Текст книги "Иудаистские праздники, комментарий"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 64 страниц)

–

Примечания

46 В метафоре "венцы на головах" головы символизируют человеческий разум, а венцы – разум, приобретенный посредством контакта с Божественным разумом (прим. переводчика).

47 Человеческий разум, выходя на уровень познания духовных объектов, вступает в контакт с Божественным разумом и получает чисто духовное знание, и оно бессмертно, поскольку не зависит от тела (прим. переводчика).

Jewish traditions of Burial and mourning

MACHANAIM – JEWISH HERITAGE CENTER FOR RUSSIAN SPEAKING JEWS

–Долг живых. Еврейские традиции похорон и траура Приложение 1 Еврейские мудрецы о жизни души после смерти и о воскрешении из мертвых К оглавлению книги "Долг живых" Рав Йосеф-Дов Соловейчик (1903-1993) о смерти и законах траура

От отрицания к утверждению

Сидящий шива совершает тшуву

Отрывки из статьи "Человек Галахи"

О траурной речи (hеспед)

От отрицания к утверждению

(перевод статьи р.Авраама Бесдина, представляющей собой изложение лекции

р.Соловейчика)

Анинут (онен) – самоотрицание

Авелут – самоутверждение

Способность менять настроение

Восстановление собственного человеческого облика

Индивидуум и общество

Кадиш

В трауре отчетливо выделяются две стадии. Галаха (Закон) настаивает на их строгом разграничении. Первая стадия – анинут (онен) – начинается со смертью родственника (по которому человек обязан соблюдать траур) и кончается с его похоронами. Вторая – авелут – начинается после похорон и продолжается семь, а в некоторых отношениях тридцать дней (в случае смерти родителей – двенадцать месяцев). Что же отличает эти две стадии траура с точки зрения Галахи, и каковы связанные с ними переживания? Анинут (онен) – самоотрицание

Анинут (букв. "горе", "трагедия"; ср. Бытие 35:18 – Бен-они) представляет собой спонтанную человеческую реакцию на смерть. Это крик, стон боли и ужаса. Потерпев поражение от рук смерти, человек впадает в черное отчаяние. Он побежден, его молитвы отвергнуты, он заброшен и одинок. В этом состоянии человек начинает сомневаться в смысле собственного существования. Сомнение перерастает в жестокую уверенность, и человек сомневающийся превращается в человека самоуничижающегося. Он принижает себя и отрицает свое человеческое достоинство. Он делает вывод, что люди – такие же животные, как все прочие твари. Одним словом, первая реакция человека на смерть насыщена самоотрицанием. Если смерть уготована всем людям, если все человеческое кончает свое существование в тесном пространстве могилы, зачем воображать себя избраннейшим из всего сотворенного? Зачем претендовать на исключительность, стремиться подражать путям Бога? Зачем брать на себя обязательства, нести ярмо человеческой морали? Разве мы не сообщество тщеславных тварей, которые как-то ухитряются обманывать самих себя сказками о собственном превосходстве над прочими? И в чем же выражается образ Бога, если жестокая смерть может уничтожить всех без разбора?

Галаха относится с сочувствием к обескураженному, страдающему человеку, которого крепко держит в своих когтях его злейший враг – смерть, – и никогда не пытается приукрасить печальное зрелище человеческой смерти. Несмотря на то, что Галаха настаивает на твердой вере в вечную жизнь, бессмертие души и продолжающееся трансцендентное бытие всех людей, она, как любящая мать, понимает страх и смятение, которые испытывает человек перед лицом смерти своих близких, и потому признает легитимность его мучительных мыслей и сомнений. Она не обязывает скорбящего отказаться от сомнений, пусть и противоречащих основополагающей галахической доктрине об избранности человека как вершины творения, и позволяет ему в течение некоторого времени вести себя по-своему, освобождая его на это время от всех положительных заповедей.

