Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ник Хоакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 45 страниц)

Лино осуществил конфискацию.

– Все в порядке, приятель, – хихикнули юнцы.

Миссис Пардо села.

– Итак, вы видели пещеру?

– Сегодня после обеда. А до того я провел весь день с Почоло.

– Вы родственник Нениты Куген?

– Вовсе нет. Я был женат на ее матери. Она часто бывала здесь?

– Да, какое-то время. Потом я ей отказала. Она скандалистка. А кроме того, у нее куча неоплаченных счетов. Я держу кафе не для развлечения.

– Каким же образом она провоцировала скандалы?

– Ненита Куген не могла удержать выпитое, вообще ничего не могла удержать. Она была просто помешана на мальчиках. Сквернословила, сплетничала. Пристанет к кому-нибудь или влезет в какую-нибудь компанию, вызнает о них что-то, а потом все, что узнала, выбалтывает. Когда она явилась сюда в последний раз, я велела ее выставить. Так знаете, что она выкинула? Разделась до лифчика и трусиков и устроила нам пикетирование у входа. К тому же с плакатом. Правда, убралась, прежде чем явилась полиция. Это у нее был пунктик – публичное раздевание. Минутку, Джек, – там, наверху, закончили.

Она встала, чтобы встретить любителей поэзии, гурьбой поваливших с антресолей по винтовой лестнице. В центре зала стоял длинный пустой стол, и за ним они вновь собрались – с гамом, с шутовским кривлянием, в котором было что-то безнравственное. Зал повеселел и пришел в движение. По стенам забегали тени. Кто-то включил стереосистему. Шумливые поклонники поэзии, старые и молодые, одеты были так, что невольно привлекали внимание: джинсы в сочетании с игоротскими [48]48
  От названия горной народности игоротов, живущих на о-ве Лусон.


[Закрыть]пончо, сабо – с мини-юбками, потертые шорты – с куртками моро [49]49
  Собирательное название мусульман юга Филиппин.


[Закрыть].У девиц длинные, прядями падающие на спину волосы. Парни увешаны ожерельями – по большей части из какого-то дикарского бисера или велосипедных цепей. Отдельную группу составляли наголо обритые мужчины и женщины в шафранных тогах.

Джек выглядел слегка ошалевшим, когда явился официант с чаем для миссис Пардо в сопровождении самой Эмми Пардо, за которой следовали молодой человек и девушка.

– Джек, это Мардж, а это Бонг. Я обещала Почоло, что сведу их с вами. Он только что снова звонил, спрашивал, пришли ли вы. Дети, вот Джек, ему бы хотелось услышать, что произошло в последний вечер жизни Нениты Куген. Будьте паиньками. Вы за ними присмотрите, Джек?

Она взяла чашку с чаем и присоединилась к шумной компании за длинным столом.

– Вы были с Ненитой в последний вечер ее жизни? – спросил Джек своих молодых гостей, заказав для них напитки.

– Да как вам сказать, – начала Мардж, выглядевшая одновременно и дерзкой и напуганной. Секунду она еще колебалась, и лицо ее выдавало тревогу, потом продолжила: – Дело было в субботу, после обеда, мы отправились катать шары – Бонг, я и еще четыре-пять человек, а потом перебрались к Бонгу, потому что его родители уехали. Не знаю, как Ненита разнюхала, где мы, но она тоже там появилась, одна.

– А нам это было ни к чему, – сказал юный Бонг, у которого еще сохранились детская припухлость и последние младенческие локоны. – Она вечно все портила, ни черта ведь не умела – ни пить, ни даже курить. Ей сразу ударяло в голову, и тогда она становилась несносной. Спиртное на нее действовало хуже отравы. А в тот день у меня дома это вообще был завал. Наверное, она догадалась, где нас искать, потому что в Багио [50]50
  Курортный город в горах Центрального Лусона.


