Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ник Хоакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 45 страниц)

– А как она объясняет двадцать лет, прошедшие между исчезновением в Котабато Урдухи, готовившей себя в жрицы, и появлением в Багио Урдухи, которая исцеляла верой?

– Знаете, я тоже говорил, что ей может сильно повредить, если она не сумеет объяснить этот двадцатилетний перерыв. И знаете, что она ответила? Она сказала: «А разве Иисусу повредило то, что он никогда не объяснял, где был и что делал в течение первых двадцати лет своей сознательной жизни?» Она говорит, что и в жизни Иисуса такой же пробел.

– Значит, она отказалась что-либо объяснять?

– Она велела мне говорить, что эти двадцать лет путешествовала за границей и что в данном случае «заграница» означает не только иные страны, но и иные миры.

– А для вас в этом есть смысл?

– Приятель, я ведь учился в семинарии и знаю, что те, кому предназначено быть воплощением божества, уединяются в глуши или пустыне, прежде чем снова появиться в миру.

– А кто эта богиня, чьим воплощением является Гиноонг Ина?

– Очевидно, Урдуха, такое же имя носят и ее жрицы.

– Но ведь доказано, что принцесса Урдуха из филиппинской истории – персонаж мифический [111]111
  Арабский путешественник XIV в. Ибн Баттута оставил описание расположенного в Юго-Восточной Азии княжества, которым правила принцесса Урдуха. Установлено, что он имел в виду королевство Тямпа в Индокитае. На Филиппинах долгое время считалось, что Ибн Баттута побывал на месте нынешней провинции Пангасинан.


[Закрыть].

– Вот именно. И мифический прежде всего потому, что была не одна Урдуха, а несколько, точно так же, как Гомер, возможно, объединил под своим именем четыре-пять поколений сказителей. Может быть, Урдуха, якобы правившая в языческие времена в Пангасинане, – это несколько жриц-правительниц, и их помнят под именем богини, которой они служили. Мы нашли упоминания о жрице-воительнице, которая действовала в начале семнадцатого века в районе, населенном тагалами, ее имя читается как Урсула, а это может быть испанизированная форма имени Урдуха. И это же, возможно, указывает, что культ богини Урдухи был распространен не только в Пангасинане, но и по всей стране. Между прочим, илоканские предки Урдухи Аглипай были из Пангасинана.

Джек, решив, что теперь они более сердечно настроены по отношению друг к другу (хотя он все еще считал, что у Исагани Сеговии вид отъявленного мошенника), рискнул как бы невзначай спросить:

– А кто, по-вашему, Гиноонг Ина на самом деле?

Молодой человек ответил без промедления:

– Кто она такая на самом деле – это, как вы слышали от нее, несущественно. Возможно, она выдает себя за Урдуху Тиболи только потому, что надо же ей, в конце концов, иметь какое-то происхождение. Но она вполне может быть воплощением одной из жриц-правительниц или жриц-воительниц прошлого, вернувшейся, чтобы восстановить культ анито.Да, кстати, нам пора в храм, если вы хотите увидеть церемонию благословения.

Спускаясь с крыльца, Джек взглянул налево: вдоль границы двора тянулась высокая каменная ограда, которая как бы продолжала стену первого этажа.

– А там, за стеной, что? – спросил он.

– Тупик, упирающийся в реку. Дальше – склад лесоматериалов. Почему вы спрашиваете?

– Мне показалось, будто проехала машина.

– Вряд ли. Переулок очень узкий. И потом, это частное владение, территория склада. Там на въезде шлагбаум. Пойдемте, приятель, мы опаздываем.

Они пересекли двор и вошли в храм через заднюю дверь. Свободное пространство вокруг хижины с двух сторон было устлано плетеными циновками, на которых восседали почетные гости, среди них – несколько иностранцев. Сеговия нашел Джеку место у стены, затем присоединился к стражам, охранявшим барьер из бамбуковых скамеек.

Толпа, которую Джек недавно видел в состоянии страшного возбуждения, теперь напряженно застыла на полу. У каждого на коленях было вместилище для надежды – коробка, корзина, бутылка… Эти люди явились за дозой магии, способной утишить боль.