"Тот, перед которым лежит мертвый [родственник], освобожден от чтения "Шма", молитвы, наложения тефилин и от всех предписывающих заповедей Торы" (Брахот 17б). Комментарий "Тосафот" к этим словам цитирует Иерусалимский Талмуд, который выводит данный закон из стиха Второзакония (16:3): "[Праздник Песах заповедан,] чтобы помнил ты день исхода твоего из земли Египетской во все дни жизни твоей". Мудрецы комментируют это так: "Заповедь эта, данная при выходе из Египта, приложима к тем, кто занят жизнью, а не к тем, кто столкнулся со смертью". (Отметим, что Раши предлагает другое объяснение.)

Что стоит за законом, освобождающим скорбящего от выполнения заповедей? Наши обязательства перед Богом основаны на сознании достоинства, "образа Божьего" и святости человека. Когда человек в смятении и отчаянии начинает сомневаться, существует ли на самом деле человеческая исключительность, его обязательства по отношению к Богу теряют под собой основание. Для исполнения заповедей был выбран человек, верящий в себя, в свое человеческое достоинство. Отчаявшийся, раздираемый сомнениями, отрицающий человек не подходит для этой роли. Как он может молиться и обращаться к Богу, если сомневается в собственной человеческой сущности, если его слова – лишь физические звуки? Как скорбящий может произнести благословение или сказать "Амен", если он лишен речи? Он все еще может производить звуки, но благословение состоит не из звуков, воспринимаемых слухом, а из слов, воспринимаемых разумом.

Квинтэссенцию состояния анинут можно найти в пессимистическом стихе из Экклезиаста (3:19): "Ибо участь сынов человеческих и участь скотины – одна и та же участь: как тем умирать, так умирать и этим; и дыханье одно у всех, и нет превосходства человека над скотом, ибо все – суета". Авелут – самоутверждение

Но тут Галаха делает резкий поворот. Она твердо убеждена, что человек свободен и может управлять не только своими поступками, но и своими эмоциями. Человек способен изменять ход своих мыслей и эмоциональный настрой почти мгновенно. Он не должен терпеливо ждать, пока пройдет одно настроение и на смену ему постепенно придет другое. Он может перестроиться быстро и в мгновение ока сменить одно состояние духа на другое. Поэтому Галаха, столь терпеливо относившаяся к скорбящему в период анинут и позволявшая ему плыть по волнам своего отчаяния, властно повелевает ему немедленно после погребения закончить первую стадию траура и перейти ко второй – авелут. Способность менять настроение

Уверенность Галахи в способности человека менять свои настроения хорошо иллюстрируется законом о том, что Праздник прерывает период траура по умершему. Если человек начал шива, даже незадолго до Праздника, последний отменяет траур. Конечно, авелут – это больше, чем внешний ритуал, это внутренняя боль, которая часто входит в противоречие с верой. Но также и "симхат Йом Тов" ("радость Праздника") включает в себя не только церемонии, но и истинную внутреннюю радость. Эти два настроения сталкиваются в душе скорбящего, чей дом опустел с уходом близкого человека, но каждый уголок его полон воспоминаний.

Галаха приказывает: "Поднимись от своего траура, отряхни пепел со своей головы, смени одежды, зажги праздничные свечи, над бокалом вина прочти Кидуш, прославляющий Господа за то, что Он дал нам Праздники для веселья и священные времена для радости; произнеси благословение "Шеhехеяну": "Благословен Ты... который дал нам дожить, и сохранил нас, и привел нас к этому времени", присоединись к празднующим, как будто никто не умер, как будто близкий человек, о смерти которого ты плакал, по-прежнему с тобой".

Галаха, которая подчас может быть очень мягка и терпелива, здесь требует жесткой дисциплины, для того чтобы отбросить печаль и воспринять радость. Эта метаморфоза, этот прыжок от безутешности к веселью и доверию, героический акт, который можно наблюдать снова и снова среди евреев Торы. Спокойно и недемонстративно совершают они его в черную пору своего одиночества. Восстановление собственного человеческого облика

После похорон скорбящему предстоит нелегкий труд – начать собирать осколки своей разбитой души и восстанавливать себя как личность, с ее достоинством и исключительностью. До этого момента он повторял себе, что человек ничем не лучше скотины и что все – суета; но вдруг Галаха заставляет его вспомнить об антитезе: "Ты, Бог, выбрал человека с самого начала, и Ты счел его достойным стоять перед Тобой". В завершающей Йом Кипур молитве "Неила" это подтверждение космической роли человека следует сразу за его уничижением – цитированием стиха из Экклезиаста, приведенного выше.

