Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 2"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
– Две сотни пусть за нами идут, так чтобы не было их видно, – сказал он неслышно, приблизив губы к уху всадника на темном, не видном в ночи коне. «Копыта тряпками пусть обмотают. И скачи к хану, расскажи ему все. Этот, – он кивнул на юрту, – сам к Ермаку нас приведет».
Всадник кивнул головой, и, тронув коня, исчез в распадке между холмами.
– А Ермак где? – небрежно спросил Карача, глядя на играющее в зените, еще теплое солнце.
«Там, – он протянул руку на запад, – ждет нас?».
– Где надо, там он и есть, – буркнул Кольцо, и, обернувшись к дружине, велел: «Вы там поглядывайте по сторонам, ворон-то не ловите!»
– Да тут и нет оных, – рассмеялся кто-то из парней, но, заметив жесткие огоньки в глазах атамана, замолчал.
– А как Кучум? – поинтересовался Кольцо, исподлобья глядя на визиря.
– Народ бежит от него, – вздохнул тот, – к вам бежит, вы сильнее.
– Твоими бы устами, – ядовито отозвался атаман.
– Что? – непонимающе сощурился Карача.
– Шучу я так, – хмуро ответил Кольцо. «Ты скажи мне, визирь, а что Тайбохтой, где он сейчас?
Все народ мутит, как прошлой весной?
– Давно не видели его, – Карача помотал головой, – может туда, на восток, – он махнул себе за спину, – ушел, а может и вовсе умер.
– Умер, как же, – зло процедил атаман и подхлестнул коня.
Федосья проснулась от какого-то шуршания в возке. Открыв глаза, зевнув, она потянулась и приподнялась на локте, тут же ахнув – рядом с ней лежал целый пук осенних, ярких листьев.
– Цветов-то нет, – вздохнул Михайла из-за полога, снаружи. «Десять верст в кажную сторону проскакал, копыта жеребцу сбил, а нет цветов, Федосья Петровна, холодно уже».
Она рассмеялась и погладила листья смуглой ладошкой – они были влажными от росы.
Пахло чем-то острым, приятным – вроде грибы и палая трава. «Сибирь так пахнет», – вдруг подумала девушка.
– Спасибо, Михайло Данилович, – рассмеявшись, сказала она. Из-за полога донеслось: «Я кобылку вашу привел, можем покататься, как вчера. Атаман уж должен вернуться скоро, как приедет он с ребятами, так и на север двинемся».
Федосья облилась ледяной водой из кувшина, и, положив ладонь на чуть выступающий живот, шепнула: «Слышишь, скоро уже батюшка твой тут будет!».
Они ехали тихо, шагом, глядя на огромную, бескрайнюю степь вокруг. «Вот мне интересно, – внезапно сказал Михайло, смешливо сморщив нос, – а там, дальше, что? – он указал на восток.
– Там океан, – Федосья вспомнила большую карту, которую показывал им сэр Стивен, в лондонской усадьбе. «А я ведь даже не написала ему, побоялась, хоша матушка и просила меня, – подумала она горько. «А он ведь ждал меня все эти годы, и как я могла так поступить?»
– Вы чего, Федосья Петровна, плачете? – осторожно спросил парень. «Ежели я вас, чем расстроил, так простите».
– Нет, что вы, – девушка встряхнула головой. «Соринка в глаз попала».
– А ну дайте, – Михайло схватил под уздцы ее кобылку, и, – не успела Федосья запротестовать, – бесцеремонно повертел ее голову туда-сюда.
– Ну, – недоверчиво сказал Волк, – ежели и была у вас какая соринка, оной нет уже. А что такое океан? – после недолгого молчания спросил он.
Кони паслись на берегу Тобола. Федосья, отряхнув руки, поднялась с белого песка, и сказала: «Вот, так оно все и выглядит».
Волк стоял, вглядываясь в грубо начерченную палкой карту полушарий, – и, – заметила Федосья, – рот у него был открыт.
– Она ж плоская, – пробормотал Михайло. «Все знают».
– Да, – ехидно ответила Федосья, – вы, Михайло Данилович, еще скажите, что солнце вокруг земли вращается.
– Разве нет? – он искренне удивился. «Оно ведь встает в одном месте, и садится в другом – разве нет? Погодите, – он присел, – это если отсюда все время на восход солнца идти, то в этот самый океан упрешься?»
– Ну да, – подтвердила Федосья, – только никто не знает, сколь долго идти надо.
