Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ник Хоакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 45 страниц)

– Я заметил, что ты все время была в каком-то напряжении.

– Я не хотела говорить тебе, но ведь я болтунья. Из меня все так и сыплется. Ну, Андре?

– Мама, ты ждешь, что я буду петь и плясать?

– Ах, Джек, я с таким нетерпением жду отъезда!

– Калифорния?

– Нью-Йорк. Там у меня брат. Потом, возможно, работа в Вашингтоне. А сейчас я должна, – сказала она, когда маленькая «тойота» притормозила у тротуара, – решить, что мне делать с конторой.

Она сидела между сыном, ведшим машину, и Джеком, который вышел, чтобы выпустить ее. Он поднес ее сумки к двери.

– Я очень рад за тебя, Чеденг. Когда мы идем в ресторан?

– Никогда! Ты спаиваешь людей, чтобы выкачивать из них информацию. Но все же позвони мне. Да, и большой привет Алексу и Почоло. Желаю вам приятно провести время!

– Мама совсем не так уж хочет ехать, – сказал Андре по пути к отелю. – Но и оставаться боится.

– Почему боится?

– Боится, что я опять переметнусь к отцу. Они все еще ссорятся из-за меня.

– Должно быть, оба тебя любят.

– Не в этом дело. Просто ни один из них не в силах допустить, чтобы другой одержал верх в чем бы то ни было. Даже будь я каждому из них в отдельности противен, все равно бы они продолжали это соперничество из-за меня – лишь бы не отдать другому. Папа говорит, что она делает из меня маменькиного сынка. Но я уже однажды уходил от нее и больше не могу. Так что я еду с ней в Нью-Йорк, хотя и без охоты. Думаю побыть там год или около того, пока она не устроится, а потом вернусь сюда. Мне надо быть здесь. В любом другом месте я буду чувствовать себя изгоем.

– Андре, а что заставило тебя к ней вернуться?

– Видите ли, это вовсе не было возвращением к ней или уходом от отца. Просто она переехала жить к деду, а я присоединился, потому что тоже хотел быть с ним. Отец считает, что дед сделал огромный шаг назад, обратившись к вере, но, по-моему, то шаг вперед. Во всяком случае, мне очень хотелось знать, куда он идет. Знаете, я ведь не очень самостоятелен, мне всегда нужен человек, который указывал бы мне путь. Сейчас для меня путеводной звездой стало имя деда.

– Ненита Куген тоже так его воспринимала?

– Ненитц искала совсем другого. Уж ей-то проводник был ни к чему, она сама по себе! Дед напрасно мучится, думая, что сбил ее с пути своими разговорами. Она обычно слушала одного, а слышала кого-то другого. Это был крепкий орешек, не из тех, кого можно сбить с толку приставаниями – физическими, словесными или какими угодно.

– Ты думаешь, он пытался это делать?

– Нет.

– Откуда у тебя такая уверенность?

– Дед никогда не лжет. Он настолько честен, что это его мучит. Он вечно проверяет себя – не фальшивит ли в чем. Если бы там было что-то не так, он бы первый разоблачил себя.

– Тогда почему он считает, что убил ее?

– Потому что долго занимался политикой и знает, что правда может убить. Из-за этого он стал обостренно совестливым, а может, он и родился таким – всегда беспокоится, не сочиняет ли он, а если нет, то не причиняет ли вред словом, идеей, даже жестом, который могут воспринять как назойливость. В этом разница между ним и Ненитц. Онабы не придала этому значения.

– Она не придала бы значения тому вреду, который могут нести его идеи?

– Она считала его почти святым, который слишком боится причинить зло людям, хотя они просто лжецы, и только.

– Но ведь ты сказал, что она была сама по себе.

– Ну, Джек, для святого все сами по себе, все невинны, всем причиняют зло. Он не делает различия между теми, кто вкусил и кто не вкусил от древа познания.

– Но ведь он намеренно скандализует публику, появляясь на людях пьяным, в непотребном виде.

– Потому что, когда встает выбор: причинить ли вред людям или покривить душой, – он предпочитает не лгать. Так он, значит, рассказал вам об этом? Он думает, что это подвело его ко второй стадии обращения – к пониманию того, что даже зло можно сделать полезным.

– Сверни здесь на углу, Андре.

