“. В то же мгновение она удалилась; а адъютанты прознали, что то была чудотворица, известная под именем Ла Беата, искусная в пророчествах. Вняв слову ее, он отложил отправку войск и позднее возликовал таковому своему поступку, ибо враг, как обнаружилось, и впрямь был вовсе не на юге, а укрывался у входа в бухту, ожидая ухода войск, дабы предательски обрушиться на нас; но теперь же, быв обнаруженным, сам попал в засаду и был сокрушен. С того дня губернатор проникся доверием к Эрмане, и оное доверие она не раз оправдывала столь полезными советами, что не предпринимал он ни единого шага, не призвав ее и не выслушав ее мнение.

Столь же великое уважение питал к ней и архиепископ, и это несмотря на то, что вел непрестанную борьбу против общины „беат“, в мятежный дом коих он тем не менее приезжал для бесед с Эрманой, ибо и его привлекала ее способность читать в душах людей. Стоило ему лишь назвать какого-то человека, как она тут же раскрывала его нрав и дарования, делала же сие без зла, но скорее в поисках истины, из желания добра ближнему, любя то достойное, что открывалось ей в нем, и содрогаясь и сокрушаясь над страстями, от коих его надо было спасти. И когда спросили однажды ее мнение о некоем молодом еще человеке, только что назначенном на высокий пост, она воскликнула в ужасе, что сего юношу обрекли на смерть. Так оно и случилось. Через несколько месяцев молодой человек тот погиб, не в силах противостоять искушениям, открывшимся ему на высоком посту; став спесивым мздоимцем, он предался пороку и, погрязнув во грехе, сам в отчаянии лишил себя жизни. В другой раз архиепископ приехал проститься с нею, ибо врачи посоветовали ему поправить здоровье в Мексике, но она сказала ему так: „Здесь у вас слабое здоровье, но, если вы поплывете в Мексику, не будет никакого“. После чего прелат отменил свое плавание на корабле, и корабль сей по выходе в море был настигнут бурей и потонул у берегов Самара [87]87
  Остров в центральной части Филиппинского архипелага.


[Закрыть]. Когда же архиепископ приехал к ней поблагодарить за спасение его жизни, ответствовала она, что наилучшей благодарностью было бы прекратить войну с ее общиной, на что он возразил, что не может поступаться принципами ради друзей. Она же молвила: „Ради друзей – нет. Но мы ведь должны подставлять другую щеку врагу“. Позже он узнал, что в молитвах своих величала она его nuestro señor enemigo [88]88
  Господин враг наш (исп.).


[Закрыть]».

Истории такого рода показывают, что с безмятежностью последних лет жизни пришло к ней и чувство юмора.

Перед самым концом, которого не ожидали, ибо ему не предшествовала болезнь, архиепископ прислал сообщить ей, что будет у нее в пятницу. Она ответила таким посланием: «Скажите господину моему архиепископу, чтобы пришел он, коль желает меня видеть, в четверг, ибо в пятницу у меня встреча с более важным господином».

Послание казалось непонятным.

В ту пятницу, в полдень, ее хватил удар, и вскоре она умерла. Ее последние слова были: «Всё суть только тени в пещере… Вынесите меня на свет!»

Сто лет спустя предания и легенды о ней были, видимо, еще в большом ходу, столь же причудливые, как и прежде, ибо брат Хуан Домингес в конце XVIII века рьяно обрушивается на «фантастические домыслы», исказившие ее образ в народном сознании:

«В легенде о ней на допотопный манер переплетены миф и искаженные факты. Даты, названия мест, исторические события – всё, всё безнадежно перепутано. Какой-либо осмысленной последовательности в изложении ее жизненной стези нет и в помине: то, что случилось в детстве, выдают за происшедшее в зрелом возрасте, и наоборот. Сии небрежно состряпанные басни вывели ее из сферы истории, ввергнув в бессмысленный мир небылиц. В них она – прямо-таки пророчица, живущая в пещере и посещаемая архиепископом Манилы, с коим ведет беседы. Беседы от заката до восхода солнца! С чего бы архиепископ стал посещать какую-то пещерницу в ночные часы? А ведь это лишь одна из нелепых бессмыслиц, коими переполнены сии басни, по неразумию ли иль по какой другой причине. Страшно думать, что таковое намерение могло быть не наивным, но умышленным».

