Текст книги "Я твоя тень (СИ)"

Автор книги: Натаэль Дэнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

Глава 18

Вернувшись домой, я снова померил куртку. Она была такая классная, что мне даже стало обидно отдавать тебе. Пока я вышагивал в обновке по комнате, позвонила Лорен. Я сразу разволновался: с чего бы это вдруг? Но потом быстро успокоил себя мыслью, что, может быть, она отдала мне не все вещи, которые я оставил в аудитории, вдруг что-то пропустила?

– Привет, как у тебя дела? – начало прозвучало вполне оптимистично.

– Спасибо, Лорен, всё хорошо, – сказал я так жизнерадостно, что и сам на миг поверил, что жизнь у меня бьёт ключом, и все мои желания сбываются.

– Не буду тянуть быка за рога. Давай встретимся? Надо поговорить. Ты же не против, если я зайду к тебе через полчасика?

Я, конечно, очень был против, но безропотно согласился. Если она хочет, чтобы я для неё что-то сделал, чтобы она и дальше молчала про случай в пятницу, пусть говорит сразу. Я хотя бы не буду мучиться от ожидания какого-нибудь подвоха с её стороны.

Я снял куртку, хорошенько упаковал её в непрозрачный пакет и бросил на дно шкафа, поглубже. Потом осмотрел комнату на наличие вещей, напоминающих о тебе. На первый взгляд, ничего в глаза не бросалось.

Чтобы убить время ожидания и не изводить себя догадками о цели визита Лорен, я сбегал в кафе на углу парка Вашингтон-сквер – в то самое, в которое я перестал ходить, чтобы не встретиться случайно с тобой – и купил пирожные. Дома включил электрочайник, достал бумажные стаканчики, салфетки и накрыл всё это на столе. Время всё равно ещё оставалось достаточно, особенно учитывая, что вряд ли Лорен настолько пунктуальна, чтобы прийти минута в минуту.

Я включил ноутбук и набрал в поисковике «сын Сидни Дарвелла». Я когда-то читал, что у Сидни был сын от фанатки, которого он признал, когда мальчику было уже лет шесть. В старых журналах писали, что ребёнка зовут Август, но ни фамилии, ни точного возраста я тогда так и не нашёл. И уж, тем более, фотографии. Конечно, тот парень явно соврал, но мало ли…

Я потратил минут пятнадцать, чтобы найти хоть какое-то упоминание о сыне Дарвелла в интернете. Оказалось, что его зовут Август Винклер, и ему сейчас семнадцать лет. Вскоре отыскалась и фотография. Она была не самого лучшего качества, парень был изображён на ней в пол оборота, но я сразу же опознал в нём моего похитителя дисков. Вот так поворот. Столько лет фанател от Сидни, собрал о нём всё, что только смог найти: диски, плакаты и вырезки статей из старых журналов, даже отыскал старый билет на один из его концертов в Лос-Анджелесе, а тут раз – и совершенно случайно наткнулся на его сына.

Под фотографией значилась информация, что Август играет в группе со школьными приятелями, выпускающей каверы на песни Сидни Дарвелла. Так вот зачем ему диски! Что, если он хочет выдавать песни отца за свои, а диски скупает, чтобы никто не смог услышать оригинал? Хотя нет, версия бредовая. Ведь уже кто-то, кто написал эту статью в сети, знает, что он играет именно каверы. Вот было бы здорово, если бы он взял меня в свою группу, ведь я знаю все песни его отца наизусть.

Может быть, тогда бы ты понял, что я тоже нормальный человек и заслуживаю твоего расположения?

Вот только я бы в таком случае сам бы к тебе не подошёл, мне бы хватило и одной твоей зависти.

Я ещё немного полазил по сайтам в поиске записей песен группы Августа (к сожалению, её название нигде не упоминалось, что усложняло задачу), но так ничего и не нашёл. А потом пришла Лорен, «пунктуально» опоздав на пятнадцать минут.

– Ух ты, – она заметила накрытый стол, где уже давным-давно остыл чай, – это для меня? Или ты ждёшь Джемму?

– Для тебя, – ответил я, а сам только сейчас подумал, насколько это выглядит уместно.