– Хорошо. А, это ваш отель? Недурен, только почему его загнали в переулок?

– Спасибо, молодой человек. Еще увидимся.

– Да, Джек, на вашем месте я не стал бы терзаться из-за сцены в библиотеке. Мне иногда кажется, что он нарочно начинает много болтать. Ну пока, будьте здоровы.

«Не нарочно, а инстинктивно, и притом всякий раз, когда появляется новый человек, скорее всего ожидающий встретить перерожденную душу, более святую, чем его собственная». Так думал Джек, стоя напротив отеля. «Тойота» Андре уже укатила. Он собрался пересечь улицу, как вдруг увидел человека, шагающего по тротуару, и человек этот со спины показался ему смутно знакомым. Молодой официант из кафе, что в отеле. Если вчера кто-то действительно подмешал наркотики в его завтрак, так это мог быть только он. Джек с тех пор не видел его, поскольку остерегался заглядывать в кафе, но сейчас он узнал этого пижона. Поддавшись внезапному импульсу, он последовал за «клешами», и тут же вечерняя жизнь переулка обступила его.

В самом начале, там, где стоял отель, переулок словно улыбался парадными дверями и витринами. Но, сужаясь в своей северной части, он все больше мрачнел и хмурился – теперь на него выходили лишь задние стены домов и боковые двери. Пошла немощеная дорога, мокрая и скользкая даже в такой жаркий день, источавшая отвратительный запах канализации всякий раз, когда нога скользила по грязи. Вместо тротуаров по сторонам тянулись сточные канавы, огромные мусорные кучи, контейнеры, забитые отбросами, – там безумствовали мухи. Грязно-зеленые стены были испещрены обычными воинственными лозунгами: долой это!.. сокрушим то!..

Джек не пытался разыгрывать из себя сыщика – он просто держался на один-два квартала позади. Да пижон и не оглядывался. И вообще это был деловой переулок, кипевший жизнью. В нем едва могли разминуться две машины, но он был забит ими: те, кто хотел объехать пробки на главных магистралях, здесь попадали в еще более безнадежную. На каждом углу вился дымок: на выносных жаровнях жарили свинину, кальмаров, ямс и бананы; в воздухе стоял запах зрелых фруктов, переполнявших тележки зеленщиков.

От боковой двери, за которой исчезли «клеши», тянулась очередь, будто в кассу, – сплошь мужчины. Она быстро подвигалась. Джек пристроился в хвосте и заметил, что стоявший перед ним подросток обмахивается, как веером, купюрой в пять песо.

– Что показывают? – спросил он.

Подросток объяснил, что за пять песо можно посмотреть, как снимают «бомбу» – подпольный порнофильм, и увидеть все в натуре раньше, чем это пойдет «вставным роликом» в кинотеатрах.

– У них сегодня потрясная бомбера [76]76
  Женщина, снимающаяся в порнографических фильмах.


[Закрыть],Марла Малага, – сказал покрывшийся потом от предвкушения удовольствия паренек, – а Томми Тонтинг работает «быком».

Джек уплатил пятерку человеку, стоявшему у входа, и вслед за другими зрителями поднялся на второй этаж, где в помещении, выполнявшем роль спальни, вокруг кровати устанавливали съемочное оборудование. Из соседней комнаты доносились возгласы публики…

– Там сейчас просто так показывают, без съемки, – объяснил Джеку его новый юный друг, – только уже все кончается. Если хотите, можете посмотреть, но тогда вы потеряете здесь место в первом ряду.

Пожертвовав первым рядом, Джек прошел в соседнюю комнату. Зрители стояли плотным кольцом почти до самой двери, но он мог поверх голов видеть действо. Дело и впрямь уже шло к кульминации… Джек поймал взгляд женщины – она бесстрастно смотрела на пяливших глаза мужчин.

Когда все было кончено, «бык» поднялся с кровати, обернул бедра полотенцем, и тут Джек рассмотрел женщину: белая кожа, черные волосы… Видел ли он ее раньше? Она встала и, не прикрываясь полотенцем, прошла в ванную к торо.Толпа зрителей поредела, потом «бык» вернулся и подобрал с пола и с кровати монеты – щедрые дары зрителей, которые хотели продолжения действия.

– Изумительная бомбера, – сказал Джек «быку». – Как ее зовут?

– Иветта. В вашем вкусе, приятель?

