Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 2"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
– Уж больно далеко, – пробормотал муж, ложась. «Все же пусть лучше она под нашим крылом будет, тут».
– Тут не за кого ей замуж выходить, – сухо ответила жена и добавила, после долгого молчания:
– Вот что, Фернандо. Там, у себя, на рудниках, или еще где-нибудь – делай что хочешь, плоди ублюдков, а здесь столица и твой семейный очаг. Здесь твоя дочь растет.
Поэтому та индейская тварь, с которой ты сейчас слез – чтобы ты с ней больше не знался.
Хочешь – я ее выгоню из служанок, увози ее в горы, и живи с ней там. Но под моей крышей чтобы этого больше не было.
Муж, не говоря ни слова, задул свечу и закрыл глаза.
Они медленно шли по узкой улице. Эстер подняла голову – крест Центавра висел в зените, луна была полной, огромной, и в ее свете лицо Давида казалось совсем отстраненным – будто это был не человек, а, – Эстер вспомнила предания, что ей пересказывала приемная мать, – дибук, призрак.
– Дай мне разводное письмо, и я уеду, – едва слышно, не смотря на мужа, сказала женщина.
«Я тебе еще четыре года назад это сказала, когда…, – Эстер не договорила.
Она вернулась из Кальяо раньше, чем рассчитывала – дома было тихо и темно. Она застыла на пороге, прислушиваясь, и осторожно прошла к двери спальни. Чуть подождав, Эстер распахнула ее и увидела голову мужа – между смуглыми, широко разведенными ногами Мануэлы, их индейской служанки.
Давид поднял глаза и сухо сказал: «Выйди».
Она стояла, прислонившись к беленой стене, когда муж, наконец, появился на пороге. «Хоть бы оделся», – устало подумала Эстер.
– Ты не рожаешь! – яростным шепотом сказал Давид. «У тебя за три года было пять выкидышей. Я не хочу жить с больной – я хочу жить с нормальной женщиной, которая принесет мне сыновей. Я хочу детей – как любой мужчина!»
– От того, что ты сейчас делал, дети на свет не появляются, – не удержалась Эстер. Давид, было, занес руку, но отступил, и, усмехнувшись, сказал: «Она уже беременна, третий месяц идет».
– А, – равнодушно заметила Эстер. «Твои дети не будут евреями, – она помолчала, и, издевательски добавила, – дон Диего».
– Мне все равно, – зло ответил муж, и захлопнул за собой дверь спальни.
Ночью он пришел к Эстер, и сказал: «Праотец Авраам взял себе наложницу, когда его жена не могла рожать. Так что молчи и делай то, что я тебе скажу – иначе завтра я отправлюсь к губернатору, и он узнает все – и про Кальяо, и про Панаму, и про то, почему испанское серебро так и не добирается до Испании».
Она побледнела и спросила: «Чего ты хочешь?».
– Не вмешивайся в мою жизнь, – коротко ответил Давид. «Вот и все».
Мануэла легко родила – большого, здорового мальчика, – и сейчас опять была беременна.
– Даже если ты уедешь, я не смогу обвенчаться. Ты же знаешь, – тихо, ненавидяще, смотря прямо перед собой, ответил ей муж. «У католиков нет развода».
«Отравить меня у него духу не хватит, – спокойно подумала женщина. «Тем более, что я готовлю себе сама – они едят и свинину, и чего только еще не едят».
– Если ты, Давид, ждешь, что я с горя повешусь, – ядовито сказала жена, – то не дождаться тебе этого.
Она пошла вперед, не оглядываясь, и Давид, посмотрев на ее прямую спину, прошептал:
«Господи, ну сделай уже что-нибудь, скорее!»
Он внезапно понял, что не знает – какого бога сейчас просил, и горько, мимолетно улыбнулся.
За завтраком Мануэла посмотрела на него чуть раскосыми глазами и тихо спросила: «Может быть, когда я рожу, ты признаешь Хосе? И это дитя, – она положила руку на живот, – тоже?
Пожалуйста, Диего».
Он, молча, собрал свои бумаги, и, наклонившись, поцеловал сына в смуглый, высокий лоб.
«Ты молодец, – мягко сказал Давид, – я видел твою тетрадь. Тебе всего недавно исполнилось три года, а ты уже так хорошо пишешь, и читаешь бойко».
