Текст книги "Дети нашей улицы"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

48

Плотницкое дело было его профессией и его будущим.

Казалось, ничто другое его и не ждет. Но если к этому ремеслу душа у него не лежала, что же тогда могло его привлечь? Во всяком случае, это лучше, чем бегать до изнеможения с тележкой торговца или грузить мешки и корзины. А что до того, чтобы стать бандитом или записаться в надсмотрщики, – это было бы сущей мерзостью. Умм Бахатырха возбуждала его воображение как никто другой, если не считать портрета владельца имения на стене в доме поэта. Рифаа попросил отца заказать такую же картину для стены дома или мастерской, но тот отвечал, что это расходы, а зачем тратить деньги на какие-то фантазии? На что Рифаа мог возразить лишь одно – ему хочется видеть своего деда. Отец расхохотался и упрекнул: не лучше ли во время работы смотреть на рубанок? «Я же не вечен, – говорил отец. – Ты должен готовиться к тому дню, когда придется одному содержать мать, жену и детей». Но об этом Рифаа думал меньше, чем о том, что рассказывала и делала Умм Бахатырха. Особенно важными он считал ее рассказы о духах и размышлял над этим даже в то редкое время, когда заходил расслабиться в ту или иную кофейню. Даже сказания улицы не так глубоко волновали его, как слова Умм Бахатырхи. «Каждым человеком владеет дух. И каков господин, таков и его раб», – повторяла она.

Уже много вечеров он провел у нее, слушая треск колотушек и наблюдая за укрощением бесов. К ней шли больные – кто приходил сам в полном изнеможении, кого приносили закованным в цепи, опасаясь исходящего от него зла. Зажигались благовония, на каждый случай особые, а колотушки выбивали ритм, которого требовал дух. И тогда происходили чудеса. На каждого беса находилось свое снадобье. Но что же могло подействовать на бесов, вселившихся в управляющего и его надсмотрщиков? Эти злодеи насмехались над всеми обрядами, как будто они не оказывали на них никакого действия. Беса можно было успокоить окуриванием и ритмичными ударами трещоток, а единственный способ избавиться от надсмотрщиков – убить их. Как усмирить беса гармонией и красотой? Ради этого Рифаа и хотел научиться всем секретам обряда. Он сообщил Умм Бахатырхе, что желает этого всем сердцем. «Ты мечтаешь о больших деньгах?» – спросила его женщина. Рифаа ответил, что он мечтает лишь о том, чтобы очистить квартал от зла, а не о богатстве. Женщина посмеялась над тем, что он первый мужчина, который интересуется этой профессией. Но что же его привлекло? «Самое мудрое в твоем ремесле, – ответил он, – это то, что ты побеждаешь зло добром». И когда женщина стала посвящать Рифаа в свои тайны, он почувствовал себя счастливым. От переполнявшей его радости он стал часто подниматься на крышу дома на рассвете, чтобы полюбоваться рождением дня. Но еще больше, чем наблюдать звезды, вслушиваться в тишину или дожидаться пения петухов, ему нравилось смотреть на Большой Дом. Он подолгу вглядывался в него сквозь деревья и спрашивал: «Где ты, дед? Почему не покажешься, хотя бы на мгновение? Почему ты ни разу не вышел? Почему молчишь? Хотя бы слово! Разве ты не знаешь, что только одно твое слово может перевернуть жизнь жителей нашей улицы? Или тебе нравится, что здесь творится? Как красивы деревья вокруг твоего дома! Я люблю их потому, что их любишь ты. И я смотрю на них, чтобы поймать твой взгляд, коснувшийся их». Однако каждый раз, когда Рифаа делился своими мыслями с отцом, тот отвечал ему укором: «А твоя работа, лентяй? Сверстники из кожи вон лезут в поисках заработка или же сотрясают улицу, взявшись за дубинки». Однажды, когда семья собралась после обеда, Абда с улыбкой обратилась к мужу:

– Скажи ему!

Рифаа понял, что речь идет о нем, и вопросительно посмотрел на отца, однако тот ответил жене:

– Сначала ты скажи ему, что хотела!

Абда с восхищением посмотрела на сына и сказала:

– Хорошая новость, Рифаа! Ко мне заходила госпожа Закия, жена нашего надсмотрщика Ханфаса. Я тоже посетила ее в ответ как положено. Она тепло встретила меня и познакомила с дочерью Айшей. Девушка красива как луна! В следующий раз она пришла уже с дочерью.

Шафеи, поднося чашку с кофе ко рту, украдкой наблюдал за сыном, чтобы видеть, какое впечатление производит на него рассказ матери. Он покачал головой, предвидя, как сложен будет этот разговор, и торжественно произнес:

– Такой чести в нашем квартале еще не каждая семья удостоится. Подумать только, жена и дочь Ханфаса навещают наш дом!