[Закрыть]встретила моих стариков и сразу все поняла: раз дом пуст, значит, у нас там сходка. Родители уехали, потому что, видите ли…

– Это был май, время отпусков, – перебила его Мардж, – и все подались в Багио, кроме нас, ну то есть кроме молодежи, которая считает, что Сешн-роуд и парк Бернхэм – скука смертная и там от тоски повеситься можно. Поэтому мы в тот вечер балдели у Бонга, нас было с полдюжины, и вдруг кто, вы думаете, входит? Сама мисс Вонючка. Меня просто оглушило. Я ей говорю: «Ненитц, а почему ты не в парке Бернхэм?» А она отвечает, что должна – цитирую – «присутствовать при смерти». Конец цитаты. Ее подлинные слова.

– Вы не поинтересовались, при чьей смерти? – спросил Джек.

– Конечно, нет. Ненитц вечно несла какую-нибудь чушь в этом роде.

– А когда она появилась?

– После пяти, – сообщил Бонг. – Сказала, что прямо из Багио, но что бабка не ждет ее раньше понедельника, а домой ей пока не хочется. Мардж, скажи насчет одежды.

– Обалдеть можно, – сказала Мардж. – В такую жару она была в красном свитере с воротником под горло, в черных вельветовых джинсах, которые носила в Багио, а когда мы спросили, не жарко ли ей, она ответила, что под ними ничего нет. Вообще-то свитер вполне приличный, с белыми буквами НИТЦ впереди, но надеть его в тот день – это было все равно, что таскать на себе духовку. Может, как раз поэтому, когда она попробовала…

Принесли напитки.

– И все это неправда, – сказал Бонг, увидев, что девушка не собирается продолжать, – будто бы в тот день была какая-то оргия, наркотики… У нас на шестерых были всего две сигареты с марихуаной, и, уж конечно, делиться с нею мы не собирались. Она травку не выдерживала и сама знала, что не выдерживает, но всякий раз хотела попробовать снова… Короче, в конце концов дали ей сделать пару затяжек.

– И случилось то, что должно было случиться, чего мы ждали, – вставила Мардж.

– Она сразу стала невыносимой, – продолжал Бонг. – Плакала, визжала, хватала ребят между ног. Потом заявила, что по ней везде ползают муравьи, сбросила сандалии и стянула с себя свитер. И это правда, под ним не было ни лифчика, ничего. Но она сказала, что ей все равно жарко и что везде чешется, и начала стаскивать с себя брюки. Ну а мы сидели и ржали, глядя на этот стриптиз, пока ее не начало рвать, да еще как! Будто она корову сожрала! Не меньше! Всю комнату, прости господи, заблевала.

– Мы, девчонки, отвели ее в ванную и вымыли. Она вся была в блевотине. Но пока ее отмывали, она начисто отключилась. Тогда мы положили ее на кровать, чтобы она проспалась, и спустились вниз наскрести чего-нибудь на ужин.

– А я с парнями вышел на крыльцо. Сидим, расслабились, вдруг – бац! – она выскакивает совершенно голая и бежит к воротам. Мы как рванули за ней! Сбили с ног, навалились сверху – в общем, слава богу, что у нас высокий забор, а то бы скандал был обеспечен!

– С ней случилась истерика, – сказала Мардж. – Она твердила, что ей надо домой, что у нее вечером важное свидание. В конце концов Бонг вывел свою машину, мы закутали ее в одеяло, потому что она отказывалась одеться, и впихнули на заднее сиденье. Отвозить поехали вдвоем. А одежду ее я прихватила.

– Когда это было? – спросил Джек.

– Около семи, – сказал Бонг. – Хорошо еще, что дом ее бабки в Сан-Хуане выходит задами в глухой переулок – там темно, кругом одни стены. Вы были там? Улица перед домом выше уровня переулка, поэтому сзади у дома есть еще настоящий этаж, не подвальный, и там, прямо под кухней, – комната Ненитц. А в заборе с тыльной стороны – калитка, так что она могла приходить и уходить когда вздумается, не попадаясь бабке на глаза.

– Когда мы везли ее, – подхватила Мардж, – она опять отключилась, но только подъехали к калитке и стали вытаскивать ее из машины, чтобы натянуть на нее одежду, как она снова пришла в себя, и тут такое началось – ужас! Ругалась, дралась, обзывала нас последними словами. В конце концов я разозлилась. Сказала Бонгу, что мы вовсе не обязаны волочить ее в дом и укладывать в постель, раз она стоит на собственных ногах у родимого порога. Мы просто вытолкнули ее и уехали, оставив у калитки.

