Текст книги "Дети нашей улицы"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

27

Лицо аль-Эфенди пожелтело от злости. Он вернулся в зал, где, насупившись, сидела его жена.

– На этом не кончится, – сказала она. – Вся улица будет это обсуждать. Если уступим, пиши пропало.

– Чернь! – брезгливо ответил аль-Эфенди. – Чернь, жаждущая завладеть имуществом. На этой улице, кишащей как пчелиные соты, никто не сможет доказать свое происхождение.

– Надо уладить это дело. Вызови Заклата, придумайте с ним что-нибудь. Заклат получает с нас долю, ничего не делая. Позови его, пусть отрабатывает деньги.

Аль-Эфенди долго смотрел на нее, прежде чем спросить:

– А Габаль?

– Габаль?! Габаль воспитан нами, – успокоила она его. – Он наш сын. У него нет другого дома, кроме нашего. Он не знается с Хамданами, и они не хотят признавать его. Считай они его своим, использовали бы его в своих делах. Будь спокоен на его счет! Габаль сейчас вернется от арендаторов и будет участвовать в совете.

Заклат явился по требованию управляющего. Это был мужчина среднего роста, полный, крепкий, с крупными грубыми чертами и шрамами на подбородке и шее. Они сели рядом, и Заклат сказал:

– До меня дошли плохие новости.

– Как быстро расходятся дурные вести! – с раздражением заметила Хода.

Аль-Эфенди бросил на Заклата хитрый взгляд.

– Это удар не только по нашей чести, это задевает и тебя, – сказал он.

– Уже долгое время никто не брался за дубинку, давненько не было кровопролития, – зарычал Заклат.

Хода улыбнулась:

– Что за гордецы эти Хамданы! Среди них нет ни одного богатыря, и тем не менее самый жалкий из них мнит себя господином.

– Торговцы и попрошайки! – отозвался Заклат с презрением. – Ни одного надсмотрщика из их гнилого рода не вышло!

– Что будем делать, Заклат? – спросил аль-Эфенди.

– Давить как тараканов!

Эти слова и услышал Габаль, вошедший в зал. После прогулки на свежем воздухе щеки у него порозовели. В его гибком сильном теле чувствовалась юношеская легкость, лицо выглядело открытым, в особенности благодаря прямому носу и большим умным глазам. Он почтительно поздоровался со всеми и начал рассказывать об участках, которые ему удалось сегодня сдать в аренду. Однако Хода-ханум прервала его:

– Садись, Габаль. Мы ждали тебя для одного важного дела.

Габаль сел, в его взгляде отразилась неловкость, которая не осталась незамеченной Ходой.

– Я вижу, ты догадываешься, чем мы так озабочены.

– На улице все об этом говорят, – тихо ответил он.

Хода взглянула на мужа и прикрикнула:

– Слышал? Все ждут, как мы поступим.

Черты Заклата стали еще безобразнее, и он сказал:

– Это пламя можно потушить одной горстью земли. Мне уже не терпится!

– Тебе есть что сказать, Габаль? – повернулась к нему Хода.

Скрывая свои чувства, Габаль уставился в пол.

– Все в ваших руках, госпожа, – ответил он.

– Мне важно знать твое мнение.

Он долго раздумывал под пристальным взглядом аль-Эфенди, Заклат же смотрел на него свысока.

– Госпожа, я ваш воспитанник, вашей милостью. Я не знаю, что сказать. Я лишь один из Хамданов.

Хода резко ответила:

– Почему ты говоришь о Хамданах? Среди них нет ни твоего отца, ни матери, никого из твоих родственников!

Аль-Эфенди ухмыльнулся, но ничего не произнес. На лице Габаля отразилось мучение, которое он не в силах был скрыть.

– Мои отец и мать из рода Хамдан, – ответил он. – Этого никто не может отрицать.

– Как я разочарована в сыне… – проговорила Хода.

– Господи! Ничто на свете не может поколебать моей преданности тебе. Но факт есть факт, и ничего нельзя изменить.

Теряя терпение, аль-Эфенди поднялся и обратился к Заклату:

– Не слушай этих пререканий! Не трать время попусту!

Заклат поднялся с улыбкой. Ханум украдкой посмотрела на Габаля и сказала:

– Держи себя в руках, Заклат! Мы хотим проучить их, а не уничтожить.

