Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 2"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
Джованни увидел, как побледнело лицо Мендеса, стоявшего рядом с ними, и повернулся к нему: «А вас, дон Диего, я слышал, можно поздравить?».
– Да, – архиепископ похлопал Мендеса по плечу, – венчание в соборе в следующую субботу.
– Вы, конечно, приглашены, святой отец, – пробормотал Мендес, не глядя на Джованни, – и на свадебный завтрак тоже. В доме у моего тестя. Будущего, – добавил он, покраснев.
– Не премину посетить, дон Диего, – чуть поклонился Джованни.
– А донья Каталина будет сегодня? – поинтересовался архиепископ. «Или она занята, приятными хлопотами?».
– Нет, нет, они придут, – Мендес попытался улыбнуться, – заискивающе. «Попозже».
В роще было еще темно – солнце едва всходило на востоке, за мощными горными склонами.
Копыта коней были обмотаны тряпками, и кто-то из мужчин заметил: «Будто вернулся в далекую юность, и снова вышел на большую дорогу».
– Тут много не награбишь, – зевнул один из моряков. «Пистолеты все проверили?».
– А кстати, – раздался сонный голос, – почему это мы сюда индейцев не взяли? Они в том ущелье, когда мы на караван нападали, отлично сражались. Лучники, каких поискать.
– Потому, – наставительно объяснил помощник капитана, – что оттуда, из ущелья, никто из испанцев живыми не вышел. А тут этих бедняг могут запомнить – нам-то что, у нас вон, барки в море, поминай, как звали. А им здесь жить еще, хотя, говоря по чести – что это за жизнь-то, у испанцев в рабах ходить?
– Как вернемся на ту сторону, – рассмеялся один из моряков, – я, вас ребята, брошу. Мистер Рэли народ собирает, первую английскую колонию в Северной Америке основывает. У нас рабов не будет, это я вам обещаю.
– Что, решил осесть на одном месте? – подтолкнули его.
– А что, – отозвался моряк, – сам знаешь, в Мексике очень милые индианки бывают. И там, северней, наверное – тоже. Они хозяйственные, при такой жене всегда хорошо.
– У теплого-то бока, конечно, – добавил кто-то, и мужчины захохотали.
– А ну тихо, – одернул их помощник. «Лошадь какая-то, на дороге, что из города ведет».
Он раздвинул кусты, осторожно вглядываясь в предрассветный, легкий туман, и вдруг застыл.
– Что там? – нетерпеливо спросили сзади. «Испанец?».
– Да уж такой испанец, – раздался сверху ехидный голос Ворона. «Вы так шумите, что вас в проливе Всех Святых слышно».
– Капитан, – сказал кто-то потрясенно, – откуда?
Ворон улыбнулся и потрепал по холке изящного, танцующего под ним андалузского жеребца – серебристо-серого, с жемчужной, ухоженной гривой.
– Навестил конюшни вице-короля Перу, – лениво ответил Ворон. «Он все равно сейчас в Испании, этот красавец, – он погладил лошадь, – ему пока не понадобится. Жаль будет такого коня отпускать, но что делать, – он посерьезнел и махнул рукой: «Двигаемся!»
Уже когда они поднимались по узкой тропе, что вела в город, в обход главной дороги, кто– то сзади спросил: «Капитан, а почему мы это делаем? Она такой ценный агент?».
– В общем, нет, – Ворон рассмеялся. «Я просто не люблю, когда людей жгут за веру. Это у меня, – он помедлил, – с юношеских лет».
Он отчего– то вздохнул и сердито приказал: «Поторапливайтесь, по сторонам не смотрите, мы тут дело делаем, а не ради своего удовольствия прогуливаемся».
Над горами вставал золотой, нежный рассвет.
Черные, тяжелые волосы падали на каменный пол. «Будто жатва, – подумала Эстер. «А если у святого отца не получится? Даже ребенка после меня не осталось. Хотя так и лучше – было бы дитя, сожгли бы вместе, или упрятали его в монастырь на веки вечные. Хосе, наверное, священником станет – он метис, полукровка, в университет его не возьмут. Ну, хоть так, – женщина вздохнула и провела рукой по обритой, колючей голове.
«Еще немного, донья Эстелла, потерпите, пожалуйста, – сказал цирюльник. «Да, это же у него девочка упала с дерева и сломала ручку, в прошлом году, – вспомнила Эстер. «Так плакала, бедная, так плакала. Давид тогда очень искусно залечил перелом, она уже и не помнит, наверное. Все же он хороший врач».