– Да, хотел бы я туда попасть, – присвистнул Михайло. «А чтобы по этому океану плавать – что надо? Я ведь и моря, Федосья Петровна, никогда не видел, откуда мне, на Москве-то?
– Суда нужны, – выпятив губу, задумчиво сказала девушка. «Ну, как на море Белом строят».
– Мне Ермак Тимофеевич рассказывал, – парень вдруг застыл и прислушался. «Всадники, много, должно быть наши возвращаются. Поедемте, Федосья Петровна, быстро, вам сейчас в возке надо быть, от греха подальше».
Когда они поднялись на небольшой холмик, за коим лежал стан, Федосья оглянулась – в желтой степи за Тоболом были видны темные точки, медленно двигающиеся к реке.
– Это твой стан и есть? – усмехнулся Карача, вглядываясь в несколько возков вокруг костра.
«Маловато у тебя народу-то, атаман Иван, все остальные где?».
– Я же тебе сказал, – зло проговорил Кольцо, положив руку на саблю, – где надо, там они и есть.
– Ну так поехали к ним, я тебе много людей привел, больше, чем у тебя, – визирь ухмыльнулся.
– А что ты так торопишься? – зорко взглянул на него Кольцо. «Побудем здесь, поохотимся, поедим, водки выпьем – там, – он указал на стан, – у меня ее поболе, чем одна фляга.
Федосья сидела в возке, чиня одежду мужа, и вдруг ахнула – Иван откинул полог. «Ты вот что, – приказал он тихо, – пока на север не двинемся, носа отсюда не высовывай, поняла? Да и потом, – он помедлил, – тоже».
– Случилось что? – она отложила иголку с ниткой.
– Пока ничего, – Иван усмехнулся и задернул полог, – так, что в возке стало совсем темно.
Волк подъехал к Кольцу, и, указав на хозяйски расположившихся вокруг костров воинов Карачи, озабоченно сказал: «Не нравятся мне их рожи, Иван Иванович».
– Ты думаешь, мне нравятся? – усмехнулся атаман. «Однако сие союзники наши теперь, других тут взять неоткуда. Ты, Михайло, давай, тихо отсюда выбирайся и скачи на север – Ермак Тимофеевич по Тоболу вверх идет, ты его не пропустишь. Скажи, чтобы возвращался сюда, а то мне с полусотней человек не устоять тут, случись что».
– Может, мне Федосью Петровну с собой взять? – спросил парень, и едва успел уклониться от удара кулака.
– Ты, шваль, что, уже снюхаться тут с ней успел? – прошипел атаман.
– Даже единым пальцем я ее не трогал, – Волк оскорблено выпрямился в седле. «Не вор, я какой, чтобы чужое-то брать».
– Не вор, да, – кисло сказал Кольцо. «Ну, давай, вечер уже, езжай помаленьку. А Федосья Петровна пусть тут остается, при муже венчанном».
Волк, не попрощавшись, пришпорил коня.
Федосья проснулась от того, что кто-то дернул ее за косу. В свете единой свечи его синие глаза казались совсем черными.
– Стоит тебя на два дня оставить, и ты уже ноги раздвигаешь? – прошипел муж. Федосья с ужасом увидела, как он достает из-за пояса плеть.
– Ваня, – она встала на колени, комкая на груди рубашку, – вот те крест, мы просто на конях ездили, он меня стрелять учил, вот и все!
– Ну что ж ты за шлюха такая! – устало, вздохнул Кольцо и ударил ее по щеке. «С дитем в чреве – и то блудить ухитряешься!»
– Да не было ничего! – Федосья схватилась за горящий след от удара. «Не было, слышишь!».
– А ну тихо, – он вдруг застыл и прислушался. «На!» – Кольцо кинул ей попону. «С головой накройся и сиди тут, и чтобы ни слова!».
Атаман выпрыгнул из возка и достал ручницу.
– Что за люди-то? – спокойно, подойдя к костру, указывая на факелы, что приближались с востока, спросил он Карачу. Темные, непроницаемые глаза визиря чуть усмехнулись. «Мои люди, говорил же я тебе. Ты не волнуйся, Иван, сядь, водки выпьем, хороша она у вас».
– Оружие к бою! – крикнул атаман в темноту и замер – ночь разорвалась свистом стрел. Они летели стеной, и Кольцо с ужасом увидел, как воины Карачи натягивают луки. Один из дружинников, хрипя разорванным горлом, упал лицом в костер.
