Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 2"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
Эпилог
Лондон, осень 1583 года
Город вставал перед ним из осеннего, волглого рассвета. Степан, стоя на носу барки, вдохнул соленый, восточный ветер, что дул вокруг них, и пробормотал: «Вот и все». Темза – серая, мощная, – играла легкой волной, и вдали уже были видны очертания Лондонского моста.
– Как тут холодно, – раздался рядом голос Ника. Он закутался в плащ, чихнул, и добавил:
«Дома-то мы бы сейчас купались уже, перед завтраком».
– Через пять лет накупаетесь вволю, – усмехнулся Степан, потрепав сына по плечу.
– А почему мы на боте из Плимута шли, а не верхом ехали? – спросил поднявшийся на палубу Майкл.
– Потому что верхом мы бы неделю тащились, а так – за три дня тут оказались, – наставительно сказал отец. «Мне надо было, чтобы быстрее».
– Зачем? – Майкл широко зевнул.
– Затем, что надо, сказал же я, – отрезал отец, и добавил: «Поклажу свою несите, вон и пристань уже видна».
«Там, наверное, все спят еще, – усмехнулся Степан, глядя в сторону собора Святого Павла.
«Или вообще – в усадьбу уехали, хоть и осень, а все равно – детям на воздухе лучше.
Сейчас отдохну, денек и домом займусь – надо съездить с Тео, выбрать, какой ей понравится. Обязательно, чтобы сад был, и от реки недалеко».
В Сити было уже людно, открывались лавки, сновали разносчики с корзинами на головах, телеги, утопая в грязи, пробирались по узким улицам к рынку, пахло свежевыпеченным хлебом и рыбой.
– Я есть хочу, – заявил Ник.
– Сейчас позавтракаем, – Степан улыбнулся, завидев шпиль Святой Елены. «И к священнику надо сходить, сегодня же. Три недели ждать до венчания, ну, а с благословением я устрою, что в тот же день его сделают. Всего три недели», – Ворон еще раз улыбнулся и постучал в высокую дверь усадьбы Клюге.
Мистрис Доусон была в трауре.
– Что? – он нахмурился, глядя на ее бледное лицо.
Женщина отступила на шаг, и, смотря мимо него, на близнецов, сказала: «Я вам написала, сэр Стивен, еще когда…, – она не закончила. «В мае».
«В мае», – подумал Степан. «В мае я еще был в Тихом океане, шел от побережья Мексики к Панаме».
– Дайте им позавтракать что-то, мистрис Доусон, – он указал на близнецов. «И приходите потом ко мне, я в кабинете буду».
Он сидел, вытянув ноги к огню, держа в руках оловянную кружку с виски – это была его старая, еще времен «Клариссы» кружка, и брал ее Степан редко. Впрочем, она была чистой – мистрис Доусон убирала на совесть.
Женщина приоткрыла дверь кабинета и сказала: «Они поели, сэр Стивен, и спать я их уложила – все же рано еще, рассвело только. В спальне камин я разожгла, там тепло. Может быть, вам приготовить что-то, у меня рыба свежая».
– Потом, – отмахнулся он. «Идите сюда, мистрис Доусон».
– Вот письмо, – она протянула его. «От миссис Марты. И записка, оттуда – она махнула головой в сторону собора Святого Павла, – он просил вас зайти, как приедете. Вы не волнуйтесь, сэр Стивен, – она прервалась и покрутила в руках платок, – я все сделала, как положено, и похороны, и все. Господи! – он внезапно разрыдалась.
– Ну почему – ведь мистеру Питеру еще тридцати шести не было! Миссис Марта ведь еще сыночка родила – уже как мистер Питер умер. Тоже Питером назвали, по отцу. Они пока там, на Москве остались, пока дитя маленькое еще.
– Вы садитесь, – ласково сказал Степан. «Садитесь, мистрис Доусон, давайте, я вам виски немножко налью».
– Да что вы, – женщина покраснела. «Спасибо».
Степан посмотрел на нее и вдруг сказал: «А ведь вы у нас уже почти тридцать лет работаете, мистрис Доусон».
– Да, – она немножко выпила и покраснела. «Меня ведь еще покойный герр Мартин нанимал, сразу, как приехали они в Лондон. Мне тогда четырнадцать лет было, я в прислугах у той, старой, покойной кухарки ходила. А уж потом, – она махнула рукой.
– Ну, вот и будете еще тридцать лет, – Степан вздохнул. «Ну, или сколько сами захотите. Я вас в завещание вписал».