Я освободил для девушки единственный в комнате стул, а сам сел на кровать. В отличие от Джеммы, Лорен, к счастью, не считала мою комнату своей собственностью или публичным заведением. Она села туда, куда я предложил, и сложила сумочку на коленях.

– Я немного полистала твои тетради. Те, что оставила в аудитории. Не знаю, заметил ли ты, – Лорен открыла сумку, – что я одну не вернула.

Девушка выудила тетрадь, но вместо того, чтобы отдать её, положила на стол и накрыла рукой.

– Я обещала, что не скажу про случившееся Джемме. Но… Ты, наверно, думаешь, с чего это я вдруг взяла на себя такую ответственность, если я далеко не единственный свидетель? А вот поэтому, – Лорен открыла мою тетрадь на последней странице, и я увидел тот самый рисунок, который я создал ещё в сентябре, вдохновившись твоим образом в кожаной куртке и рваных джинсах. Это было так давно, что я совершенно забыл, где именно я его нарисовал. – Ты, кстати, очень хорошо рисуешь.

Лорен развернула тетрадь ко мне, как будто я видел рисунок впервые в жизни и не смог бы понять, что на нём изображено, если он вверх ногами. Но я сделал то, о чём она просила: посмотрел. От контакта с влагой страница пошла разводами и погнулась, но не узнать тебя было невозможно.

Ну да, я тренировался рисовать все те годы, что искал тебя. Все пять лет.

Я поднял глаза на Лорен и убедился, что не только я знаю, кто здесь нарисован.

– Сначала я не знала, что и думать, – вкрадчивым голосом произнесла Лорен, – как так? Во-первых, почему ты нарисовал в тетради парня? Обычно, парни рисуют девушек, но вот потерта Джеммы я не нашла. А вместо этого тут какой-то парень. Кто он такой? Почему ты рисуешь его, и почему он прикалывается над тобой?

Я почувствовал, что должен что-то придумать в оправдание, но в голове было совершенно пусто. Но Лорен, как будто и не ждала моей реплики, продолжая свой монолог.

– А потом я вспомнила, как пару месяцев назад, мы с Джеммой искали тебя по кампусу. Ты, видимо, заметил нас и решил сбежать. Джемма думала, что это не ты, а кто-то похожий, но я точно поняла, что это был ты. Мы пошли за тобой, но нашли только какую-то парочку, – Лорен ткнула пальцем в рисунок, туда, где был нарисован твой глаз, – вот с этим парнем. Я как-то не особо обратила на это внимание тогда, но потом ещё несколько раз замечала тебя невдалеке от него. Я думала, если вы знакомы, почему ты не подойдёшь к нему? А, если не знакомы, то почему ты вечно рядом? В общем, вот. В пятницу, после того, как ты вытащил из сумки его фотографию, мне пришли в голову кое-какие мысли, но я отмела их, как пустые подозрения. Да, вы с Джеммой никогда не целуетесь при людях, но ты, может быть, скромный или нерешительный, я не знаю. Я так думала до пятницы. И до того, как нашла рисунок. Ну что, скажешь мне правду, или мне самой?

Пока я слушал длинный монолог Лорен, у меня в душе перемешивались разные эмоции, порождаемые совершенно противоположными мыслями: Лорен хочет мне помочь, чтоб ты не дразнил меня? Она подозревает, что я следил за тобой? Она думает, что мы с тобой были друзьями, но поссорились? Или, что у нас общие тёмные дела? А, может, она считает, что я сумасшедший или меня наняли убить тебя? Но, когда она замолчала, все версии улетучились в раз.

– Какую правду? – удивился я совершенно искренне.

– Да брось, я же вижу. Ты не любишь Джемму, ты с ней только потому, что сильно вежливый, чтоб отказать. Ведь так?

У меня во рту всё пересохло. Мне представилось, что я стою спиной к стене, а Лорен с автоматом наперевес загоняет меня всё ближе и ближе к преграде, и вот, остались считанные сантиметры. Если я чего-нибудь не придумаю, она или расстреляет меня или вместе со стеной столкнёт в пропасть.