– Вот, – сказал цирюльник, полоща стальную, острую бритву в тазу с холодной водой. «Ни одного пореза». Она чуть улыбнулась и сказала: «Возьмите там, на скамье, в мешочке, печенье. Для дочки вашей. Мне оно уже не понадобится».
Отец Альфонсо принес желтую, грубую власяницу и зажженную свечу. «Может быть, вы хотите исповедоваться, раскаяться, так сказать? – осторожно спросил он. «Еще не поздно отречься от ваших заблуждений и войти в лоно святой церкви, донья Эстелла. Тогда вас задушат, перед костром».
Женщина молчала, отвернувшись к окну. Внизу убирали столы с остатками завтрака.
Зазвонил колокол, и отец Альфонсо сказал: «Пора. Я подожду вас, там». Эстер услышала скрип двери и стала раздеваться.
«И это все тоже, – она чуть огладила руками бедра. «И вправду, я такая худая, как мальчишка. Груди и вовсе нет. Ребра вон торчат, и вообще – одни кости».
«Всякая плоть – трава, и вся красота ее – как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа, – пробормотала Эстер и потянулась за власяницей.
«Колется, – поежилась женщина и вдруг рассмеялась: «Да уж потерпи».
Она сняла потрепанные, старые шелковые туфли – «еще лондонские», – вдруг мелькнуло в голове, и почувствовала нежными, босыми ногами холод плит.
Надвинув на глаза капюшон, взяв в руки, свечу, она вышла из кельи, даже не оглядываясь.
– Мама, а почему поют? – спросил Хосе, уже сидя на муле. «Разве праздник какой-нибудь?»
– Нет, – вздохнула Мануэла, и вдруг замерла – ребенок в чреве толкался, ворочался. «Отца-то не увидит уже, – подумала женщина. «И этот тоже, – она взглянула на Хосе, и, решительно взяв мула под уздцы, повела его к городской окраине – туда, откуда доносилось пение молитв.
«В последний раз хоть посмотрю на него, – женщина вдруг сглотнула. «Хоть издали, хоть как». Она повертела на пальце грубое серебряное колечко, что Диего подарил ей, когда родился Хосе, и сказала сыну: «Сейчас уже поедем, маме надо сделать кое-что, а потом – поедем. В горах сейчас хорошо, тебе понравится».
.-Так, – сказал Ворон тихо, наклонившись. На пыльном пустыре возвышалось вкопанное в землю бревно, у подножия которого лежала куча хвороста. Вокруг были выстроены деревянные скамьи – для чистой публики.
– Солдаты будут? – спросили его сзади, из-за скалы.
– Да как не быть, – пробормотал Ворон, и обернувшись, велел: «Значит, помните. Святому отцу стреляем в плечо, – для достоверности. В солдат можете палить сколько угодно, но только после того, как я все сделаю».
– Тут девять футов в этой скале, капитан, – сказал помощник озабоченно. «Уверены, что конь себе ноги не переломает?
Ворон вдруг вспомнил, как отец учил его брать препятствия, и улыбнулся: «Вниз – это не вверх, мистер Гринвилль, мы с ним справимся. Встречаемся в той роще, как и договорились».
Эстер стояла, держа в руках свечу, чувствуя, как воск капает на пальцы. Вице-губернатор заунывным голосом читал приговор. Она чуть отодвинула капюшон и подумала: «Вот, и солнце выглянуло. Красивый день сегодня».
Женщина бросила взгляд на скамьи и увидела мужа – он сидел рядом с невестой, – пухлой, наряженной в шелковое платье. Индианка держала над ними большой зонтик. Эстер посмотрела прямо в темные, испуганные глаза Давида. Донья Каталина шепнула что-то жениху, и тот улыбнулся – слабо.
«Да, – вдруг подумала Эстер, – не помогла ей мазь-то, пожалуй, даже хуже стало, вон, как разнесло, по всему лицу прыщи».
Архиепископ поднес ее губам распятие. Она отвернулась. Его высокопреосвященство шумно вздохнул и кивнул Джованни: «Начинаем».
– Помните, – еле слышно, одними губами, сказал святой отец, привязывая ее к столбу, – что бы ни случилось…
Эстер кивнула, и, отдав ему свечу, закрыла глаза. Джованни поджег хворост.
Мануэла стояла, прячась за углом глинобитного домика, – здесь, на окраине, жили бедняки, – не отрывая глаз от Диего. «Хоть бы на меня взглянул, – вздохнула она. «Хоть бы раз». Она положила руку на живот, и вдруг услышала сзади голосок сына: «Мама, что это? Зачем жгут?».
