Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 2"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
Он так и сказал об этом Эстер, ночью, в постели, когда они только приехали в Лиму, и она ответила, вздохнув, погладив его по голове, – будто мать:
– Есть страх, а есть честь и долг, Давид. Мою мать столкнули с моста под лед, потому что она отказалась креститься. Меня спас незнакомый человек, русский – он прятал меня, кормил, ты думаешь, ему было не страшно? Надо просто быть человеком – тогда бояться нечего».
– Знали? – повторил архиепископ, и Давид, сам не понимая, что делает, сполз со скамьи и встал на колени, ощутив могильный, зябкий холод каменных плит.
– Простите меня, – сказал он, дрожащими губами. «Я все расскажу, все. Простите».
– Сейчас этот мерзавец, спасая свою шкуру, предаст девочку, и она пойдет на костер, – бессильно подумал Джованни. «И мы ничего не сможем сделать».
Мужчина говорил, оглядываясь, прерываясь, облизывая губы, а Джованни все смотрел на него – бесстрастно, будто желая запомнить его лицо – на всю жизнь.
– Ну хорошо, дон Диего, – вздохнул его преосвященство, – предположим, я вам верю – вы знали, венчаясь, что ваша жена – конверсо, но скрыли это. Что, конечно, очень плохо, и заслуживает наказания. Но вы-то сами – чисты, или тоже – замараны?
– Нет, нет, я испанец, я католик, – забормотал мужчина.
– А ну встаньте, – приказал его высокопреосвященство. «Расстегнитесь».
– Я болел, в детстве, – мужчина вдруг заплакал – крупными, быстрыми слезами. «Есть такая операция, я могу вам показать, в книгах».
Джованни брезгливо поморщился и тихо сказал: «По-моему, и так все понятно, ваше высокопреосвященство».
– Пошлите к вице-губернатору, отец Альфонсо, – велел архиепископ. «Пусть препроводят донью Эстеллу к нам, сюда, – все же святая инквизиция призвана увещевать грешников, а не карать их. Карают пусть светские власти».
Ди Амальфи что-то шепнул на ухо архиепископу. Тот улыбнулся: «Это вы хорошо придумали, святой отец».
Он посмотрел на стирающего слезы с лица мужчину и сказал, поигрывая пером: «Церковное покаяние – ну, это понятно, и наказание кнутом. Разумеется, мы не можем более держать вас в университете, ну, и набор книги придется рассыпать – сами понимаете, дон Диего, вели бы вы себя благоразумнее, ничего бы этого не было».
– Пожалуйста! – мужчина опять оказался на коленях. «Я прошу вас, только не книга! Это же медицина, наука, а не теология!».
– Впрочем, – архиепископ погладил пухлые, ухоженные щеки, – трибунал может пересмотреть свое решение. Если вы, дон Диего, не будете упрямы, и ответите еще на несколько вопросов. Честно, а не так, как вы это делали раньше.
– Я все расскажу, все! – всхлипнул Давид и Джованни, посмотрев ему в глаза, мысленно вздохнул: «Господи, как хорошо, что я успел в Кальяо».
– Видите ли, дон Диего, – его высокопреосвященство вздохнул, – город у нас маленький, люди на виду. Например, ваша жена. Женщина красивая, сами понимаете, на нее обращают внимание. Например, на то, что она два раза в месяц ездит в Кальяо. Одна.
– У нее там подруги, – сглотнув, ответил Мендес. «Ну, или любовник, я не знаю, наш брак, – он покраснел, – уже давно только формальность».
– Ах, вот так, – задумчиво протянул архиепископ. «Индейцев – не тех, что приняли учение нашей святой церкви, а тех, что так и упорствуют в своих заблуждениях, она тоже навещает.
Не иначе, как и там подруг завела».
– Она собирает травы в горах. Для снадобий, – тихо ответил Мендес.
– Отец Джованни, – повернулся к нему архиепископ, – у нас ведь есть дыба?
– Есть, – глядя прямо в глаза Мендесу, ответил священник.
– Не надо, нет, – Мендес распростерся на полу. «Она передает сведения англичанам, о серебре, о караванах, что идут с рудников. Я все расскажу – только я здесь не при, чем, это все она!»
«Был бы у меня под рукой пистолет», – злобно подумал Джованни. «Господи, ну кто же знал, что он обернется такой мразью».