– Сэр Стивен! – она ахнула. «Да зачем, я ведь откладываю, у меня есть…»
– Затем, что надо, – мягко ответил Ворон. «Мальчики сейчас в школе будут, в Мерчант Тэйлор, это неподалеку отсюда…
– Да, я знаю, – кивнула мистрис Доусон
– Ну вот, так вы присматривайте, за ними, хорошо? На каникулы в усадьбу их отвозите, незачем в городе сидеть, – Степан поднялся.
– А вы куда, если мне позволено будет спросить? – робко взглянула на него мистрис Доусон.
– На кладбище, – ответил он, и вышел.
Он завел лошадь на пустую конюшню, и, чуть оглянувшись на молчаливый, с закрытыми ставнями дом, пошел по тропинке к церкви. Руки стыли на пронзительном осеннем ветру, и Степан внезапно вспомнил тот день, когда хоронили Машу. Дуб стоял все там же, – но, – это он увидел издалека, – под ним было два надгробия. «Господи», – прошептал Степан и медленно толкнул калитку.
Листва еще не облетела, но после ночных заморозков она стала жухлой и сейчас не шелестела, а неприятно трещала. Трава под ногами тоже была не зеленой – бурая, желтая, с пятнами предрассветного инея. «Какая холодная осень», – подумал Ворон и встал на колени.
«Мальчишки хорошо, – шепнул он жене. «Вот, я их в школу привез. И Полли хорошо, она у Марфы под крылом пока, ты не волнуйся. Помолись там за них, ладно. Ну, и за меня, – он прервался и погладил ладонью серый камень. «Хоть я виноват перед тобой был, но все равно – помолись».
Он, не глядя, коснулся рукой камня рядом и сделал над собой усилие – надо было открыть глаза. Степан прочел: «Я есмь воскресение и жизнь», и, глубоко вздохнув, почувствовал, на лице, что-то теплое.
«Петька, – сказал он тихо, обняв камень, – Петька, родной, прости меня. Прости, что я тебя не уберег, братик». Степан внезапно понял, что больше никогда не увидит его ласковых, лазоревых глаз, и еще раз, прижавшись щекой к надгробию, сказал: «Прости».
Пошел дождь, – мелкий, надоедливый, осенний дождь, а Ворон так и стоял на коленях, обнимая могилу брата.
Письмо он прочел по дороге в усадьбу. «Петя умер во сне, Степа, – писала невестка.
«Сначала он страдал, конечно, больно ему было, я ему каждую ночь дышать помогала, а в конце он просто закрыл глаза и ушел. Утром я проснулась, он меня обнимает – и улыбается.
Вот и получилось, что, пока Петенька грудной, мы тут остались – все же опасно младенца морем везти. Следующим летом двинемся. За Полли ты не волнуйся, с ней все хорошо, я думала тебя попросить ее под моим крылом оставить, все же с Марьей они и вправду как двойняшки. А я ее и обучу, и замуж выдам – как положено.
Степа, – было видно, как Марфа отложила перо, собираясь с духом, – ты прости, но Федосья повенчалась и с чадом она уже. Шестнадцать лет девке, по дурости своей девство потеряла и непраздна оказалась, надо же это было венцом покрыть. Муж ее – атаман в строгановской дружине, опосля венчания они сразу в Сибирь уехали».
– А ты чего хотел? – горько усмехнувшись, спросил себя Ворон. «Сие урок тебе, Степан Михайлович. Вот же старый дурак, еще пять лет письма писал, ждал чего-то, надеялся. Ну и ладно, – он вскочил на коня.
– И куда ты теперь? – разведчик подвинул ему бокал.
– Отменное вино, – попробовал Степан и хмыкнул. «Такое не продают, знаешь ли. Где брал?»
– Есть у меня человечек в Париже, – Джон лениво улыбнулся. «Снабжает. Это из подвалов короля Генриха, такого бургундского ты нигде больше не попробуешь – только в Лувре и у меня».
– Куда? Да обратно, в Новый Свет, – Степан налил себе еще. «Тебе и удобно – не надо менять никого. А через пять лет вернусь, заберу мальчишек, годик у меня помощниками походят, и можно им свои корабли давать.
– С Испанией мы будем воевать, – сказал внезапно Джон. «Не сейчас, года через два, но будем. И не там, у вас, а здесь. И с Нижними Землями что-то решать надо. Виллем не собирается возвращаться, видел ты его?».