Кольцо выстрелил, – прямо во тьму, и, с удовлетворением услышав чей-то крик, вскочив на первого попавшегося коня, выхватил саблю. Сзади, из черноты, он услышал легкий шорох, и, едва успев обернуться, упал на землю, опутанный брошенным ловкой рукой арканом.
Кольцо еще успел почувствовать виском острый, царапающий угол камня, а потом вокруг не осталось ничего, – кроме темноты.
Федосья лежала, натянув на себя попону, свернувшись в клубочек, прислушиваясь к звукам выстрелов и крикам. Потом все стихло, где-то вблизи ржали кони, и она тихо, осторожно вытянула голову наружу.
Полог возка внезапно затрещал, грубый голос сказал что-то на незнакомом языке, и Федосья, увидев перед собой блеск сабли, ни о чем уже не думая, схватила лежащую рядом ручницу и выстрелила, как учил ее Волк – прямо в смуглое, с раскосыми глазами лицо.
Карача прошелся вокруг лежащего без сознания, связанного, Кольца и зло толкнул его в спину. Атаман застонал.
– Воды принесите, – велел визирь. «Я с атаманом поговорить хочу. И кто там раненый из русских есть – тоже сюда тащите».
– Да нет никого раненых, – усмехнулся кто-то из татар. «С десяток человек бежало, а остальных мы добили все, в суматохе».
Визирь нахмурился, и повернулся к возкам: «Что там еще!»
Федосью – с подбитым глазом, в одной рубашке, – толкнули к его ногам. «Эта сучка в возке пряталась, Башара застрелила, и нас всех исцарапала по дороге», – выругался воин, рассматривая свежий укус на руке.
– Смелая русская, – Карача поднял носком сапога испачканное, залитое слезами лицо. «Она красивая, – добавил он, рассматривая Федосью. «Ты, чья жена? – спросил он громко, подбирая русские слова.
«Господи, – подумал Кольцо, не открывая глаз, – ну пусть молчит. Пусть скажет, что из дружинников кого-то. Что я погибну – сие ладно, но ведь если она проговорится, не пощадят ни ее, ни дитя».
Федосья молчала.
«Молодец девочка», – успел подумать атаман и опять потерял сознание.
– Вы убили его уже, – хмуро сказала Федосья, уткнувшись лицом в землю. «Вон, – она показала рукой, – там он лежит».
– Врешь, – протянул Карача. «Врешь, русская. Как мы сюда ехали, так мои воины с вашими разговаривали. Ваши воины и рассказали, что атаман Кольцо в Сибирь молодую жену привез». Он достал кинжал и наклонился над Кольцом: «Вот сейчас и проверим». Карача усмехнулся, и, положив руку Ивана на землю, одним движением отрубил большой палец.
– Нет! – отчаянно закричала Федосья. «Нет, не надо!»
– А вот и вода не понадобилась, – ласково сказал Карача, глядя в помутневшие от боли, открывшиеся глаза Кольца. «Сейчас Иван нам расскажет, где Ермак».
– Разденьте ее, – кивнул он на Федосью. Воины стали стягивать с пинающейся, отчаянно кричащей девушки рубашку.
«Господи, – подумал Кольцо, – ну только б не заметили. Там и не видно пока ничего. Коли узнают – не пощадят ведь».
– Я прошу вас, – заплакала Федосья. «Не трогайте меня, я дитя ношу». Она встала на колени.
В свете факелов ее глаза казались двумя бездонными, наполненными сиянием колодцами.
– Атаманово дитя значит, – Карача усмехнулся. «Давно я хотел посмотреть, как оно выглядит.
Вот сейчас живот тебе распорю, и отродье его сапогами топтать буду».
Кольцо почувствовал, как на щеку сползает единая, быстрая слеза, и проговорил: «Оставь ее. Я скажу, где Ермак».
– Ах, вот как ты заговорил, – наклонился к нему Карача. «Смелый атаман, – визирь выругался.
«То тебе не детей грудных резать, Иван. Где же он?»
– На запад пошел, – стиснув зубы, сказал Кольцо. «Там сила наша большая идет, из-за гор, Ермак встречать их поехал».
– Ну-ну, – Карача прошелся вокруг него и обернулся к одному из воинов: «Следы проверили?»
– Да, на запад ведут, – ответил тот.
«Молодец Ермак Тимофеевич, – подумал Кольцо, – все сделал так, как мы говорили. Теперь надо их увести отсюда, хоша у атамана и бойцов много, но все равно – незачем ему рисковать».
– Сколько народу сюда идет? – резко спросил Карача.