Да, говорит Галаха, смерть действительно безобразна и страшна; да, смерть преследует каждого человека, стараясь уничтожить его, со всеми его стремлениями и надеждами; все это так. Наше существование хрупко, и воздействие наших жизней на мир преходяще. Тем не менее смерть не должна повергать нас в прострацию и уныние. Мы не должны поддаваться отчаянию и жалеть самих себя. Наоборот, человек должен принять вызов, который бросает ему смерть, преодолеть себя и строить, зная, что он может и не увидеть величественное здание; сажать, зная, что он может и не вкусить от плодов; исследовать, развивать, обогащать не для себя, но для грядущих поколений. Есть работа, которую нужно сделать для своей семьи и для своей общины. Религиозный еврей в особенности способен ассоциировать свою жизнь с предназначением сообщества Торы, которое вне времени. Как ни кратки наши годы, жизнь приобретает вневременную ценность, если мы участвуем в передаче Традиции. Индивидуум и общество Индивидуум смертен, но "Кнессет Исраэль" – "еврейское сообщество" бессмертно. Галахический принцип "общество не умирает" (Темура 15б) основан на концепции, согласно которой существование "Кнессет Исраэль" как метафизического единства не зависит от физического существования его отдельных членов.

Каждый индивидуум важен по отдельности. В самом деле, тонкие галахические правила траура в период авелут вытекают из того, что Тора воспринимает каждого человека как маленький мир, микрокосм. Смерть каждого индивидуума лишает общий спектр сообщества особого, незаменимого цвета. Высказывание "тот, кто спас одну жизнь в народе Израиля, как будто бы спас целый мир" (Санhедрин 4:5) следует понимать именно в этом смысле. Тем самым, последствия смерти необратимы и невосполнимы.

Тора, однако, признает и реальность еврейской общины, которая есть нечто большее, чем просто собрание многих. Скорее она представляет собой метафизическое единство, индивидуальность, а не просто конгломерат. Община обладает чертами личности. И Земля Израиля была дана не отдельным людям, а Кнессет Исраэль. И Авраам получил землю не как отдельный человек, а как отец будущего народа. Это звучит странно для эмпирического социолога, но в этом нет ничего необычного для галахиста и мистика, для которых Кнессет Исраэль – живая, любящая и сострадательная мать.

Смерть обрывает человеческую жизнь, но наш уникальный вклад, наше влияние, наши мечты и надежды продолжают реализовываться через Кнессет Исраэль. Слова, которыми мы традиционно утешаем скорбящих ("Да утешит тебя Всевышний среди скорбящих Сиона и Иерусалима"), призывают человека присоединиться к тяготам всего сообщества, почувствовать его боль и утешиться верой в будущее освобождение.

Таким образом, осознание своей смертности не только не освобождает человека от его обязательств, но, напротив, усиливает его роль как исторического существа и обостряет его моральное восприятие. Жизнь – это вызов и возможность. "День короток, работники ленивы, награда велика, Хозяин строг и требователен" (Мишна Авот 2:4).

Если перед погребением, во время анинут, человек скорбит в смятении, и скорбь эта отрицает его собственное достоинство и исключительность, то после погребения скорбь просветлена осознанием человеческого величия и избранности. Кадиш

Поворотный момент, при котором анинут переходит в авелут, отчаяние – в печаль, самоотрицание – в самоутверждение, знаменуется Кадишем, который читается при погребении.

Кадиш отмечает начало новой фазы в трауре. Это храбрый, героический траур, содержащий в себе надежду на Божественное спасение. Какая связь между провозглашением хвалы Богу и похоронами? Посредством Кадиша мы восстаем против смерти и ее страшных сетей, которые она плетет вокруг человека. Когда скорбящий читает "Йитгадаль ве-йиткадаш шмей рабба" – "Да возвеличится и освятится Твое великое Имя", – он провозглашает приблизительно следующее: как бы сильна ни была смерть, как бы уродлив ни был конец человеческой жизни, как бы страшна ни была могила, как бы бессмысленно и абсурдно ни выглядело все, как бы глубоко ни было отчаяние, – мы объявляем торжественно и публично, что мы не сдаемся, что мы продолжим дело наших предков и не будем удовлетворены, пока не достигнем полного осуществления нашей конечной цели – установления царства Божия, воскрешения мертвых и вечной жизни.