Она, было, рванулась за ним, но Хосе был быстрее. «Нет! – закричал мальчик, вбегая на пустырь, – не надо! Тетя Эстелла, я вам помогу!
– Хосе! – Мануэла побежала за ним. Ребенок посмотрел на разгорающееся под ветром пламя, и, заплакав, закусив губу, потянулся к огню.
– Сынок! – Мендес, было, поднялся, но донья Каталина положила толстые пальцы на его руку и предостерегающе сказала: «Диего».
– Отлично, только не садись, – пробормотал Ворон, и прицелился.
Раздался женский визг. Мендес, качаясь, наклонился вниз, и рухнул на скамьи – из пробитой пулей глазницы хлестала кровь.
– Давай, мой хороший, – Ворон хлестнул жеребца и тот прыгнул со скалы – прямо в костер.
– Хосе, не надо! – крикнула Эстер, чувствуя, как огонь подбирается к ногам. «Мануэла, забери его, сейчас же!».
Индианка подняла плачущего ребенка на руки, но тут, же рухнула вниз – солдаты начали стрелять. «Мама!» – отчаянно закричал Хосе.
Эстер рванулась, и почувствовала, как поддаются веревки. «Святой отец, – успела улыбнуться она, и тут же ахнула – сильная мужская рука подхватила ее и подняла в седло.
– Пригнитесь, – властно сказал Ворон. «Сейчас тут все будут палить, и я тоже».
– Дон Эстебан, – пробормотала женщина.
– Сэр Стивен Кроу, к вашим услугам, – Ворон пришпорил жеребца, и, обернувшись, усмехнулся: «Да, Лима меня надолго запомнит».
Джованни пришел в рощу уже на закате. Он улыбнулся, увидев Эстер во власянице, и протянул ей тюк с одеждой: «Я подумал, что вам понадобится».
– Спасибо, – она подняла измученные, красные от слез глаза и спросила: «Мануэла?».
Джованни покачал головой. «Умерла сразу же. Она не мучилась, даже и не поняла, наверное, что случилось».
– А Хосе? – женщина опустила лицо в ладони.
– Наплакался и заснул, – священник помолчал. «У него ручки немножко обожжены, но ничего страшного, заживет. Я о нем позабочусь, вы не волнуйтесь».
– Я бы взяла его в Лондон, – вздохнула женщина.
– Даже не думайте, – Ворон подошел к ним и посмотрел на садящееся солнце. «И вообще, собирайтесь-ка, дорогая сеньора, хватит нам тут сидеть, опасно это. Все наши вернулись, пора отплывать. Как ваше плечо, святой отец?».
– Болит, – улыбнулся Джованни. «Архиепископ хочет выхлопотать мне награду от ордена, кстати. За смелость».
– А я теперь куда? – спросила Эстер, прислонившись к стволу дерева.
Ворон помолчал, разглядывая обритую голову женщины, ее опухшие веки, и сказал, чуть дернув щекой: «Отправитесь на одном из барков в Панаму, с доном Мартином. Там люди надежные, ну, вы сами их знаете, все будет хорошо. Думаю, до осени уже будете в Лондоне».
– А вы? – женщина все смотрела на него.
– Я перехвачу серебро и пойду на юг, а потом опять – в Карибское море, – коротко ответил Ворон. «Все, переодевайтесь, снимаемся с места».
– Все будет хорошо, помните, – ворчливо сказал Джованни, и, нагнувшись, поцеловал ее в высокий, теплый лоб. От нее пахло дымом – немного, и священник, закрыв глаза, вспомнил золотые холмы под Римом, серую, каменную, древнюю дорогу и то, как шумели сосны над головой. «Как это у вас говорят, – он рассмеялся, – до ста двадцати лет вам!».
– Спасибо, – Эстер вдруг, на мгновение, прижалась щекой к его руке. «Спасибо за все».
Джованни выпрямился и, глядя на жесткое лицо Ворона, вздохнул: «Капитан, я хотел бы вам кое-что сказать, на прощанье».
Он вдруг подумал: «Господи, вот этого мне делать совсем нельзя. Знал бы Джон – голову бы мне снес, и правильно сделал. Но я не могу иначе, не могу».
– Что? – хмуро спросил Ворон, когда они отошли в сторону.
Джованни ощутил на лице свежий, осенний воздух, и, полюбовавшись кронами араукарий, сказал: «Я не знаю, может быть, вы обо мне слышали. Меня зовут Джованни ди Амальфи».