– Тысячи, – Кольцо устало закрыл глаза. Обрубок пальца все еще болел – резкая, острая, пульсирующая боль.
– Уведите ее, – Карача показал на Федосью. «Свяжите ее, как следует, и в возок киньте».
Девушка вдруг вырвалась, и, оттолкнув Карачу, встала на колени рядом с мужем. «Ваня, – всхлипнула она.
– Не надо, – Кольцо улыбнулся, – слабо. «Дитя сохрани, – шепнул он. «Все, прощай, Федосеюшка».
– Ваня, – она плакала и крупные, горячие слезы падали ему на лицо. Кольцо увидел, как ее, толкая, отводят к возкам и внезапно вспомнил, как ударил жену – ни за что.
– Ну что я за дурак был», – горько подумал он, а потом над ним раздался холодный голос визиря: «Кончаем с ним и уходим, мне надо Кучуму доложить о русском войске».
Она лежала и беспрестанно, не останавливаясь, терла друг о друга запястья, скрученные за спиной грубой веревкой из конского волоса. Федосья почувствовала, как горит нежная кожа, и, закусив губу от боли, подумала: «Если я выпрыгну, сразу заметят. Надо до привала освободиться, там они есть будут, пить, тихо в степь уйду, и не увидят меня. Даже и без лошади можно, Тобол мы пересекли, он за спиной, на закат буду идти, и Ермака Тимофеевича встречу. Наверное.
А если не встречу? Вона, матушка со мной в перевязи через Большой Камень шла, и я тако же – тут он невысокий, не страшно. Доберусь до Волги, а там и до Москвы".
Возок, дернувшись, остановился, полог откинули, и Федосья, едва успев свернуться под тряпками, услышала голос Карачи: «Ну что, русская, я воды тебе принес!». Она почувствовала на лице ледяные капли, и жадно облизала губы.
Карача стоял над ней, снимая халат.
– Нет! – забормотала Федосья. «Нет, не надо!».
– Как это не надо? – удивился визирь, и, нагнувшись, посмотрел ей за спину. «Веревки снять хочешь?» – усмехнулся он. «Так не получится у тебя», – он еще крепче стянул ей руки арканом, и быстро развязал ноги.
– Вот что, русская, – спокойно сказал визирь, ставя ее на колени, – ты, если хоть дернешься, я тебя воинам своим отдам. Их тут более двух сотен, как раз до ханского становища тебя им хватит. А потом в реке утопят. Ну, рот открывай!
– Куда вы меня везете? – спросила Федосья, пытаясь отвернуться, сжав губы. Карача ударил ее сначала по одной щеке, а потом – по второй. Голова загудела от боли.
– Хану Кучуму, – сказал он, раздвигая толстыми, грязными пальцами ее губы. «Он решит, что с тобой делать».
Федосья почувствовала, что ее сейчас вырвет.
– А ну тихо! – прикрикнул Карача, намотав на руку ее косу. «Вот, хорошо, теперь ложись».
Она легла, и Карача, задрав ее рубашку выше пояса, усмехнулся: «Вот и попробуем, что там атаман-то пробовал».
Федосья уставилась в холщовую стену возка, за которой были смутно видны очертания устроившихся на привал татар, и молча, закусив губу, стала ждать.
– Буду с тобой лежать, пока едем, – Карача, одеваясь, поковырялся в зубах. «С ханом тоже ляжешь, конечно, ежели захочет он. А потом на юг тебя продадим, в Бухару, когда родишь».
Он сплюнул на пол, и, связав Федосье ноги, – крепко, – выпрыгнул из возка. Она лежала, пытаясь разнять липкие, испачканные бедра, чувствуя, как горят щеки, пытаясь не плакать.
– Что-то нет никого, – Ермак взглянул на степь, что простиралась на восток, к Тоболу. Дружина остановилась на вершине небольшого холма.
– Вон, кострища, – показал Волк. «Там мы стояли».
– Зоркий ты, – присвистнул Ермак. «Ну, поехали, – он махнул рукой всадникам.
– Атаман, – внезапно сказал Михайло. «Там есть кто-то, слышите?».
Ермак застыл. С берега Тобола доносился низкий, слабый, протяжный стон.
– Ручницу возьми, – кивнул он Волку. «Здесь нас ждите», – велел Ермак дружине, и пришпорил коня.
Волк спешился и встал рядом с Ермаком, увидев, как чуть-чуть, – совсем немного, – дергается щека атамана.