Сидящий шива совершает тшуву

(перевод статьи р.Авраама Бесдина, представляющей собой изложение лекции

р.Соловейчика)

Тшува по отношению к человеку

Тшува по отношению к Богу

"Издалека Господь явился мне"

На следующий день – мимохорат

Соблюдение семидневного (шива), тридцатидневного (шлошим) и годового (в случае смерти родителей) траура – это не только катарсис скорби, но и переживание переоценки собственной жизни, раскаяние. Авелут (скорбь) непременно является выражением тшувы (раскаяния). Скорбящее сердце есть сердце кающееся, а кающееся сердце ищет искупления. Скорбь мыслящего человека наполнена глубоким чувством вины. Не случайно многие законы "семи дней траура" (запреты мытья, умащения тела, ношения обуви и интимной близости) напоминают законы Йом Кипура – дня, когда евреи взывают ко Всевышнему о прощении.

Какие же грехи хочет искупить скорбящий? – Те, что он совершил в своих отношениях с умершим и в своих отношениях с Богом. Тшува по отношению к человеку

Мы, как правило, запаздываем со своими суждениями о людях, вещах и событиях. Лишь ретроспективно мы открываем для себя истинную ценность того, кого уже больше нет с нами. Это запоздалое понимание особенно болезненно, трагично. Пока человек был рядом, пока он был доступен для общения, мы лишь отчасти понимали его. Осознание его особости, его ценности для нас приходит в тот самый момент, когда он покидает нас, скрываясь в т тогда мы с болью спрашиваем себя: "Что он значил для нас? Почему мы так подавлены и растеряны?"

Подобные вопросы, которыми задается скорбящий, особенно мучительны, поскольку наполнены чувством вины. "Почему я не спросил себя об этом вчера или год назад? Почему я был так невнимателен к этому человеку, до такой степени не ценил его?" Мы протягиваем руки, чтобы обнять его, но между нами уже пропасть. Все, что угодно, мы бы отдали теперь за пять минут общения с ним, за возможность излить ему свою душу, загладить вину, сказать недосказанное, сделать несделанное. Если бы мы только могли... Но, увы, уже поздно. Тщетны старания перебросить мост через пропасть, разделяющую нас, как тщетны были попытки учеников пророка Элияhу найти своего учителя, вознесшегося в буре на небо. Три дня они искали его в горах и долинах, но так и не смогли найти (Книга Царей ИИ 2:17).

Говоря о вине, мы не имеем в виду людей черствых и равнодушных; такие редко предаются раскаянию. Речь идет о людях, привязанных к своим близким, но в глубине души ощущающих ущербность своих взаимоотношений с ними и сожалеющих об утраченных навсегда возможностях исправить это. Тот, кого не терзали подобные чувства, не пережил в полной мере авелут.

Талмуд в трактате Брахот (42б) рассказывает нам странную историю. Когда Рав (основатель Вавилонской академии в Суре) умер, его ученики шли в траурной процессии к месту его погребения. На обратном пути они остановились у реки Данак, чтобы поесть хлеба. Завершив еду, ученики стали обсуждать галахический вопрос, следует ли им произносить зимун (приглашение, объединяющее всех присутствующих для благословения после еды), учитывая, что при трапезе они объединились случайным образом. Когда выяснилось, что они не могут решить эту проблему, Рав Ада бен Аава встал, надорвал еще раз свою одежду, уже один раз надорванную в знак скорби, и сказал: "Рав умер, а мы даже не научились у него простейшим правилам произнесения благословений!" Так, едва похоронив своего учителя, ученики обнаружили свою зависимость от него. Почувствовав заново тяжесть своей утраты, они отдали бы свои жизни за кратчайшую возможность поговорить с ним.