Ворон побледнел и тихо, медленно ответил: «Врете. Его казнили в Риме, семь лет назад».
Джованни вытащил из-за ворота сутаны простой медный крестик.
– Узнаете? – спросил он.
Лазоревый глаз блеснул ледяным холодом, и Ворон сомкнул пальцы на рукояти шпаги, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вытащить ее из ножен. «Что вам надо?» – грубо спросил он.
– Я знаю, что Мария умерла родами, и дитя тоже, – Джованни помолчал. «Скажите мне, чей это был ребенок?».
– Моя жена, – Ворон вдруг остановился, будто споткнувшись, – умерла, рожая мою дочь. А теперь убирайтесь отсюда, святой отец, пока я не выпустил вам кишки.
– Прощайте, – сказал Джованни, и, не оборачиваясь, пошел по тропе, вьющейся вверх, взбегающей на холмы. Она вела на восток, туда, где небо постепенно становилось из голубого – темно-синим, почти черным.
Ворон посмотрел на слабые, мерцающие звезды, и ощутил боль в правой руке. Он все-таки вытащил шпагу, – сам того не чувствуя, и зажал ее в ладони, – крепко. Кровь капала вниз, собираясь в лужицу на сухой траве.
Капитан сжал губы, и, убрав клинок, пошел обратно в рощу.
Эпилог
Карибское море, лето 1584 года
– Вон туда иди, – кабатчик махнул рукой на неприметную, покрытую паутиной дверь в углу.
«И, если что – я тебя не видел, и не знаю, кто ты такой».
Невысокий, худенький юноша кивнул, и, откинув со лба черные, короткие кудри, шагнул через порог.
Внутри было темно, и он, натолкнувшись на скамью, беззвучно, одними губами, выругался.
– Вы садитесь, – сказали откуда-то из угла. Кресало чиркнуло, и в колеблющемся огне свечи юноша увидел своего собеседника – в черном, потрепанном камзоле и старой рубашке.
– Вот что, – мужчина выложил на стол тяжелый кинжал, и пистолет. «Наш разговор, уважаемый сеньор, может закончиться, – человек задумался, – неприятно.
– Эта дверь, – он махнул за спину юноши, – закрыта на засов, снаружи, а тут, – мужчина повернулся, и поднес свечу к стене, – имеется еще одна, которая выходит прямо к морю. Я уж не буду вам объяснять, для чего она нужна.
– Не надо, – согласился молодой человек. «Я понял».
– Оружие на стол, – велел тот, что постарше. Юноша подчинился.
– Вы давно в Порт-Рояле? – спросил мужчина, безразлично разглядывая миловидное, смуглое, взволнованное лицо напротив него.
– Месяц, – сглотнув, ответил юноша. «Я приплыл из Мексики, служу помощником у хирурга, дона Мигуэля Линареса».
– Линареса, – повторил мужчина и потянулся за кинжалом. Юноша напрягся.
– Кровь под ногтями засохла, – сказал мужчина, и принялся их чистить, что-то насвистывая.
– В Мексике где жили? – поинтересовался мужчина, не поднимая глаз.
– В Мехико, – юноша чуть улыбнулся. «Пришлось уехать, так, – он помялся, – получилось».
Мужчина усмехнулся и отложил клинок.
– Non komo muestro Dio, Non komo muestro Sinyor, – продекламировал он.
– Non komo muestro Rey, Non komo muestro Salvador, – закончил юноша и дерзко посмотрел на собеседника: «Что, ваш капитан не любит конверсо?
– Ели бы он нас не любил, – ответил мужчина, опять берясь за кинжал, – не держал бы меня вот уже на втором корабле. В море были когда-нибудь? – он зорко взглянул на юношу.
– Только пассажиром, – вздохнул тот. «Но я почти хирург, узлы вяжу хорошо, пальцы у меня ловкие».
Мужчина почесал кинжалом бровь и поджал губы. «Вы, конечно, не производите впечатления сильного человека, уж простите. Лет вам сколько?».
– Двадцать четыре прошлым месяцем исполнилось, – вздохнул молодой человек и сцепил красивые, тонкие пальцы. «Я очень меткий, отлично стреляю».
– Английский язык, откуда знаете? – подозрительно спросил мужчина.
– Отец покойный был торговцем, и меня научил языкам, – объяснил молодой человек.