Мануэла открыла дверь солдатам, и отступила в прохладную тишину комнаты.
Эстер подняла голову и спокойно сказала: «Милый, ты допиши вот эту строчку, со слогами, а потом мне придется уйти».
– Надолго? – озабоченно спросил Хосе и окунул перо в чернильницу.
– Боюсь, что да, – вздохнула Эстер, и, поднявшись, сказала: «Вы позволите мне взять кое-какие вещи?»
– Конечно, сеньора, – офицер поклонился и вдруг покраснел: «Простите, нам предписано обыскать ваш дом».
– Обыскивайте, – пожала плечами женщина, и, даже не посмотрев в сторону Мануэлы, вышла из кухни.
– Мама, – в наступившем молчании голос Хосе казался особенно нежным, словно пение птицы, – а кто теперь будет со мной заниматься?»
– Вот и все, что я знаю, – Мендес стер с лица слезы и вдруг сказал: «Но я же во всем признался, ваше высокопреосвященство, я виноват, я готов понести наказание, только, пожалуйста, издайте мою книгу. Это же большой труд, я долго его готовил!»
– Вот, значит, оно как, вы готовы понести наказание, – архиепископ усмехнулся. «Ну что, дон Фернандо, – он обернулся к вице-губернатору, – я надеюсь, мы с вами не будем соперничать за то, на долю кого выпадет казнить нашу добрую сеньору Эстеллу? Все-таки святая церковь обязана обращать грешников, а вам, наверное, все равно – задушат ее, или отрубят ей голову.
– Я бы хотел более подробно поговорить с ней о Кальяо, – ответил вице-губернатор, и вдруг, глядя в окно, сказал: «Какой прекрасный сегодня день, святые отцы! Прямо не верится, что скоро зима!».
Архиепископ встал, – трибунал тут же поднялся, и, не смотря на Давида, который сидел, опустив голову в руки, закрыв лицо, на скамье, подошел к дону Фернандо.
– Действительно, – проговорил священник, – солнце, словно летнее. Такое теплое!
В наступившей тишине было слышно, как щебечут птицы на серых камнях площади, и кашляет дон Родриго, сидящий, как всегда, в тени колонны, у собора.
«А у него кашель стал слабее, – вдруг подумал Давид. «Хорошее это снадобье, Эстер отлично его составила».
Он внезапно разрыдался, – глубоко, горько, и отец Альфонсо, оглянувшись на архиепископа, подал Мендесу стакан воды. Тот жадно выпил.
– Думаю, – тихо, не поворачиваясь, сказал дон Фернандо, – мы можем применить к нему снисхождение. Ну, скажем, ограничиться церковным покаянием. Все-таки он прекрасный врач, другого такого мы не найдем. Ваша подагра, мои простуды…
– Ваша дочь, – усмехнулся архиепископ. «Ладно, дон Фернандо, я, хоть и не отец, но вас понимаю. К тому же теперь он будет ходить по струнке – мы сможем его использовать для того, чтобы следить за настроениями студентов. Он сам будет бегать к нам с доносами – каждую неделю».
– Вот что, дон Диего, – сухо, вернувшись за стол, сказал архиепископ, – мера вашего наказания будет определена позднее. Сейчас идите с господином вице-губернатором, мы еще встретимся».
– Я прошу вас, – Мендес опять заплакал, – только не надо меня пытать. Я все сказал!
– Уведите его, дон Фернандо! – махнул рукой архиепископ. «Она тут?» – наклонился он к секретарю.
Тот кивнул.
– Трибунал вызывает сеньору Эстеллу Мендес, – раздалось под сводами зала, и она встала на пороге – маленькая, хрупкая, с высоко вздернутым подбородком.
– Эстелла! – Мендес, было, рванулся, к ней, но женщина, даже не обращая на него внимания, прошла к столу и сказала, глядя на архиепископа: «К вашим услугам, святые отцы».
– Выпейте воды, – дон Фернандо провел Мендеса в свой кабинет – здание колониальной администрации и архиепископский дворец соединялись галереей.
Мендес отставил кубок и опять расплакался: «Боже, я даже не думал, не подозревал…»
– Это вам урок на будущее, дон Диего, – вздохнул вице-губернатор. «Из университета, мы вас, конечно, выгоним, да и кто станет ходить к врачу, которого подозревают в связях с еретиками и шпионаже в пользу английских собак. Тем более к тому, кого били кнутом на глазах у всего города, – дон Фернандо усмехнулся.