Какая печальная ирония! Эти люди учились у Рава долгие годы и встречались с ним каждый день. Он формировал их взгляды на мир, оттачивал их интеллект и открывал перед ними просторы человеческой мысли. Но отдавая ему должное как великому мудрецу, даже они, его ученики, не понимали истинных масштабов его личности, пока он не покинул их; лишь тогда, разрывая свои одежды, они осознали, кого они потеряли. Такое запоздалое понимание – печальнейшее в жизни переживание. Сколь трагически непостижимы для нас даже самые близкие нам люди!

[Сам рав Соловейчик рассказывал о том, как он готовился к своей ежегодной лекции о тшуве, которая всегда собирала тысячи слушателей. Уже много часов он был полностью погружен в свои материалы, когда вдруг почувствовал присутствие своего отца и учителя, Гаона Реб Моше, благословенна его память. "Отец мой, – сказал он, – мне пришли в голову интересные соображения по поводу законов Йом Кипура и заповеди шофара. Некоторые из этих идей понравятся тебе, а некоторые ты отвергнешь". Он продолжал говорить и просить, даже когда ощущение присутствия отца стало исчезать, оставляя болезненную пустоту. Хотя бы несколько минут разговора с отцом! Но прошлого не вернешь.] Тшува по отношению к Богу

Скорбящий ощущает свою вину в общечеловеческом смысле, как часть своего религиозного миропонимания. Наши Мудрецы расходятся во взглядах на смерть. Был ли человек с самого начала создан смертным (Шемот Раба 2:4), или же он стал таковым после того, как Адам, Хава и их потомки продемонстрировали свою предрасположенность к греху (Шабат 58б, Бава Батра 75б)? Разве не все люди греховны, ведь "нет на земле такого праведника, который творил бы только благо и не погрешил бы" (Экклезиаст 7:20)?

Общее мнение таково, что смерть сама по себе отражает моральное несовершенство, присущее всему человечеству; если бы человек был совершенен, он мог бы избежать смерти или облегчить ее муки. Пророк Исайя донес до нас свое эсхатологическое видение мира, в котором человек достигнет совершенства и смерть будет побеждена. "Уничтожит Он смерть навеки, и сотрет Господь Бог слезы со всех лиц" (Исайя 25:8). В конце концов человек преодолеет свою смертность.

В скорби мы размышляем о связи смерти с грехом, о своей жизни и раскаиваемся в своих проступках. Мы думаем о собственной смертности, об ответственности и о необходимости исправления своих ошибок. Экклезиаст советует (7:2): "Лучше пойти в дом скорби, чем пойти в дом пира, ибо таков конец каждого человека, и живой пусть обратит внимание".

Сефер hа-Хинух недвусмысленно приравнивает авелут к тшуве. Когда человек переживает смерть своего близкого, к которому он был привязан, Тора требует совершения определенных действий, концентрирующих его мысли на скорби, чтобы он понял, что его скорбь имеет отношение к греховности. "Ибо не по своеволию сердца Своего причиняет Он страдания и печалит сынов человеческих" (Плач Иеремии 3:33). Размышляя таким образом, человек направит свои помыслы на тшуву и раскается; но злодеи полагают смерть случайностью, говоря: "Участь сынов человеческих и участь скотины – одна и та же участь: как тем умирать, так и этим" (Экклезиаст 3:19). Соблюдение семидневного, тридцатидневного и годичного траура – это оправдание Суда, которое отвергает пессимизм нигилистов и утверждает, что мир управляем праведным Богом, Чьи пути порой непостижимы.

То, что скорбь приравнивается к тшуве, хорошо видно из обычая времен Талмуда, когда скорбящие переворачивали свои ложа. Бар Капара так объясняет эту символику: Бог сказал: "Я наделил их Моим образом, но из-за их грехов Я перевернул его. Поэтому пусть ваши ложа будут перевернуты" (Моэд Катан 15б). Раши объясняет, что имеется в виду "духовный образ Бога", целем Элоким, который дан всем людям, но опорочен грехом.