– Дай ручницу, – протянул тот ладонь.
– Ермак Тимофеевич! – Волк в ужасе отступил. «Он жив же еще! Ползет!».
Ермак присел и поднял лицо человека – окровавленное, с выколотыми глазами, отрезанным носом. Позвоночник был перебит и человек полз на руках – с отрубленными пальцами. Ноги бессильно волочились сзади.
– На спину кладут доску, – тихо, медленно сказал Ермак, – и потом всадники по ней проезжают – человек с полста. Дай ручницу, Михайло.
– Я сам, – внезапно сказал юноша.
Ермак кивнул. Волк, перекрестившись, прошептал: «Простите, Иван Иванович», – и, вложив дуло ручницы в ухо человеку, – выстрелил.
– Сейчас похороним, – тяжело сказал Ермак, глядя на мертвое тело Кольца, – и обратно на север будем поворачивать. Тут, – он повел рукой в сторону холма, – место красивое, Ивану хорошо лежать будет.
– А как же Федосья Петровна? – Волк опустил глаза и увидел брызги у себя на сапогах – кровь уже засыхала.
– Нет ее более, – устало вздохнул Ермак. «И не проси меня воинов на восток отправлять, Михайло – я бы и за Иваном их не отправил, хоша он друг мне был и рука правая. Не можем мы людей терять, и так, – атаман повел рукой в сторону кострищ, – тут с полста погибли.
Если б не Иван, вечная ему память, – так и вся бы дружина полегла. А нам Сибирь завоевывать надо».
Михайло снял с себя кафтан и сказал: «Ежели вы мне поможете, Ермак Тимофеевич, то мы его быстро донесем, до холма».
Волк внезапно обернулся, посмотрев на степь за Тоболом, и почувствовал, как на глаза его навернулись злые слезы.
– Сие только начало, Михайло, – вздохнул Ермак, положив ему руку на плечо.
Федосья сидела, опустив голову в колени, чувствуя, как горят связанные за спиной руки, как затекли щиколотки, стянутые арканом.
Карача просунул голову в возок, и сказал, ухмыляясь: «Ну вот, русская, и стан хана Кучума.
Сейчас помоем тебя, и поведем к нему. Может, он решит прямо сейчас брюхо тебе вспороть, – так я это сам сделаю, уж больно мне хочется семя атаманово истребить».
Он больно рванул ее за волосы и расхохотался: «Ноги сейчас развяжу тебе, сама пойдешь!».
Девушка еле встала, цепляясь рукой за деревянную стойку возка. «Прыгай», – велел Карача, подтолкнув ее.
Федосья ощутила, как дрожат колени, и, спрыгнув, услышала смех.
Воины Карачи, собравшиеся вокруг возка, показывали на нее пальцем.
– Что они говорят? – чуть не плача, спросила Федосья.
– Что от тебя воняет, как от кучи лошадиного дерьма, – издевательски ответил визирь, и, толкнув Федосью лицом в грязь, ударил ее сапогом пониже спины.
Карача разорвал руками едва обжаренные бараньи ребра и ухмыльнулся: «Ну вот, связали мы его, положили лицом вниз, и по спине его я воинов пустил, на конях. Ну, потом пальцы отрубил, глаза выколол и пустил ползать. Как уезжали мы, так он стонал еще, убить его просил, а потом затих».
– Не выживет? – Кучум потянулся за бурдюком с кумысом.
Карача расхохотался. «Не хотел бы я выжить, на его месте-то. Не волнуйся, государь, ночи нынче холодные, сдох атаман Кольцо, как и положено ему. Однако сказал, что с заката большая сила идет, тысячи всадников, Ермак во главе их».
Кучум злобно выругался. «Вот этому я бы не только нос и уши отрезал, но и еще кое-что. Ну, ничего, придет еще наше время, визирь. Ты вот что – отправляйся-ка сейчас на север, там Тайбохтоя отряды к нам идут, соединиться надо».
– Думаешь, они за Тобол сунутся, русские-то? – внимательно взглянул на него Карача.
В юрте было душно, пахло прогорклым бараньим жиром и дымом, и Кучум, махнув рукой, велел: «Полог откиньте, хоть подышим немного».
Он откинулся, опираясь на локоть, на засаленный ковер, и развязав пояс халата, погладил себя по свисающему животу. «Вот всегда так, когда объемся – пучит и пучит. Тебе хорошо, ты худой. А они, Карача, не только за Тобол, они и сюда, к Ишиму придут, если их не остановить. Надо упредить Ермака-то и первыми ударить. Для сего я силы сейчас и собираю. У Кольца-то ты взял чего-нибудь, золото было у него?».