– Когда он у меня гостил, два года назад – не собирался, – Ворон зевнул, – а с тех пор про него ничего не слышно.
– Жаль, – Джон посмотрел на Ворона. «Ты как?»
– Справляюсь, – тот помолчал. «Тео замуж вышла и понесла уже».
– Да, – разведчик достал еще бутылку. «Выпей. Марта делает отличную работу, просто отличную – когда она оттуда уедет, мы потеряем ценнейший источник сведений. А просить ее там остаться я не могу – ну его, этого царя Ивана, у него настроение меняется каждый день, хватит и того, что…»
– Что? – внимательно посмотрел на него Ворон.
– Ничего, – вздохнул Джон. «Наливай еще».
Уже одеваясь, Ворон спросил: «А Фрэнсис где? В Плимуте мне сказали, что он теперь депутат палаты общин, что ли?»
– Да, – подтвердил Джон, и крикнул вслед Ворону: «Только не втягивай его в свои сомнительные развлечения, прошу тебя».
– Не буду, не буду, – ворчливо ответил Ворон, и, перегнувшись в седле, тихо сказал разведчику: «А вот я, Джон, буду веселиться так, как еще не веселился, никогда в жизни.
Мне-то ты этого запретить не можешь».
Жеребец с места взял в карьер, из-под его копыт полетела грязь, и Джон только покачал головой.
Ворон, не оборачиваясь, протянул руку, и Фрэнсис Дрейк вложил туда флягу с виски.
Капитан отпил, и, почувствовав во рту привкус крови, сплюнул. Он посмотрел на разбитые костяшки пальцев и громко спросил: «Ну что, есть еще желающие?».
На заднем дворе пивной был огорожено место для кулачных боев. Разгоряченные зрители напирали на канаты, толкались, была слышна сочная ругань, карманники тут же срезали кошельки. Степан закинул голову и вдохнул ветер с реки.
– Стивен, – тихо сказал ему Дрейк на ухо. «Против этого ты не устоишь, он тебя моложе лет на тридцать».
– Моложе – значит, неопытней, – так же тихо ответил Степан, и крикнул: «Сэр Фрэнсис принимает ваши ставки, джентльмены!». Толпа заволновалась, ушлые людишки побежали к Дрейку и на другую сторону двора – там собирали деньги, поставленные на противника Степана.
Ворон окинул взглядам звероподобного детину, и вдруг вспомнил, как Петька рассказывал ему про уроки Федора Васильевича.
«А ведь покойный Вельяминов наверняка и на кулаках дрался, – усмехнулся Степан. «А батюшка мой – так точно. Ну и я не хуже их обоих».
Ударили в гонг и бой начался.
Детина сразу же, первым ударом, рассек Степану бровь. «А ведь у меня один глаз», – холодно подумал Ворон. «А у этого – два. Ну, ничего, я его измотаю».
Он, не глядя, вытер кровь рукой – дрались, несмотря на осенний холод, обнаженными по пояс, и, улучив момент, ударил детину под ребра, с удовлетворением услышав хруст кости.
Противник схватился за бок.
«И вот так», – спокойно улыбнулся Степан, одним ударом сломав детине нос и превратив его губы в кровавую кашу. Противник опрокинулся на спину, в густую, жирную грязь, и затих.
– Кто ставил на меня, – закричал Ворон, отряхивая руки, – может получить свой выигрыш у сэра Фрэнсиса. А кто не ставил – тот будет знать, на кого ставить в будущем!
– Достойно, – сказал Дрейк, выливая на Степана ведро ледяной воды. «Очень достойно для твоих лет, Стивен».
Степан надел чистую, снежной белизны рубашку, и, усмехнулся: «Поехали к гусыням. Кровь я разогнал, и для моих лет сейчас будет полезна какая-нибудь славная девчонка лет пятнадцати, с круглым задом, денька этак на два. Или ты депутат парламента и блюдешь свою репутацию?».
Дрейк расхохотался, и Степан вдруг застыл: «А ну-ка погоди, старина. К гусыням, ты, кажется, отправишься один». В воротах пивной стояла карета с каким-то гербом.
– Приехали посмотреть, – усмехнулся Дрейк. «Женщинам это, – он указал на уже пустой ринг, – нравится».
– Ну, вот и познакомимся, – пробормотал Степан, направляясь к карете. Фрэнсис только вздохнул и улыбнулся.
– Мадам? – Степан чуть постучал в дверцу.
– Я на вас ставила, – донесся нежный голос из темноты, слабо освещенной парой фонарей со свечами.