– После такого вам одна дорога – на серебряные рудники. Там, правда, индейцы и те – после шести месяцев умирают, а вы человек слабый, не чета, им.
– Но что, же мне делать, дон Фернандо, – Мендес сцепил трясущиеся пальцы. «Я не смогу, не смогу…»
– Есть, конечно, возможность, ограничиться одним церковным покаянием, – задумчиво сказал вице-губернатор, рассматривая багровый закат в окне. «Я даже, пожалуй, могу устроить так, чтобы оно было, ну, скажем, частным – нет нужды вас позорить перед людьми, заставляя обривать голову и надевать власяницу».
– Что мне для этого надо сделать? – Мендес хотел, было, встать на колени, но вице-губернатор поморщился: «Право, дон Диего, ну вы все же мужчина, кабальеро, так сказать. А сделать надо будет небольшую, и, смею надеяться, для вас приятную вещь, – вице-губернатор рассмеялся.
– Конечно, – выслушав его, Мендес горячо закивал головой. «Она очень милая девушка, и для меня это – огромная честь, ваша светлость».
– Я пока не вице-король Перу, – рассмеялся дон Фернандо, – тем более, что мы с вами скоро станем родственниками.
Мендес жалко, испуганно улыбнулся, и вице-губернатор холодно подумал: «Ну, с этим хлопот не будет. Правильно сказал его высокопреосвященство – станет по струнке ходить.
Каталина будет им вертеть, так, как захочет».
– Только вот, – дон Фернандо нахмурился, – у вас, как я понимаю, есть эта индианка. И ребенок у нее уже один…
Мендес вспомнил темные, пытливые глаза Хосе, его шепот: «Папа, ты у меня самый лучший!», и, сглотнув, облизав губы, ответил: «Считайте, что их уже нет, ваша светлость».
Вице-губернатор не стал его поправлять.
– Случай, в общем, ясный, – вздохнул архиепископ, глядя на женщину.
Джованни внезапно подумал: «Действительно, красавица, только худенькая очень – как мальчишка. Ну ладно, у меня есть еще неделя в запасе, его высокопреосвященство, как я уже понял, любитель соблюдать формальности, тем более, это тут первое аутодафе. За это время я Анды сверну, не то, что ее вызволю. Все будет хорошо».
– Может быть, донья Эстелла, вы хотите раскаяться? – мягко, осторожно спросил ди Амальфи. «Если вы отречетесь от ереси и признаете учение Святой Церкви, наказание будет, – он помедлил, – менее жестоким. Вас задушат, а только потом – сожгут. Подумайте.
Эстелла посмотрела прямо на него, длинные, черные ресницы дрогнули, алая губа чуть дернулась, и она сказала: «Мне не в чем раскаиваться, святой отец».
– Ну что ж, – архиепископ повернулся к секретарю. «Отец Альфонсо, напомните подсудимой порядок казни».
– На главной площади, перед собором, – забубнил секретарь, – всю ночь будут читаться молитвы. На рассвете будет отслужена месса, после чего будет накрыт завтрак для жителей города. Вам обреют голову, и вы пройдете босиком, в желтой власянице, называемой еще санбенито, со свечой в руках, и закрытым лицом, к месту казни. Там вам будет зачитан приговор, – светскими властями, разумеется.
– Как вы, наверное, знаете, – добавил архиепископ, – святая церковь никого не казнит. Нам противна сама идея кровопролития, донья Эстелла.
– Однако же, – тихо сказал Джованни, – словами нашего учителя апостола Иоанна:
– Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне. Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нём, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают.
– Аминь, – торжественно заключил его высокопреосвященство, и, перекрестившись, велел:
«Запишите, отец Джованни – донья Эстелла Мендес, как не раскаявшаяся, передается на милость властей, и да сжалится над ее душой Иисус, дева Мария, и все святые».
Над холмами, среди сгустившихся грозовых туч, посверкивали последние лучи заката.