– У него кое-что лучше было, – усмехнулся Карача блестящими от жира губами. «Жену его я тебе привез. Ну, то есть вдову, теперь уже».
Ермак поднялся на холм и посмотрел на восток. Тобол, сверкающий на солнце, отсюда казался тонкой, извилистой лентой. Тура текла под холмом, широкая, ленивая, с зеленоватой, даже на вид прохладной водой.
– Сие, – сказал Ермак, обернувшись к дружине, – Тюменский волок. Здесь дорога с юга, из Бухары, и дорога на запад, на Большой Камень, и далее – к Волге и Москве, – сливаются.
Здесь, на этом холме мы и будем ставить крепостцу. Так, – он почесал жесткую бороду, – сейчас разбиваем стан, Волк Михайло берет полста человек, топоры, и едет вона в ту рощу – Ермак показал рукой. «Завтра нам надо уже начать стены возводить, а для сего бревна нужны».
– Я, конечно, деревья валить умею, – смешливо сказал Волк, – научился, когда на дорогах грабил. Однако стены ставить, Ермак Тимофеевич, – то, как делать, – мне неведомо.
– Ну, вот изведаешь, – усмехнулся Ермак. «Припасы возьмите, и езжайте. Далее, – ты, Григорий, – сказал он мощному, высокому парню, – бери лучников хороших, отправляйтесь охотиться. Порох не тратьте, его здесь не достать нигде».
Атаман спешился и сказал остальным: «А мы с вами пока оружием займемся – надо проверить пушки и пищали затинные».
Волк подъехал к роще, и, подняв голову наверх, присвистнул: «Тут такие сосны, что с их вершин, наверное, и Москву видать».
Он поиграл топором, и, улыбнувшись, откинув со лба прядь белокурых волос, сказал: «Ну, что, ребята, сие бревна для первого города нашего в земле Сибирской!»
Деревья, треща под ударами, стали медленно клониться вниз.
Федосья, жмурясь от дыма, обнимая руками мокрые плечи, стояла на пороге юрты.
– А, привели, – Карача легко поднялся и подошел к ней. Визирь был ниже ее. Он покачался на кривых ногах и холодно сказал: «А ну на колени встала, и ползи, перед тобой хан земли Сибирской».
Девушка, уперев глаза в покрытый грязными коврами земляной пол, медленно опустилась на колени.
В центре юрты, у низкого столика, покрытого остатками трапезы, лежал полный, широкоплечий человек в развязанном халате.
Кучум посмотрел на нее темными, узкими глазами, и, погладив редкую бороду, велел на ломаном русском: «Поднимись».
Федосья встала, прикрываясь волосами. Горел, трещал фонарь с бараньим жиром, и Федосья вдруг вспомнила, как ее обливали водой на дворе – ведро за ведром, под хохот собравшихся вокруг татар.
– Повернись-ка, – велел хан, осматривая ее с головы до ног. «И вправду носит, – Кучум вдруг рассмеялся и обратился к Караче: «Пробовал ты ее?».
Как везли сюда, лежал с ней, – Карача опустился на подушки. «Девка как девка, ничего особенного, только что молодая. Еще семнадцати нет ей, русские говорили».
Кучум обгрыз баранью кость и кинул за спину. «Ну ладно, ты езжай на север, как и говорили, а я ее оставлю при себе пока, потом решу, что с ней делать».
Карача поклонился и вышел из юрты.
Хан зевнул, и сказал: «Сейчас лягу с тобой, потом уберешь здесь, – он повел рукой на стол, – объедки собакам отнеси, по дороге можешь кости за нами обглодать. Спать у входа будешь, там попоны лежат».
Федосья молчала, чувствуя, как на ресницах собираются слезы.
– Ну, что застыла! – резко сказал хан. Девушка, сглотнув рыдания, легла рядом, задыхаясь от чада фонаря, что висел над ними.
В тусклом свете лицо Кучума было непроницаемым – будто маска. Он опустил руку вниз, Федосья почувствовала грубые пальцы, и закрыла глаза. «Хорошо», – пробормотал Кучум и, уложив ее на бок, сказал: «Еще мой нужник будешь чистить, русская».
Федосья приказала себе не плакать, и просто лежала, смотря в темноту юрты, чувствуя его сальные пальцы на своем теле. «Ну, все, – Кучум завязал пояс халата и рыгнул, – давай, убирайся здесь. И подмойся потом на дворе – я тебя с утра опять позову».