Брат Хуан Домингес был отнюдь не единственным, кто находил народные легенды об Эрмане подозрительными. Позднее это же беспокойство, каким объяснялось сокрытие пещеры и последующее буквальное исчезновение ее из виду, а затем и из памяти людской, привело к тому, что и все сведения о ней – как реальные, так и мифические – стали замалчиваться. К XIX столетию сама Эрмана, местоположение ее пещеры забыты – забыты даже в женской обители, выросшей из примитивной общины «беат» XVII века.

Тем, что теперь ее вновь открыли для истории, мы обязаны изменившемуся отношению к прошлому, ранее презираемому как колониальное и обскурантистское, ныне же восхваляемому за мощные проявления народной культуры: за лики святых и святилища, культы и празднества, за обычаи и обряды, которые сегодня уже не бранят как рецидивы народного католицизма.

Вместе с искусством и артефактами народного католицизма извлекли на свет божий и иные образцы его, в том числе общину «беат» XVII века, в которой один журналист, писавший в середине шестидесятых годов нашего столетия, разглядел то, что он назвал «первым женским движением на Филиппинах». Вновь вспыхнувший интерес сосредоточился на Эрмане как на центре вращения целой галактики. Исследователи извлекли из мрака прошлого хроники и легенды о ней, а ее биография, к удивлению многих ставшая бестселлером в шестьдесят девятом году, побудила различные женские организации прекратить междоусобные распри и начать совместную кампанию за признание Эрманы национальной героиней.

И как раз когда общество трясла лихорадка, вызванная интересом к Эрмане, землетрясение семидесятого года вскрыло пещеру на берегу реки в баррио Бато. Поначалу пещеру не связывали с ней, хотя первые исследователи и заявили, что во внутренней пещере обнаружены большие четки и бич. Но затем один проницательный молодой священник, сложив два и два, высказал догадку, что открывшаяся пещера была не чем иным, как убежищем юной отшельницы Эрманы, а баррио Бато и есть Лакан Бато, упоминавшееся в анналах.

Предметы, найденные в пещере, по всей видимости, подтверждали его выводы. Четки были не карманные, современного образца, – они выглядели как веревка с нанизанными на нее черными деревянными бусинами, достаточно длинная, чтобы носить ее как пояс; многохвостный же бич во времена Эрманы, несомненно, служил кающимся для умерщвления плоти.

Прозрения молодого священника скоро нашли поддержку у ученых, согласившихся, что это действительно не что иное, как пропавшая пещера Лакан Бато, а найденные в ней предметы либо оставлены были Эрманой, когда она отказалась от затворничества ради служения жителям столицы, либо собраны там как музейные реликвии после ее смерти, когда пещера стала местом паломничества. Манильская архиепископальная кафедра в свою очередь высказала мнение, что пещера «подлинная» – там проходили отрочество и юность Эрманы.

Толпы на берегу тут же удвоились за счет благочестивых прихожан, а когда поползли слухи о чудесных исцелениях в пещере святой Эрманы, и вовсе превратились в огромные скопления народа. Врачей попросили исследовать факты исцеления; они отвергли большинство их как проявления истерической галлюцинации, однако были поставлены в тупик двумя-тремя случаями, при которых органические повреждения были, казалось, исцелены мгновенно и полностью. Молодой священник, первым идентифицировавший пещеру, получил разрешение отправлять там службы, чтобы удерживать хоть в каком-то русле религиозное рвение толпы. Внутреннюю пещеру отгородили веревками, назначив ей быть святая святых, где каменный стол служил алтарем; паломники же поклонялись во внешней пещере – и поклонение их стало еще более истовым, когда открылись новые «чудеса»: лепестки роз начали вдруг дождем сыпаться из внутренней пещеры на склоненные головы. Это случалось несколько раз в тот самый момент, когда священник воздевал к небу, показывая толпе, реликвии Эрманы – ее четки и бич.