– А на другой день, – сказал Бонг, – когда услышали, что ее нашли мертвой в пещере, то почувствовали себя виноватыми. Я подождал, пока отец не вернулся из Багио – он у меня адвокат, – и он отвез нас с Мардж к мэру Гатмэйтану, и мы сообщили все, что знали.

– А вы не узнали, – спросил Джек, – с кем у нее было важное свидание?

Мардж и Бонг переглянулись.

– Она не сказала, – ответила Мардж. – Да мы бы ей все равно не поверили.

– Она была патологической лгуньей, – добавил Бонг, – и вечно уверяла, что какая-нибудь знаменитость гоняется за ней. В чем дело, Мардж?

– Эмми делает мне знаки. Пойду узнаю, чего она хочет. Извините, Джек.

– Бедняжка Мардж не выносит вранья, – объяснил Бонг, когда девушка отошла. – Боится, что это может войти в привычку, как у Ненитц, боится стать патологической лгуньей. Но ей это не грозит – она когда врет, то не получает от вранья удовольствия, да и врать толком не умеет.

Он перелил оставленное ею питье в свой бокал.

– Ты хочешь сказать, Бонг, Мардж солгала, сказав, что не знает, с кем у нее было то важное свидание?

– О нет. Ненитц действительно ничего не говорила.

– А все, что вы сказали мне, правда?

– Да, обо всем этом мы заявили в полиции.

– Но кое-что все же утаили.

Бонг молча сделал несколько глотков. Потом взглянул на Джека:

– Джек, только как мужчина мужчине, ладно? Вы меня не заложите? Во всяком случае, это не преступление, к тому же я слышал, что дело уже закрыто. Так что я могу сказать вам. Да, кое-что мы скрыли, потому что не хотели впутывать в историю стариков. «Чти отца своего и мать свою». В том числе отцов и матерей знакомых ребят. В нашей компании старики – тема запретная, трепать о них языком никому не позволено. Это у нас правило номер один. Всякий, кто нарушает его, – просто трепло. Пусть даже ты знаешь, что чей-то отец в чем-то замешан, – все равно помалкивай. Вы меня понимаете, Джек?

– Я усвоил ваше правило, Бонг.

– Вот и хорошо. Так вот, когда мы с Мардж туда приехали, то поставили машину в переулке, чуть дальше задней калитки, и пытались вытащить Ненитц, а она не пожелала с места сдвинуться. Ей вообще нравилось делать все назло. Мардж хотела одеть ее, а она дала ей пощечину. Ну тут уж я вышел из себя. Выволок ее из машины и отхлестал по щекам. А потом мы с Мардж просто сели в машину и уехали.

– В каком положении вы оставили ее?

– Прислонили к стене, голую. Она еще делала непристойные жесты.

– Значит, она протрезвела?

– Наверное. А когда мы приехали домой, то обнаружили, что ее одежда осталась у нас – красный свитер и вельветовые джинсы. Мардж хотела выкинуть их, но я сказал: нет, отвезу их назад. Я уже начал жалеть о случившемся – ведь Ненитц какое-то время была моей девушкой. Да и ехать туда недолго, я живу в Санта-Месе. Мардж не захотела поехать со мной и надулась, так что я поехал один.

– В котором часу это было, Бонг?

– Кажется, около восьми. Я не стал заезжать в переулок, припарковался на улице и с вещами пошел к дому. В переулке было темно, но, не дойдя еще до калитки, я увидел машину – она ехала навстречу. Белый «камаро». Притормозила у стены, как раз там, где мы оставили Ненитц, и из нее вышел человек. Постоял, потом подошел к калитке – она высокая, из железных прутьев, – посмотрел по сторонам, наклонился вперед и заглянул внутрь – там между калиткой и задней дверью дома есть маленький дворик. А я прижался к стене и следил за ним. В общем, я этого человека узнал.

– И кто он был, Бонг?