– Ладно, молчи. Твоё лицо тебя выдало.

Я попал в ловушку. Если молчать, то получится, что я согласен с Лорен. Если начать оправдываться – всё равно признаю, что она права.

Наверное, так чувствуют себя преступники в зале суда. Так я всегда чувствовал себя, когда мама начинала меня допрашивать, подозревая, что я где-то утаил правду или сделал что-то запрещённое. Столько лет опыта подозреваемого, а я так и не научился противостоять напору противника.

Мне стоило бы сделать спокойный вид, посмотреть на Лорен свысока, рассмеяться той ерунде, которую она наговорила. Но она сделала осуждающий взгляд первой, и я уменьшился под ним до размеров таракана, которого раздавить – раз плюнуть. Даже, если бы она не сказала мне молчать, я бы всё равно не выдавил из себя ни звука.

– Ну ладно, не буду больше тебя мучить, – смягчилась Лорен и протянула мне тетрадь. – Забирай себе, твоя же, всё таки.

Девушка поднялась со стула и сделала мимолётный обход моей комнаты. Наверно, надеялась найти доказательства ещё какого-нибудь преступления. Я даже заволновался, хотя и не мог вспомнить, в чём ещё мог провиниться.

Я тоже поднялся, чтобы проводить Лорен, но она ни сделала не единого движения в сторону выхода, поэтому я сел обратно.

– Я сегодня добрая, так уж и быть ничего не скажу Джемме. Скажешь ей сам, когда будешь готов. Хотя нехорошо вот так пудрить мозги людям, она-то думает, что у вас всё взаимно.

Когда Лорен, наконец, соизволила уйти, я в изнеможении плюхнулся на кровать и лежал так до самой ночи, стараясь не перекручивать в голове её слова.

Глава 19

Спал я очень плохо, мне мерещилось, что Джемма с обеими своими подругами, а ещё с Карой и её группой, охотятся за мной по кампусу. Я несколько раз ускользал в последний момент, но потом устал и сдался. Девушки привели меня в парк, где в центре возвышался огромный помост, привязали к мачте. Да, там была корабельная мачта, но чего только во сне не увидишь. Парк превратился в городскую площадь с фонтанами и полную народа из разных лет моей биографии. Все они пялились на меня и показывали пальцем. Кто-то смотрел осуждающе, кто-то смеялся. А потом я обнаружил, что на мне кроме рубашки ничего не было. Мне стало так стыдно, что я даже заплакал. А когда проснулся, понял, что глаза у меня и на самом деле мокрые.

До утра оставалось ещё почти половина ночи, которую я промучился, пытаясь уснуть и одновременно опасаясь увидеть ещё более дикий сон. Лишь часов в пять утра я так измотался, что незаметно уснул. Настолько незаметно, что я просто закрыл глаза и тут же услышал семичасовой будильник. К счастью занятия у меня были только с десяти, и я смог вздремнуть ещё пару часиков.

Когда я проснулся во второй раз, было уже светло, как днём, несмотря на то что зима полностью вошла в свои права. Я чувствовал себя намного лучше. Так, что вчерашний разговор с Лорен казался мне частью длинного ночного кошмара. Я стал собираться и заметил на телефоне два пропущенных от мамы, оба полтора часа назад. Я перезвонил.

– Дорогой, я звонила тебе раз десять, чем ты занимаешься? Я знаю, у тебя сегодня занятия с десяти.

– Прости, мам. Я проспал.

– Проспал? Что же ты такое делал вчера вечером?

Я, как только мог, убедительно рассказал, что вечером ходил с друзьями в кинотеатр, поэтому вернулся поздно.

– Ладно, – сказала, наконец, мама. – Жаль, что ты спал. Я стояла под твоим окном, мёрзла, думала забегу на минутку, – я машинально выглянул на улицу, но никого там не увидел. – Я уже уехала, у меня самолёт через час. Оставила тебе маленький подарок в фойе.

– Спасибо, мама, – сказал я за секунду до того, как она отключилась. А потом припустился на первый этаж так, словно ожидал увидеть бомбу с часовым механизмом. Но там была всего лишь моя старая скрипка.