– Я стараюсь, – сын покраснел и добавил: «Мне нравится заниматься с доньей Эстеллой, она добрая».
Давид ничего не ответил, и, еще раз поцеловав ребенка, вышел.
– Мама, – Хосе повозил деревянной ложкой по грубой тарелке, – а донья Эстелла всегда будет с нами жить?
– Нет, – кратко, холодно ответила Мануэла и стала собирать со стола грязную посуду.
Послеполуденное, осеннее солнце, заливало площадь все еще ярким светом. Эстер прищурилась и нырнула в боковую улицу. Здесь было тихо и безлюдно, часы на колокольне пробили три, и женщина сразу увидела высокого священника, который прогуливался в тени балконов.
Было время сиесты, и город отдыхал, только издалека, слабо, доносились команды – начальник гарнизона гонял новобранцев.
– Я же сказал, – мягко проговорил священник, – пусть придет ваш муж. Это рискованно, уважаемая сеньора.
Она покраснела, и, закинув голову, – святой отец был много выше ее, – взглянула в темные, с золотыми искорками, глаза. «Господи, ну и красавец, – внезапно подумала Эстер и сердито ответила: «Я тоже все знаю. У мужа пациенты, он не всегда может освободиться».
Джованни посмотрел на маленькую, худенькую, – будто подросток, – женщину и вздохнул:
«Ну ладно». Черные, тяжелые волосы были прикрыты простым чепцом, и она смотрела на него, не смущаясь – прямо и дерзко.
– С другой стороны, – мягко сказал Джованни, – город маленький, рано или поздно мы бы с вами, все равно встретились. Скажите, – он помедлил, – то, что вы говорили на исповеди – это правда?
– А зачем тогда исповедь? – женщина коротко улыбнулась. «Вы же, как я понимаю, настоящий священник, а не только…»
– Настоящий, – Джованни задумался. «Уезжайте-ка вы отсюда, дорогая сеньора. Не надо подвергать себя такой опасности».
Эстер помолчала и, сжав зубы, краснея, не смотря на Джованни, ответила: «Если я уеду, некому будет работать».
Джованни взглянул на ее пылающие щеки и все понял. «Ваш муж может завтра пойти к губернатору и все ему рассказать. Тогда никто вас не спасет – даже я, – еще более мягко произнес он.
– Он не пойдет, – чувствуя, как скапливаются на ресницах слезы, тихо сказала Эстер. «Он трус, святой отец, и побоится, что его тоже будут пытать. К тому же – у него пациенты, студенты, книга выходит, – он не пойдет».
«Господи, бедная девочка, – подумал Джованни. «Угораздило же ее попасть в такой переплет. Но держится она хорошо, молодец»
.
– Я не поеду в Кальяо, – тихо сказал ей тогда Давид, – глубокой ночью, в постели.
– Там ждут донесения, – удивилась Эстер. «Как это ты не поедешь!»
Он приподнялся на локте и посмотрел на нее – темными, сердитыми глазами. «Я врач, – прошептал муж, – врач и ученый. Я не хочу этим заниматься! Я боюсь, в конце концов, и за себя, и за тебя!»
– Твоя семья живет в безопасности только потому, что ты согласился сюда поехать, – напомнила ему жена. «От тебя ждут работы, Давид, той работы, которую ты обещал делать».
– Можешь сама ей заниматься, – муж отвернулся от нее и задул свечу. «Ты все знаешь, до Кальяо семь миль, дорога безопасная. Я тебе мешать не буду, но и помощи от меня не жди – мне моя жизнь еще дорога».
– Ах, вот как, – ответила ему тогда Эстер, и тоже отвернулась. Они так и заснули – не прикасаясь, друг к другу.
– Про рудники – это очень хорошие сведения, – Джованни помедлил, выслушав ее. «У вас есть какие-нибудь связи с индейцами, в горах?»
– Да, я их лечу, – Эстер улыбнулась. «Ну, так, детей, женщин, бесплатно, конечно. А они меня за это снабжают травами, для снадобий, что я делаю».
– Вот что, милая моя сеньора, – решительно сказал Джованни, – сейчас сюда подходят английские корабли, вместе с серебром вы отсюда и уедете. Хватит. Отправитесь в Лондон, а там решим, что с вами делать. Незачем вам тут торчать».
– А кто будет работать? – озабоченно спросила женщина.