Объяснение Бар Капары становится понятным, если принять во внимание, что в Талмуде и Мидраше слово мита (ложе, постель) символизирует роль человека как отца и учителя, как продолжателя рода и наставника. Каждый человек как в биологическом, так и в духовном смысле – мостик между прошлым и будущим в передаче Традиции. В этом контексте мита – с одной стороны, "агент" в продолжении рода, а с другой – место, откуда исходят слова учения. Если человек не смог исполнить этот двоякий долг, он тем самым принизил свой Божественный образ, и это может повлечь за собой наказание. Поэтому перевернутое ложе символизирует смиренное признание скорбящим своей вины и просьбу о прощении.

Впоследствии переворачивание ложа заменил другой обычай – поворачивать зеркала к стене или закрывать их. Символика же осталась прежней: скорбящий сознает, что образ его не так светел, как должен быть. Человек признает свою вину, и закрытое зеркало представляет собой его видуй (молитву признания грехов). "Издалека Господь явился мне"

Акт раскаяния вызывает в человеке такие же ностальгические чувства, какие скорбящий испытывает по отношению к умершему. Кающийся переживает потерю драгоценной Божественной близости. "Издалека Господь явился мне: любовью вечной возлюбил Я тебя" (Иеремия 31:2). Кающийся ощущает, что Бог удалился от него недостижимо далеко. Когда-то Он был близок, жизнь представлялась осмысленной, содержащей моменты святости. Но затем человек стал погружаться в мелочную будничность с ее сиюминутными радостями. Ради этого он пожертвовал близостью Бога, отказался от самого драгоценного.

Поначалу отчуждение было едва заметно, с трудно различимыми последствиями. Подобно тому как скорбящий осознает необратимость своей потери лишь после шива и шлошим – семидневного и тридцатидневного траура, с опозданием понимает он, что утратил основу своего существования, все, что придавало его жизни смысл и стабильность. "Я чувствую себя отверженным. Мне не к кому обратиться, не к кому воззвать из глубин моего падения. Врата Небес закрыты для меня. Мой путь ведет в никуда". Но вдруг происходит чудо. "Издалека Господь явился мне". Из непостижимой дали он слышит легкий шепот: "любовью вечной возлюбил Я тебя". Бог тоже скорбит о разлуке; Он тоже одинок; Он ждет терпеливо. Наши прегрешения погружают нас в духовную скорбь, но путь к примирению открыт для нас, как бы ни был он труден и долог.

Умерший не вернется к нам, хотя обычаи авелут отчасти облегчают нашу боль. Но что касается тшувы по отношению к Богу, Тора уверяет нас: "Искать станешь Господа, Бога твоего, и найдешь, если будешь искать Его всем сердцем твоим и всею душою твоею" (Второзаконие 4:29). На следующий день – мимохорат

Много раз Тора, говоря о грехе, добавляет: "И было, на другой день (вайеhи мимохорат)..." (Исход 32:30), или: "И встали они рано поутру..." (Числа 14:40), давая нам понять, что на следующий день совершившие грех раскаялись. Вчера они были постыдно грубы, бездушны и склонны к бунту, сегодня – открыты и восприимчивы. Всегда есть "мимохорат", следующий день для раскаяния и примирения. В этом заключено великое благо тшувы.

Отрывки из статьи "Человек Галахи"

"Человек Галахи" – это один из фундаментальных трудов Рава Соловейчика. Отрывки, которые мы приводим здесь, представляют собой его размышления о

жизни и смерти, а также о некоторых законах, связанных со смертью,

ритуальной нечистотой мертвого тела, периодами скорби и т.п.

О нечистоте мертвого:

О ценности человеческой жизни

О трауре и святости

О нечистоте мертвого:

Смерть – это символ воплотившейся нечистоты, и тот, кто свят для своего Бога, должен удаляться от этой нечистоты. Писание говорит о Первосвященнике: "Из-за отца своего и матери своей, из-за брата своего и сестры своей – даже из-за них да не нарушит он чистоты своей по смерти их, ибо венец Бога на голове его" (Числа 6:7).