– Может быть. Где я могу встретиться с ней? – спросил Джек, бросая несколько монет.

– Ее можно угостить внизу, в ночном клубе. Как вас зовут?

– Джо.

– О’кей, Джо, – улыбнулся мужчина. – Я скажу ей, она вас найдет внизу.

Джек задержался в дверях другой комнаты. Там уже начались съемки. «Быком» теперь был не кто иной, как юный пижон в «клешах», он же Томми Тонтинг.

В клубе внизу как раз был «счастливый час» – напитки в полцены, дискотека, где, впрочем, никто пока не трясся под «консервированную» музыку, кроме двух довольно вялых девиц в сапогах, с лоснящимися, как у боксеров, телами, зачем-то посаженных в клетки. Клетки помещались по бокам от танцевального круга, очерченного лившимся с зеркального потолка светом. Столики перед эстрадой были пусты. Некоторое оживление наблюдалось только у стен, в потемках, где парочки, устроившись в сдвоенных креслах, использовали столы как прикрытия.

Официант с фонариком проводил его к свободному месту в полумраке, и Джек велел доставить пиво и Иветту.

– Скажите ей, что я Джо.

Она появилась в мини-юбке цвета незрелых яблок и в домашних туфлях-шлепанцах.

– Это не положено, но у меня ужасно болят ноги. Ты уж не вздумай жаловаться, Джо, а то мне попадет.

– Я не Джо, – сказал он, внимательно присматриваясь к ней. – Я Джек Энсон.

На нее, похоже, это не произвело никакого впечатления.

– Хелло, Джек. Первый раз здесь?

Он сообщил, что приехал из Давао, и назвал свой отель, однако и на это она никак не отреагировала.

– Я слышал, ты часто бываешь в моем отеле, – добавил он.

– Не особенно, но я обслуживаю почти все отели вокруг, особенно в китайском квартале. Так что, навестить тебя в номере?

– Мне кажется, вчера утром возле моего номера я тебя видел.

– Вчера утром я была далеко, в Тарлаке [77]77
  Город в центральной части о-ва Лусон.


[Закрыть]. Съемки всю ночь. Нет, не эта порнуха. Все вполне прилично. У меня там маленькая роль – воспитанница монастырской школы. Думаешь, я заливаю, Джек? Но я в самом деле училась в монастырской школе.

– И я бы сказал, не так давно.

– Мне восемнадцать лет.

– Ты быстро прожигаешь жизнь, Иветта.

– Да, не говори! Сначала, очень рано, секс, потом наркотики, потом вот это. Но если закреплюсь в кино, все будет иначе. Только они боятся на меня ставить, потому что у меня уже привычка.

Принесли ему пиво, ей – «дамский напиток». Она зевнула в свой бокал.

– Джек, это я сама заказала, но знаешь, чего мне хочется? Поесть. Я не обедала и просто умираю с голоду.

Он разрешил ей заказывать, что она хочет. Иветта, подозвав-официанта, попросила принести суп, жареный рис и половину жареного цыпленка.

– Ты славный парень, Джек, – сказала она, придвинувшись к нему со стулом и положив голову ему на плечо. – И ты не пожалеешь. Тебе со мной понравится. Давай, делай что хочешь.

Не зная, что делать, он начал поглаживать ее. Она теснее прижалась к нему и тут же заснула. Джек сидел не шевелясь, одной рукой обнимая спавшую на его груди девушку, пока не принесли заказ.

– Я уснула? О Джек, мне так стыдно! Но я действительно устала. Сегодня ночью тоже не спала, а днем была на а-го-го во время встречи каких-то очень важных бизнесменов. Но оставаться там и пообедать не могла, потому что мне надо было успеть сюда на представление. Ух ты, суп такой вкусный – и горячий! Джек, бери пока цыпленка.

– Не могу. Только что с мериенды. Объелся у Мансано. Ты знаешь эту семью?

– Если ты имеешь в виду сенатора Алекса Мансано, – небрежно сказала она, – то я спала с ним.

Он смотрел, как жадно она ела. Она действительно была похожа на фотографии Нениты Куген, которые он видел.

– У тебя всегда черные волосы?

– Да нет. В кино меня иногда просят обесцветить их, чтобы стать блондинкой, особенно в шпионских фильмах – я играю шпионок. Но мама говорит, когда я была ребенком, у меня волосы были светло-каштановыми.