– Ну, пока что тут я остаюсь, – улыбнулся Джованни. «Вы мне расскажите, где живут ваши индейцы – мы на следующей неделе отправляемся туда – крестить, обучать катехизису, – заодно я с ними поговорю про эти караваны с серебром».
– В Кальяо мне сказали, что те корабли, которые пришли из Испании, уже стоят под погрузкой, – Эстер повертела зонтик и добавила: «Но пойдут еще несколько караванов – вице-губернатор хочет вывезти как можно больше слитков до наступления зимы».
– Ну, те корабли, что сейчас в Кальяо, – до Панамы они не доберутся, – лениво улыбнулся Джованни. «А серебро, что еще осталось – мы его перехватим по дороге, в горах».
Она помолчала, и вдруг, опустив глаза в землю, сказала: «Мне очень стыдно. Ну, вы понимаете. Что так все вышло».
– Люди, – ответил Джованни после долгого молчания, – не святые, дорогая сеньора. Бывают всякие вещи. Но нельзя поступать бесчестно – что бы, ни случилось».
– Он не поступит, – вдруг, убежденно, сказала Эстер. «Он трус и слабый человек – но не предатель».
– Вот, дон Диего, – печатник протянул ему пухлую стопку листов. «Проверяйте, и, на следующей неделе начнем».
Давид погладил титульный лист, и, вдохнув запах пыли, свинцовых литер, краски, – улыбнулся. Университетская типография – вторая в Новом Свете, после Мехико, – располагалась в подвале. Здесь было сыро, сверху, со двора, доносились гулкие удары колокола – били к обедне, и голоса студентов, что шли на лекции.
«Tractado de las drogas y medicinas de las India», – прочел Давид.
«Трактат о лекарствах, и медицинских средствах Индий».
– Мне еще надо перевод на латынь сделать, – озабоченно сказал он печатнику. «Все же в Старом Свете, в университетах, если это будут использовать, как учебник, – он нежно, ласково прикоснулся к оттискам, – то нужен латинский вариант».
– Ну, время у вас есть, – улыбнулся типограф. «Переводить – не писать, сколько вы на эту потратили?».
– Почти четыре года, – вздохнул Давид. «И ведь это только первый том, во втором – будут описания наиболее распространенных здесь болезней, со схемами лечения».
– Дон Диего, – торжественно сказал печатник, – вы сделаете для медицины то же самое, что сделал дон Гарсия де Орта, когда опубликовал свое руководство по лекарствам и болезням Восточных Индий. Все врачи колоний должны быть вам благодарны.
Давид почувствовал, что краснеет, и сердито сказал: «Ну, это так – только начало. Я все проверю, и принесу вам».
– В трибунал святой инквизиции я их уже отдал, – напомнил ему печатник. «Как положено, сами понимаете. Но у вас там нет ничего такого? – печатник поднял брови.
– Нет, конечно, – рассмеялся Давид. «Все в соответствии с учением нашей святой церкви».
Дома Хосе забрался к нему на колени и спросил, кивая на стол: «Папа, а что это?».
– Это моя книга, – Давид улыбнулся, и, прижав к себе сына, вдыхая его запах, сказал: «Я написал книгу, представляешь!»
Темные глаза ребенка наполнились восторгом и он спросил: «А можно почитать?».
– Вот, – Давид пощекотал его, – станешь взрослым, пойдешь учиться на врача, как я, и будешь по ней заниматься. Пойдем, а то мама старалась, готовила обед, будет жалко, если он остынет».
Уже ночью, целуя Мануэлу, обняв ее податливое, теплое тело, он вдруг вспомнил ту, что, наверное, лежала сейчас на своей узкой, одинокой кровати за соседней стеной. Услышав стон жены, он шепнул ей на ухо: «Еще!»
– Хосе, – робко сказала она.
– Он уже седьмой сон видит, – Давид прижался к ее плечу и сказал: «Не волнуйся».
– А, – еще более робко, тихо спросила Мануэла.
Давид усмехнулся и ответил: «Не думай о ней. Думай обо мне, – а я хочу услышать, как тебе хорошо со мной».
Эстер накрыла голову подушкой, но женский крик, – сладкий, низкий, протяжный, – все равно доносился до нее. Она села, и, натянув рубашку на колени, долго смотрела на две свечи, что догорали на столе, накрытом белой скатертью, – долго, пока все не затихло.