– И правильно сделали, – Ворон усмехнулся, и, открыв дверцу, шагнул внутрь. У нее были темные, прикрытые серебряной сеткой с жемчугом, волосы и серые, играющие серебристыми огоньками глаза.
– У вас кровь, – сказала девушка, и, вытащив из-за корсета надушенный платок, коснулась его рассеченной брови. «Позвольте, я умею…».
Степан остановил ее руку и, глядя на то, как дрожат длинные ресницы, сказал: «А ну-ка, мадам, дайте, я проверю – а у вас что?».
Девушка, почувствовав его пальцы, застонала, засунув в рот тот самый платок.
Ворон усмехнулся и приподнял ее за подбородок. «Только вот мне этого мало, мадам – он поднес влажные, блестящие в свете свечей пальцы к ее губам, – мне надо больше».
– Но тут…, – девушка беспомощно оглянулась вокруг. Степан запер дверцы и, рассмеявшись, опустил шторки. «Так лучше?» – шепнул он, опускаясь на колени. Девушка часто, глубоко задышала, вцепившись холеными руками в его плечи.
– Вы уж простите, мадам, – он на мгновение прервался, – у вас там теперь тоже будет кровь.
Моя.
– Пожалуйста, – умоляющим голосом сказала она потом, потянувшись к нему.
«Пожалуйста…».
– Нет уж, – Степан полюбовался растрепанной, сбившейся прической, маленькой, полуобнаженной грудью, и добавил: «Тут места мало, чтобы сделать все то, что я хочу с вами сделать, мадам».
– Но куда? – она чуть не плакала от желания.
– Велите, мадам, везти к «Белому Оленю», в Боро, – приказал Степан, выходя из кареты.
«Там встретимся».
Он бросил поводья мальчику-слуге, и по-хозяйски зашел внутрь, в дым и шум пивной.
– Ворон, – хозяин мгновенно оказался рядом с ним.
– Сейчас подъедет карета, – медленно проговорил Степан, – сделай так, чтобы никто не видел, кто из нее выйдет и куда пойдет.
Хозяин только кивнул. «Далее, – сказал Ворон, – простыни чтобы были свежими, вино – холодным, а устрицы – лежали на льду. На все про все у тебя четверть часа, не более».
– На сколько, комнату-то берете? – поинтересовался хозяин. «На ночь?».
Ворон рассмеялся. «Посмотрим, дорогой мой. Он бросил хозяину туго набитый кошелек:
«Кто приедет – проводишь туда, ко мне».
Она зашла, закрыв за собой дверь на засов, и встала у стены, тяжело, прерывисто дыша.
Ворон повернулся, и, подойдя к ней, сказал: «Дай-ка».
Девушка покорно подставила стройную спину. Он стал целовать нежную, смуглую шею, спускаясь все ниже, расшнуровывая ей корсет.
– Нет, – Ворон вдруг прервался, – сначала я возьму тебя так, а уж потом – раздену.
Девушка опустилась на четвереньки, и, подняв бархатные, изукрашенные вышивкой юбки, тихо сказала, обернувшись: «Ты бы мог уложить меня на спину прямо там, в грязи».
– Я знаю, – Ворон пригнул ее голову вниз, к полу и сказал: «А ну не смей ничего делать.
Просто стой, и все».
Потом он раздел ее, и, уже лежа на постели, раздвинув ноги, девушка, покраснев, сказала:
«Меня зовут…».
– Не надо, – Ворон приложил палец к ее губам. «Не надо».
Потом, она, распластавшись под ним, отчаянно кричала. Подняв голову, прижимаясь к его губам, она шептала то, что он уже слышал – много раз, на разных языках. Ворон, вдруг, горько подумал, что Господь уже, видно, и не дарует ему счастья.
– Пожалуйста, – вдруг, умоляюще сказала девушка. «Можно и так, я ведь замужем».
– Тем более нельзя, – жестко ответил Степан, толкнув ее вниз. Он пропустил сквозь пальцы темные, мягкие волосы и прижал ее к себе – сильно и долго.
– Возьми, – протянул он, ей потом бутылку. Девушка отпила прямо из горлышка и едва успела поставить ее на пол, как Степан велел ей: «А ну-ка, теперь ты поцелуй меня».
Она подчинилась, и, ощутив вкус бургундского вина на губах, он сказал: «Ну и не только сюда, конечно».
Когда за окном стал всходить серый, дымный рассвет, Степан тихо оделся, и, не смотря на спящую девушку, вышел из комнаты. Хозяин, зевая, протирал стойку.