Тем временем все настойчивее становились требования официального расследования церковью жизни Эрманы и происшествий в святой пещере с целью определить, не достойна ли она быть объявлена праведницей и причислена к лику блаженных. Началось даже движение за канонизацию ее как первой туземной святой Филиппин – хотя, разумеется, рвение верующих ничуть не ускорило действий церкви.

Не успели, однако, церковные круги приступить к предварительному изучению этого вопроса, как разразился скандал, запятнавший репутацию пещеры, которую уже стали называть священной.

Тот самый журналист, что положил начало культу Эрманы своим эссе о богомольных «беатах», теперь поставил его под сомнение новыми, поистине скандальными открытиями. Пещера, утверждал он, действительно священная, и была она священной еще задолго до прихода христианства – но только как святилище духов, анито,которым мы поклонялись во времена язычества. Первоначально капище, где язычники приносили жертвы богине природных сил и плодородия, она осталась им и в христианские времена. Таким образом, когда Эрмана стала отшельницей, люди, скорее всего, отождествили ее со жрицей старого культа или даже с самой богиней, и как раз по этой причине местный священник заставил ее покинуть пещеру, ибо сохранились свидетельства, что она ушла из нее не по своей воле – ее выдворили насильно. Можно также допустить, что она была отнюдь не слепой продолжательницей старого культа, чем и объясняется изначальная враждебность к ней со стороны церкви и города; преодолеть же эту враждебность ей удалось продуманной демонстрацией власти над оккультными силами, подчинявшимися языческой прорицательнице.

Непочтительный журналист поднял два тревожных вопроса. Если пещера, о которой идет речь, – христианская святыня, то почему в прошлом власти предпринимали столь энергичные меры, стремясь уничтожить ее, почему возводили над нею насыпи одну за другой? И если Эрмана была христианской святой, то откуда эти настойчивые усилия стереть ее из памяти людской, похожие на организованный заговор молчания – столь успешный, что после XVIII века всякие упоминания о ней прекращаются, будто она никогда и не появлялась на свет?

Удар, нанесенный известным, но в то же время несколько загадочным журналистом (многие подозревали, что его именем подписывался кто-то другой), возможно, и не помешал бы созданию церковной комиссии по расследованию деяний Эрманы, не приведи его разоблачения к весьма печальным последствиям.

Одним из них была претензия на пещеру, выдвинутая группой неоязычников, именующих себя по-тагальски «Самбаханг Анито» – «Церковь Духов» и руководимых жрицей, известной под именем Гиноонг Ина. Почему, возмутилась эта группа, христиане должны владеть монополией на пещеру, которая первоначально была языческим капищем? Неоязычники потребовали, чтобы и им позволили отправлять свои службы в пещере, поскольку она не церковная собственность, а достояние государства. Полученный отказ привел в негодование не только Гиноонг Ина и ее последователей, но и националистические и экстремистские группы, которые объявили его нарушением демократических свобод, прежде всего – свободы религиозных культов. Вот, мол, смотрите: нативистской организации, воскресившей исконную религию страны, отказали в доступе к исконному же святилищу, зато чужеродной религии предоставили полную монополию на него!

Экстремисты устроили у пещеры демонстрации в защиту прав неоязычников. Начались столкновения с паломниками. Весь семьдесят первый год здесь не прекращались кровавые стычки между экстремистами и паломниками, а заодно и силами охраны порядка, что сделало пещеру столь же историческим местом для воинствующей молодежи, как мост Мендиолы и Агрифина-Сёркл [89]89
  Места в Маниле, где в начале 70-х гг. происходили столкновения молодежи с полицией.


[Закрыть].