Только тогда она смогла заснуть.
В приемной архиепископского дворца было сыро – недавно построенное здание еще не просохло, и Мануэла поежилась, накинув на себя шаль.
– Мама, – спросил Хосе, подняв голову, – он играл на полу с камушками, – а можно я пойду во двор? Тут холодно.
– Иди, конечно, только за ворота не выходи, – велела Мануэла.
Она посмотрела на тех, кто сидел на грубых деревянных скамьях – тут были и мужчины, и женщины, испанцы, индейцы и метисы. Достав розарий, она стала повторять молитвы, смотря на маленькую статую Девы Марии в углу.
«Я просто хочу, чтобы у моих детей был отец», – подумала Мануэла. «А Господь меня простит, – она еретичка, и, если ее не станет, Диего со мной повенчается. Я буду женой уважаемого человека, врача, и мои дети никогда не будут голодать. Вот и все. Господь меня простит, – повторила она еще более твердо.
Высокие двери открылись, и Мануэла услышала голос секретаря: «Трибунал Святой Инквизиции начинает свое заседание! Все, кого вызывали – пройдите направо, остальные – ждите на скамьях своей очереди».
Мануэла вздохнула и, достав из мешочка нитки и спицы, принялась вязать шапочку для будущего ребенка, – она поняла, что ждать придется долго.
– Ну, на сегодня вроде закончили? – председатель трибунала откинулся на спинку кресла и сказал: «Как хорошо, что вы к нам приехали, отец Джованни. Сразу видно опытного, образованного человека, – все бумаги в порядке, ничего не перепутано, все на своем месте.
Вы, должно быть там, в Мехико, долго проработали?»
– Больше пяти лет, ваше высокопреосвященство, – ответил Джованни. «И не только в самой столице – я всю страну объездил, был и в Панаме, и в Картахене, и в Сан-Агустине, во Флориде».
– Ну, – сказал архиепископ, – надеюсь, вы и у нас столько же пробудете. Или даже больше.
Вице-королевство у нас огромное, работы много, а людей – особенно опытных, – не хватает».
– Что будем делать с просителями, которые ждут? – мягко напомнил Джованни. «Выслушаем их сейчас, или уже завтра пусть приходят?».
– Ладно, – махнул рукой архиепископ, – придется нам довольствоваться холодными закусками, но давайте уже сегодня все закончим. Завтра нам предстоит возиться с книгами, а это дело долгое».
Мануэла робко вошла в большой зал и перекрестилась на большое распятие.
– Проходите, милая, садитесь, – ласково сказал архиепископ, и, наклонившись, шепнул Джованни на латыни: «Они как любое животное, тянутся к доброй руке».
– Вас как зовут, сеньора? – мягко спросил Джованни, окуная перо в чернильницу.
– Я не сеньора – женщина покраснела, и только тут священник увидел, как она молода.
«Вряд ли больше двадцати, – подумал он. «Мануэла Гарсия, святой отец».
– Они тут все Гарсия, – тихо сказал ему секретарь трибунала. «А кто не Гарсия, тот Мендоза».
– И сколько вам лет? – Джованни записал. «Прошлым месяцем было девятнадцать, святой отец. Я служанка у дона Диего Мендеса, врача. И у его жены, доньи Эстеллы».
– Вы католичка? – спросил секретарь.
– Конечно, святой отец, – женщина перекрестилась, – мои родители обратились к Святой Церкви, еще, когда был жив дон Франсиско Писарро.
– Ну, хорошо, – немного раздраженно, посматривая на большие часы, сказал архиепископ, – и что же вы хотели нам рассказать?
– Моя хозяйка, донья Эстелла, – твердо сказала Мануэла, – не искренняя христианка.
– Да, – архиепископ потер нос и смешливо посмотрел на Джованни, – повезло вам, на первом же заседании, – и обнаружили еретиков. Конечно, весь город знает, что дон Диего живет с этой самой Мануэлой, – он кивнул на дверь, – у них уже есть сын, и, сами видели, она опять ждет ребенка.
– Я бы не стал так уж доверять ее показаниям, – медленно сказал Джованни, – у нас в Мехико было много случаев, когда индианки из ревности и желания лечь на место своих хозяек, в супружескую постель, оговаривали невинных женщин. Чего только не плели – и что они якобы оборачиваются змеями, и чуть ли, не летают по ночам по небу.