– Акцент у вас, конечно, есть, но это не страшно, – пробормотал мужчина. «Вот что – наш помощник хирурга погиб – был сложный переход в проливе Всех Святых, нас основательно потрепало. Нам новый помощник требуется. Вы вроде юноша сообразительный, незачем вам в матросах околачиваться. Хотите?
Черные глаза юноши заблестели восторженными искрами, и он подался вперед: «Очень!
Это такая честь для меня, такая честь!»
– Испанских шпионов мы потрошим живьем, и кишки заталкиваем им в рот, – предупредил его собеседник. «Это чтобы вы потом не жаловались, что вас не предупреждали».
Он окинул взглядом стройную фигуру юноши и вдруг, ядовито, сказал: «И вот еще что. На берегу задницу свою хоть кому подставляй, то дело твое, а на корабле капитан за такое сразу в море спускает, понял?»
– Да я не, – юноша зарделся.
– Ну-ну, – иронично сказал его собеседник. «Значит, так – он выложил на стол кошелек с серебром, – вот тебе половинная плата за первый месяц, испытательный срок – полгода, после этого переходишь на полное жалованье и получаешь процент с добычи. Ну, если доживешь, конечно, – мужчина усмехнулся и поднялся: «Бери расчет у Линареса, и завтра в полночь приходи к складам у западного форта, там будет ждать шлюпка. Зовут-то тебя как?
– Эдуардо, – юноша встал, и протянул руку. «Эдуардо Кардозо».
– Ну, добро пожаловать на «Святую Марию», Эдуардо, – мужчины обменялись рукопожатием, низенькая дверь, что выходила к морю, открылась, и моряк исчез в теплой мгле карибского вечера.
Эдуардо подождал немного, и, услышав скрип поднятого засова, выйдя, заказал у стойки стакан белого вина. Он выпил его залпом, и, перегнувшись, шепнул кабатчику: «Спасибо».
– Чего ж не порадеть своему-то? – буркнул кабатчик и заорал: «Еще раз увижу, что тут кто-то достал пистолет – вылетите в окно! На шпагах можете драться, сколько хотите, но чтобы без стрельбы!».
Кардозо улыбнулся, и, оказавшись на улице, вдохнул тяжелый аромат цветов. Сырой, соленый западный ветер дул прямо в лицо, море – темное, огромное, – шумело прямо за домами.
– Эй, хорошенький, заходи! – раздался голос сверху. Кардозо поднял голову, и сказал высунувшейся из окна полуголой девушке: «Вот заработаю денег, милая, и навещу тебя!»
– Ну почему так всегда! – вздохнула шлюха, подперев щеку ладонью. «Как миленький паренек, так гол, словно сокол».
Эдуардо вышел на белый песок дюны, что отделяла Порт-Рояль от моря, и вгляделся в черный, без единого огонька, простор.
– «Святая Мария, – прошептал он и вдруг рассмеявшись, набрал в ладони песок, подкинул его вверх. «Фу, право, Эдуардо, – одернул он себя, – взрослый мужчина, а ведешь себя, – как мальчишка!».
Он отряхнул руки и отправился на свой постоялый двор – собирать сундучок.
– Отлично зажило, капитан, – главный хирург «Святой Марии», мистер Мэйхью, разогнулся, и вытер руки салфеткой. «Вот, посмотрите, мистер Кардозо, – обратился он к помощнику, – этот шов совсем незаметен, не правда ли?»
Юноша бросил взгляд на смуглое, сильное плечо и чуть зарделся.
Ворон потянулся и смешливо сказал: «Ну, я могу надевать рубашку, или вы нашли какую-то рану, о которой я не знаю, мистер Мэйхью?»
В раскрытые ставни лазарета вливалась томная жара летнего полдня. «Святая Мария», поскрипывая, чуть покачивалась на легкой волне. Шелестели паруса, с моря доносился хохот и плеск – экипаж купался.
– Пока посидите, – распорядился Мэйхью, – я мистера Кардозо тут на досуге анатомии учу, он быстро схватывает, а на ком еще показывать мускулы, кроме вас?
Капитан усмехнулся и, согнув руку, сказал: «Вот, докатился, в мои годы и при моем звании стал пособием для мальчишек».
– Запишите, мистер Кардозо, – велел хирург, – это musculus biceps brachi, или двуглавая мышца плеча.
– А почему двуглавая? – поинтересовался Кардозо, делая пометку на рисунке человеческой фигуры, что был прикреплен к стене.