Лицом к святилищу на коленях, поджав под себя ноги, сидели семь «великих дев». Это был оркестр: гонг, барабан, цитра, лютня, свирель, ксилофон и цимбалы. Позади них, лицом к толпе, расположились остальные пять «весталок», как бы еще один, отдельный музыкальный инструмент – в унылое завывание, в перестук и уханье дикарского анданте вливалась их песня без слов, то падавшая до тихого, мрачного бормотанья, то крещендо взлетавшая вверх, словно вопль. Это отдаленное подобие музыки звучало как глас самой природы. Мрак внутри храма сгустился, уподобившись сумраку девственных джунглей, где толпа в молчании внимала голосам ветра и воды, размышлениям вслух птиц и животных, даже настороженному бытию прутьев иссохших и камней.

В хижине на бамбуковом полу восседала Гиноонг Ина в «позе лотоса», сложив ладони над пупком. Она взирала на окружавшую ее скорбь, но лицо ее оставалось бесстрастным. Страдание и исцеление так же своенравны и переменчивы к людям, как недород и изобилие. Не сострадание, а готовность принять все – вот что было сутью ее веры. И все же голова ее клонилась под гнетом повисшей в воздухе скорби.

Она встала, и музыка умолкла.

Жрица простерла объятия навстречу толпе.

– Встаньте! – сказала она по-тагальски.

По храму прокатился гул – множество людей встали на ноги.

– Поднимите перед собой то, что вы принесли.

И опять волной всколыхнулся воздух, когда толпа протянула коробки, корзинки, сумки и бутылки.

– Выше!

Все поднялось на уровень лиц.

– Еще выше! – звенящим голосом выкрикнула она.

Руки с заветными коробками, сумками, корзинами, бутылками взметнулись над головами.

Левой рукой жрица описала в воздухе круг, а правой рассекла его сперва на два полумесяца, потом на четверти, на узкие серпы. Она дохнула на эти воображаемые сегменты, затем стала как бы сдувать их по направлению к поднятым над головами сосудам, одновременно будто отталкивая что-то руками.

– Теперь сядьте, – приказала она толпе, – и держите это у сердца.

Несколько стражей отступили в сторону, и сквозь бреши, образовавшиеся в их стене, двенадцать весталок двинулись в толпу. Каждая держала чашу с водой, в которую подмешана была капля-другая крови – кровь белой курицы, принесенной в жертву в начале церемонии. И у каждой была в руке ветвь, которую она окунула в чашу. Медленно проходя сквозь толпу страждущих, двенадцать дев кропили воздух над ними.

Тем временем Гиноонг Ина, опять усевшись в «позе лотоса» на бамбуковом полу хижины, громким голосом вновь и вновь повторяла две молитвы, выдерживая долгую паузу после каждого повтора.

Первая молитва гласила:

– Духи воздуха, огня, воды и земли, благословите сии дары, дабы служили они нашему здоровью и счастью.

Вторая:

– Духи растений, камней, плоти и крови, примите сии дары, дабы несли они нам здоровье и счастье.

Джек Энсон поразился сдержанной силе ее голоса – сама жрица казалась измученной. Он смотрел на лицо в профиль и видел, как проступает в его чертах этот густеющий мрак, словно, склоняясь в печали, она действительно вбирала в себя скорбь собравшихся. А может, она заметила его взгляд и теперь просто играла свою роль?

Подошел Исагани Сеговия и сел рядом.

– Ну что вы скажете о нашей «зеленой мессе»? – спросил он.

– Неужели они проделывают это четыре раза в день – и она и девушки?

– С девушками никаких проблем. Их две смены, и они подменяют друг друга. Но Ина должна быть здесь на трех службах, а потом еще полуночная программа на телевидении, ее смотрят тысячи. Люди встают перед экраном, протягивают к нему пригоршни риса, земли, воды, прутья и камни, так же, как вы только что видели здесь.

– И магия доходит до них через кинескоп?