– Ну вот, теперь я сам трепло. Но это же не пустая болтовня, тут дело серьезное… Как мужчина мужчине, да?

– А не слишком ли было темно в переулке, чтобы узнать человека?

– О, я-то его рассмотрел. Вы знаете сенатора Алекса Мансано?

– С детских лет. Ты уверен, что это был он?

– Слушайте, я учился в школе с его сыном Андре и бывал у них в доме. И я знаю, что у него белый «камаро».

– Что ты сделал потом?

– Пока он стоял так, спиной ко мне, я улизнул. Добежал до машины и уехал домой. И рассказал только Мардж, больше никому – ни отцу, ни полиции.

– А одежда Ненитц?

– Мы сдали ее в полицию. Да, снова эта полиция… Джек, а вы им не скажете? Ну, про то, что я видел?

– Пока не знаю.

– Я все время об этом думал, но отца впутывать не хотелось, потому и не сказал ему. Это хорошо, что теперь решать будете вы, Джек. – Юноша улыбнулся с облегчением. – Эмми говорит, что вы приходитесь Ненитц кем-то вроде дядюшки?

– Кем-то вроде. А какой она была в жизни?

– О покойнике, кажется, плохо не говорят?

– Как мужчина мужчине, Бонг.

– Ну что ж… Ненитц Куген вовсе не была такой уж оторви-да-брось, как старалась показать. Часто давала отбой. Парни ей нравились, а то, что они делают, – нет. Ну, конечно, она могла повиснуть на шее, дать себя пощупать; иногда доведет до точки и сама уже вот-вот… Но дальше – ни-ни. До конца дело никогда не доходило. Во всяком случае со мной. Она только дразнила. Я ее бросил, Джек, потому что был уже сыт этим по горло. Это так похоже на нее – умереть голой, словно все еще дразня. И все-таки ужасно, что мое последнее воспоминание о Ненитц – та сцена в переулке, непристойные жесты…

– А когда ты вернулся, ее в переулке уже не было?

– Нет. До появления сенатора я никого в переулке не видел.

Джек представил себе переулок, высокую стену, старый дом на крутом склоне. В этом доме в годы их беспечной юности он ухаживал за Альфредой…

– Эй, Джек, вернитесь на землю. Не выспались? Давайте хлопнем еще по стаканчику, а?

Делая заказ, Джек вдруг осознал, что в музыкальном автомате звучит музыка, которая преследовала его весь день.

– Скажи мне, Бонг, что за мелодию они играют?

– А, это.Последняя новинка. Называется «Бен». О крысе. Фильм не видели? Сейчас все только ее и поют. Когда в старости услышу эту мелодию, буду вспоминать семьдесят второй год.

Пустое, в сущности, замечание Бонга заставило Джека содрогнуться, как тогда в пещере. Август семьдесят второго. А что, если нелепо разряженные люди за длинным столом, сами того не зная, собрались на этот маскарад для того, чтобы сегодняшний день был обозначен в будущем как канун чего-то важного? Да, сегодняшний день предвещает опасность – вот что почувствовал Джек, приехав в столицу, и чувство угрозы усилилось именно этой мелодией.

Его блуждающий взор остановился на стеклянной двери. За нею что-то смутно маячило – какая-то расплывчатая тень в тусклом свете, падающем из зала. Потом он рассмотрел, что это девушка, светлокожая, с каштановыми волосами. На ней были темные брюки и красный свитер с воротником под горло и белыми буквами на груди. Она прижала лицо к стеклу, вглядываясь в зал, но, поймав его взгляд, отпрянула назад и тут же исчезла.

Джек вскочил и, не отдавая себе отчета, выбежал на улицу. Тротуар был забит людьми, спешащими и слоняющимися без дела, а мостовая – машинами, идущими и припаркованными. Никаких следов девушки. Повернувшись, чтобы идти назад, он чуть не налетел на Бонга.

– Джек! Ну и напугали вы меня! Разве можно так сбегать? Что случилось?

– Послушай, какого цвета были волосы у Нениты Куген?

– Каштановые. Она называла их навозно-коричневыми. А что?