– Потому что ее проксимальная, то есть – находящаяся ближе к центру тела человека, – часть, состоит из двух головок, – рассеянно ответил хирург, и попросил Ворона: «Откройте-ка рот, капитан».
– Прекрасно, прекрасно, – пробормотал Мэйхью, рассматривая крепкие, белоснежные зубы.
– Вашей вощеной нитью пользуюсь, – сварливо сказал Ворон, – не забываю, утром и вечером.
И щеткой, той, с конским волосом, что вы советовали».
– Ну, можете одеваться, – разрешил хирург. «Мистер Кардозо, подайте капитану рубашку».
Молодой человек, покраснев, наклонился, и, вдохнув теплый, пряный аромат, коснулся белоснежного льна.
В дверь постучали. «Что там?», – спросил Ворон, застегивая камзол.
– Паруса на горизонте по левому борту, капитан, – раздалось из-за двери.
– Иду, – Ворон, наклонив голову, шагнул за порог.
– Мистер Мэйхью, – спросил Эдуардо, рассматривая рисунок, – а этот musculus biceps brachi, – у меня его и нет почти.
Хирург улыбнулся. «У вас какой рост, мистер Кардозо?».
– Четыре фута одиннадцать дюймов, – пробормотал тот.
– А весите, вы, наверное, – Мэйхью прищурился, – фунтов сто?
– Девяносто два, – вздохнув, сказал помощник.
– Ну вот, – наставительно проговорил хирург, – а капитан у нас ростом шесть футов два дюйма, и весит почти двести фунтов. Именно поэтому, по нему, а не по вам, лучше изучать мускулы.
– По мне можно кости зубрить, – сказал Эдуардо, убираясь, и оба рассмеялись.
– Ветра-то и нет, – сказал Ворон, вглядываясь в лазоревую, спокойную даль. «И не похоже, чтобы поднялся, по крайней мере, до вечера. Пусть себе дрейфуют испанцы, здесь течение слабое, далеко их не снесет, догоним».
– Их двое, – озабоченно сказал помощник.
– А ты думаешь, зачем я выбил в Оружейном комитете Адмиралтейства сто двадцать пушек? – ухмыльнулся капитан. «Именно за этим. Ладно, – он перегнулся через борт и закричал:
«Всем вернуться на корабль! К вечеру предстоит небольшое дельце, надо проверить оружие, а то заржавело!»
– Скажите-ка еще раз, – попросил Мэхью, окуная перо в чернильницу.
– Три части крушины, три части сенны и часть касторового масла, – продиктовал Эдуардо.
«Но это очень сильное слабительное, его надо использовать с большой осторожностью».
– А откуда вы так хорошо знакомы с травами, мистер Кардозо? – спросил хирург, записывая.
– Я помогал аптекарю в Мехико, – юноша покраснел и добавил: «Я еще знаю разные местные снадобья, индейские, они часто бывают очень хороши».
– Тоже пригодится, – пробормотал хирург.
Помощник просунул голову в дверь лазарета и скомандовал: «Эй, мясники, раскладывайтесь. Задул хороший ветер с запада, мы уже вблизи от испанцев, сейчас тут будет горячо».
– Давайте, мистер Кардозо, собирайте инструменты, – велел Мэйхью, поднимаясь.
«Ампутировали когда-нибудь?».
– Только пальцы, в Порт-Рояле, – ответил Эдуардо.
– Ну, ноги мы на палубе отпиливать не будем, – Мэйхью усмехнулся, – да и, честно говоря, за три десятка лет я видел только двоих, что выжили после ампутации ноги на корабле, в таком климате. На севере – там проще, меньше вероятность заражения. Холод, знаете ли, в нашем деле полезнее, чем жара».
– Груженые, – пробормотал капитан, глядя на то, как тяжело разворачиваются корабли.
Желто-красные штандарты полоскал свежий, резкий ветер. «Вот и прекрасно, – Ворон повернулся к помощнику. «Сначала расстреливаем военный галеон, торговец сдастся сам, у него два десятка пушек, не больше».
Ядро просвистело надо головами моряков, и они пригнулись.
– Наглец, – сказал сквозь зубы Ворон и велел: «Огонь из всех орудий!»
– Держите руку, мистер Кардозо, – Мэйхью заткнул тряпкой рот истошно кричащего человека, и, плеснув на кисть водой из ведра, отсек оторванные ядром, держащиеся на лоскутах кожи, пальцы.
– Прижгите, перевязывайте, и отправляйте его вниз, – распорядился хирург, переходя к следующему. «Шить времени нет, этим потом займемся».