– Очевидно. Есть сообщения о множестве случаев исцеления у наших телезрителей. Если хотите, магия ведь может пребывать и в телевизоре. Когда я приехал в Себу, там был большой шум вокруг какого-то «волшебного ящика», собирались толпы народу. Оказалось, что «волшебный ящик» – это телевизор, который так часто включали на прием наших молебствий, что он сам стал чудотворным. Люди старались прикоснуться к нему, чтобы обрести счастье и здоровье, чтобы избавиться от боли. Я бы сказал, в этом тоже есть смысл. Раз духи-анито везде и во всем, почему бы им не жить в кинескопе?

6

На первое они заказали охлажденное гаспачои кальмара под соусом из его же чернильной жидкости. Из мясного Чеденг подали маленький горшочек косидо,Джеку – большую тарелку рубца. Кроме того, целое блюдо паэльина двоих. К первому у них было пиво, к кальмарам – ром с лимоном, и по бокалу красного вина к мясу.

Они ужинали тет-а-тет в «Креольском патио». Алекс прислал сказать, чтобы начинали без него – срочное дело, он задержится.

«Креольское патио», напоминавшее им о днях юности, представляло собой старый дом с внутренним двориком на берегу бухты. Теперь этот внутренний дворик покрыли стеклянной крышей и превратили в танцплощадку с помостом для оркестра в углу. Вдоль балюстрады по всем четырем сторонам поставили столики, на каждом – фонарик со свечой. Оркестр составляли пианино, труба и четыре гитары; все музыканты – в лилово-розовых рубашках с широкими рукавами. Музыка, которой жаждала наиболее почитаемая здесь публика, отдавала ностальгией: румба, танго, пасодобль чередовались со спотыкающимися ритмами ча-ча-ча и воплями ранчеро.

Между переменами блюд Джек и Чеденг танцевали. Она была в желтом платье мини, он – в коричневой рубашке. Язвительная при встрече, она немного оттаяла, когда он преподнес ей орхидеи, а потом, пока они ели, пили и танцевали, опять затихла, чувствуя в нем какую-то напряженность. Но когда в медленном танце он прижимал ее к себе, не противилась. За столом она с любопытством всматривалась в него, он же избегал ее взгляда, не поднимая глаз выше веточки орхидей, которую она приколола к плечу. Она с удивлением обнаружила, что и ее сковывает напряжение, словно она заражалась его скрытой страстью. Налет вины делал их непринужденный разговор слишком многозначительным, точно они были шпионами и обменивались закодированными фразами. На них уже с интересом посматривали из-за других столиков. Тем не менее они ели и пили даже с какой-то жадностью, словно аппетит одного подстегивал другого.

Он рассказал – iопущенными глазами, монотонно – о сегодняшнем посещении «Самбаханг Анито».

Глядя ему в глаза, она спросила удивленно:

– Они приносят туда землю, воду, рис? Даже огонь?

– Даже огонь, да. Тлеющие угли. Как один старик, с которым я беседовал. Он сказал, что у него астма, а дым от освященного огня сушит мокроту, забивающую ему горло. Ну как тут говорить, что Гиноонг Ина – мошенница, если она внушает такую веру?

– Но все эти юноши и девушки – это, конечно, гарем?

– Сомневаюсь. Во-первых, она живет отдельно, а у них свое помещение напротив, через улицу. В доме за храмом только переодеваются на первом этаже, весь же второй этаж – это покои Гиноонг Ина, она там живет совсем одна. Так мне, во всяком случае, сказали. Кстати, думаю, что есть тайный вход в дом. Тот юноша, о котором я тебе говорил, Исагани Сеговия, был в храме, когда я туда явился, а некоторое время спустя он вышел из дома. Почему я не видел, как он проходил по двору, если я все время был на крыльце? Думаю, он вошел в дом через другую дверь, скорее всего из проулка, что позади дома. И потом, почему его так интересовало, о чем я говорил с Гиноонг Ина? Он шпионил за нами.

– А вот и Гуада, – сказала Чеденг.

За кофе и коньяком они смотрели, как новая Кармен Миранда торжественно плыла в своих кружевах, звенела серьгами, водружала на голову корзину с фруктами, изображая сеньору из Южной Америки.

– Настоящие сороковые годы, – размышлял вслух Джек. – Самые настоящие, если брать те, что перед войной и сразу после нее, а остальное вычеркнуть. Мы пошли на войну с Кармен Мирандой в глазах, и, когда зажегся свет, она опять была перед нами, шепелявая, как прежде.