Зная мою маму, я постарался не строить догадки, зачем она привезла инструмент из самого Балтимора, если собиралась в Нью-Йорк по работе. От этого только ещё больше голова кругом поедет. Я сначала хотел отнести скрипку в комнату, но тут мне в голову пришла дурацкая идея, как я могу доказать и себе, и всем остальным: Лорен, Джемме, тебе и твоей Моне, что мне до вашего мнения как до лампочки, я и без вас чего-то стою.

Я прихватил инструмент под мышку и отправился в парк. Я дошёл до самого центрального места, где дорожки стекались к круглой площадке фонтана. Это место было самым людным в любое время суток. Здесь я остановился, расчехлил инструмент и стал играть.

Наверно, если бы рядом был мой психотерапевт, она бы сказала, что я ступил на тропу саморазрушения: я жажду унижения и позора настолько, что вместо пассивного ожидания перешёл к самостоятельным активным действиям. А всё это потому, что мне всего-навсего не хватает внимания и, поскольку я не умению просить его в положительном ключе, то требую в отрицательном. Скрипка – это вам не электрогитара, я – не Паганини, и вообще я до ужаса боюсь быть в центре внимания. А тут вот взял и добровольно пошёл на это. Где там уже зрители с тухлыми помидорами за пазухой?

Но моего психотерапевта рядом не было, и некому было сказать, что я не добьюсь своим поступком нечего, кроме равнодушного поворота головы и то, чисто по природному рефлексу обращать внимание на посторонние звуки.

Прохожие шли по своим делам, лишь изредка поглядывая в мою сторону. Вскоре я понял, что совершенно никого не интересую, и это помогло мне расслабиться и почувствовать себя невидимым на сто процентов. Я вспомнил мелодию, которую давно-давно сочинил мой брат Харпер, а я каким-то чудом умудрился переложить её на скрипку. Потом, завороженный этим успехом, я стал подбирать и песни Сидни Дарвелла. К счастью, его песни практически все были мелодичными, поэтому мне не пришлось превращаться в подобие Дэвида Гаретта[i] или заканчивать консерваторию.

Я закрыл глаза и представил, что нахожусь в своей комнате в Балтиморе. Когда никого не было дома, я открывал настежь окно, брал скрипку и играл эти мелодии, воображая, будто я на сцене, аккомпанирую воскресшему идолу кантри-музыки восьмидесятых, а передо мной полный зал зрителей. Они пришли послушать не меня, а легенду, ну а просто мне невероятно повезло оказаться не только среди них, но и частью истории. А иногда я шёл в гостиную и играл на рояле, барабаня по клавишам так, словно от их звука зависит моя жизнь.

Играть на улице зимой было совсем не так захватывающе, как в моём воображении. Вскоре у меня замёрзли руки, и я подумал о перчатках без пальцев, которые которые всегда были на тебе. Сейчас они бы мне пригодились. Но я не мог остановиться, у меня словно были перерезаны тормоза, и я всё играл и играл, всё подряд, без пауз и остановок. Мои онемевшие пальцы держали смычок так, словно я – статуя на площади, а они изначально созданы со смычком из единого куска камня. Лицо так замёрзло, что, когда я прикусил губу, то не сразу понял, что жую часть своей плоти, а не нечто постороннее. Я услышал тихий шепот в нескольких шагах, но отрыть глаза смог лишь, когда понял, что у меня появился зритель, а это вовсе не кто-то прошёл мимо.

Зрителей оказалось несколько. Прямо передо мной стоял Нильс, держа за мохнатую варежку Лайк, чуть подальше – несколько не знакомых мне людей. Они без зазрения совести смотрели на меня так, словно я расписание, вывешенное у деканата. Я вздрогнул, перестал играть и стал собираться. Это оказалось не так просто, онемевшие руки не только не подчинялись мне, но и по ощущениям вообще мне не принадлежали. Я даже не сразу понял, как разжать пальцы и отпустить инструмент.

– Извините, – пробормотал я замёрзшими губами, но услышал только невнятный звук.

– Здорово играешь, – сказал Нильс и шагнул в мою сторону, его спутница тоже подошла.