Эдуардо отбросил окровавленные пальцы подальше, и тут же втянул голову в плечи – испанское ядро разбило борт «Святой Марии» всего в каких-то футах пяти от него.
– Ничего страшного, – спокойно сказал Мэйхью, – продолжайте работать.
Кардозо поджег трут и сунул то, что осталось от кисти раненого – прямо в огонь.
Галеон, дымясь, погружался в море. «Расстрелять все шлюпки, прицельно, – приказал Ворон, оторвавшись от пушки. «И готовьте крючья, торговец уже рядом с нами, вон, белым флагом махают».
– Мистер Кардозо, – сказал хирург, оглядывая забитый стонущими людьми лазарет, – вы вернитесь на палубу, пожалуйста, посмотрите, – не остался ли там кто, из раненых. И потом сразу сюда – начинаем шить.
Эдуардо взбежал вверх по трапу и замер – пленные испанские моряки стояли у пробитого ядром борта «Святой Марии». Шпаги валялись горой у фок-мачты.
Снизу были слышны крики о помощи. Ворон кивнул: «Давайте следующего». Двое из команды «Святой Марии» подтащили упирающегося испанца ближе, и сильным толчком отправили его за борт.
Кардозо увидел, как один из испанцев, оглянувшись, потянул что-то из кармана. Серая сталь блеснула в заходящем солнце, раздался выстрел, и юноша, рванувшись вперед, заслонив собой Ворона, упал. Тонкие, красивые руки вытянулись, дрогнули, и на рубашке Кардозо расплылось алое, яркое пятно.
Ворон, нагнувшись, поднял юношу, и подумал: «Господи, а легкий какой, словно ребенок, одной рукой унести можно». Он подхватил Кардозо удобнее, и, достав пистолет, выстрелил побледневшему, поднявшему руки испанцу прямо в висок.
– Уберите эту падаль с палубы, – распорядился капитан, – и продолжайте. Я оставлю мистера Кардозо в лазарете и вернусь.
Уже на темном, крутом трапе Ворон вдруг застыл, ощутив что-то странное под рукой, и пробормотал: «Что за черт!».
Он поднялся чуть выше и разорвал окровавленную рубашку Кардозо.
– Дура, – сказал Ворон ласково, глядя на едва заметную, смуглую грудь. Крови было много, но пуля только сорвала кожу на боку. «Господи, какая она дура, – повторил он, и прислонился к переборке.
Один черный глаз открылся и Эстер сердито проговорила: «Сам дурак, я уже второй месяц на корабле, и ты только сейчас заметил?»
– Вас тут двести человек, всех не упомнишь, – ворчливо ответил капитан.
– Меня ты должен помнить всегда, Ворон, – сказала девушка и поцеловала его – глубоко, тут же потеряв сознание.
Она проснулась, и, потянувшись, оглянулась вокруг. В большой, просторной каюте пахло чем-то пряным, кровать – высокая, узкая, была застелена белоснежным бельем, и, – Эстер пощупала свои ребра, – ее бок был перевязан, не очень умело, но крепко.
Снаружи была карибская тьма – томная, тихая, чуть плескала вода за бортом. Эстер встала, потянувшись, и, высунувшись, посмотрела на переливающиеся звезды. Луна, – низкая, полная, висела прямо над водой, казалось, – руку протяни и достанешь ее.
Эстер обернулась, и посмотрела на большой, заваленный картами стол. Сверху лежал раскрытый корабельный журнал и еще одна тетрадь, – в потрепанной обложке. Девушка всмотрелась в имя, что было написано на переплете и застыв, сказала: «Не может быть такого, нет!».
– Я тебе опиума дал, – раздался ворчливый голос с порога. Ворон держал свечу одной рукой, вторая была перевязана.
– Что случилось? – нахмурилась Эстер.
– Еще один галеон потом явился, – Ворон чуть усмехнулся, – недолго, правда, прожил. Так, ерунда, царапина. Иди, Мэйхью тебя ждет, надо за ранеными ухаживать. Взялась работать, так уж работай, – он поставил свечу на стол и устало опустился в кресло, потерев виски. «До Плимута я тебя выгонять не буду, – он рассмеялся, – некуда, а там получишь расчет, и чтобы духу твоего на корабле не было».
– Хорошо, – Эстер, сглотнув, потянулась за своим камзолом и стала застегивать его – пальцы внезапно похолодели и отказались слушаться.