– Твой отец американец?

– Дед, отец мамы. По-настоящему меня зовут Эва, я и снимаюсь под этим именем. А имя Иветта ненавижу. Но мама говорит, что оно классное, и раз мне суждено быть тем, что я есть, то уж лучше с шиком. Другие танцовщицы а-го-го – они всегда меня шпыняют – говорят, что я сига [78]78
  Задавака (тагальск.).


[Закрыть],много воображаю о себе. Они просто мне завидуют. Видят, что я действительно класс, не замарашка вроде них, не выскочка. А ты как думаешь?

– Я думаю, Иветта – это всегда высокий класс.

– Ты смеешься надо мной. Но ты парень в порядке. Что делаешь в Маниле?

– Главным образом укорачиваю себе жизнь.

– О-о, так ты тоже употребляешь? Тогда мы составим хорошую пару. А как я плакала в прошлом месяце, когда этот продюсер, важный такой, пришел ко мне домой, потому что я понравилась ему – у меня в последнем фильме маленькая роль, – а я в это время как раз была под парами, дур ог на дур ог [79]79
  Вдребезги (тагальск.).


[Закрыть],и он даже перепугался, хотя мама вовсю пыталась убедить его, что у меня просто месячные. Это был мой великий шанс, и я его упустила. Но я еще не безнадежна, о нет, сэр. Я могу обойтись, если захочу. И без особого труда. Другие, я знаю, покрываются потом, вопят, если не примут, а со мной не так. Со мной по-другому. Но когда я хочу, меня не остановишь.

Она неожиданно умолкла.

– Что-нибудь не так, Иветта? – спросил он, чтобы прервать молчание.

– Джек, ты не рассердишься, если я сейчас отвалю?

– Но ты ведь еще не доела.

– Странно, я иногда чувствую себя страшно голодной, а когда приносят еду, не могу съесть много.

Она выцедила из тарелки половину супа, погрызла ножку цыпленка и проглотила несколько ложек риса. И кажется, уже «отвалила» – ее неподвижный взгляд был устремлен мимо него.

– Но когда я хочу, меня не остановишь, – как бы небрежно процитировал он.

– Зато не потею и не ору, – сказала она, уже поднимаясь со стула. Протянутая им купюра в двадцать песо остановила ее. – Ух, Джек, да ты богач! Ручка есть? Я вот что сделаю: запишу твое имя – Джек Энсон, да? – и твой отель. А номер какой?

Он сказал.

– Я непременно буду у тебя сегодня, Джек, дорогуша. Я кончаю после полуночи.

– Нет, не сегодня, Иветта. Сегодня я скорее всего буду искать иные ходы.

– Ну тогда в другой раз, но скоро. Я найду чем удивить тебя в постели, ты не пожалеешь. О’кей?

– О’кей, Иветта.

6

Она засунула исписанную салфетку в лифчик, встала и осторожно обошла стол. Но прежде чем уйти, она наклонилась через стол и поцеловала его в губы.

Когда Джек и Почоло прибыли за Алексом к зданию конгресса, там царило смятение. Солдаты сбились в вестибюле у входа в нижнюю палату, оттесняя мечущуюся толпу. Двери зала то и дело с грохотом открывались, чтобы впустить или выпустить людей в форме. Оттуда доносился дьявольский рев.

Толпа расступилась перед Почоло, и он в сопровождении Джека направился к жандармскому офицеру.

– Мэр Гатмэйтан! Добрый вечер, сэр!

– Капитан, что здесь происходит?

– Нашествие! Конгресс захвачен!

– Боже милостивый!

– И на этот раз обе палаты, господин мэр.

– Кто захватил?

– Экстремисты. Они сорвали заседания.

– Мы можем войти?

– Лучше не надо, господин мэр. Их еще ловят. Действительно, всякий раз, когда распахивалась дверь, видно было, что там жуткий бедлам. Какие-то юнцы с воплями носились по величественному залу, преследуемые солдатами с карабинами и дубинками. Падали стулья, переворачивались столы, а законодатели в парадных костюмах одни стояли точно оглушенные, другие рвали на себе волосы.