– А у нас в школе, – сказала Чеденг, и глаза ее печально увлажнились, – она была под запретом. Монахини считали ее песни неприличными. Вроде той – помнишь? – о младенце, который просит da chupeta [112]112
  Соску (исп.).


[Закрыть].Когда мы сообразили, в чем тут дело, то радостно заявили, что не можем поверить, будто у наших воспитательниц такие грязные мысли. А, наконец-то ты взглянул на меня, Джек!

Она откинулась на стуле, чтобы он мог получше рассмотреть ее, демонстрируя свое желтое платье. Но разговор взглядов скоро прервался. Прибыл Алекс, Гуада перешла на «аргентинский стиль». Алекс подвинул стул, подозвал официанта и заказал виски. Соседние столики были шокированы – там многозначительно переглядывались.

– Это что, – спросил Алекс, – прогулка по закоулкам памяти? Послушайте, Джек Энсон, если вы пытаетесь соблазнять мою жену посредством ностальгии…

– Ха-ха, не только, Алекс Мансано! Я еще отведал гаспачо,кальмаров и косидо,а также пил коньяк, вино, ром и пиво.

– Боже милостивый! Человече, разве твоя старушка мама не предупреждала тебя, что напитки смешивать нельзя?

– Старушка мама была слишком занята – она смешивала напитки для себя.

– До дна, Джек.

–  Кампай [113]113
  За здоровье (я пон.).


[Закрыть],Алекс. Официант, на минуточку! Алекс, будешь что-нибудь есть?

– Нет. Я кое-что перехватил с этими воинствующими юнцами, из-за них и задержался.

– Еще кого-то арестовали?

– Нет. Группа готовится завтра идти маршем к этой чертовой пещере. Они намерены взять ее штурмом, расположиться там и объявить открытой для публики. Полагаю, их подстрекает Гиноонг Ина – или ее высокопоставленный покровитель, кто бы он ни был. Дело пахнет кровопролитием. Жандармов уже подняли по тревоге.

– И тебе не удалось разубедить этих сопляков?

– Я предупредил их, что надвигается большой тайфун, что он ударит завтра. Пока их удалось утихомирить, они обещали ничего не предпринимать, не поставив меня в известность. Будем молиться, чтобы какая-нибудь горячая голова снова не воспламенила их.

Говоря это, Алекс не отрываясь смотрел на жену, которую так украшали сегодня орхидеи и задумчивость взгляда. Она сидела молча, как бы отстранившись от них, и водила пальцем по краю коньячной рюмки.

Он наклонился к ней:

– Ты что-то очень тихая, Чед.

– Это все, что ты заметил?

– И еще ты прекрасно выглядишь сегодня.

– Спасибо. Еще что-нибудь?

– Да, конечно. Но об этом нельзя вслух.

Она рассмеялась и сказала вставая:

– Джек, потанцуем. Играют «Тихие ночи».

На сей раз Джек не привлек ее к себе. И не из-за Алекса, а потому, что знал: она ждет конкретных слов – хотя что он мог сказать? Но она сама прижалась к нему и положила голову ему на плечо. Он боялся заговорить, боялся даже дышать, зная, что и дыхание его наполнено любовью, словно сердце опустилось в легкие.

Потом они вернулись к столику, и она, извинившись, ушла привести себя в порядок, а он начал рассказывать Алексу о встрече с Гиноонг Ина. Когда Чеденг вернулась причесанная, напудренная и надушенная, глаза ее сияли.

– Вечер был божественный, Джек, – сказала она, – но, честное слово, мне уже пора. Завтра с самого утра в посольство. Алекс, ты меня довезешь?

Муж с любопытством разглядывал ее.

– Конечно, – наконец улыбнулся он. – Может, сначала подбросим Джека?

Джек сказал, что предпочитает остаться – хочет еще выпить.

Она поцеловала его в щеку, и он встал, чтобы проститься. Когда она торопливо шла прочь, рука мужа лежала у нее на плече, и он, чувствуя на себе взгляды со всех сторон, в ярости подумал: «Я только разжег ее для него».