Задача религиозного человека реализуется через исполнение заповедей, а оно возможно только в этом мире, в реальной, материальной действительности, в беспокойной, суетной, шумной, пульсирующей жизни. Поэтому святость должна удаляться от смерти. Священник (коhен), назорей, Храм, священные жертвы как бы железной стеной отделены от реальности смерти.

Святость – это святость сегодняшней земной жизни [а совсем не то, что достигается в высших духовных мирах, куда попадает душа после смерти]. Сказал р.Иеhошуа бен Леви: "Когда Моисей поднялся на Небеса, сказали ангелы-служители Богу: Владыка Мира! Что делает здесь рожденный женщиной? Сказал Бог Моисею: Ответь им. Ответил Моисей: Владыка Мира! Что написано в Торе, которую Ты даешь мне? "Я – Господь, Бог твой, Который вывел тебя из Египта". Сказал Моисей ангелам: Спускались ли вы в Египет, были ли там рабами? – Далее написано в Торе: "Помни день Субботний, чтобы освятить его". – Делаете ли вы работу, которую надо прервать в Субботу? Написано еще: почитай отца и мать твоих! Есть ли у вас отец и мать? И еще написано: не убивай, не прелюбодействуй, не кради. Знаете ли вы, что такое зависть, искушает ли вас ваше дурное побуждение? – Тут же признали ангелы правоту Моисея" (Шабат 88б). Бог не дал Закон Свой ангелам служения, существам трансцендентного мира. Он дал Тору Моисею, который принес ее на землю, дал ей обитание среди людей, "живущих во мраке и смертной тени" (Псалмы 107:10). Земля, телесная жизнь – вот основа галахического бытия. Только на вещественном, ощутимом фундаменте жизни в этом мире может осуществиться Тора. Ангелы, которые не едят и не пьют, не ссорятся друг с другом и не завидуют, не подходят для получения Торы. О ценности человеческой жизни

"Опасность для жизни отменяет соблюдение всех законов Торы, ибо сказано в ней: "Будет жив ими" (Левит 18:5) – а не будет умирать из-за них. "Нарушь ради погибающего одну Субботу, чтобы он выжил и соблюдал Субботу еще много раз" (Йома 85б). Этот закон – пароль иудаизма. "Раввин, который допускает, чтобы вместо немедленных действий с ним советовались, как поступить в случае опасности для жизни, покрывает себя позором, а вопрошающий приравнивается к проливающему кровь" (Тур, Орах Хаим, 328).

Маймонид, обычно лаконичный в высказываниях, отступил здесь от своего обычного стиля изложения и подробно описал этот закон: Когда такого рода вещи [нарушение Субботы ради спасения жизни] должны быть сделаны, не следует (ради видимости "уменьшения нарушения Субботы") поручать их неевреям, несовершеннолетним, рабам или женщинам ...Пусть лучше это будет сделано взрослыми и учеными евреями. И нельзя мешкать в нарушении Субботы для опасно больного. Писание говорит так: "Соблюдайте же уставы Мои и законы Мои, исполняя которые человек будет жив ими... " (Левит 18:5) – т.е. он не умрет из-за них. Отсюда ты учишь, что законы Торы должны принести миру не страдания, а милосердие, доброту и мир. Тот, кто говорит, что это все-таки нарушение Субботы и, следовательно, запрещено, – еретик! Про таких сказано у пророка: "И Я также позволил им придерживаться обычаев недобрых и законов, по которым нельзя жить" (Иехезкель 20:25).

Законы Торы не вступают в противоречие с законами жизни и реальности; если бы они противостояли этому миру и отрицали бы ценность реального бытия, с его биологическими и психологическими аспектами, Тора не была бы тогда учением милосердия, милости и мира, а только книгой гнева и ярости. Мой дедушка, рабби Хаим из Бриска, отвергал установленное Галахой мнение, что в Йом Кипур пищу опасно больному человеку следует давать небольшими порциями, меньше "шиура". Он велел тем, кто заботится о больном, давать ему обычную трапезу, такую же, как и в другие дни. Когда мой отец собирался поехать в Рассейн, город, расположенный недалеко от Ковны, чтобы вступить там в должность раввина, рабби Хаим отозвал его в сторону и сказал: "Я велю тебе придерживаться моей точки зрения в отношении опасно больного человека в Йом Кипур, так как это – абсолютная галахическая истина". Это правило "пикуах нефеш (спасение жизни) отменяет все заповеди" – и его далеко идущие следствия указывают на ту огромную ценность, которую галахическое мировоззрение придает земной жизни человека. Временная жизнь превращается в жизнь вечную ; она освящается и возвышается вечной святостью. О трауре и святости