– Угу, – всё, что я смог промямлить в ответ.

Я наклонился к чехлу от скрипки, который оставил на земле и, к своему ужасу, обнаружил так несколько смятых купюр и горсть монет. Пока я размышлял, что мне делать с деньгами – если высыплю, могу обидеть жертвователей, если возьму, признаю себя попрошайкой, остальная часть зрителей рассосалась. Я даже слышал, что они огорчились, что концерт окончен, и придётся идти на занятия.

– Ты замёрз? – услышал я красивый женский голос и оторвался от созерцания нежданной зарплаты.

– Всё хорошо, – произнёс я и, на этот раз, услышал, что получилось вполне внятно.

Я подхватил скрипку, чехол вместе с деньгами и припустился по парку к общежитию. Мне, конечно, хотелось остаться и поболтать с Нильсом и его девушкой, но я прекрасно понимал, что они заговорили со мной только из вежливости. Через пару фраз я бы понял, что задерживаю их, и устыдился бы своей самонадеянности.

Разве я мог быть интересен твоим друзьям?

[i] Немецкий скрипач, сочетающий в своей игре классику с джазом, роком, кантри и фольклором.

Глава 20

Несколько дней спустя я сидел в читальном зале гигантской университетской библиотеки, обложившись книгами до самого подбородка. До экзаменов оставалось всего ничего, а в голове у меня было слишком много свободного пространства. Я разложил перед собой книги и отксерокопированные страницы своих конспектов (после твоего розыгрыша тетради пришлось выбросить) и пытался впитать строчки за строчками, как губка для мытья посуды воду.

Однажды я прочитал в научной статье, что информация, проговоренная вслух, лучше запоминается. Я решил попробовать бубнить под нос, но уже через минуту мне сделали замечание, что я мешаю окружающим, и я вернулся к старинному тихому чтению про себя.

Моя проблема заключалась не столько в запоминании – память у меня хорошая, сколько в понимании того, что я читаю. Вместо того чтобы моя внутренняя библиотека постепенно заполнялась нужными сведениями, аккуратно раскладывая их по полочкам, в проходах между стеллажами постоянно гулял ветер с посторонними мыслями.

Заложила ли меня Лорен Джемме? Если нет, то почему я так давно не видел свою девушку?

Ждать ли от тебя нового розыгрыша или ты уже потерял ко мне всякий интерес?

Какую отмазку придумать, чтобы не ехать на зимние каникулы домой к родителям?

Как отдать тебе куртку и стоит ли это делать?

Сосредоточиться на чтении совершенно не получалось. Если я каким-то чудом ненадолго отгонял навязчивые вопросы, то начинал смотреть по сторонам и изучать других зубрящих студентов, или бесконечно проверял мобильник – вдруг Джемма написала мне сообщение. Сам я ей не писал, потому что не знал, какой информацией обо мне она располагает, да и просто не понимал, что у неё спросить. У меня было стойкое ощущение, будто я совершил ужасный поступок, обидел её, и теперь она не хочет меня даже видеть. Хотя я не мог вспомнить, что такого сделал, мне не хотелось попадаться ей на глаза. Теперь я высматривал не только тебя, чтобы вовремя скрыться за поворотом.

Несмотря на наличие сотен посторонних мыслей, я всё пытался и пытался вникнуть в то, что читал. Рисовал маленькие схемы, выписывал ключевые фразы и подчеркивал их жирными линиями. Кое-что откладывалось в голове, правда, вперемешку с душевными терзаниями. Например, социальная стратификация у меня ассоциировалась с твоим розыгрышем, а принципы выступления на публике – с предполагаемой обидой Джеммы. Я учил все предметы одновременно, и представлял собой наглядное пособие «Как не надо готовиться к экзаменам».

Через полтора часа сидения на одном месте, я решил сделать перерыв и размяться: сходил на первый этаж к торговым автоматам, купил бутылку воды. Пока пил, прошёлся по холлу, понаблюдал за окружающими. В библиотеке царила атмосфера лёгкой нервозности. Видимо, не я один так наплевательски относился к учёбе последнее время. Я заметил несколько знакомых ребят с разных курсов, но не стал подходить к ним. Лишь одна девушка мне слегка улыбнулась, давая знать, что узнала.