«Осень», – подумала Эстер. «Хоть бы Хосе не кашлял, как в прошлом году – всю зиму надрывался, бедненький. Хотя Давид знает, как делать это снадобье – я записала нужные травы, теперь должно маленькому легче стать. Давид, – она вспомнила испуганное, бледное, подергивающееся лицо мужа там, в зале трибунала.
Опустившись на скамью, сжав руки, женщина вздохнула. «Отец говорил, что нельзя поступать бесчестно. И в Торе сказано: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Пусть даже такой – он все равно создание Божье, по образу и подобию Его. У него семья, дети.
Пусть».
Она вздрогнула, услышав звук ключа.
– Я очень ненадолго, – сказал Джованни, садясь рядом. «Во-первых, ваш, – он помедлил, – муж, рассказал все – и про Кальяо, и про Панаму».
– Дон Мартин, – Эстер побледнела. «В Кальяо».
– Я его предупредил, – шепнул Джованни. «А с Панамой – вице-губернатор собирается известить тамошние власти с теми кораблями, что туда сейчас собираются. Как я уже говорил, до Панамы они не доплывут, так что за людей там можно не волноваться».
Эстер глубоко вздохнула.
– Пытать вас не будут, – Джованни чуть улыбнулся, – я убедил вице-губернатора в том, что дон Диего, – он помедлил, – выдал всех, и вы больше ничего не знаете. Он назначил казнь на следующую неделю, в субботу».
– Хорошо, – тихо сказала Эстер. «Вы можете сделать так, чтобы я повидала Хосе? Ну, перед тем, как…
– Н е будет никакого «как», – сердито ответил Джованни. «Завтра я уезжаю в горы и еще кое-куда, а вы сидите тут, читайте, – он кивнул на скамью, – Священное Писание, – вам же его выдали, – и не смейте плакать. Все будет хорошо».
Он обернулся на пороге, посмотрев на нее – хрупкую, с милым, измученным лицом, сидящую под большим, массивным распятием, и еще раз повторил: «Все будет хорошо».
– Диего, – Мануэла побледнела, положив руку на живот, – что же ты делаешь?
– Уходи, – сказал Давид, стоя на пороге комнаты, оглядывая игрушки Хосе, его тетради на столе и маленькую, крохотную вязаную шапочку, что лежала рядом.
«Почему такая маленькая?» – подумал он мимолетно. «Хосе же вырос. Да, это же для сына.
Или дочки. Март, сейчас март. А дитя должно родиться в июне, как раз в начале зимы».
Она заплакала, комкая в руках передник. «Диего, почему?».
– Ты должна уйти и не возвращаться, – жестко сказал Давид. «Собирайся прямо сейчас, и чтобы до темноты тебя уже здесь не было. И ребенка, – он сглотнул, – тоже».
– Папа! – Хосе выбежал из спальни и – не успел Давид опомниться, – прижался к нему.
«Папа, я скучал, тебя весь день не было!».
– Но куда нам идти? – тихо спросила Мануэла.
– Мама, не плачь! – Хосе посмотрел на нее и сам вдруг заплакал – громко, горестно. «Не надо, мама!».
– Куда хотите, – ответил Давид, и, оторвав от себя сына, не глядя на его искаженное слезами лицо, прошел мимо них, и, опустив засов на дверь, зажал уши ладонями.
– Папа! – закричал Хосе, и застучал в дверь. Он стучал долго, а потом Давид услышал, как сын, всхлипывая, свернулся в комочек – совсем близко, так, что через тонкие доски доносилось его дыхание – частое, прерывистое.
– Пойдем, сыночек, – раздался голос Мануэлы. «Возьми немножко игрушек, – так чтобы тебе было не тяжело нести, – и пойдем».
Только когда он услышал их шаги во дворе – удаляющиеся, отдающиеся гулким эхом в каменных стенах, – он смог разрыдаться.
Оба барка были без флагов, с потрепанными парусами, неприметные, – но заметил Джованни, – пушки на них блестели, как новенькие.
– Куэрво, – приставив ладонь к глазам, взглянув на шлюпки, сказал дон Мартин – они со священником встретились здесь, в уединенном, тихом заливе. «Виделись вы с ним когда-нибудь, святой отец?».
– Нет, – медленно, почувствовав, как застыли губы, – ответил Джованни. «Нет, не приходилось».
От океана – огромного, синего, – глубокой, почти черной синевы, – веяло свежестью.