Он до полуночи просидел в бистро, потом брел по бульвару, размышляя, не подцепить ли какую-нибудь девку, однако дошел до площади Лунета в полном одиночестве и все еще кипя от ярости. В час он был у себя в отеле, где его ждала записка. Некая мисс Иветта звонила весь день, дело крайне важное, она оставила свой телефон – клуб «Торо-торо».

Он поднялся к себе, набрал номер, потом долго ждал, пока ее искали. Наконец услышал ее голос в трубке. Она словно задыхалась и глотала воздух:

– Джек? Джек Энсон? Это Иветта, помнишь? Танцовщица а-го-го, вчера. Ты еще угощал меня обедом.

– Хелло, Иветта. В чем дело?

Она заговорила тише:

– Я знаю, что с тобой случилось прошлой ночью, в пещере. Тебя хотели убить.

– Кто?

– Слушай, я не могу говорить отсюда. Вокруг люди. Я целый день пыталась связаться с тобой.

– Мы можем встретиться?

– Не здесь. Через минуту мой выход. Сейчас сколько времени?

– Э… десять минут второго.

– На первом углу, если идти из твоего отеля сюда… Знаешь это место? Где будка чистильщика обуви. Жди меня в половине второго. А теперь мне надо идти. Будь там и жди.

Он умылся, переоделся в спортивную рубашку, затем сошел вниз. Позади отеля переулок был еще мрачнее, но жизнь там по-прежнему бурлила. Всюду стлался дым от жаровен. На первом углу оказался обувной магазин, закрытый на ночь, а у его запертых дверей – будка чистильщика обуви, встроенная в нишу. Все четыре сиденья пусты и черны. Джек поднялся по ступенькам и сел, водрузив ноги на подставки. Наклонившись вперед, чтобы видеть улицу, он ждал. Было половина второго.

Затем он увидел ее – она шла сюда, к нему, и временами, отражая случайный свет фонаря, вспыхивала усеянная блестками лента у нее на лбу. Ее много испытавшее тело куталось в светлый халатик, перетянутый поясом. Наверное, под халатиком только лифчик и крохотные трусики, как подобает танцовщице а-го-го. Она была уже в квартале от него, на противоположной стороне переулка – шла быстро, под самой стеной, и тут вдруг появилась красная «тойота», с ревом несущаяся по переулку. Пешеходы бросились врассыпную.

Раскинув руки, девушка прижалась к стене. В ту же секунду машина с треском выплюнула в нее короткую вспышку огня и, не затормозив на выезде из переулка, круто свернула вправо и исчезла. Когда она проносилась мимо, Джек успел только различить внутри тени людей в надвинутых на лоб шляпах.

На какое-то одно кошмарное мгновение переулок стал широким и безлюдным, как пустыня, вокруг неподвижной девушки в светлом халатике, лежавшей у стены, с которой на нее стекала ее же кровь. Потом несколько человек, что-то крича, бросились к распростертому телу. Из-под пропитанного кровью халатика выглядывали ноги в золотых сапожках.

Джек не шелохнулся на своем сиденье. Пот выступил у него на лице, окаменевшем от шока, вызванного этим последним выходом Иветты и реакцией ее последних зрителей: опять кольцо мужчин, пяливших глаза на насилие. Затем в конце переулка показалась другая машина, белая. Она медленно приближалась, но вдруг резко свернула за угол, словно убегая от начавшей собираться толпы.

Джек почувствовал острую боль, как от удара.

Это был белый «камаро».

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
БОГИНЯ

При полной луне появляется она в поле зрения истории, которая разыгрывает все тот же миф.

История – это дон Хуан де Сальседо, конкистадор, завоеватель Лусона, чьи племена он обратил в христианство и подчинил Кастилии, всех – от илоканцев у побережья Южно-Китайского моря до биколов на берегу Тихого океана.