Я допил воду и направился обратно в читальный зал на втором этаже. По дороге заглянул в уборную, подошёл к раковине, намочил руки и пригладил волосы. Потом зашёл в крайнюю кабинку и почти сразу услышал звук открываемой двери. Кто-то прошёл по помещению до самого окна и остановился напротив меня. В щель между дверцей и полом были видны синие кеды. Может быть, вошедший хотел узнать, есть ли кто в моей кабинке, всё-таки она крайняя я более предпочитаемая, чем другие? Но чем дольше он там стоял, тем больше я убеждался, что дело не в этом. Кеды неподвижно смотрели в мою сторону, а это исключало и версию, что посетитель смотрит в окно или решил покурить.

Я решил подождать, когда странный гость уйдёт, хотя уже и не знал, чем заняться в тесном пространстве.

– Блин, сколько можно там сидеть? – раздался голос в тот момент, когда я решился нажать кнопку слива. Из-за шума я не понял, кому принадлежали слова, поэтому оказавшись снаружи, оторопел.

Это был ты.

Это последнее, чего я хотел в своей жизни – оказаться с тобой один на один в уборной.

– Чего уставился, как на приведение? – ты так и стоял в полуметре от меня, и мне пришлось протискиваться, прижимаясь к кабинкам.

Стараясь изо всех сил сохранять равнодушный вид, будто мне до тебя никакого дела нет, я пошёл к раковинам. По спине поползли мурашки, оттого что я оставил тебя вне поля зрения.

Когда я понёс руки к крану, я не удержался и обернулся. Ты стоял, прислонившись на подоконник, и разглядывал меня.

– Ты такой вежливый, я прям в ужасе. И тебе привет, – ты, кривляясь, помахал мне рукой. – Так и будешь молчать?

Я повернулся вокруг оси, прекрасно понимая, что кроме нас в уборной никого нет, но не в силах поверить, что ты говоришь со мной. И не для публики, а на самом деле.

– Привет, – сказал я, бросив на твоё лицо взгляд украдкой.

– Да-да, – ты скривился, будто съел что-то кислое. – Скажешь, блин. Смотрю, ты никуда не торопишься, резину тянешь, а у меня ещё есть чем заняться.

Я понял, что ты ждал от меня чего-то, но именно в этот момент я начал страшно тупить, забыл не только то, что хотел бы тебе сказать, но и весь английский язык. На уме вертелось только «спроси, как дела», но это бы прозвучало настолько тупо, что я предпочёл молчать. А ситуация ведь от этого лучше не становилась. Мне хотелось, чтобы всё закончилось, и ты бы махнул рукой на меня и ушёл. Но, может, это был мой последний шанс заговорить с тобой по-человечески.

Ты психанул раньше меня.

– Совсем нечего сказать? Ну окей, я тогда пойду, раз мне тут не рады, – и ты прошествовал мимо меня к выходу.

Потеряв голову от выскальзывающего шанса, я схватил тебя за руку и попытался обнять. Ты шарахнулся от меня, как от чумного. Даже врезался спиной в противоположную стену.

– Эй, полегче!

– Прости, – выдавил я из себя. И уставился в пол.

Мне казалось, что я испортил даже то, на что и надеяться не стоило. Сейчас ты уйдёшь, и в следующий раз я увижу тебя только со свитой. И тут я осознал, что упускаю момент, когда ты предстал передо мной настоящим без сотни своих разнообразных масок, призванных держать публику подальше от твоего внутреннего мира. Это был такой редкий момент!

Я решил, что не прощу себя, если позволю тебе уйти, так и не узнав, помнишь ли ты меня со школы, или нашёл лёгкую жертву наугад. Но, прежде чем я успел открыть рот, ты вытащил из кармана мятый листок и аккуратно положил его на краешек раковины.

– Короче, возьми это. И приходи завтра. Будешь играть в нашей группе.

Я уставился на листок с каракулями, а ты тем временем со словами «Auf Wiedersehen, детка» покинул уборную.

На бумажке был указан какой-то адрес и время – 18.00.