Джованни оглянулся на серый, пустынный берег, и, чуть вздохнув, приказал себе: «Сначала – дело, все остальное – потом».
Высокий, широкоплечий человек с повязкой на одном глазу, прошагал по воде, и чуть кивнув, подал руку: «Дон Мартин, не ждал вас здесь встретить».
– У нас возникли, – таможенник помедлил, – затруднения, Ворон. Вот, святой отец вам все расскажет.
– Вы кто? – коротко спросил капитан, остановившись перед Джованни.
– Я – Испанец, – так же кратко сказал тот, глядя в красивое, жесткое лицо Ворона.
Единственный глаз – небесной лазури, – холодно посмотрел на него. Куэрво чуть усмехнулся тонкими губами и протянул Джованни руку: «В Панаме я вас не смог поблагодарить лично, – пришлось быстро отплывать, – ну так сделаю это сейчас. Вы смелый человек, Испанец».
Джованни пожал плечами. «Иначе не было бы смысла во все это ввязываться».
– Верно, – согласился Ворон, и, обернувшись к шлюпкам, крикнул: «Все в порядке, швартуемся».
Солонина шипела на треноге, поставленной прямо в костер.
– Надеюсь, вы не против корабельных припасов, – сказал капитан, – мы тут ненадолго, не хотелось бы тратить заряды на охоту, а рыбачить – времени нет. Что у нас с караванами? – он отхлебнул из фляги и передал ее Джованни. «Из сахарного тростника, гонят на плантациях, – объяснил Ворон. «Не пожалеете».
Священник выпил обжигающей жидкости и вытащил карту. «Вот, – указал он, – тут будет лучше всего. Место тихое, скалы высокие – вас и не увидят. И отсюда недалеко, мили три».
– Хорошо, – Ворон задумался. «Сколько там, в охране, вы говорите, пять десятков солдат? У меня, конечно, меньше тут людей, но, – капитан улыбнулся, – нам не впервой, справимся. Дон Мартин, что там с кораблями в порту? Они уже готовы отправляться в Панаму?».
– Как раз к середине следующей недели будут загружены, – сказал таможенник.
– Ну и отлично, – Ворон хищно, быстро улыбнулся и Джованни вдруг подумал: «Не хотел бы я иметь его своим врагом. Впрочем, что это я – он, наверное, меня проткнет шпагой, как только я назову ему свое имя».
– Значит, – продолжил капитан, – заканчиваем дело здесь, перегружаем серебро на «Святую Марию» и перехватываем эти два корабля. Все просто.
– Дон Мартин поговорил с индейцами, – Джованни отпил еще из фляги и улыбнулся, показав на свою сутану. «Я, как вы сами понимаете, не мог. Теми, что тут неподалеку живут, в горах.
Они готовы нам помочь – их насильно обращают в католичество, разоряют дома, грабят – испанцев они терпеть не могут, что нам и на руку. Они хорошие стрелки, меткие».
– Прекрасно, – обрадовался Ворон. «Так, вот вам ножи – все изжарилось. Уж простите, тарелок у нас не заведено».
– Вы не против индейцев? – Джованни прожевал солонину и внезапно понял, как он проголодался.
– Берите еще, – одобрительно сказал Ворон. «А с какой стати я буду против индейцев? – удивился он. «Сказано же в Писании: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божьему сотворил его». Про индейцев, арабов или англичан там ничего не сказано. Даже про испанцев ничего нет, – Ворон шутливо подтолкнул дона Мартина и оба рассмеялись.
– Так какие у нас затруднения, джентльмены? – Ворон поднял бровь.
– Человек, который работал в Лиме, оказался предателем, – тихо ответил Джованни.
«Поэтому дон Мартин не сможет вернуться в Кальяо. О Панаме этот Мендес тоже рассказал, сведения туда будут отправлены с кораблями, что сейчас стоят в порту».
– Ну, до Панамы они не дойдут, – Ворон чуть помедлил. «До нее никто не доберется, я пленных не беру и в живых никого не оставляю».
– Кроме баб! – крикнули от соседнего костра, где сидели матросы.
– За что вы мне должны быть благодарны! – смешливо повернулся к ним Ворон.
– А что вы делаете с женщинами? – тихо спросил Джованни.