Заклат ушел. Аль-Эфенди бросил на Габаля взгляд, полный упрека, и с сарказмом спросил:

– Значит, ты, Габаль, из рода Хамдан?

Габаль предпочел промолчать. Хода пожалела его:

– Всей душой он с нами. Просто перед Заклатом он не смог отречься от своей семьи.

С нескрываемой грустью Габаль сказал:

– Они так несчастны, госпожа, хотя у них благороднейшее на этой улице происхождение.

– Какое может быть происхождение на этой улице? – вышел из себя аль-Эфенди.

Габаль, посерьезнев, ответил:

– Мы – сыновья Адхама. И дед наш все еще жив. Да продлит Всевышний его годы!

– А кто докажет, что именно он его сын? Может, так и поговаривают, но не стоит это использовать, чтобы отнимать у людей имущество.

– Мы не желаем им зла, – добавила Хода, – если только они не жаждут наших денег.

Решив закончить этот разговор, аль-Эфенди обратился к Габалю:

– Иди работать! И не думай больше ни о чем, кроме работы!

Габаль спустился в сад и направился в контору. Он должен был записать в журнал все договоры на аренду и подвести счета за месяц. Но, расстроенный, он не мог сосредоточиться. Непонятно за что, Хамданы его недолюбливали. Он чувствовал это и вспоминал, как холодно его встречали в кофейне Хамдана те несколько раз, когда он там появлялся. Но еще больше его огорчало то зло, которое замышлялось против них, больше, чем их пренебрежительное отношение к нему. Он хотел отвести от них беду. Если бы не его любовь к дому, где его приютили и воспитали как родного сына! Что бы с ним сейчас было, если бы не жалость Ходы? Двадцать лет назад Хода-ханум увидела барахтающегося в луже голого малыша. Она остановилась и долго любовалась им, пока ее сердце, лишенное радости материнства, не наполнилось нежностью к этому ребеночку. Она приказала отнести его к ней в дом, он же не переставал плакать от страха. Ханум навела справки и выяснила, что мальчик сирота и находится на попечении торговки курами. Ханум пригласила ее к себе и попросила отказаться от ребенка в ее пользу. Та охотно согласилась. Так Габаль стал воспитываться в самом лучшем доме улицы, доме управляющего, окруженный его заботой и материнской любовью ханум. Его отдали в школу, где он научился читать и писать. А когда он достиг совершеннолетия, аль-Эфенди поручил ему вести дела имения. Все арендаторы стали обращаться к нему не иначе, как «господин помощник управляющего», и провожать взглядами, полными почтения и восхищения. Жизнь, казалось, была к нему благосклонна и обещала стать еще прекраснее. Но тут взбунтовались Хамданы. Габаль осознал, что он больше не единое целое, как думал все это время. Стало очевидно, что его нутро расколото надвое. Одна часть его души была предана матери, другая в замешательстве вопрошала: «А как же Хамданы?!»

28

Зазвучал ребаб [9]9
  Ребаб – арабский струнный смычковый инструмент.


[Закрыть]начиная рассказ о гибели Хумама от рук Кадри. Глаза слушателей с тревогой устремились на поэта Радвана. Сегодняшняя ночь будет не такая, как все. Эта ночь – продолжение бурного дня. И многие из рода Хамдан задавались вопросом: так ли мирно она закончится? Квартал окутала тьма. Даже звезды спрятались за осенними облаками. Свет струился только из щелей закрытых окон и шел от фонарей ручных тележек, брошенных в разных частях квартала. Во всех углах галдели мальчишки, слетевшиеся на огоньки. Тамархенна расстелила мешок перед одним из домов Хамданов, уселась и стала напевать:

 
У ворот нашего квартала стоит кофейня Хасана.
 

Время от времени пронзительно орали коты, то ли дравшиеся за еду, то ли соперничавшие за кошку. Голос поэта дрогнул, когда он запел: «И крикнул Адхам Кадри в лицо: Что ты сделал с братом своим?». В этот момент в кругу света, который отбрасывал фонарь при входе в кофейню, появился Заклат. Он возник так внезапно, будто отделился от тьмы. Заклат стоял, нахмурившись, бросая всем вызов, ненавидящий и ненавистный. Глаза его горели злостью, а кулаки угрожающе сжимали дубинку. Он обвел посетителей кофейни тяжелым высокомерным взглядом, словно надоедливую мошкару. Слова застряли у поэта в горле, Далма и Атрис вмиг протрезвели, Даабас и Али Фаванис перестали перешептываться. Абдун застыл на месте. Рука Хамдана нервно сжала мундштук кальяна. Наступила гробовая тишина.