Почоло провел Джека в комнату отдыха, где тоже дым стоял столбом. Для успокоения нервов сенаторов, потрясенных вторжением в верхнюю палату во время специальной сессии, рекой лились виски и бренди. «Беспрецедентно» – этим словом характеризовали здесь светопреставление в зале.

– Я сначала подумал: неужели опять сумасшедший гранатометатель?

– Да-да, и я был уверен – снова площадь Миранда [80]80
  В августе 1971 г. в Маниле во время предвыборного митинга на площади Миранда неизвестными лицами были брошены гранаты.


[Закрыть].

– Им бы только всех нас взорвать! Бабах – и готово!

– Гатмэйтан, ты здесь!

– Привет, дружище. Где найти Алекса Мансано?

– Сукин сын твой сенатор Мансано! Я не знаю, где он, и знать не хочу!

– Мансано надо сжечь за это! Сжечь! – восклицали почтенные мужи, по очереди отходя от Почоло и Джека, который, оставшись в одиночестве – с бокалом виски в руках, полученным от сенаторов в знак гостеприимства, – почувствовал себя неловко.

Они прошли в кабинет Алекса.

– Сенатор еще в зале, – сказала секретарша.

Часы уже пробили девять, когда вошел наконец сенатор Мансано, на ходу стаскивая с себя белый пиджак а-ля Неру.

– Чоло! Извини, извини. Ты слышал? Ужасно! И все валят вину на меня. Но тем, кто меня обвиняет, я… Э! Джек?! Ну да, Джек! Ах ты, старый жулик!

Они ужинали у Алекса.

– Я собирался повести вас в ресторан, но мне нужно быть дома – важные звонки.

И в самом деле, ему то и дело приходилось бегать с веранды в дом (они, все трое, надев фартуки, сами жарили себе бифштексы на жаровне), чтобы отвечать на телефонные звонки, на бегу снимая фартук и вытирая руки. Но всякий раз он возвращался уже в фартуке и снова увлеченно брался за шипевшее на углях мясо.

– Это из Кэмп Краме [81]81
  Штаб-квартира жандармерии в Маниле.


[Закрыть]. Я сказал им: если они пальцем тронут ребят, которые ворвались сегодня в конгресс, я явлюсь туда со всем нашим союзом гражданских прав. Их сейчас держат в Краме, но они знают, что я в курсе дела.

–  Твоиребята, Алекс?

– Представь себе, нет. Какая-то новая группа, я о ней не слышал. Мои парни говорят: осторожные, недоверчивые, не исключена провокация.

– И они назвали тебя? Они просили связаться с тобой, когда их арестовали?

– Да, Чоло, ну и что? Ты же знаешь, мое имя стало боевым кличем молодежи.

– Джек, тебе доводилось когда-нибудь видеть человека, который бы так желал беды самому себе, как Алекс?

– Джек, мне пришлось пойти на риск с этими ребятками, потому что я никогда бы не простил себе, если бы сейчас отказал им в помощи, а они потом оказались славными парнями.

– А как понимать – провокация? – спросил Джек.

Но тут снова зазвонил телефон.

– Это Нэп Рама, он говорит, по городу распространился слух, будто ребята признались, что это я натравил их на конгресс!

– А сие доказывает, что ты и есть сумасшедший гранатометатель, – заметил Почоло, усаживаясь прямо на мраморные плиты и пытаясь пристроить тарелку на коленях.

Джек тоже расположился на плитах. Пододвинул стул, поставил на него тарелку, а сам сел перед ним, скрестив ноги и подвязав фартук под подбородок.

– О чем это вы толкуете? – спросил он.

– Есть версия, – сказал Алекс, который уже переместил свой бифштекс на тарелку и теперь стоя поглощал его, – что на нас специально напустили некоего сумасшедшего гранатометателя с целью создать хаос и тем оправдать введение военного положения и даже переворот. Вопрос лишь в том, кто он, этот гранатометатель. Нам теперь надо перекрыть дороги, то есть принять меры, чтобы помешать фашистскому путчу.

Почоло хмыкнул.

– Джек, только что ты ознакомился с генеральной линией кампании Алекса на президентских выборах будущего года.

– Если только выборы в будущем году состоятся.

– Ну ты-то, Алекс, допускаешь, что они состоятся, поскольку мечешься то туда, то сюда и везде организуешь молодежь, в каждом городе.

– Но, Почоло, это ведь как раз то. что я называю «перекрыть дороги». Молодежь могла бы стать барьером.