Джек окинул взглядом улицу, сверкающую витринами баров, текущую толпами вечерней публики.

– Не знаю. Но, кажется, я только что ее видел.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПЕЩЕРА

Землетрясение, тряхнувшее Манилу в августе 1970 года, причинило неисчислимые разрушения баррио Бато. У излучины реки обрушилась стенка набережной, сбросив в воду трущобы, лепившиеся под скалой. Но оно же обернулось и чудесным обретением.

Рухнувшая каменная кладка обнажила береговой склон, а в нем – пещеру и ступени, вырубленные в скале. Все это в течение двух с половиной столетий было скрыто за почти вертикальной стеной, высота которой от уходящего под воду основания до огражденного перилами верха достигала сорока футов.

Наверху ширина насыпи была такова, что на ней умещались два ряда крытых соломой лачуг, над которыми нависали гуавы и арековые пальмы. Между ними втиснулась узкая улочка, обоими концами упиравшаяся в стену.

Землетрясение сбросило примерно две трети насыпи и разворотило дорогу вдоль нее.

Пещера обнаружилась не сразу.

После сильного толчка, обрушившего насыпь, излучина реки выглядела как чудовищная свалка. Вывороченные с корнем и полузасыпанные деревья, перевернутые крыши, балки, куски покореженного железа и каменной кладки торчали на другой день после землетрясения из склона, в котором таилась смерть – по слухам, к счастью, не подтвердившимся, в обвале были погребены люди. Но вскоре склон действительно оказался убийцей.

Три дня спустя произошел остаточный толчок, и, потеряв неустойчивое равновесие, все это нагромождение вывороченных деревьев, развалившихся домов, крыш, камней с грохотом съехало вниз, погребя под собой старика, собиравшего в руинах обломки досок на дрова. Когда его откопали у самой воды, он был мертв.

Вот этот второй обвал и обнажил первоначальную линию берега и пещеру в нем.

Открытие взбудоражило публику. До самого конца августа любопытные толпами восходили на гору по закрытой из-за разрушений дороге, чтобы оттуда поглазеть на грозящий опасностью склон, где явилось знамение божие. Рискнуть спуститься к пещере разрешили только журналистам и ученым. Новости о ней в течение нескольких дней заполняли первые страницы газет, однако это были преимущественно описания и догадки – ученые мужи еще занимались изысканиями по истории пещеры и могли только опровергать самое распространенное в те дни мнение. Нет, в девяностых годах прошлого века революционеры собирались не в этой пещере, и не она стала их последним убежищем.

Тем временем остатки насыпи разгребли, а склон утрамбовали и укрепили. Отрыли до конца поврежденную лестницу, и ступени привели к площадке. Пещеру убрали, посетителям было разрешено осматривать ее. Скоро от шоссе пролегла вниз тропа. Уцелевшие лачуги снесли, а на их месте был разбит небольшой парк.

Первая более-менее достоверная информация гласила, что пещера, отнюдь не бывшая местом сборищ революционеров, «замурована» под насыпью еще в начале испанского господства. Собственно, изучение развалин показало существование двух насыпей. Одна, возведенная где-то в первой половине XVII века, свидетельствует, что в те времена река была шире. К середине XIX века эта насыпь пришла в негодность, и тогда над ней сделали вторую, более высокую, отгородив ее от реки вертикальной стеной. Дороги в те времена на берегу не было, и баррио Бато тянулось по западному склону холма до самой реки. Дорога, рассекшая баррио, проложена только при американцах, в 1917 году.

К тому времени слухи об исчезнувшей пещере стали для сельских жителей скорее мифом, чем преданием, идущим от далеких предков. Упоминания о ней становились все более неопределенными и туманными. А уж в семидесятом году, накануне землетрясения, жители баррио Бато и подавно забыли легенду о пещере, которую богиня, разгневанная приходом испанцев, уходя, сокрыла от людей. Те, кто еще что-то смутно помнил, полагали, что речь шла о другом месте, ниже по течению реки, где действительно была какая-то пещера. Чтобы воскресить в памяти стариков противоречивые предания об исчезнувшей пещере, понадобилось землетрясение. Кроме того, кое-какие данные о находке теперь представили и исследователи.