– Отдаю команде, а потом выбрасываю в море, – безразлично ответил капитан. «Нет смысла возиться с выкупом – это рискованно и приносит гроши. Этого Мендеса, кажется, дон Диего зовут? – повернулся Ворон к таможеннику.
– Да, – ответил тот.
– Старый знакомец, он мне еще в Плимуте не понравился, – хмыкнул капитан. «Ну что ж, все понятно, я сообщу кому надо, и с его семьей разберутся. Жаль, конечно, что мне не удастся его лично пристрелить – дон Мартин десять лет в Кальяо провел, а этот мерзавец за один день все разрушил».
– Капитан, – тихо сказал таможенник, – но ведь все это время его жена работала, и прекрасно работала. Не надо трогать его семью, они же не виноваты.
Ворон сжал губы и посмотрел на сияющую гладь океана. «Ладно, – пробормотал он, – пусть живут дальше. А что с его женой?»
– Вот об этом, – спокойно сказал Джованни, – я и хотел с вами поговорить.
Выслушав его, Ворон помедлил, и проговорил: «Нет».
– Как – нет? – Джованни почувствовал, что злится. «Ее же сожгут!».
– Ну и пусть жгут, – Ворон посмотрел на него, – прямо и твердо. «У меня тут три десятка человек, больше я на берег не могу высадить – кто-то должен остаться на кораблях. Я сюда за серебром пришел, Испанец, серебром для моей страны, а не затем, чтобы спасать кого-нибудь, будь у нее хоть золото между ногами!».
– А ну прекратите! – жестко велел Джованни.
– А вы мне не указывайте! – Ворон поднялся и положил руку на шпагу.
– Я без оружия, капитан, – усмехнулся Джованни. Они стояли друг против друга – Джованни чуть повыше, Ворон – чуть шире в плечах. Люди вокруг затихли, и слышно было только, как шуршит вода, набегая на берег.
– Зачем тогда все это? – Джованни указал на океан. «Раз уж вы так любите Писание, капитан, то должны помнить, что еще сказал Господь, создавая мир:
– И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею. Если не будет людей, – священник помедлил, – зачем тогда ваше серебро?
Зачем тогда все это нужно?
– И не проповедуйте, – тихо ответил Ворон. «Мне отсюда на юг идти, в пролив Всех Святых, там зима на носу, мне каждая пара рук дорога. Я сказал – нет. Спасайте ее сами, если хотите, этого я вам запретить не могу. Все, – он повернулся и пошел по мелководью вдаль, туда, где волны бились о черные, блестящие, поросшие водорослями камни.
Ворон остановился, посмотрел на бескрайний, мощный океан, и вдруг вспомнил ледяную воду Чудского озера, – серую, прозрачную, как глаза Никиты Судакова.
«Господи, что же я делаю, – вдруг подумал он, – я ведь Никите Григорьевичу был чужой. И Петька, упокой Господи душу его – тоже. Он же меня спас, меня и брата – просто так, потому, что он был человек. Если б не он, не Вельяминовы – не было меня бы сейчас. И в Писании сказано: «Не стой над кровью брата своего. Ну, или сестры, – Ворон вдруг усмехнулся, и, круто развернувшись, пошел обратно к кострам.
«Прав этот Испанец, – думал он, ощущая на лице соленый, слабый ветер, – зачем тогда все?
Ладно, – Ворон вдруг улыбнулся своим мыслям, – справимся. Святого отца вмешивать не будем, ему тут работать, все сделаем сами».
– Вот что, – сказал капитан, подойдя к Джованни, и отбирая у него флягу, – уважаемый, вы сядьте, и расскажите все спокойно. Я по вашему лицу вижу – что-то придумали»
– Я и сам могу, – упрямо ответил ди Амальфи, но опустился на берег.
– Еще чего не хватало, – буркнул Ворон, – вы, небось, и шпаги в руках никогда не держали.
– Я не всегда был священником, – нарочито вежливо ответил Джованни, – и ядовито добавил, – уважаемый.
– Все равно, – Ворон потер покрытый темной щетиной подбородок, и усмехнулся. «Ладно, я вызову с кораблей еще десяток человек».
– У нас еще есть индейцы, – добавил дон Мартин.
– Им тут жить, беднягам, – вздохнул Ворон, – видел, я, как в Мексике это делают. Женщин с детьми угоняют, а мужчин собирают в какой-нибудь сарай, и разжигают костер. Во имя Божье, – он хотел было выругаться, но сдержался.