Затем началось копошение. Те из присутствующих, кто не принадлежал семейству Хамдан, в спешке покинули кофейню. Пришедшие со всех районов надсмотрщики – Кодра, аль-Лейси, Абу Сарии, Баракат и Хамуда – выстроились стеной за спиной Заклата. Новость, как грохот рухнувшего дома, мгновенно прокатилась по улице. Люди пооткрывали окна. Сбежались и стар и млад, кто посочувствовать, кто поглумиться. Первым молчание нарушил Хамдан. Приняв позу радушного хозяина, он заговорил:

– Добро пожаловать защитнику нашей улицы господину Заклату!

Заклат пропустил это мимо ушей. Он будто ничего не слышал и не видел, только испепелял всех злобными взглядами.

– Чей этот дом? – спросил он низким голосом своих подельников.

И хотя вопрос был обращен не к Хамдану, он ответил:

– Нас охраняет Кодра.

Заклат с насмешкой обратился к Кодре:

– Ты работаешь с Хамданами?

Низкорослый, плотный, с задиристым выражением лица Кодра сделал шаг вперед:

– Я защищаю их ото всех, кроме тебя.

Заклат с омерзением улыбнулся:

– Не мог найти другого квартала, тут ведь одни бабы?! – и крикнул всем, кто находился в кофейне: – Бабы! Потаскухины дети! Вы не знали, что у вас есть охрана?

Хамдан побледнел.

– Господин Заклат! У нас с вами никогда не было проблем.

– Заткнись, негодный старик! Перестань разыгрывать спектакль! Ты как обошелся со своим господином?! Напал на него!

– Никто на него не нападал. Мы пришли к господину управляющему с жалобой.

– Вы слышали, что сказал этот сукин сын? Ты, забыл, Хамдан, чем занималась твоя мать? Никто не выйдет отсюда живым, пока не скажет в полный голос «Я баба!»

Заклат резко замахнулся дубинкой и со всей силы опустил ее на стол. Стаканы, чашки, ложки, блюдца, банки с кофе, чаем, сахаром, корицей и имбирем – все разлетелось. Абдун отпрыгнул с испугу назад, споткнулся и опрокинул стол. В этот момент Заклат врезал Хамдану по лицу, тот потерял равновесие, рухнул прямо на кальян и расколол его. Заклат снова поднял дубинку с криком:

– Не бывает преступления без наказания, сукины дети!

Даабас схватил стул и швырнул им в большой фонарь. Фонарь разбился, и прежде чем Заклат успел ударить по зеркалу, висевшему на стене позади стола, стало темно. Тамархенна заголосила, женщины семейства Хамдан завизжали в окнах. Квартал взвыл, как собака, побиваемая камнями. Как одержимый, Заклат колотил все подряд, нанося удары по людям, мебели и стенам. Крики о помощи сливались со стонами. Повсюду метались силуэты, налетая друг на друга. Голос Заклата гремел как гром:

– Разойтись и сидеть по домам!

Все бросились выполнять: и люди из рода Хамдан, и остальные. Был слышен только топот убегающих ног. Аль-Лейси принес фонарь и осветил Заклата с окружавшими его надсмотрщиками. Крутом было пусто и тихо, только где-то причитали женщины.

– Побереги силы! Мы сами проучим этих тараканов, – сказал Баракат.

– Если хочешь, мы сотрем Хамданов в пыль под копытами твоего коня, – добавил Абу Сарии.

– Если ты поручишь мне преподать им урок, то исполнится мое заветное желание – послужить тебе, – сказал Кодра.

Из-за двери раздался голос Тамархенны:

– Всевышний покарает обидчика!

– Тамархенна! – крикнул ей Заклат. – С кем из мужчин рода Хамдан ты еще не согрешила?

– Господь рассудит! Хамданы господа на…

Не успела Тамархенна договорить, как чья-то рука зажала ей рот.

Заклат громко, чтобы слышали все Хамданы, обратился к своим надсмотрщикам:

– Если кто-то из Хамданов высунет нос на улицу, не щадить!

– Кто возомнит себя мужчиной, пусть только попробует выйти, – угрожающе проговорил Кодра.

– А женщины? – спросил Хамуда.