– Это, верно, торопиться не стоит, – архиепископ задумался. «Но все, же она была очень тверда – мол, ее хозяйка не ест свинины, и вечером, в пятницу, запирается в своей комнате, где зажигает свечи. Уж очень все сходится. Жаль, конечно, что мы у нее не спросили о доне Диего – ну, отличается ли он от других мужчин, – архиепископ тонко усмехнулся.
Джованни улыбнулся. «Во-первых, откуда ей знать других мужчин, вы же сами слышали, ваше преосвященство, в пятнадцать лет она поступила к ним служанкой, и уже через два месяца этот самый дон Диего стал с ней жить – она никого, кроме него, и не видела».
– Это верно, – согласился архиепископ. «А во-вторых?».
– А во-вторых, судя по его папке, – Джованни положил ладонь на документы, которые принес секретарь, – он родился в Испании. Я видел в Мехико много конверсо его возраста – им уже давно не делают обрезание. Поумнели, знаете ли».
– Ну, вот завтра и проверим, – рассмеялся глава трибунала. «Вызывайте дона Диего, – велел он секретарю, – поговорим с ним, по душам, так сказать. Не хотелось бы его терять, конечно, – сказал архиепископ, поднимаясь, – отличный врач, моя подагра только благодаря нему, наконец, успокоилась».
– Я думаю, – медленно ответил Джованни, – это все не более, чем недоразумение. А что его жена, эта самая донья Эстелла?
– Очень милая женщина, – архиепископ прошел в заботливо открытые секретарем двери. «И хорошенькая, настоящая кастильская красота. Не то, что эта индианка, – он махнул рукой в сторону двора. «Но – она бесплодна, к сожалению».
В столовой уже было накрыто, и архиепископ, потирая руки, сказал: «Ну, вы особо не наедайтесь, вечером нас ждут на обед у вице-губернатора».
– Скажите, отец Джованни, – спросил его секретарь трибунала, небольшого роста, суетливый отец Альфонсо, – а там, на севере, в Мехико – вы жгли еретиков?
– Жег, – тихо ответил Джованни и отпил вина из серебряного кубка – терпкого, красного, тяжелого, как кровь, вина.
– Я вас прошу, сеньор да Сильва, – Джованни шептал очень тихо, наклонившись к человеку, что лежал на соломенной подстилке, отвернувшись от него, закрыв глаза. «Ваш сын и невестка в безопасности, их предупредили, и они сейчас уже в море, по дороге в Старый Свет»
– Нигде не спрятаться, – чуть слышно, горько сказал старик. «Нигде. Даже сюда вы пришли».
– Сеньор да Сильва, – терпеливо повторил Джованни, – пожалуйста. Я не хочу, чтобы вы страдали. А спасти вас я не могу – уже поздно.
Старик повернулся и Джованни увидел яростные искры в темных, глубоких глазах. «Никогда не будет того, чтобы я отрекся, – сказал он, – твердо, решительно. «Я родился евреем, им же и умру. И хватит об этом».
Джованни отставил бокал и сказал: «Какое приятное вино, немного отдает дымом – сразу вспоминается осень на холмах вокруг моего родного Рима. Знаете, как это – высокое, голубое небо, рыжие листья чуть пружинят под ногами, в монастыре гудит колокол, и чуть пахнет вот этим самым дымком.
– Я вырос под Толедо, – архиепископ внезапно утер уголки глаз. «Как вы это красиво сейчас сказали, отец Джованни – будто я и сам вернулся домой, в Испанию».
– А что, отец Альфонсо, – обернулся Джованни к секретарю, – мы ведь завтра начинаем разбираться с книгами в полдень?».
– Если вовремя привезут из Кальяо те, что сейчас лежат на кораблях, – выпятил губу секретарь. «Конечно, в Кадисе все проверяют, прежде чем отправлять их к нам, но мы обязаны еще раз их просмотреть, прежде чем пускать в свободное обращение – осторожность, прежде всего».
– Я бы тогда сам, ваше преосвященство, сразу после заутрени поехал в Кальяо, и за всем бы проследил, – обратился Джованни к архиепископу. «Я встаю рано, мне это не трудно».
– Вы меня очень обяжете, отец Джованни, – обрадовался тот. «Надеюсь, теперь, с вашим появлением, у нас больше не будет заминок в работе».