Легенда гласит, что он умер с разбитым сердцем, погубленный роковой страстью. Согласно преданию, он влюбился в туземную принцессу, племянницу правителя Тондо, но не мог жениться на ней, так как дед его, губернатор, и ее дядя не желали их брака. Влюбленные, дав обет принадлежать друг другу, были разлучены. Его дед, губернатор, посылал его в один поход за другим. Ее дядя, правитель, обручил ее с местным раджой, обманув ложным известием, что Сальседо ей не верен и взял в жены другую. Принцесса зачахла и умерла. Когда Сальседо вернулся, чтобы жениться на ней, она уже несколько месяцев покоилась в могиле, и сердце его сокрушилось. Он снова отправился в горы на севере, где в 1576 году умер от лихорадки в возрасте двадцати семи лет, во время экспедиции за золотом. В руках его нашли цветы, которые принцесса преподнесла ему, когда они расставались.

Так гласит предание, лелеемое народной памятью.

В 1607 году, примерно через три десятилетия после его смерти, появилась в Мексике рукописная книга, содержавшая, как говорили, «подлинную историю» любви Сальседо и написанная его помощником, доном Фелипе Сепедой, который, потеряв ногу в филиппинской кампании, ушел на покой и жил в Акапулько. Согласно Сепеде, Сальседо умер от колдовства: его околдовала туземная чародейка, которую туземцы почитали и как жрицу, и как богиню.

Рукопись Сепеды была объявлена в Маниле чистым вздором, бредом выжившего из ума старика. До наших дней не дошло ни одного экземпляра этого сочинения, и всем, что известно сейчас о его содержании, мы обязаны отцу Хосе Ибаньесу, иезуиту из Каталонии, который в 1610 году, поджидая в Акапулько корабль на Филиппины, наткнулся на копию книги, захватившей его. Годы спустя он включил ее краткое изложение в свой труд «Сообщения и легенды о завоевании Филиппин», откуда и взят следующий отрывок:

«Сепеда утверждает, что впервые дон Хуан де Сальседо увидел принцессу не в городе Тондо, а выше по течению Пасига, там, где поднимается над рекой утес, когда он и его соратники (в числе их и сам Сепеда) стояли на противоположном берегу. Глядя через поток, заметили они – а было то полнолуние – группу женщин, купавшихся у подножия утеса, и тогда Сальседо, вечный искатель приключений, возгоревшись любопытством (ибо откуда там женщины, в столь пустынном месте?), поспешил спустить на воду имевшийся у них плот, каковой плот и доставил его одного на другой берег, только ниже по реке, нежели то место, где видел он купальщиц. Оттуда прокрался он через кустарник до заводи, где купались женщины, не замеченный ими в густой чаще.

Приглядевшись, он понял, что то госпожа и двенадцать ее прислужниц, ибо сии последние окружали ее заботой и повиновались ей, она же была в самом центре веселья. И все они были нагими, как в Эдеме. Сальседо же наибольше восхищался сею главною фигурою. Не в силах долее сдерживать себя, вышел он из укрытия, и тут прислужницы с визгом убежали в пещеру в скале, покинув свою госпожу одну. Она же, ничтоже сумняшеся, вышла из воды и предстала перед ним столь величественная, что он тотчас признал в ней особу благородного происхождения и подивился сиянию вокруг нее – точно не лунный свет заливал ту деву, а сама она была сияющей луной. Только взор ее был ужасен.

Посему поклонился он низко и, умоляя простить его, удалился прочь. Вернувшись же к сподвижникам своим, повелел им ни с кем не говорить о случившемся, пока сам не проникнет в сию тайну. Но с тех пор, утверждает Сепеда, молодой конкистадор ходил как потерянный, что замечено было многими, и не в последнюю очередь его великим дедом, доном Мигелем де Легаспи, губернатором колонии, который, опасаясь, что внук перегрелся на солнце, держал его потому при себе. Несколько раз возвращался Сальседо к скале у реки – днем, а равно и средь ночи, но ни там, ни в пещере не мог найти ее обитательницу; а когда спросил он жителей близлежащей деревни о владычице скалы, они воскликнули: „А, так он видел богиню пещеры!“ И рассказали ему, что много юношей видели, как она в полнолуние купается в реке.

И случилось так, что был он послан с посольством к правителю Тондо и там при дворе узрел деву, которую видел ранее купающейся в лунном свете. Но сказали ему, что то принцесса Кандарапа, племянница правителя, никогда не покидавшая двора; и действительно, девица, будучи представленной ему и спрошенной, ответила, что не видела его ранее. Сальседо поверил принцессе и влюбился в нее».