Девушка встала, и принялась собирать разбросанные по юрте кости. «Халат там возьми, – Кучум широко зевнул, – из старых тряпок какой-нибудь. Из юрты без платка не выходи – лицо закрывай, поняла?».
Федосья, молча, кивнула, и только когда Кучум захрапел, она, привалившись к стене юрты, опустив лицо в ладони, позволила себе несколько раз прерывисто, часто вздохнуть. «И слез уже не осталось», – горько подумала девушка, поднимаясь, накидывая на плечи грязный халат, опуская на лицо темный платок.
Михайло Волк поежился и пробормотал: «Хорошо, что я печь сложил, как раз до холодов успел». Серые тучи повисли над крепостцей, и двое дозорных – Волк и Григорий, укутавшись в армяки, следили за дорогой на восток. Здесь, на вышке, было совсем, зябко, дул резкий ветер, равнина уже укуталась в легкий, недавно выпавший снег.
– Смотри-ка, – вдруг сказал Григорий, – а ведь и вправду, город поставили. Даже церковь есть, все, как положено.
Волк поднял загрубевшие, застывшие ладони, и, улыбаясь, проговорил: «Сказал бы мне кто на Москве, еще тем летом, что вот этими руками я себе дом срублю – не поверил бы. А ты в своем Ярославле, чем занимался?»
Григорий повел мощными плечами и неохотно сказал: «Да так, тоже, как и ты – на дорогах баловался. А ты что, Волк, дом-то построил – охота тебе была время– то на это тратить, спал бы в общей горнице, вместе со всеми».
Михайло усмехнулся. «Кто бы говорил, ты ж сосед мой, тако же зачем-то избушку возвел».
Парень покраснел и пробурчал что-то.
– Как снегу больше ляжет, хочу у Ермака Тимофеевича попроситься на охоту сходить, – сказал Михайло. «Даже с печкой, – и то холодно, зверя набью, одеяло сделаю меховое».
– Чтобы не холодно было, жену нужно, – рассмеялся Григорий, – с ней и без одеяла жарко будет.
Волк присвистнул и глянул на дорогу. «Смотри, обоз какой-то. Как бы, не атаман возвращается».
– И верно, – Григорий перегнулся с вышки и крикнул: «Сие Ермак Тимофеевич, открывайте ворота-то!».
Большие, в три человеческих роста ворота заскрипели и Михайло сказал: «Смотри-ка, не один атаман приехал. Значит, удалось ему с остяками-то местными задружиться».
В горнице было жарко натоплено. Ермак сбросил лисий, богатый малахай с головы и улыбнулся: «Ну вот, под руку нашу пришли. Рыбы привезли нам, – мерзлой и соленой, мехов тако же. Садись, – кивнул он остяку.
Тот улыбнулся, поклонившись парням и, подбирая слова, сказал: «Урус сильный, воевать не надо, дружить надо».
– Надо, – Ермак разлил водку и кивнул: «Пей, за дружбу нашу. А Тайбохтой когда к нам придет?»
Остяк выпил, и, быстро отрезав ножом тонкий кусок мороженой рыбы, сказал: «На юг он ушел, и лучники с ним. Только старых тут оставил, и женщин».
– А ты чего с ним не отправился? – подозрительно спросил атаман.
Остяк улыбнулся и, оглядев чистую, свежесрубленную горницу, ответил: «Вы сильнее. У вас порох, у Кучума нет. У кого порох – тот сильнее».
– Верно, говоришь, – усмехнулся Ермак и кивнул парням: «Ну, что встали-то, давайте, наливайте себе».
– Ну, – обратился атаман к остяку, – скажи там всем, кто ниже по Тоболу живет – сие теперь есть земля русская, город наш Тюмень называется, и будет стоять тут вечно. Ясак привозите два раза в год, мы вам пороху дадим, водки, а кто хочет – вона церковь у нас есть, и батюшка при ней – приходите, святое крещение принимайте».
Михайло выпил, и тут только увидел у порога, за печью, какого-то закутанного в меховую малицу подростка.
– Сие, – ухмыльнулся Ермак, – дочка его старшая, – кивнул он на остяка, – Васэх, называется, по-нашему, – «Утка». За оленями в дороге следила.
– Утка, утка, – закивал остяк, и, замахав руками, закрякал.