– Эти ребятки могли бы стать и твоими штурмовыми отрядами, когда ты начнешь предвыборную кампанию. Только начинаешь ты рановато.

– О господи, да неужели никто, кроме меня, не видит опасности? Джек, Почоло! Что-то назревает. И дело не в президентских выборах. О’кей, я хочу стать президентом. Но я хочу быть им только в рамках нынешних установлений.

– Может, ты хочешь сказать – «сидений»? – спросил Джек. – «Сидений на вулкане».

– Катись ты со своими вулканами! Все эти разговоры не лучше болтовни о сумасшедшем бомбисте. Нас просто запугивают мыслью, будто под нами вулкан. Даже люди, которые вроде бы знают, в чем дело, участвуют в запугивании, словно не видят, что тем самым играют на руку фашистам. Нет никакого вулкана! А если есть, то вовсе не тот, о каком они думают.

– Значит, не революция? – спросил Джек.

– И не бедность, не беспорядки, не коррупция в правительственных учреждениях и не насилие на улицах.

– Что есть, – улыбнулся Почоло, – как мне, кажется, Алекс, ты сам сказал, часть того строя, при котором ты хотел бы стать президентом.

– Да! Поскольку, даже не закрывая глаза на все эти отвратительные явления, я считаю, что только при нынешнем государственном порядке наша страна может идти вперед. Нам нужны реформы, а не исправительные заведения. Тебе чего, Джек?

– Ничего, – ответил Джек, уже успев подняться. – Только размять ноги. Так, по-твоему, гром грянет не оттуда, откуда ждут?

– Не гром грянет, а, я бы сказал, здоровенная дубина.

– Он думает, – сказал Почоло, – что люди вроде меня подогревают, провоцируют все эти мелкие встряски сегодня, чтобы оправдать здоровенную дубину завтра.

– Нет, Почоло, я не думаю, что церковь в этом замешана, но уверен, что, если фашисты победят, она, как бывало и раньше, встанет на их сторону. Впрочем, ты правильно говоришь насчет подогревания вулкана. Вот, к примеру, ты сам, закрыв пещеру в своем городе и запретив доступ к ней, только распаляешь и бесишь тех, кто хочет видеть ее открытой. Действуя такими методами, церковь потворствует общественным беспорядкам.

– Ну, это вздор, Алекс, при чем здесь церковь? Пещера была закрыта по приказу полиции в целях безопасности. Люди из министерства общественных работ говорят, что берег может обрушиться в любой момент.

– Нет, это ты говоришь вздор, Чоло! Ты и твои монахи закрыли пещеру, потому что вы хотите, чтобы там поклонялись только вашей святой Эрмане, но, оказывается, она священна еще и для почитателей какой-то языческой богини. Раз уж вам запретили отправлять службу, то и вы не дадите язычникам там собираться. Правильно? Да не будьте вы, наконец, точно собака на сене, черт вас побери!

– Ах вот оно что! Так кто из нас после этого «подогревает»? Разве не ты сам, науськивая этих так называемых язычников, вызываешь общественные беспорядки?

– Я забочусь только о том, чтобы люди могли пользоваться своими правами…

– А организуя этих мальчишек…

– Прекрати! Я не организую их. Я всего лишь объясняю, почему они должны сплотиться и как. Остальное – их дело. Все думают, что эти молодые активисты у меня на жалованье, а они, черт побери, только получают от меня кое-какую помощь, если попадают в беду.

– Беду, которую ты сам навлек своими призывами к демонстрациям.

– О, дьявол, неужели ты не видишь, почему я это делаю? Боевитость хотя бы этой части населения способна предотвратить готовящееся свинство. Молодежь, поскольку она готова сопротивляться, может стать на пути, а это заставит хорошенько подумать всех, кто хочет совершить переворот.

– Вот именно. Ты все твердишь об опасности переворота. А не хочешь ли ты вызвать панику, которая будет тебе на руку? Скажи правду, Алекс. К чему ты стремишься – обезглавить переворот или возглавить его?

– И это ты говоришь мне? Прекрасно зная, как я отношусь к демократическому образу…

– Ох, только избавь меня от этой чепухи! Когда кто-то становится сверхвоинственным, как только речь заходит о демократии, я мигом настораживаюсь. Мне вспоминается человек, о котором я часто слышал от отца: видный журналист до войны, видный защитник «веры в демократию» – кстати и некстати, и на все времена – антифашист. А едва пришли японцы, он моментально оказался в рядах фашистов!