– И потом, с порохом они обращаться не умеют, а что такое лук против мушкета? Но ничего, – Ворон вдруг рассмеялся, – мы устроим Лиме такое, что о нас тут будут внукам рассказывать.
А где это, Испанец, – обратился он к Джованни, – вы собираетесь жечь бедную донью Эстеллу?
– Вы ее знаете? – удивился ди Амальфи?
– Имел честь, – Ворон еле сдержал смешок. «Недолго, правда, навряд ли она меня узнает».
– Ну, вот и проверите, – сварливо отозвался Джованни и, взяв уголек, стал чертить на плоском камне.
Дверь тихонько открылась, и Эстер, отложив Писание, улыбнулась.
– А почему вы тут, – мальчик помялся на пороге и нерешительно добавил, – тетя Эстелла?
Можно я вас так буду называть?
– Можно, конечно, – женщина усадила Хосе на колени и вдохнула его запах – сладкий, детский. Она вдруг вспомнила что-то совсем давнее – как она засыпала, прижавшись к тому, кто ее спас, – «Федор, Федор его звали, да». Он гладил ее по голове, и пел что-то по-русски, – совсем тихо, так что она брала его большую руку и спокойно закрывала глаза.
– А я тут, – женщина чуть пощекотала Хосе, – потому, что хочу подумать. Тут тихо, очень удобно.
– И что вы надумали? – подозрительно спросил ребенок.
– Что мой дорогой Хосе, наверное, забыл уже, как читают Псалмы, – серьезно ответила Эстелла.
– Не забыл, – гордо сказал мальчик и потянулся за книгой.
– Ну, молодец, – выслушав, похвалила его Эстер и достала из кармана завалявшийся там мешочек с печеньем. «Правильно, – подумала она, – когда пришли солдаты, я ведь собиралась к дону Родриго – отнести ему лекарство от кашля, и эти бисквиты заодно испекла – старик их любит».
– Миндаль, – Хосе облизнулся и вдруг покраснел: «Тетя Эстелла, а можно я маме возьму немножко? У нее ребеночек, ей надо кушать, а она мне все отдает, что собирает».
– Где собирает? – Эстер похолодела.
– Там, – Хосе махнул рукой за окно. «Ну, куда все выбрасывают, из домов».
– Так, – женщина подумала, – а ты с мамой пришел?
– Она там ждет, – мальчик кивнул на коридор, – сказала, что вы ее не заходите видеть.
– Какая чушь! – поморщилась Эстер. «А ну быстро зови ее сюда!»
– Он нас выгнал, – Мануэла сидела, сложив руки на животе, уперев глаза в пол, сложенный из грубых, каменных плит. Она шептала так тихо, что Эстелла, устроившаяся рядом с ней, обняла индианку и притянула ее к себе. «Он венчается, – женщина утерла глаза передником, – на рынке говорили. С доньей Каталиной. Он уже туда переехал, в дом к ним».
– Ну-ну, – Эстер задумалась и вдруг спросила: «Что ты раньше ко мне не пришла? Где вы ночуете?»
Мануэла замялась и пробормотала: «Еще тепло». Она вдруг сжала зубы, чтобы не разрыдаться, и проговорила: «Я не приходила, потому что это я на вас донесла, хозяйка».
Эстер чуть усмехнулась. «Да уж поняла я».
– Простите, – Мануэла поймала ее руку и прижалась к ней губами. Эстер почувствовала что-то теплое, влажное, и тихо велела: «А ну не смей плакать. У тебя дитя, ему от этого плохо.
Скажи, когда дом обыскивали, половицы в моей комнате поднимали?»
– Нет, – непонимающе ответила Мануэла.
– Ну, вот и славно, – Эстер прижала к себе женщину еще ближе и зашептала что-то ей на ухо.
«И отправляйся домой, в горы, – сказала она твердо, закончив. «Тебе детей вырастить надо.
Хосе в школу отдай обязательно, при монастыре, он мальчик способный».
– Хозяйка, – Мануэла все же расплакалась, – как же это теперь будет, хозяйка!
– Будет так, как решит Всевышний, – твердо сказала Эстер. «Сказано же в Псалмах: «Ибо знает Господь путь праведников».