Девушка, – лет пятнадцати, – смущаясь, краснея, совсем отвернулась в угол, и только один темный глаз виден был из-под рукава малицы, которым она прикрыла лицо.
– Васэх, значит, – Волк улыбнулся – широко. «Ну, будем знакомы».
Федосья разогнулась, и, подув на заледеневшие руки, стала выжимать толстые, грубые халаты. Речка, быстрая, мелкая, – текла куда-то вдаль. Девушка, на мгновение, положив себе руку на живот, почувствовав движение ребенка, прошептала: «Господи, ну хоша бы рыбой обернуться, уплыть отсюда, али птицей – улететь!»
– Ну, что встала! – раздалось сзади и татарин, приставленный к ней Кучумом, грубо толкнул ее. «Ты пока тут возишься, я замерз уже весь!».
Федосья, приподняв платок, посмотрела на легкие снежинки, что падали на застывшую, в сухой траве степь, и, сжав зубы, принялась за работу.
– Так, – сказал Кучум, глядя на ее выпуклый, круглый живот, – родишь, и я тебя в Бухару продам, ты молодая, крепкая, за тебя золота много дадут. Отродью твоему я саблей голову снесу, так что, – он ухмыльнулся, раздеваясь, – пестовать его тебе не придется. А там, – он махнул головой на юг, – уж кому ты в руки попадешь, то не моя забота».
Федосья молча, опустив ресницы, разомкнула губы. «Хорошо, – проговорил Кучум сверху, и добавил: «Ты ртом-то своим работай, атаман, я смотрю, научил тебя».
Потом он оценивающе посмотрел на нее и велел: «Давай, зад подставляй, Карача мне говорил, что он тебя и там попробовал». Федосья, вспомнив острую, резкую боль, было, замотала головой, но Кучум, разозлившись, толкнул ее на кошму, и прошипел: «Иначе к воинам в юрту отправишься, и живой оттуда не выйдешь уже».
Встряхнув последний халат, она аккуратно сложила их в стопку, и вдруг почувствовала рядом дыхание татарина.
– Не трогай меня, – сказала Федосья, сжав зубы. «Я с ханом лежу, руки свои убери».
– Ты за ханом дерьмо его подтираешь, – рассмеялся татарин, – у него, таких баб, как ты – сотня была и сотня будет. А ну наклонись, и ноги раздвинь, что ломаешься!».
– Вот вернется Кучум с охоты, – сглотнув, сказала Федосья, – он тебе голову снесет за это.
– То дело мое. Я воин, а хан, уезжая, сказал, что любой из нас, коли хочет, тебя взять может».
Татарин расхохотался, и, толкнув девушку на землю, задрал ей халат.
Федосья услышала стук копыт коня и короткий, сдавленный крик своего надсмотрщика.
Она разогнулась, и увидела, что татарин держится за щеку, на которой вспухает кровавый рубец.
– Ехал бы ты своей дорогой, Кутугай, – злобно сказал надсмотрщик, – то дело не твое, не вмешивайся.
– Как это не мое, – невысокий, легкий, коротко стриженый татарин спрыгнул на землю. «Ты сам сказал – хан, уезжая, ее, – мужчина кивнул на Федосью, – воинам отдал. Я воин, значит, могу забрать ее, на сколь хочу».
Девушка молчала, надвинув на глаза платок, опустив голову.
– Садись, – мужчина поднял ее в седло. «Со мной поедешь».
Татарин выругался им вслед, и, подняв халаты, поплелся с ними обратно к юртам.
– Ты кто? – тихо спросила Федосья, уперев глаза в холку коня.
– Кутугай меня зовут, – мужчина пришпорил лошадь. Федосья поежилась, запахнув потрепанный халат, и, оглянувшись, увидела, как исчезает за холмами стан Кучума.
В распадке стояла старая, потрепанная юрта. Табун лошадей – небольшой, – пасся неподалеку. Кутугай ссадил Федосью на землю, – он был маленького роста, не доставал ей и до уха, и сказал: «Вот, тут я живу».
Девушка посмотрела на закопченные котлы, что валялись вокруг кострища, и спросила: «Ты Кучума воин?».
– Ты тут пока прибери все, – Кутугай кивнул на посуду, – там, – он указал за холм, – ручей есть, воды принеси. Уже холодно, я костер в юрте разожгу, и спать пойду, – вон, – он кивнул на висящую у входа в юрту связку уток, – приготовь, потом меня разбудишь.
– Мука есть у тебя? – Федосья засучила рукава халата. «Я бы лапшу сделала, вкусно».