– Налей мне виски, – Степан устало зевнул. «Стакан. И вот, что, дружище – ты меня не видел, и не знаешь, куда я ушел».
– Понял, – кабатчик все так же спокойно полировал дерево.
Выпив, Степан остановился на пороге и вдохнул влажный, осенний воздух. «Пора возвращаться в море, – горько усмехнувшись, сказал он себе.
Часть вторая
Ишимские степи, осень 1583 года
Федосья сладко потянулась, и, высунув голову из возка, вдохнула резкий, пахнущий ветром и травами воздух. Вокруг – куда ни посмотри, – простиралась огромная, плоская равнина. Той неделей, как они проходили Большой Камень, Федосья ждала серых, негостеприимных скал, гор, поднимающихся в облака, о которых ей рассказывала мать.
– То на севере, – Иван отпил из фляги и натянул попону на ее плечи. Они лежали у костра на лесной опушке.
– А ты что в возке спишь только? – Федосья усмехнулась, устроившись у него на груди.
– Вот же дура, – беззлобно сказал муж. «Тут дружина вокруг, парни молодые, горячие, ради чего дразнить их? Баб тут поблизости нет, остяки, – они вокруг Кашлыка живут, это еще недели две пути, а тут мы с тобой возок раскачивать каждую ночь будем? Потерпи, как на Тюменский волок приедем, сразу дом начну ставить, его до холодов срубить надо. Там уже кричи, сколь угодно тебе – Федосья почувствовала, как большая рука мужа ползет вниз, и, томно вздохнув, улеглась на бок.
– Вот так, – поцеловав ее в шею, сказал потом Иван. «Ты как носишь-то, лучше уже? Не трясет тебя?»
– Нет, – она зевнула. «Уже пятый месяц, не тошнит больше».
– Как опростаешься, я потом летом на юг схожу, там караваны в Бухару идут, золотишка тебе с камнями привезу, – муж шлепнул ее пониже спины. «Ты все равно дома сидеть будешь, кормить, все радость тебе».
– Спасибо, – она потерлась растрепанной головой о его жесткую бороду. Кольцо вдруг подумал, – неожиданно для себя, – что ему хорошо с женой. Была она ловкая, умелая, готовила вкусно, да за месяцы пути обучилась кое-чему – было с ней не скучно.
– Ты давай, – он усмехнулся, целуя ее, – ртом-то своим поработай, Федосья, и не тут, а где пониже.
Жена рассмеялась и скользнула под попону.
– Ваня, – позвала Федосья сейчас мужа, – что за река-то? – она указала на серебристую, извивающуюся ленту поодаль.
– Тобол, – сказал муж, подъехав ближе к возку. «Мы сейчас по нему на север пойдем, до Туры, до волока Тюменского. А ты смотри, чего в одной сорочке высунулась, совсем стыд потеряла!».
– Да нет же никого вокруг – Федосья указала на дружину, что оторвавшись, была уже далеко впереди.
– Ну все равно, – Кольцо нахмурился, – оденься, холодно уже.
Федосья, блаженно улыбнувшись, почувствовала на лице лучи солнца и сказала: «Да ведь бабье лето еще, Ваня, и хорошо-то как тут!»
– Что там еще? – нахмурился Кольцо, посмотрев вперед. «Ермак Тимофеевич зовет!».
Он подхлестнул коня и поскакал к реке.
Ермак, спешившись, стоял в окружении дружинников, рассматривая коротко стриженого, в засаленном халате, татарина.
– Вот, Иван Иванович, – атаман усмехнулся в седоватую бороду, – с миром, говорит, пришел.
Татарин заговорил, мешая языки: «Визирь Карача там, – он указал за Тобол, – две сотни всадников вам привел, под руку вашу хочет, поссорился с ханом Кучумом»
– Поссорился, значит, – Ермак помолчал.
– Еще весной слухи были, – Кольцо помедлил, – что Карача и Кучум – на ножах, мол, недоволен визирь тем, что хан слишком много власти себе забрал. А теперь вот, к нам просится – ну это если верить ему, конечно».
– Прогуляемся, – коротко сказал Ермак, кивнув на берег Тобола. «А вы, – обернулся он к дружине, – за этим басурманом тут присмотрите».
Река была мощной, с медленным течением, и Кольцо, посмотрев на север, вдруг подумал:
«Вот бы спуститься по ней. Остяки говорят – там царство мертвых. Ну, это брешут они, конечно, нехристи, а вот льды там точно есть – посмотреть бы. И на востоке, наверняка, тоже еще реки увидим – и поболе этой».