Так началась любовь, которая, если верить Сепеде, оказалась ловушкой, расставленной девой. Сепеда утверждает, что правитель Тондо был в сговоре с другими раджами, замыслившими перебить или изгнать вторгшихся испанцев, а если это окажется невозможным, то хотя бы всеми силами препятствовать дальнейшему покорению их земель. Мишенью заговора стал Сальседо, чья молодость делала его более опасным завоевателем, нежели стареющие ветераны, такие, как Легаспи и Мартин де Гойти.

Сепеда считает, что туземные заговорщики, раздумывая о том, как обезвредить Сальседо, вспомнили о некоей жрице, которая могла бы заморочить его, – а может быть, сама жрица вызвалась это сделать. Она должна была выдать себя за племянницу правителя и попытаться своими чарами обольстить испанца, чтобы он страстно увлекся ею. Тогда бы уж в ход пошли и другие средства, дабы лишить влюбленного воли и свести его с ума.

Подстроили так, чтобы Сальседо снова и снова где-нибудь да замечал мельком женщину из пещеры, пока не решит, что у него двоится в глазах или он теряет рассудок.

Заговор, по Сепеде, почти удался. Сальседо начал верить, что ему является призрак. К этому времени расстроился и его любовный союз с мнимой принцессой. Вне себя от ярости, мучимый страстью и отчаянием, он утратил всякий интерес к военным предприятиям.

К счастью – или к несчастью, – его дед, Легаспи, осознал, что, удерживая юношу при себе, он только вредит ему этим; и Сальседо послали на юг, для усмирения бикольских племен. Тот блестяще справился с задачей, но, выполнив приказ, поспешил назад в Манилу к своей принцессе из Тондо и там снова попал в рабство. Однако Легаспи и на сей раз вовремя отводит чары, отправляя молодого человека подальше – теперь уже на север, покорять илоканские земли.

Сепеда сообщает, что перед походом Сальседо был призван к пещере богини. У Ибаньеса это изложено следующим образом:

«Прибыв на лодке к подножию скалы, конкистадор был препровожден слугою наверх, и велели ему ожидать. В проеме внутренней пещеры появилась затем жрица и стала укорять его за то, что он разграбил золотые копи Биколя. Когда же он возразил, что невиновен, то был так вознагражден за это: „На севере, куда ты идешь, – молвила жрица, – есть горы, изобилующие золотыми россыпями“. И назвала она место, каковое, по ее словам, особенно богато золотом, но не сказала, что край тот проклятый, ибо свирепствует в нем смертоносная лихорадка. Напротив, она его заверила, что тайна сия ему открыта, дабы его испытать. „Ибо если ты воротишься оттуда, не взяв золота из тайных копей, – сказала она, – то тем докажешь, что ты есть достойный муж, и жить тебе счастливо на сей земле“. И тогда он поклялся, что умрет, а не прикоснется к золоту. Засим жрица удалилась. Когда же заглянул он во внутреннюю пещеру, там никого не было».

Придя из первого своего похода на север без золота, Сальседо обнаружил, что принцесса Кандарапа во время его отсутствия умерла. Сепеда полагает, что то был очередной обман. Заговорщики, поскольку их планы рухнули, решили отказаться от своих замыслов, и мнимая принцесса исчезла. Могила, которую показали Сальседо, на самом деле была пуста. Тем не менее сердце его было разбито. Когда, молчаливый и безутешный, вернулся он на север, его люди стали требовать, чтобы он повел их к тайным золотым копям, но он отказался. Сподвижники ожесточились против него, и Сепеда, видимо, был в ярости более других. Наконец, проникнувшись к ним жалостью (а собственная участь была ему безразлична), он согласился их вести. Они отправились к проклятому месту в горах, и там Сальседо заболел лихорадкой.