– Заклат не связывается с бабами, – резко ответил Заклат.

Наступил день, и ни один из Хамданов не показался на улице. Надсмотрщики расселись следить за дорогой около кофеен, каждый на своем участке. Заклат время от времени проходил по улице. Люди спешили приветствовать его лестью: «Лев среди мужчин! Защитник нашей улицы!», «Благослови тебя Господь, лучший из мужчин, сбивший спесь с Хамданов!», «О силач Заклат, проучивший этих гордецов Хамданов!» Но Заклат на лесть не отвечал.

29

«Aль-Габаляуи! Неужели тебе по сердцу то беззаконие, которое здесь творится?!» – спрашивал про себя Габаль, лежа у скалы, за которой, по преданиям, Кадри уединялся с Хинд и где был убит Хумам. Он смотрел на клонившееся к закату солнце, исчезающее в дымке. Габаль был не из тех, кому нравилось одиночество, да и возможности у него такой не было, но в последнее время он чувствовал непреодолимое желание быть одному. Возможно, потому, что до глубины души был потрясен историей рода Хамдан. Возможно, потому, что здесь, в пустыне, никто его не упрекал и не обвинял, никто не кричал из окна, когда он проходил мимо: «Предатель рода! Подлец!» Здесь он не слышал своего внутреннего голоса, который твердил: «Нельзя устроить жизнь за счет других!» Хамданы приходились ему родней. Из этого рода были его отец и мать. Они похоронены в их семейном склепе. Как же они сейчас унижены! У них отобрали все! И кто?! Его благодетель, человек, чья жена вытащила его из грязи и ввела в круг людей из Большого Дома. Улицей управляют с помощью страха. Стало привычным, что Хамданы заперты в своих домах, как в тюрьме. После того как из Большого Дома изгнали Адхама и Умайму, на улице не было ни одного мирного или справедливого дня. Ты разве не знаешь об этом, аль-Габаляуи? Если твое молчание затянется, будет еще хуже. До каких пор ты будешь в стороне, аль-Габаляуи? Мужчины сидят по домам как заложники, а женщин осыпают оскорблениями. Я же молча терплю этот позор. Удивительно, что люди в этом квартале еще способны улыбаться. Но чему они улыбаются? Они приветствуют победителя, кем бы он ни был, пресмыкаясь перед любой силой. Падают на колени перед занесенными дубинками, пряча ужас глубоко внутри. Даже еда в нашем квартале приправлена бесчестием. И никто не знает, когда наступит его черед испытать на себе тяжесть дубинки. Габаль поднял голову к небу. Оно молчало, будто дремало. По краям плыли облака, последний коршун скрылся из виду. Прохожие уже не появлялись, наружу выползали насекомые. Вдруг поблизости Габаль услышал, как кто-то низким голосом прокричал: «Стоять, потаскухин сын!» Габаль очнулся от своих мыслей и вскочил на ноги, стараясь припомнить, где он уже слышал этот голос. Он обогнул скалу Хинд и увидел человека, в страхе убегающего от преследователя, который вот-вот его догонит. Габаль напряг зрение и узнал в спасающемся Даабаса, а в его преследователе надсмотрщика Кодру. Он мгновенно понял, что происходит. С тревогой он следил за погоней. Они приближались. Кодра сравнялся с Даабасом и схватил его за плечо. Оба остановились, тяжело дыша.

– Да как ты посмел появиться на улице, гаденыш?! Целым тебе не вернуться! – прорычал Кодра.

Закрывая голову руками, Даабас завопил:

– Оставь меня в покое, Кодра! Ты же должен защищать меня.

Кодра тряхнул Даабаса так, что у того повязка сползла на лицо:

– Ты, негодяй, знаешь, что я защищаю тебя ото всех, но не от Заклата.

Случайно Даабас заметил Габаля. Узнав его, он позвал:

– Спаси меня, Габаль! Спаси! Ты же один из нас.

– От меня тебя никто не спасет!

Габаль, сам не зная как, оказался рядом с ними.

– Сжалься над человеком, Кодра! – попросил он.

Кодра холодно посмотрел на него.

– Я сам знаю, что нужно делать, – ответил он.

– Наверное, его заставило выйти из дома важное дело.

– Значит, такова его судьба! – отозвался Кодра. И он сдавил плечо Даабаса так, что тот в полный голос застонал.