– Э-э, Чоло, ты мог бы привести и более свежий пример. Почему бы не назвать моего отца?

– Слушай, Алекс, – сказал Джек, – дон Андонг вовсе не фашист.

– Тогда почему он, как Чоло, заодно с ползучими тварями?

– А Поч, я полагаю, всего лишь христианин.

– Э, Джек, да чего с ним спорить! Алекс считает, что, раз ты имеешь отношение к церкви, значит, автоматически отмечен знаком свастики. Теперь, как видишь, даже его отец оказался фашистом. Ты бы полегче, Алекс. Ведь и сам можешь кончить тем же, чем кончил твой отец.

– Никогда и ни за что! Делать из себя шута, разыгрывая на людях пьяного дурака? Или возить тележки со статуями святых, как это делал ты, Чоло? Помнишь? Правда, я не знаю, что нашло на моего старика…

– Сегодня днем он сказал мне, – вставил Джек, – что обратиться в веру – это как полюбить: причину искать бесполезно.

– Это верно, если только ты молод, – сказал Алекс. – Тогда мы все понимаем и сочувствуем. У природы есть свои причины, о которых человеческое сердце не ведает, и слава богу. Но если влюбляется старик!.. Тут как нельзя лучше подходит присловье: нет хуже дурака, чем дурак старый. И боюсь, в случае с моим стариком все дело как раз в этом.

Служанка принесла салат, и три друга перешли к маленькому столику, чтобы там, стоя с трех сторон, покончить с бифштексами. С четвертой стороны – невидимый сотрапезник, для каждого свой.

Почоло Гатмэйтану явился призрак святой Эрманы, который вдруг решил присутствовать на встрече старых друзей.

Джек Энсон увидел Нениту Куген, наверное часто бывавшую на этой веранде.

А к Алексу Мансано пришел из детства он сам – мальчишка, одетый церковным служкой и изумленно взиравший на трех пожирателей бифштексов. Что привело сюда этого мальчишку? А, дурацкое замечание Почоло о том, что он может кончить, как отец.

– С чего это мы вдруг замолчали? – спросил он, накладывая себе ломтики маринованных огурцов, салат, помидоры, красный перец и зеленое манго.

– Я задумался об этой пещере, – сказал Почоло. – Раз держать ее закрытой – значит подрывать авторитет церкви…

– …то почему бы ее не открыть, – закончил за него Алекс.

– Может быть, я так и сделаю. Прежде чем ты напустишь на нее своих ребятишек, господин сенатор.

– Или прежде, чем она унесет еще одну жизнь, господин мэр.

Да, кстати, Джек, ты ведь хотел расспросить меня о Нените Куген? Я слышал, она всюду тебе мерещится.

Взяв салат с собой, они уселись на краю веранды, свесив ноги на траву. Мокрую от росы лужайку так плотно окутала наступившая тьма, что граница сада, обозначенная деревьями и каменной оградой, терялась в душном мраке. За их спинами возвышался дом. Он казался пустым, но на самом деле в каждой комнате наверху кто-то читал, играл в шахматы или в покер, смотрел телевизор или спал. Здесь, как и везде, люди Алекса умели держаться незаметно. Только дневные посетители превращали дом в базар, к неудовольствию соседей, чрезвычайно привередливых и в то же время далеких от политики. Алекса терпели здесь не как сенатора, а как Мансано.

– Девушка часто бывала здесь, – продолжал он, – особенно когда ко мне перебрался Андре. Ну и характер эта Ненита Куген! Но я играл роль любимого дядюшки. Она называла меня тито [82]82
  Дядя (тагальск.).


[Закрыть]– в конце концов она же дочь нашей дорогой Альфреды. Правда, в ее годы Альфреда уже знала все ответы, а эта бедная девочка умела только задавать вопросы. От нее можно было устать – она без конца что-то выпытывала и высматривала. Я звал ее Мисс Инквизиция. И вы знаете, мои люди начали скрываться от нее, словно еретики. Я надеялся, что, связавшись с молодыми активистами, она найдет себя, но она нигде долго не задерживалась. Не думаю, что она сама знала, чего ищет, но, по-моему, она умерла в пещере потому, что там нашла наконец то, что искала.