Из всех собранных ими упоминаний самое раннее принадлежало Иоанну Броуэру, фламандскому лекарю, который вместе с доном Хуаном де Сальседо в 1571 году, когда этот молодой конкистадор двинулся покорять приозерные княжества, прошел вверх по течению Пасига до Лагуны де Бай.

«В часе плавания от города, – сообщал Броуэр в своих записях о кампаниях на Филиппинах, – река круто поворачивает вправо, так что западный ее берег выдается вперед подобно полуострову. На самом мысу у излучины возвышается утес, склон коего образует берег, высочайший на всем протяжении водного пути. Туземные гребцы поведали нам, что мыс тот или холм прозывают у них Лакан Бато, а сие значит „Королевский камень“, и что внутри его помещается обитель королевы-волшебницы, каковой здесь делают жертвоприношения. Индейцы указали нам оную пещеру, и мы видели, что сверху и с боков вход в нее укрыт выступами. На площадке перед пещерой индейцы имеют обыкновение оставлять подношения, каковые суть зерно, цветы и белые куры. Саму же пещеру они почитают священной, и входить в нее возбраняется, ибо преступившему сей запрет грозит погибель. Наши индейцы выказали сугубый страх перед ней, хотя места здешние слывут безопасными. На вопрос об имени королевы-волшебницы они ответствовали, что имя ее произносить нельзя, а посему именуют ее только Владычицей Скалы. Та великая скала вся поросла лесом, и никто на ней не обитает».

Из отчета Иоанна Броуэра явствует, что в 1571 году не было ни баррио Бато, ни ступеней, ведущих от воды к пещере. Скалу покрывали девственные джунгли. Тридцать пять лет спустя францисканец брат Иниго де ла Консепсьон, миссионер из приозерного городка, уже упоминает какое-то поселение в письме, отправленном его начальству в Манилу. Донесение датировано праздником святого Афанасия – 2 мая – и составлено в городке Пакил.

«При возвращении к месту моего служения, – пишет брат Иниго, ездивший в столицу по случаю болезни, – на лодку нашу напал кайман огромных размеров, отчего индейские гребцы преисполнились великого страха и отказывались продолжать путь. Случилось это перед закатом в виду скалы, именуемой ими Лакан Бато, и предложил я, чтобы мы остановились здесь на ночь, а утром бы снова могли двинуться в путь, каковое предложение индейцы приняли с радостию. Я спросил их, нет ли поблизости деревни, где мы могли бы починить лодку, и они стали говорить о каком-то поселении на скале. Пристав к берегу, мы поднялись наверх и там действительно обнаружили малое селение, где жили работники, коих привезли сюда вырубать камень из скалы, ибо есть здесь и камнеломня, откуда извлекают превосходный камень. Нам поведали, что храмы в Маниле и окрестных городах возведены из здешнего камня, о чем, признаюсь, я до сего дня не ведал. А печалит меня то, что сии камнетесы (их же сотен до двух) пребывают здесь без пастыря, каковой удерживал бы их в истинной вере; и поклоняются они не в храме, а, увы, в пещере, почитаемой индейцами как святилище некоей богини. Там возлагают они белые цветы и белых птиц и творят, сколько мне ведомо, мерзостные языческие жертвоприношения, а таковое обыкновение имели и их предки. Так неужто должны мы страдать от подобного небрежения христианскими душами, коли сии индейцы крещены? И хотя сердце мое радуется служению здесь, в Пакиле, готов я завтра же оставить его, ежели пошлют меня на ту скалу, именуемую Бато, где индейцы продолжают свое богомерзкое поклонение в пещере».

Очевидно, беспокойство брата Иниго не осталось без последствий, ибо в списке францисканских миссий под 1650 годом упоминается «часовня, посвященная святому Иоанну Крестителю, в месте, именуемом Лакан Бато на Пасиге, где служат мессы в первое воскресенье месяца, в день покровителя сей местности и на восьмой день после оного, в первый вторник после Пасхи, на следующий день после Рождества и на восьмой день после других великих праздников».И несколько далее в том же списке снова назван Лакан Бато: «Нижайше просим обратить благосклонное внимание короля нашего на многие нужды помянутой выше часовни, каковую надобно бы сотворить прекрасной и благолепной, поелику возможно, дабы индейцы нашли ее более привлекательной, чем та пещера поблизости, коей они были привержены во времена, когда обретались во мраке ночи, да и сейчас еще обращаются к ней во время засухи и мора».