Человек должен рвать на себе одежду и оплакивать своего умершего родственника. Галаха определила некоторые периоды времени для траура: первый день, в который, согласно многим ришоним (раввинам периода средневековья), траур является заповедью из Торы; семь дней, тридцать дней, двенадцать месяцев. Онену запрещено есть мясо жертвоприношения; более того, оплакивающий родственника не приносит никаких жертвоприношений за себя в течение всего семидневного периода. Первосвященнику запрещено отращивать волосы и рвать на себе одежду в знак траура о своем близком родственнике, так как скорбь по умершему несовместима со святостью Храма и первосвященства. Многие ришоним даже считали, что Первосвященник свободен от всех ритуалов траура. Корни и начало святости – в радости. "И веселитесь пред Господом, Богом вашим, семь дней" (Левит 23:40); "И радуйся всему добру" (Второзаконие 26:11); "И будешь ты только веселиться" (Второзаконие 16:15). Радость – это символ реальной жизни, в которой материализуется Галаха. Авелут (траур) и анинут (горе) сплетены и связаны со смертью, противостоящей святости. Смерть и святость – как бы два противоречивые стиха, и еще не появился третий стих, который примирит их между собой.48

Только в свете этого мировоззрения мы можем понять характерную черту многих великих еврейских ученых и гигантов Галахи: страх смерти. Человек Галахи боится смерти; ужас исчезновения захватывает его. Мой дядя, рабби Меир Берлин (Бар Илан) рассказал мне следующую историю. Однажды он и рабби Хаим из Бриска оказались в одной гостинице в Либау на Балтийском побережье. Как-то он проснулся с восходом солнца и пошел на балкон, где обнаружил сидящего рабби Хаима: тот обхватил голову руками, и взгляд его был устремлен к лучам восходящего солнца; он был совершенно поглощен эстетическим переживанием этого потрясающего космического зрелища и в то же время весь находился под тяжестью глубокой, раздирающей сердце меланхолии и мрачной тоски. Рабби Берлин взял рабби Хаима за плечо и потряс его: "Чем Вы так обеспокоены и огорчены, мой учитель? Есть ли какая-то причина Вашей грусти?" "Да, – ответил рабби Хаим, человек Галахи. – Я размышляю о конце всякого человека – о смерти". Человек Галахи наслаждается великолепием восхода на востоке и величием моря на западе, но само это чудесное переживание, содержащее в миниатюре красоту всего космоса и ликование вселенной, приводит его к отчаянию и депрессии. Красота и великолепие мира, с одной стороны, и судьба человека, наслаждающегося этим таинственным великолепием только краткий, как сон, миг, с другой стороны, затронули струны его чувствительного сердца, которое постигло трагедию – противоречие между величественным, прекрасным миром и человеком, "скудным днями и пресыщенным скорбью" (Иов 14:1). Страх смерти превратился здесь в молчаливую муку, в тихое страдание, в мягкую и нежную грусть, украшенную глубоким и возвышенным эстетическим переживанием. Тот, кто подпал под власть столь высокого переживания, – это не человек, тоскующий о трансцендентности, мечтающий выйти из рамок реальности. Зачем такому человеку печалиться и страдать из-за красоты этого мира? Ведь в его представлении она – лишь бледное отражение скрытой высшей действительности! Человек Галахи, наблюдающий за первыми лучами солнца и размышляющий о красоте мира и ничтожности человека, переживающий при этом ликование, смешанное со страданием, принадлежит этому миру. Этот человек общается со своим Создателем не где-то бесконечно далеко, в святом и покрытом тайной чудесном мире, полном святости и трансцендентности, – но именно здесь, в самой гуще этого мира.