– А путь нечестивых погибнет, – прочитал Хосе, и поднял на женщину темные, красивые, отцовские глаза.
– В общем, вот так, – закончил Ворон. «Два десятка человек остаются здесь с доном Мартином, и разбираются с караваном. Пленных не брать, индейцев, по возможности, под пули не подставлять – им ответить нечем. Лошади у них есть? – обратился капитан к таможеннику.
– Есть, они некрасивые, но резвые, – ответил тот.
– Что они резвые, – это хорошо, – задумчиво ответил Ворон, – нам такие и нужны. К пятнице чтобы у меня здесь было штук десять. А что они некрасивые, – капитан вдруг усмехнулся, – ну, о своем коне я сам позабочусь.
– Почему? – удивился Джованни.
– Я же сказал, вице-королевство меня надолго запомнит, – Ворон поднялся. «Все, кто отправляется в город – встречаемся в ночь с пятницы на субботу, в том месте, которое я указал на карте. Вы, святой отец, оставайтесь в Лиме, – с вас веревки, как мы и договаривались».
Джованни кивнул, и, тоже встав, тихо спросил капитана: «И все же, зачем вы это делаете?».
– Вот же зануда вы, Испанец, – рассмеялся Ворон. «Не лезьте в душу. Хочу еще раз потрогать ее задницу – вот зачем!»
Джованни закашлялся и сказал: «Достойное объяснение, капитан, очень достойное».
Снизу, с площади доносился заунывный голос архиепископа, – он читал проповедь. Слова были неразборчивыми, Эстер, было, хотела прислушаться, но, улыбнувшись, подумала, что сейчас уж точно ей это, ни к чему.
Женщина поежилась, стоя у решетки – ночи уже были холодными. «На мула Мануэле должно было хватить, – подумала она, – доберутся до ее селения в горах, а там уже легче.
Там дом».
Она внезапно вспомнила веселые, круглые холмы, маленький городок серого камня, что взбирался по их склонам, и небо – прозрачное, чистое небо Святой Земли. «Дом, – Эстер услышала мерные удары колокола. Стоявшие внизу подняли свечи – десятки маленьких огоньков, и что-то запели.
«Скоро утро, – Эстер потерла лицо руками. «А отец Джованни так и не приходил. Ну что ж, – она открыла Писание и найдя Псалмы, даже не смотря на страницу, прочитала по памяти:
«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла». Она вздрогнула от звука своего голоса. «Такой одинокий он тут», – подумала Эстер.
– Благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни, – закончил кто-то с порога, мягко.
– Святой отец, – проговорила Эстер. Джованни увидел, как бьется нежная, синяя жилка на смуглой шее и тихо сказал: «Что бы ни случилось, верьте – все будет хорошо. Даже если вы будете уже стоять на костре».
Она только кивнула, чуть прикусив губу, и вдруг спросила: «Погадать вам, святой отец? Нам нельзя, – она усмехнулась, а вам можно, наверное?».
– Тоже нельзя, но гадайте, – решительно ответил Джованни. «Триста восьмая страница, пятая строчка сверху»
– Будьте тверды и мужественны, не бойтесь, и не страшитесь их, ибо Господь Бог твой Сам пойдет с тобою и не отступит от тебя и не оставит тебя, – прочитала Эстер, и, подняв на него серьезные, черные, огромные глаза, улыбнулась: «Вы знали».
– Я, в общем, Писание знаю наизусть, а в этом издании – тем более, – ласково ответил Джованни. «Но все равно – спасибо».
– Это Господь говорил сынам Израиля, – она все еще смотрела на него. «Но, я думаю, это – про всех нас».
– Да, – сказал Джованни и отступил в сторону – пришел цирюльник.
– Как там конверсо? – архиепископ потянулся за паштетом и добавил: «Все же прекрасная идея – устраивать такие завтраки. После бессонной ночи хочется поесть, а казнь – дело долгое».
– Упорствует, – вздохнул Джованни и налил себе вина. «Я уже видел подобное, – они не раскаиваются, хоть что с ними не делай. Вы же знаете, кровь проливать нельзя, поэтому в Мехико мы, большей частью, использовали дыбу. Еще можно заткнуть человеку рот тряпкой, и медленно лить на нее воду – захлебываясь, он часто отрекается от своих заблуждений».