Как видно, и эта просьба не была обойдена вниманием. Перечень расходов францисканцев, представленный пять лет спустя, включает затраты «на возведение каменной часовни в Лакан Бато, сооружение и золочение алтаря для упомянутой часовни, покупку мебели и утвари, требуемой уставом и обычаем; на заказ статуй, среди коих: Иоанна Крестителя – покровителя сего места, Пресвятой Девы – покровительницы страждущих, святого Роха, заступника пред чумой и мором, и святого Исидора Пахаря, коего надлежит носить с крестным ходом по полям во время сева; а также на гроб господень, потребный для обрядов в страстную пятницу».

Лакан Бато снова появляется в официальных анналах только в конце XVII века, когда наскальная часовня была передана августинцам. Именно августинец, брат Блас де ла Санта Корреа, в 1697 году намекает впервые на яростное соперничество между часовней и пещерой. Капеллан находившегося неподалеку дома уединения, брат Блас, служил также и в часовне на скале, ныне известной как баррио Бато, куда весь тот год каждое воскресенье народ стекался к мессе – явный прогресс, которому, как считал брат Блас, угрожал возрождаемый культ пещеры.

В жалобе, поданной им архиепископу Манилы в апреле 1697 года, августинец сетует, что на святой неделе жители баррио не посещали богослужений, потому что во время полнолуния дни и ночи проводили внизу, у пещеры.

«И не только несчастные из сего баррио, но также обитатели иных мест не нашли ничего лучшего, как прийти туда, себя нарекая паломниками. И поклоняются они в пещере, где, сказывают, некая женщина жила в уединении, до того как отправилась в Манилу и там обрела славу чудотворицы. А по смерти ее два или три года тому начали они спешно творить почитание ее как святой праведницы, свершая всенощные бдения в оной пещере да паломничества сии, каковые наша святая мать-церковь не может позволить, ибо они от неразумия. И еще мы со скорбью извещаем, что нашлись некие братья, кои в ответ на наши попытки положить конец поклонению подбивали прихожан небречь нашими усилиями, и тем оные братья показали себя столь же неразумными, сколь и невежественные прихожане, коих они поддерживали в их заблуждениях. Сии братья наши во святой нищете сами явились сюда как паломники и, без дозволения Вашего преосвященства, разрешали возжигать в пещере обетные свечи, да еще приводили туда больных для исцеления. Мы содрогаемся при одной лишь мысли, что тайком они, быть может, даже служили в сей мерзкой пещере святую мессу. А все только потому, что женщина та была их терцианкой [51]51
  Так назывались члены католических организаций «мирского монашества» или «третьих орденов» – братств мирян, примыкавших к нищенствующим орденам францисканцев и доминиканцев.


[Закрыть]. И пока дело сие не стало еще более прискорбным, мы молимся, дабы манильская кафедра образумила сих возлюбленных братьев наших, воспретив бдения в пещере…»

Каково было решение архиепископа, если оно вообще было, – сведений об этом не дошло; но споры, надо думать, продолжались и в следующее десятилетие, потому что появился ответ «неких братьев», порицаемых братом Бласом.