– Сжалься над ним! – повторил Габаль. – Ты что, не видишь, что он старше и слабее тебя?

Кодра отпустил плечо Даабаса, но так заехал ему в затылок, что тот согнулся в три погибели. Потом Кодра ударил коленом ему ниже спины, потом по лицу и принялся лупить куда попало.

– Не слышал, что сказал Заклат?! – хрипел он в бешенстве.

Габаля переполнил гнев.

– Да будьте вы оба с Заклатом прокляты! Оставь его! Совести у тебя нет!

Кодра перестал избивать Даабаса и с удивлением поднял глаза на Габаля.

– Что я слышу от тебя, Габаль? Ты же присутствовал при том, как господин управляющий приказывал Заклату проучить Хамданов?!

Габаль рассердился еще больше:

– Отпусти его, бессовестный!

Дрожа от злости, Кодра проговорил:

– Не думай, что твоя служба в доме управляющего защитит тебя, если я решу посчитаться с тобой!

Потеряв самообладание, Габаль набросился на Кодру и пнул его, отталкивая в сторону:

– Иди домой, не то твоя мать будет тебя оплакивать!

Кодра вскочил и с легкостью поднял с земли свою дубинку, но Габаль опередил его и нанес удар кулаком в живот, после которого Кодра еле устоял на ногах. Воспользовавшись этим, Габаль выхватил у него из рук оружие и застыл, выжидая. Кодра попятился, резко нагнулся и поднял камень. Но прежде чем он успел его метнуть, ему на голову опустилась дубинка. Он вскрикнул, повернулся вполоборота и рухнул лицом вниз. Из раны на лбу хлынула кровь. Приближалась ночь. Габаль посмотрел кругом, но не увидел никого, кроме Даабаса, который отряхивался и рассматривал ушибленные места. Он подошел к Габалю, чтобы выразить свою благодарность:

– Спасибо тебе, мой добрый брат!

Габаль ничего не ответил, он склонился над Кодрой и повернул его на спину.

– Без сознания, – пробормотал он.

Даабас взглянул на Кодру и плюнул ему в лицо. Габаль оттащил Кодру, снова нагнулся над ним и начал его тормошить. Но тот не приходил в себя.

– Что с ним? – спросил Габаль.

Даабас приложил ухо к груди Кодры, потом вплотную приблизился к лицу, зажег спичку, встал и прошептал:

– Мертв!

Габаля передернуло.

– Врешь! – закричал он.

– Мертвее мертвого, клянусь!

– Ужас!

Но Даабас не увидел в случившемся трагедии.

– А он скольких убил? Скольких искалечил?! Воздалось ему!

– Я никогда никого не бил, тем более не убивал, – печально сказал Габаль, будто обращаясь к самому себе.

– Ты защищался!

– Я не хотел убивать его.

– У тебя тяжелая рука, – многозначительно произнес Даабас. – Ты не дрожишь перед ними от страха. Ты мог бы стать таким же, как они.

Габаль ударил себя по лбу с криком:

– Ужас! Я стал убийцей с первого же удара!

– Будь осторожен, Габаль! Давай закопаем его, пока никто не хватился!

– Рано или поздно его начнут искать.

– А мне не жалко! Расправиться бы так же и с остальными! Ну помоги же мне закопать это животное!

Даабас взял дубинку и принялся рыть ею землю недалеко от того места, где Кадри копал могилу своему брату. С тяжелым сердцем Габаль стал ему помогать.

Они работали молча, пока Даабас не сказал, пытаясь успокоить Габаля:

– Не думай! В нашем квартале убить человека так же просто, как отправить финик в рот.

– Я вовсе не хотел становиться убийцей, – вздохнул Габаль. – Я не думал, что гнев мой обернется кошмаром.

Вырыв яму, Даабас вытер пот рукавом галабеи и высморкался, избавляясь от пыли, набившейся в нос.

– Сбросить бы в эту могилу не только этого сукиного сына, но и остальных, – со злобой проговорил он.

– Имей уважение! Все мы смертны, – с раздражением ответил Габаль.

– Уважай они нас живых, мы бы почитали их мертвыми, – резко ответил Даабас.

Они подняли тело и сбросили его в яму. Габаль положил дубинку рядом с телом, и они засыпали Кодру землей.

Когда Габаль поднял голову, то увидел, что уже опустилась ночь. Он глубоко вздохнул, чтобы не расплакаться.