– Не будет, – улыбнувшись, сказал Джованни, и налил себе еще вина.
– Отличная рыба, – сказал Джованни. «В Мехико такой не найти, – там море далеко, а та, что ловят в озерах, – совсем не того вкуса. Вы удивительно хорошо готовите, донья Исабель».
– Ну что вы, – смутилась жена вице-губернатора. На большом столе красного дерева в тяжелых канделябрах горели свечи.
– Как сегодняшнее заседание? – спросил дон Фернандо, разливая вино.
– Интересное, – усмехнулся архиепископ. «Ну, как обычно – доносы, доносы, но, с помощью отца Джованни, мы во всем разобрались. Все же нам повезло, здесь, в Новом Свете мало опытных инквизиторов, а отец Джованни – как раз таков».
– Вы, должно быть, давно приняли сан, святой отец? Еще в юности? – спросила донья Исабель.
– Представьте себе, нет, – улыбнулся ди Амальфи. «Я постригся в монахи в тридцать шесть лет».
– С другой стороны, – архиепископ отпил вина, – я всегда говорил, что священник должен узнать жизнь. Если с детства живешь в монастыре – это невозможно».
– Ну, пойдемте, – поднялся дон Фернандо, когда прочли молитву, – в библиотеке уже горит камин.
– Так вот о заседании, – архиепископ протянул ноги к огню и сказал Джованни: «В Мехико, наверное, не такие холодные ночи».
– Зимой бывает довольно морозно, а тут, как я понимаю, все же горный климат? – поинтересовался священник.
– Да, – вице-губернатор потер руки, – Кальяо меньше чем в десяти милях отсюда, а там сейчас значительно теплее – из-за океана.
– Вы представляете, дон Фернандо, – смешливо сказал архиепископ, – наш с вами врач, уважаемый дон Диего, может отправиться на костер.
– Что-то в его новой книге не согласуется с учением церкви? – поднял бровь вице-губернатор.
«Или его поймали за осквернением трупов? Впрочем, вы можете со мной не соглашаться, святые отцы, но, если это были индейцы, я бы, не стал осуждать нашего доктора – между ними и собаками нет особой разницы».
– Да нет, – хмыкнул архиепископ, – тут дело серьезнее. Есть подозрение, что он – конверсо.
– Бросьте, – отмахнулся вице-губернатор. «Неужели вы думаете, что мы не проверяем людей, прежде чем допустить их в университет? Хорошая кастильская семья, с кровью там все в порядке».
– В доносе речь шла о его жене, не о нем самом, – признал архиепископ.
Дон Фернандо потер подбородок. «Я знаю о случаях, когда мужья, или жены даже не подозревали о том, кто на самом деле – их супруг. Жаль, донья Эстелла приятная женщина».
– Но скверна должна быть истреблена, – твердо закончил архиепископ. «Вы о чем-то задумались, отец Джованни? – улыбнулся он, обращаясь к священнику.
– Да, – ответил тот, грея в руках бокал с вином. «Я как раз хотел сказать – благодарение Богу, что здесь мы избавлены от протестантской заразы».
Дон Фернандо нахмурился. «Я слышал, что эти английские собаки уже протянули руки к Северной Америке – мерзавец Уолтер Рэли собирает деньги на то, чтобы основать там колонию. И, вы знаете, – он помедлил, – ходят слухи, что Куэрво видели в проливе Всех Святых».
Архиепископ медленно перекрестился. «Храни нас Господь, – сказал он. «Он ведь уже атаковал Кальяо?».
– Да, около двадцати лет назад, я тогда еще служил в Картахене, – ответил дон Фернандо.
«Он тогда чуть не снес с лица земли весь город».
– Слышали вы про Куэрво, отец Джованни? – спросил его архиепископ.
– Ну, кто же про него не слышал? – улыбнулся тот.
– Исчадие ада, – злобно сказал дон Фернандо. «Вы знаете, святые отцы, он никого не оставляет в живых. Другие англичане хотя бы сажают наших моряков в шлюпки, и отпускают на все четыре стороны – этот убивает всех, без разбора».
– Ну, может быть, – вздохнул архиепископ, – он пошел в Тихий океан.
– Хоть бы он там свою голову сложил, – подытожил дон Фернандо и налил священникам еще вина.