– Я слышал, – сказал Джек, – ты должен был увидеться с нею в день, когда она умерла.

– Не должен. Просто она позвонила мне в юридическую контору, сказала, что ей нужна консультация по очень важному делу, и попросила встретиться с нею вечером. И в восемь часов я подъехал к тому переулку – помнишь дом Альфреды? – потому что она обещала ждать у задней калитки. Просила только меня припарковаться чуть подальше. Я приехал, ждал, но она так и не появилась. В конце концов я вышел из машины, заглянул в калитку, но Нениты не было, и свет в ее комнате не горел.

– Ага! – засмеялся Почоло. – Так ты знал, где ее комната!

– Да, черт побери, но вовсе не по той причине, о какой ты думаешь! Мы с Андре не раз отвозили ее домой или забирали оттуда. Разрази тебя гром, Чоло, как я мог притронуться к дочери Альфреды? А кроме того, она была не в моем вкусе.

– Любишь смугленьких?

– Да, люблю посмуглее и поопытнее. Ну, в общем, проторчав в переулке какое-то время, я уехал. Думал было зайти и спросить о ней, но она совершенно ясно дала понять, что скрывается от бабушки, и…

– …и кто из нас хоть когда-нибудь хотел встретиться с этой старой каргой? – воскликнул Джек.

– Вот именно. Я сказал себе, что все это вполне в духе Нениты Куген, и укатил. Больше я ее не видел.

– А тебя видел кто-нибудь? – спросил Джек.

– Наверное. Там довольно людно, и я не таился. Да и было-то всего около восьми часов.

– А теперь я вам скажу нечто странное, – сказал Почоло. – Примерно в это время я был у пещеры и вдруг подумал о ней. В тот вечер у нас был праздник майских цветов в муниципалитете – знаешь, Джек, на это стоит посмотреть! Парадный обед, грандиозный бал, а в полночь – шествие красавиц. Моя сестра Летти – помните ее? – она сейчас ведет мое хозяйство – отвечала за убранство зала и послала меня за цветами. На обратном пути я вспомнил, что надо бы проверить охрану у пещеры, и отправился туда. Приезжаю, охранник говорит, что все в порядке… И вдруг слышу женский голос, распевающий эту дурацкую песенку экстремистов – «Полицейские засели под мостом». Я тут же вспомнил, как Ненита пришла ко мне в мэрию и сказала, что она присоединилась к левакам, и, видимо в доказательство, начала петь «Полицейские засели под мостом». Да-да, по-тагальски. У меня именно этот случай всплыл в памяти в тот вечер у пещеры. Вы только представьте себе: стою на берегу, ночь совершенно спокойна, вокруг ни души, и вдруг девичий голос напевает эту песню… А на следующее утро я узнаю, что Ненита Куген найдена мертвой в пещере.

– Чоло никак не может обойтись без своей мистической чепухи, – пробормотал Алекс.

– Но клянусь богом, так оно и было! Я действительно слышал!

– И это был голос Нениты Куген?

– Во всяком случае, девичий голос.

– Алекс, – спросил Джек, – а ты не поинтересовался, о чем она хотела советоваться с тобой?

– Поинтересовался. Она ответила, что узнала что-то о ком-то и хотела сообщить мне первому. Меня это не очень заинтриговало. Ненита вечно узнавала что-то о ком-то, и всегда это оказывалось лишь плодом ее разыгравшегося воображения. Но она никогда не стеснялась рассказывать, что ей удалось раскопать. Удивительно другое: почему-то ей захотелось сначала посоветоваться со мной, вместо того чтобы сразу выпалить свою новость. Чоло, ты куда?

– Отлить.

– Только не на моей лужайке.

– Опоздал. Алекс, а тебе не пришло в голову, что она хотела посоветоваться с тобой как раз потому, что раскопала кое-что о тебе? И не потому ли ты спешно бросился туда…

– Никуда я не бросился. Более того, я чуть не отказался ехать к ней. Но у меня какое-то чувство вины перед Ненитой. Я чувствовал себя ответственным за то, что она спуталась с язычниками, потому что, как ты остроумно заметил, Чоло, я «науськивал» их на твоих фанатиков святой Эрманы.