30

«Куда пропал Кодра?» – расспрашивал Заклат. Удивлялись и остальные надсмотрщики, недоумевая, куда мог подеваться их подельник, которого уже столько времени не было видно, словно он прятался, как Хамданы. Кодра жил на соседней с Хамданами улице. Он был холост и ночи проводил вне дома, возвращаясь лишь под утро, а то и позже. Он мог отсутствовать и ночь, и две. Но чтобы неделю никто не знал о его местонахождении! Особенно в дни осады, когда он должен был следить за Хамданами и быть начеку. Все подумали на Хамданов, и в их домах устроили обыск. Надсмотрщики во главе с Заклатом врывались к ним и дотошно осматривали все от подвала до крыши, перерывали дворы вдоль и поперек. Хамданов унижали: кому давали пощечину, кому пинок, кому плевок. Но ничего подозрительного не нашли. Надсмотрщики обошли всю улицу, опрашивая людей, – никто ничего не знал.

Надсмотрщики, собравшиеся в беседке его сада, обвитой виноградом, могли говорить с Заклатом только об исчезновении Кодры. Вокруг было уже темно, свет давал только оставленный недалеко от жаровни фонарик, где Баракат следил за углем, измельчал гашиш, мял его и закладывал в трубки. Огонек фонаря танцевал при слабом ветерке, освещая мрачные лица Заклата, Хамуды, аль-Лейси и Абу Сарии. Они опустили глаза, чтобы не выдать черных мыслей, мелькающих в них. Кваканье лягушек раздавалось в этот поздний час так громко, словно это были крики о помощи. Принимая от Бараката трубку и передавая ее Заклату, аль-Лейси проговорил:

– Куда он делся? Как сквозь землю провалился.

Заклат сделал глубокую затяжку, постучал указательным пальцем по мундштуку и выпустил густой дым со словами:

– Кодра под землей. Где-то уже неделю лежит.

Все выжидающе посмотрели на него, кроме Бараката, который, казалось, был сосредоточен на своем занятии.

– Такие люди просто так не исчезают, – продолжил Заклат. – Я чую знакомый мне запах смерти.

Согнувшись от приступа кашля, как колосок от порыва ветра, Абу Сарии, спросил:

– Кто же убил его, командир?

– Кто?! Один их Хамданов!

– Но они не выходили из своих домов. Мы же все там обыскали.

Заклат ударил кулаком по тюфяку.

– А что говорит улица?

– Улица считает, что Хамданы приложили руку к его исчезновению, – ответил Хамуда.

– Поймите же, вы, обкурившиеся: пока народ думает, что виноваты Хамданы, мы будем думать так же.

– А если убийца из аль-Атуфа?

– Даже если из Кафар аль-Загари! Нам важно не столько наказать убийцу, сколько запугать остальных.

– Господь велик! – воскликнул Абу Сарии.

Стряхнув угольки в кувшин и вернув трубку Баракату, аль-Лейси проговорил:

– Да упокоятся души Хамданов!

Под кваканье лягушек они рассмеялись сухим смехом и дружно закивали. От сильного порыва ветра сухие листья на деревьях зашелестели. Хамуда хлопнул в ладоши:

– Это уже не просто противостояние управляющего и Хамданов, это дело нашей чести.

Заклат снова ударил кулаком по тюфяку:

– Никогда еще в квартале не убивали наших.

Его черты застыли в гневе. Даже сидящие рядом не посмели открыть рта или пошевелиться от страха. Зависла тишина, в которой было слышно только кваканье лягушек, бульканье воды в кальяне и покашливание.

– А если Кодра, несмотря на наши предположения? – неожиданно спросил Баракат.

– Тогда, гашишник, сбреешь мне усы, – с вызовом ответил Заклат.

Баракат засмеялся первым, его смех подхватили остальные, но тут же замолкли. Они вообразили предстоящее побоище: дубинки разбивают головы, из них хлещет кровь, обагряя землю, из окон и с крыш раздаются крики, десятки мужчин испускают предсмертные хрипы. В их душах проснулась звериная ярость, и они обменялись горящими взглядами. Им не было дело до Кодры, да, к слову, его никто и не любил. Здесь вообще никто никого не любил. Их объединяло только одно – желание держать всех в страхе и утверждать свою силу.

– Так что же? – спросил аль-Лейси.

– Я должен вернуться к управляющему, мы договаривались, – ответил Заклат.