– Ты вот что, – Ермак поднял какую-то палку, и, размахнувшись, бросил ее в волны Тобола.
Сучок сразу же подхватило, закрутило и унесло с глаз долой. Мужчины помолчали.
– Ты, Иван Иванович, возьми с полста человек, и езжай, повстречайся с Карачей этим, – продолжил атаман. «Брод тут есть, он, – Ермак кивнул в сторону татарина, – покажет где. Что там, у Карачи две сотни – это он брешет, больше сотни у него нет, ежели что – вы с ручницами, с ними справитесь».
– Ну а если все так, как говорит он – веди этого Карачу сюда, я тут народ оставлю, вас подождут. А я к Тюменскому волоку пойду, чтобы не задерживаться, потом с нами соединитесь».
– Федосью я с собой брать не буду, – внезапно сказал Кольцо.
– Еще чего не хватало, – Ермак нахмурился. «И со мной ее отправлять тоже не след, мало ли кто там, на севере бродит. Тут оставь, я Михайлу попрошу за ней присмотреть».
Кольцо тяжело молчал.
– Ты, Иван Иванович, – ехидно сказал Ермак, – видно совсем головы лишился, с молодой– то женой. Михайле семнадцать лет, она после тебя на него и не взглянет.
– Все равно, – Кольцо с ожесточением сбил носком сапога какой-то поздний степной цветок и растер его – в пыль. «Сего Михайлу, если помнишь, я из Разбойного приказа вытащил, с плахи прямо снял. Там парень-то не промах».
– Он на Москве кошельки резал, – Ермак вздохнул, – а потом разбоем занялся. Он по сравнению с тобой, Иван Иванович, – дитя невинное. Да и не нужна ему твоя Федосья, любой же знает, – ты за нее кишки выпустишь, и жрать оные заставишь».
– Это верно, – согласился Кольцо. «Ну да ладно, я быстро обернусь – денька через два уже тут буду, с Карачей, али без оного».
– А это не опасно? – робко спросила Федосья, глядя на то, как собирается муж.
– Не опасно, – усмехнулся он. «Так, прокачусь в степь, встречусь кое с кем. Ермак Тимофеевич на север идет, к Тюменскому волоку, как вернусь, – мы за ним отправимся. Ты меня тут будешь ждать, мы пару десятков человек оставляем, на всякий случай».
– А если нападут на нас? – опустив взгляд, сказала девушка.
– Возьми, – атаман кинул ей ручницу.
– Я плохо стреляю, давно уже не пробовала, – Федосья покраснела.
– Ну, вот и вспомнишь, – Кольцо выпрыгнул из возка и протянул ей руку. «Сюда иди. И коня моего давайте!», – крикнул он дружинникам.
Всадник на сером в яблоках, стройном жеребце мчался к ним. Из-под копыт коня вырывалась пыль, оседая на степную траву.
Кольцо вскочил на своего гнедого и рассмеялся: «Сие, Феодосия, Михайло Волк, знатный карманник московский, с юных лет по рынкам отирается. Ну, а потом разбоем занялся, как в года вошел. Присмотрит, за тобой, пока нет меня».
Белокурый, высокий, стройный парень легко спешился, и, глядя на атамана дерзкими, голубыми глазами, сказал: «Кому Михайла, а кому и Михаил Данилович, атаман».
– Язык свой укороти, – пробурчал Кольцо, – если б не я, голова твоя уже бы у Троицкой церкви на жерди торчала.
– Тако же и батюшка мой, – смешливо вздохнул юноша, – в последний раз я вот ровно в том месте его и видывал.
– Где? – непонимающе спросила Федосья.
– А вот как раз у Троицкой церкви, как он на плаху лег за разбой, – улыбаясь, сказал Волк.
«Мы с матушкой моей, упокой Господи душу ее, – Михайло перекрестился, – тогда славно в толпе по карманам пошарили. Семь лет мне как раз исполнилось».
– Ну, все, – Кольцо перегнулся в седле, и поцеловал Федосью в щеку, – денька через два ждите нас.
– А как же? – Федосья, морщась от тяжести, подняла ручницу.
– А вот Михайло Данилович тебя и научит, – отозвался муж, пришпоривая коня. «Он у нас стрелок хороший, птицу в полете снимает».