Донья Исабель уже засыпала, когда муж, чуть обняв ее, шепнул: «Ты не представляешь, что мне сейчас рассказали инквизиторы».
– Что? – сонно зевнула она.
– Твоя приятельница, донья Эстелла, – смешливо сказал муж, зажигая свечу, – вскоре отправится на костер. Она, оказывается, конверсо. Их служанка, эта Мануэла, донесла на нее.
– Ты думаешь? – жена подняла бровь.
– А что же лучше? – дон Фернандо удивился. «Взрослый мужчина, образованный, врач, не какой-нибудь грубый солдат. И Каталине он нравится, ты сама мне говорила».
– Ну, – жена улыбнулась, – что она краснеет, глядя на него, – это точно.
– Вот и прекрасно, – вице-губернатор поцеловал жену. «Завтра поговорю с ним, после заседания. Видишь, как все хорошо складывается, а ты волновалась».
– Только чтобы этой индейской дряни и ее ублюдков и рядом с ним не было, – жестко сказала жена. «Не хочу я, чтобы моя дочь страдала. Понятно, Фернандо?».
– Конечно, милая, – удивился вице-губернатор. «Неужели ты думаешь, что мне не дорога честь Каталины?».
Донья Исабель, было, хотела что-то сказать, но прикусила язык.
Джованни вдохнул запах океана, и, прищурившись, посмотрел на остров Святого Лаврентия, что виднелся вдалеке, почти на горизонте. Утреннее солнце заливало гавань Кальяо веселым, сверкающим золотом.
Над кораблями развевались флаги короны – желтые, с красным бургундским крестом.
Разгрузка шла полным ходом – индейцы сновали по трапам, грузя на мулов тюки с книгами, и ящики с вином.
– Они должны быть здесь послезавтра, – тихо, углом рта, сказал его собеседник – неприметный мужчина средних лет, при шпаге. «Погода хорошая, штормить не будет.
«Святая Мария» останется в открытом море, как обычно, а два барка пришвартуются в том заливе, на севере».
– Вам надо уезжать, – так же тихо сказал Джованни, не отрывая взгляда от белых, быстро бегущих барашков на волнах. «Мендеса вызывают в трибунал – поступил донос на его жену.
Я ничего не могу сделать – не убивать же мне его! Мне тут еще работать».
Мужчина побледнел. «Эстелла ничего не скажет, в этом я уверен. Хоть бы что они с ней делали – ничего не скажет. Я семь лет с ней на связи, знаю, о чем говорю».
– Мендес скажет, – усмехнулся Джованни, – краем губ. «Он знает про Панаму?».
– К сожалению, да, – вздохнул мужчина.
– Вообще, – ядовито сказал Джованни, – не стоило все доводить до такого…, – он не закончил.
«Сообщили бы про Мендеса раньше, вы ведь знали. Мы бы с ним разобрались, как положено. Или это она вам запретила?».
– Она, – хмуро ответил мужчина. «Клялась, что дон Диего безопасен».
– Сантименты, – пробормотал Джованни. «Снимайтесь-ка вы с якоря, уважаемый сеньор. Кто-то из наших доставит вас в Панаму, а там уже на месте разберетесь. И вот что еще – мы можем зайти к вам в контору, не вызывая подозрения?».
– Вполне, – хмыкнул мужчина. «Я же таможенник, мало ли что у вас там с этими книгами».
– Покажете мне на карте, где этот залив, – велел Джованни. «Я хочу с Куэрво парой слов перемолвиться. Он же сам будет на барках?».
– Конечно, – улыбнулся мужчина. «Он же не только на море работает – на суше тоже мало кто с ним сравнится. Вы с ним хотите про эти караваны с рудников поговорить?».
– И про это тоже, – медленно ответил Джованни. «И про это тоже, дорогой сеньор».
– Ее мне уже не предупредить, – подумал Джованни, наблюдая за тем, как индейцы заносят книги в архиепископский дворец. «И вчера – его высокопреосвященство с меня глаз не спускал. Домой к ней приходить нельзя – там эта Мануэла, она меня запомнила. Господи, ну, может, повезет, может, Мендес окажется достойным человеком. Говорила же она, что ее муж – не предатель. Хотя уж если человек – трус, то это опасно, нельзя им доверять».
Он вздохнул и пошел в собор – начиналась обедня
– Ну, что у нас осталось? – архиепископ потянулся.