– Спасибо тебе, – Ворон потянулся и достал из рундука недопитую бутылку. Он вдруг рассмеялся, – невесело. «В прошлый раз, когда меня кто-то своим телом заслонил, это плохо закончилось, надеюсь, сейчас такого не случится».
– А кто это был? – тихо спросила девушка.
– Неважно, – не смотря на нее, ответил капитан. «Иди, ради Бога, мне на рассвете вахту стоять, а я поспать еще хотел».
– А Мэйхью? – она все еще стояла у двери. «Знает?».
– Никто ничего не знает, и не узнает, – он очинил перо и принялся заполнять корабельный журнал.
Эстер постояла еще немного, глядя на его темные, с чуть заметной проседью, волосы, и вышла.
– Ну как вам спалось в капитанской каюте, мистер Кардозо? – улыбаясь, спросил хирург.
– Прекрасно, – сердито ответила Эстер, меняя повязку моряку с ампутированными пальцами.
Тот, морщась, сказал: «Ну конечно, тут три десятка лет плаваешь, и капитан тебя даже не порог не пускает, а стоит появиться некому мистеру Эдуардо, у которого еще молоко на губах не обсохло…»
Эстер нахмурилась и сказала, осматривая кисть: «Капитан мне дал опиума, вот и все».
– Тут вон четыре пальца потерял, а у вас опиума не допросишься, – проворчал раненый, – а всяким мальчишкам его за красивые глаза раздают, чтобы слезы их не портили.
– А ну тихо! – прикрикнул Мэйхью. «Тут у нас опиум казенный, а у капитана свой, личный, кому он хочет, тому и отпускает. Ты же не жалуешься, что тебя с капитаном за один стол не сажают».
– Да уж видно, кому он хочет-то, – пробормотал моряк в спину хирургу.
Когда Кардозо и Мэйхью вышли, в лазарете повисло молчание, и вдруг кто-то смешливо сказал: «Да не было у них ничего, капитан и баб-то на корабле никогда не трогает, хоть нам и не запрещает. Оставь, Джейсон, тебе какое дело, что капитан на берегу будет делать, он же в постель к тебе не лезет?».
– Да просто не занимался он таким раньше, я его вон сколько знаю, – не успокаивался моряк.
– А этот Эдуардо и вправду хорошенький, как девчонка, – задумчиво сказал кто-то. Раненые расхохотались, переглядываясь между собой.
– Еще один! – закатил глаза Джейсон и повернулся к стене.
Эстер осторожно, робко постучала в дверь капитанской каюты. «Святая Мария» медленно дрейфовала под легким ветром с юго-запада, в тишине глубокой ночи даже шелест парусов казался совсем неслышным.
– Кто там еще? – раздался хмурый голос.
– Я повязку поменять, – тихо ответила Эстер. «Мэйхью спать пошел, просил меня, вас посмотреть».
– Ну, заходи, – иронично ответил Ворон.
Он лежал на кровати, вытянувшись, закинув руки за голову. Эстер опустила засов и, поставив на пол, свечу, сказала: «Давайте я вам помогу снять рубашку, вам же тяжело».
Ворон сел и сказал, глядя прямо на нее: «Помогай».
У нее были ласковые, легкие пальцы, и пахло от нее какими-то травами. Ворон посмотрел сверху на черные кудри и вдруг сказал: «Не тяжело тебе, в лазарете?».
Он улыбнулась: «Нет, я же многому научилась уже, там, – девушка махнула рукой на запад и вдруг помрачнела.
– Ничего, – тихо проговорил Ворон. «Все пройдет, донья Эстелла, все забудется».
– Кое-что не забудется, – он вдруг почувствовал прикосновение нежных губ к ране, – летящее, будто и не было его вовсе.
– Вот это не забудется, – она затянула повязку и, взяв его руку, приникла к ней щекой. «И вот это тоже, Ворон», – девушка встала на колени и поцеловала его.
– Нет, – сказал он едва слышно, – не надо, Эстелла.
– Никакая я не Эстелла, – Ворон увидел улыбку на ее губах. «Меня зовут Эстер Судакова, ну, в девичестве, конечно».
– Никита Григорьевич? – потрясенно проговорил Ворон – по-русски.
– Мой приемный отец, – она прикоснулась губами к его пальцам, – к каждому. «Мои родители погибли в Полоцке, когда царь Иван его захватил, отказались креститься. Мне тогда меньше трех было, а спас меня боярин Федор, я только имя его помню. А отец мне про тебя рассказывал, Степан Воронцов. И Марфу Федоровну я помню, мы виделись, как она из Стамбула бежала».