Когда он, уже при смерти, лежал в хижине, его принцесса предстала перед ним. Дрожа от радости, задыхаясь, Сальседо произнес ее имя и попытался сесть. Он сорвал с груди маленькую ладанку с цветами, которые она подарила ему на прощанье. Хрупкие сухие лепестки высыпались ему на ладони, и он протянул их ей. Стоявшие поблизости думали, что у него бред, как вдруг, содрогнувшись, они услышали смех богини и ее ужасный голос. «А теперь умри, испанец! – воскликнула она. – Пусть золото убьет тебя!» И плюнула ему в руки. Он откинулся на изголовье, отвернулся и умер.

Когда его люди приготовляли тело для погребения, они увидели, что сухие лепестки зацвели. В руках Сальседо были живые цветы, свежие и благоуханные, как утренняя заря.

Поскольку он умер молодым, покорение севера не было завершено – и оставалось незавершенным все последующие столетия: жители гор большей частью так и остались недосягаемы для испанцев и слуг Христовых. Там, где остановился Сальседо, восторжествовала богиня. Старая религия и поныне держится в горах.

Сальседо и других конкистадоров мало интересовала сущность гонимых ими культов, но тот самый иезуит, отец Хосе Ибаньес, который изложил гипотезу Сепеды, одним из первых заглянул с великим изумлением в пантеон туземных богов. В упомянутых выше «Сообщениях и легендах о завоевании Филиппин» у него имеется длинное примечание о богине пещеры:

«По всей видимости, сию пещерную богиню считают также богиней реки и дождя, скал и гор, диких животных и растительности, полей и риса, а равно лунной богиней любви. Жена бесплодная понесет, если ночью придет с мужем в пещеру или будет плясать на скале в новолуние. Молодые пары, пред тем как сочетаться браком, жертвуют богине белую курицу, если они бедны, если же богаты, то жирную свинью. Бесприданницы, воззвав к ней о помощи, чудесным образом оказываются с приданым, свадебными нарядами, драгоценностями и мясом для свадебного пиршества. Однако нередко богиня любви заманивает юношей и девушек в свою пещеру, а потом находят их, бродящих, подобно лунатикам, и никогда они не обретают вновь разума. Когда же она не в духе и привередничает, то опустошает землю наводнениями, засухой или насылает на людей мор и голод – как ей вздумается. Посему и страшатся ее и почитают, ибо она непостоянна, как луна. Крестьяне же особенно стараются умилостивить ее, делая многие подношения пещере либо ее жрицам в дни, когда начинают те или иные работы в поле».

Шаг от отца Ибаньеса к ученому-доминиканцу Исидоро Санчону (1591–1648) есть скачок от фольклора к науке. Отец Ибаньес – искатель экзотики; брат Санчон всюду и во всем ведет себя как в лаборатории. В четырех томах, посвященных местным туземным культам, этот ученый муж исследует язычество пяти областей страны (северных нагорий, долины реки Кагаян, Центральной равнины, полуострова Батаан и земель в окрестностях озера Лагуна де Баи) и делает следующее умозаключение: здесь на смену охотничьей культуре и мужским божествам приходит культура земледельческая с ее богинями, потому что обработка земли была по преимуществу делом женщин. Этот же сдвиг объясняет появление большого числа колдуний, которые становятся жрицами.

Брат Санчон так описывает культ богини Пасига:

«Поначалу была она скорее всего простым анито, духом одной пещеры, одной скалы. Но постепенно ее отождествляли с духами других пещер и скал по берегам Пасига и большого озера в верховьях той реки, пока и вовсе не стали взывать к ней как к богине реки и озера, а затем и всех окрестных земель. Сие жё есть свидетельство того, что бесхитростный анимизм преображался в религию богов – каковых, впрочем, правильнее было бы именовать божками. К примеру, женский анито пещеры был, наверное, на пути к превращению в Великую Матерь-богиню, хотя он и поныне еще не стал ею. Начало этому изменению положил переход от сбора диких злаков, что было традиционным женским занятием, к их выращиванию, возделывание земли привело к большей зависимости общины от погоды и плодородия почв, а это в свою очередь породило потребность в вере в более могущественное божество, управляющее силами природы. В районе Пасига и Лагуны де Бай таким складывающимся божеством стала пещерная богиня, которая известна была под разными именами (в Каламбе, например, ее называли Мария Макилинг), но почиталась, можно сказать, как единая сущность».