Федосья, растерянно улыбаясь, смотрела вслед удаляющемуся к Тоболу отряду.
– А вас Федосья Петровна зовут, – прервал молчание юноша. «Рад знакомству», – он чуть опустил кудрявую голову.
– А вас правда казнить хотели? – раскрыв рот, спросила Федосья.
– Да уж как Иван Иванович в Разбойный приказ приехал, так следующим утром должны были, – ухмыльнулся Волк и добавил: «Ну, пойдемте, вон там, в степи, камень торчит, как раз по нему хорошо палить будет».
– Долго еще? – спросил Кольцо у татарина. Тот трусил впереди на невидной лошадке. «Нет», – обернулся он, улыбаясь, оскалив подгнившие зубы. «Вон там холмы, там Карачи стан», – он указал на восток.
– Ну ладно, – вздохнул атаман, и, на мгновение, закрыв глаза, улыбнулся.
«Дом надо сразу большой ставить, крепкий, пятистенный. Федосья здоровая девка, десятерых родит. И хозяйка хорошая. Черт с ним, с приданым – ну что я, – не мужик, бабе своей и детям золота не принесу? Принесу, конечно. Девок за дружинников потом можно будет замуж выдать, а сыновьям невест надо с Москвы привозить. Ну и привезу. Вот так Сибирь нашей и станет, – Кольцо вдохнул полной грудью степной воздух, – как внуки мои тут жить будут, семьями, так и помирать можно будет. Ну, лет через тридцать, али сорок».
– Вон визиря знамена, – прервал его размышления татарин.
– Знамена, – ядовито пробормотал Кольцо. «Каждая шваль на юрту тряпок навешает, и визирем называется, а то и ханом».
– К бою приготовьтесь, – негромко сказал он, обернувшись к дружине. «Ну, так, на всякий случай». Он проверил ручницу и подхлестнул коня. На холмах, над потрепанными, старыми юртами – было их с десяток, а то и менее, – развевались конские хвосты.
– Уже лучше, – Волк одобрительно посмотрел на Федосью. «Хоша уши не закрываете, Федосья Петровна, и то хорошо».
– Уж больно громко, – покраснев, сказала девушка.
– Это когда близко, – Михайло сорвал какую-то былинку и закусил ее крепкими, белыми зубами. «В бою сие не слышно, – там и так все палят, кому не лень».
– А вы в бою были? – Федосья вертела ручницу, разглядывая ее.
Волк покраснел – нежно, будто девушка. «Я обозы грабил, – пробормотал он, – там боя-то нет, они сразу руки поднимают».
– А почему вы сюда поехали? – Федосья глянула на него – искоса.
– А потому, Федосья Петровна, – Волк потянулся, – что пришел к нам в острог дьяк и сказал:
«Коли кто хочет жизнь свою сохранить – в Сибирь отправляйтесь. А мне о ту пору, летом, только семнадцать исполнилось, на Троицу как раз, умирать-то не особо хотелось, какие мои годы».
– Так вы еще молодой такой! – ахнула Федосья.
– А то вы старая, – пробурчал Волк. «Вы, небось, меня моложе».
– Мне в марте, следующим годом, семнадцать будет, – краснея, призналась Федосья. «Однако ж я замужем».
– То, конечно, – усмешливо сказал Михайло, – дело меняет, Федосья Петровна.
Она только улыбнулась – краем вишневых, пухлых губ.
– Ешь, – сказал Карача. «Ешь, Иван, баран молодой, жирный, только с утра зарезали». Визирь откинулся на грязные подушки и улыбнулся – широко.
Дружина, с воинами Карачи, обедала снаружи – оттуда были слышен чей-то хохот. «На, – Кольцо облизал пальцы, и протянул Караче флягу, – или вам сие Аллах запрещает?».
Карача рассмеялся – мелко, дробно. «Аллах не видит, – ответил он на ломаном русском, указывая на засаленные стены юрты, и отхлебнул водки.
– Ты зачем сказал, что две сотни всадников у тебя? – Кольцо откусил вареной баранины и, рыгнув, вытер губы. «Тут пятьдесят едва ли».
Там, – Карача указал на восток, и его смуглое лицо исказила усмешка, – там больше. Много недовольных есть Кучумом, как я позову – они ко мне пойдут. Ну и к вам тоже, – узкие, темные глаза визиря внимательно взглянули на атамана.
– Сие хорошо, – безразлично сказал Кольцо и, кинув в рот вареный бараний глаз, разжевал его. «Ну что, – он зевнул, – еще водки?»