– Пробный оттиск книги этого самого Мендеса – с готовностью ответил дон Альфонсо.
«Чистая медицина, ваше высокопреосвященство, я просмотрел».
– Медицина тоже бывает разная, – сварливо сказал архиепископ. «Чего стоит хотя бы этот еретик Мигель Сервет, да сотрется имя его из памяти людской».
– Его сожгли протестанты, – безразлично заметил Джованни, и вдруг вспомнил библиотеку в женевском доме Кальвина и глухой, старческий голос своего наставника:
– Ну что ты от меня хочешь, Жан! Я ошибся – я тоже ошибаюсь. Я не хотел костра – я настаивал на том, чтобы Сервету отрубили голову. Меня за это, кстати, обвиняли в излишнем благодушии. Теперь, конечно, оглядываясь назад, я понимаю, что Кастеллио был прав, когда опубликовал свой памфлет: «Следует ли преследовать еретиков». Не надо было убивать Сервета, конечно».
– Вот только Кастеллио изгнали за этот памфлет со всех постов, и он сейчас зарабатывает на хлеб, обучая тупых купеческих сынков, а вы сидите здесь, – ядовито заметил Джованни.
– И как это он меня еще не выгнал тогда, молодого наглеца, – усмехнулся про себя ди Амальфи. «Возился со мной, занимался. Сколько ж мне лет было? Да, только восемнадцать исполнилось, я и не повенчался еще с Мари. Как это писал Кастеллио: «Убийство человека – это не защита религиозной доктрины, это просто убийство человека».
– И протестанты бывают на что-нибудь полезны, – заметил архиепископ, и трибунал – рассмеялся.
Джованни сомкнул пальцы и посмотрел на человека, что сидел перед ними. Красивое лицо Мендеса побледнело, темные, большие глаза оглядывали зал. Статуя Иисуса в терновом венце стояла рядом с большим, вымытым до блеска окном, за которым были видны красные черепичные крыши города. Забил колокол, и Мендес, вздрогнув – перекрестился.
– Дон Диего, – мягко сказал архиепископ, – вы знаете, почему вы здесь?
– Что-то с книгой? – откашлявшись, спросил Мендес. «Я все проверял, ваше высокопреосвященство, там все в соответствии с учением святой церкви. Но я могу переписать, если надо, я мог ошибиться…, не знать».
– С книгой все в порядке, – улыбнулся председатель трибунала. «Мы, конечно, не доктора, но ее вполне можно печатать».
– Спасибо, – Мендес выдохнул и Джованни увидел, как он успокаивается. «Я четыре года над ней работал, это большой труд, ваше высокопреосвященство, было бы жаль…»
– Мы хотели, – прервал его архиепископ, – дон Диего, поговорить с вами касательно вашей жены».
Джованни увидел, как Мендес испуганно сжался на скамье, и обреченно подумал: «Все. Я так и знал».
– Доньи Эстеллы? – спросил Мендес, слабым, еле слышным голосом. «А что с ней? Она уважаемая женщина, благочестивая».
– Вы знали, что она – конверсо? – резко, будто удар хлыста, прозвучал голос архиепископа.
– Не зажигай свечи, – сказал Давид злым шепотом, там, еще на Канарах, когда они ждали корабля в Панаму. «Это риск».
– Давид! – удивилась Эстер. «Да ты что! Я тихо, никто не заметит – как это так, это ведь заповедь. А если у нас сын родится – ты что, и обрезать его не собираешься?».
– Обрезать я могу его сам, – жестко ответил Давид. «Об этом никто не узнает. А свечи могут увидеть. Надо быть очень, очень осторожными, Эстер».
– Да ты, что, боишься, что ли? – удивилась жена.
Он ничего не ответил, но сейчас, глядя в спокойные глаза нового инквизитора – красивого, высокого мужчины лет сорока, Давид вдруг почувствовал страх – липкий, отвратительный, будто паутина, которую он видел в джунглях на севере, когда ездил туда за травами – огромная, натянутая среди деревьев.
С нее капала какая-то жидкость, собираясь в лужицы на примятой траве. Он, было, потянулся к ней, как почувствовал на плече руку индейца-проводника. «Смерть, – сказал тот, бесстрастно глядя на Давида.
Смерть, как там, в джунглях, была вокруг – стоило сделать неверный шаг, как его ждали пытки и костер.