Анонимный доминиканец, подводя итоги деятельности своего ордена на Филиппинах с 1690-го по 1707 год, так повествует о разногласиях вокруг пещеры: «Поскольку названная женщина была из нашего третьего ордена, мы, как и все христианские души, преисполнились умиления, когда скончалась она в благоухании святости, что удостоверено было многими в городе, и на ее погребение прибыли их высокопревосходительства губернатор сей колонии и архиепископ сей кафедры, чей приход был свидетельством великого уважения, питаемого к той женщине-индеанке, бедной и неграмотной. К сожалению, после смерти ее сие непрекращающееся почитание было превратно истолковано некими кругами как извращенное и беззаконное поклонение, достойное только святых праведников. Но подобное чудовищное святотатство и немыслимо, на наш взгляд, в столь верной церкви епархии, как манильская. Просто верующие вполне естественным образом желали сохранить память о ней, посещая места, связанные с ее жизнью, такие, как дом в Маниле, где она скончалась, и пещеру возле ее родного города, где она еще юной девой прожила несколько лет, отрешившись от мира. Посещения сии вполне невинны по намерению и отрадны по результатам, ибо возрождают ревность к вере в тех, кому ее достохвальный пример напоминает о добродетели. И столь велико было рвение верующих, что они своими руками вырубили ступени в склоне и так воздвигли лестницу, ведущую от реки к помянутой пещере. А ежели некий круги усматривают в том зло, то скорее всего потому, что боятся потерять паломников к их святыне, расположенной неподалеку. Как говорит псалмопевец: „Qui cogitaverunt malitias…“» [52]52
  Замышляют на меня зло… (лат.)


[Закрыть].

Однако двенадцать лет спустя, в 1719 году, в Европе появилась книга какого-то итальянца, побывавшего на Филиппинах в начале века и с куда более тревожными интонациями описывавшего культ пещеры: «Лодка пристала к подножию холма, и мы вышли: я и три моих спутницы, все – туземные женщины, которые, как я выяснил во время путешествия, были замужем, но бесплодны и возлагали надежды на то, что Скала их излечит от бесплодия… Раздеваясь, они повернулись ко мне спиной, хотя для стыдливости имелось мало резона, поскольку было новолуние и у подножия холма царил мрак. Каждая из них аккуратно свернула свою одежду, каждая возложила сверток на голову, привязав его бечевой или лентой, стянутой узлом под подбородком, так что казалось, будто на них высокие шляпы без полей. Подпрыгивая и приплясывая в такт собственному пению, они двинулись вверх по склону к пещере, я же отправился вслед, исполненный любопытства.

По прибытии наверх моим танцовщицам пришлось встать в сторонку, ибо там шла другая церемония… Насколько я понял, то были крестьяне, пришедшие молить о дожде для посевов. У них были факелы и длинные ножи, а с ними – девушка лет тринадцати. Они вошли в пещеру, но нам запретили следовать за ними. Вскоре мы услышали какой-то звук – точно звенели ножи, – потом вопль девушки. Я содрогнулся, ибо не сомневался, что ее приносят в жертву, но мои спутницы не выразили ни малейшего беспокойства. Наконец вопль прекратился, а с ним и звон ножей. Когда мужчины вышли, с ножей капала кровь, и женщины, прикасаясь к их остриям, мазали себя ею.

Улыбаясь, один из мужчин предложил показать мне пещеру, которая оказалась двойной, ибо за первой пещерой была и вторая. Во второй пещере на каменной плите лежала девушка, обнаженная и неподвижная, но проводник мой дал понять, что она только лишилась чувств. Факелом он осветил на полу разрубленную на куски курицу и жестами изобразил, как одни мужчины рубили ее, а другие в это время просто пугали ножами девушку.

Мы покинули пещеру. Проводник мой нес в чаше куски убитой курицы, и снова женщины касались их и кровью смазывали срамные места. После чего, опять стыдливо отвернувшись, они благопристойно надели свои одежды, и мы сошли вниз по темному склону к лодке, ждавшей у подножия холма. Как я понял, теперь они считали себя способными к деторождению; пещера же была святилищем некоей отшельницы, щедрой на милости, которые можно вызвать соответствующими подношениями».

Хотя книга эта попала на Филиппины годы спустя, слухи о ней, точнее, о том, что в ней говорилось о культе пещеры, дошли до Манилы раньше и вызвали негодование, которое, надо думать, обрадовало августинцев. Похоже, однако, что, несмотря на произведенный фурор, пещеру все же замуровали, поскольку первая насыпь сооружена не тогда, а лет десять или двадцать спустя. Скорее всего от этого скандального сообщения просто отмахнулись, приняв его за еще один образчик предвзятого отношения заграницы к Филиппинам.