Визирь угодливо улыбнулся и потянулся за флягой.
– Нате, – Михайло порылся в седельной сумке и протянул ей свернутую одежду. «Оно все чистое, на той неделе стирал».
– Сами? – удивилась Федосья.
Парень залился краской – до ушей, – и пробормотал: «Не люблю я в грязной одеже ходить, я на Москве щеголь известный был. Я, Федосья Петровна, в шелковые рубахи да бархатные кафтаны наряжался, золото-то звенело в кармане».
– Ну-ну, – Федосья окинула его взглядом и сказала: «А мы с вами почти одного роста, я ж высокая, так что должно подойти».
Оказавшись в возке, она быстро натянула на себя шаровары и рубаху и усмехнулась – одежда сидела, как влитая.
Волк присвистнул, когда она спрыгнула на землю. «Вам, Федосья Петровна, косы отрезать – и чистый мальчишка будете. Это я в доброте говорю, – смущаясь, добавил парень, – мне сие нравится. Вот, кобылка смирная, маленькая, стремя подержать вам?».
Федосья внезапно вспомнила уроки верховой езды, что давал им с братом во Флоренции известный на всю Тоскану учитель, и легко вскочила в седло. Сколотые на затылке косы рассыпались по спине – темной, ниже пояса волной, и она, взглянув на Волка раскосыми, смеющимися глазами, велела: «Ну, догоняйте, Михайло Данилович!».
Степь ложилась под копыта лошади бесконечной, желтой лентой. Федосья оглянулась, и, натянув поводья, перешла с бешеного галопа на легкую рысь. Волк, чуть задыхаясь, подъехал ближе и обиженно сказал: «Коли б я знал, что вы так скачете, я б вас на своего жеребца посадил, он резвее».
Конь краденый тоже? – ядовито спросила девушка, лаская нежную, светлую гриву серого коня.
– Упаси Господь, – Волк перекрестился, – конокрадом быть – сие дело последнее, я б на это, даже с голода помирая, не пошел. Нет, Ермак Тимофеевич, – он кивнул на север, – дал, – как в дружине я оказался.
– Ну, поедемте тихо теперь, – вздохнула Федосья, – не след-то коней палить, нам еще на север идти.
Волк, перегнувшись в седле, сорвал какой-то цветок и вдруг, взглянув на нее голубыми глазами, серьезно сказал: «Смелая вы, Федосья Петровна. Сие ж Сибирь, сюда и своей-то волей никто не едет».
– Я же замужем, – улыбнулась девушка, – а куда муж, – туда и жена, Михайло Данилович, хоша в Сибирь, а хоша и дальше еще».
– Как крепостцу поставим на Тюменском волоке, я тоже женюсь, – серьезно сказал юноша.
«Хватит, погулял, пора своим домом обзаводиться».
– Да вам семнадцать лет только! – рассмеялась девушка.
– А все равно, – Волк ухмыльнулся, – я тут, в Сибири, на всю жизнь, похоже, нравится мне тут.
А что же за жизнь без жены? Вона, зря, что ли мы попов с собой везем? Мне ребята, кои тут уже давно, говорили, что из остяцких девчонок хорошие жены получаются – найду ту, что по душе, окрестится она и повенчаемся. Деток мне родит, – Волк нежно, ласково улыбнулся.
– До Тюменского волока дойти еще надо, – сердито сказала Федосья, и, даже не думая, положила руку себе на живот. «Матушка говорила, как раз через месяц, али около того, уж и ворочаться начнет, – подумала она. «Интересно, мальчик или девочка? Ваня говорит, что ему все равно, однако ж, наверное, мальчика хочет».
– Сие тоже верно, – согласился Волк, и, привстав в стременах, сказал: «Вона, дымок уже виден, ребята обед готовят. Поедемте, Федосья Петровна, а то вы проголодались, наверное, воздух-то, тут свежий какой».
– Завтра утром и двинемся, – пьяно, расплескивая водку, проговорил Карача.
– Правильно, – согласился Кольцо, и, откинув полог юрты, выглянул наружу – дружина укладывалась спать. Он зевнул, и, устроившись удобнее на подушках, подумал о Федосье:
«Спит, наверное, уже. Надо ей чего привезти – может, у Карачи каких бухарских тканей взять, есть же у него, наверное. Все порадуется девчонка, побаловать ее надо, молодая же».
Карача лежал на спине, закрыв глаза, и, наконец, услышав храп Кольца, тихо, осторожно выбрался из юрты.