Рифаа растерянно поднял глаза на мать. Она с прежним восторгом продолжала:

– А какой роскошный у них дом! Мягкие кресла, дорогой ковер, на всех окнах и дверях шторы!

Рифаа возмутился:

– Все это добро на деньги, отнятые у рода Габаль!

– Мы же договорились не касаться этой темы! – проговорил Шафеи, скривив улыбку.

Абда встревожилась:

– Достаточно будет упомянуть о том, что Ханфас – господин рода Габаль, а дружба с его семейством – большое счастье!

– Поздравляю тебя с таким счастьем! – не скрывая раздражения, воскликнул Рифаа.

Мать с отцом обменялись многозначительными взглядами, после чего Абда сказала:

– А Айша приходила не просто так.

Предчувствуя недоброе, Рифаа спросил:

– А зачем?

Шафеи засмеялся и безнадежно махнул рукой:

– Сначала надо было ему рассказать, как поженились мы с тобой!

– Не надо! – вскричал Рифаа.

– Почему? Что с тобой? Ты как девица.

Абда старалась и соблазнить, и уговорить сына одновременно:

– Ты теперь можешь сделать так, чтобы мы получили доступ к управлению имением. Если посватаешься, тебе не откажут. Даже Ханфас дает свое согласие! Если бы жена его не была уверена в том, что повлияет на мужа, она бы не пришла с этим предложением! Ты займешь такое высокое положение, что вся улица умрет от зависти!

Отец усмехнулся:

– Как знать, может, когда-нибудь ты станешь управляющим, или мы увидим в этом кресле одного из твоих отпрысков?

– И это говоришь ты, отец?! Ты забыл, почему двадцать лет назад бежал с этой улицы?

Шафеи в недоумении захлопал глазами.

– Сегодня мы живем как все. Но надо воспользоваться такой возможностью, если она сама идет к тебе в руки.

Рифаа, словно обращаясь к самому себе, пробормотал:

– Как же я могу породниться со злым духом, если целыми днями только и думаю о том, как его изгнать?

– Я никогда не мечтал о большем, чем сделать из тебя ремесленника, но судьба предоставила тебе шанс занять завидное положение в нашем квартале, – вспылил Шафеи. – А ты только и думаешь о том, чтобы уподобиться знахарке. Стыд какой! Скажи, какая муха тебя укусила? Обещай, что женишься и не будешь делать из нас посмешище.

– Я не женюсь на ней, отец!

Шафеи не принял его ответа.

– Я сам пойду к Ханфасу и буду просить породниться с нами.

– Не делай этого, отец!

– Тогда объясни мне, что с тобой, мальчик?

– Не сердись на него, ты же знаешь, какой он! – взмолилась Абда.

– Лучше бы не знал! Вся улица презирает нас за его чувствительность.

– Дай ему время подумать.

– Все его сверстники уже обзавелись детьми и твердо стоят на ногах! – Шафеи со злобой взглянул на сына и сердито спросил: – Ты такой бледный, будто не мужчина!

Рифаа вздохнул. Грудь его вздрогнула, он уже был готов расплакаться. Гнев сжирает последние отцовские чувства. Почему здесь с ним жестоки настолько, что дом стал тюрьмой? Ему захотелось оказаться в другом месте, среди других людей.

– Не мучай меня, отец, – сказал он осипшим голосом.

– Это ты мучаешь меня с тех пор, как родился!

Рифаа опустил голову, пряча от родителей лицо. Шафеи попытался обуздать свой гнев и понизил тон:

– Боишься? Или вообще не хочешь жениться? Признайся или отправляйся к Умм Бахатырхе, она, вероятно, поняла о тебе то, чего не поняли мы.

– Нет! – воскликнул Рифаа.

Он внезапно встал и вышел из комнаты.

49

Дядюшка Шафеи спустился, чтобы открыть мастерскую, и вопреки своим ожиданиям не обнаружил там Рифаа. Звать его он не стал, сказав самому себе, что разумнее не показывать обеспокоенность его отсутствием. День медленно потек. Лучи солнца уже спускались по стене к куче опилок у ног Шафеи, а Рифаа все не объявлялся. Наступил вечер, и Шафеи, раздраженный и вне себя от гнева, закрыл лавку. Как обычно, он направился в кофейню Шалдама и сел на свое место. Увидев, что поэт Гаввад пришел один, он очень удивился:

– Где же тогда Рифаа?

Нащупывая дорогу к лавке, поэт ответил:

– Я не видел его со вчерашнего дня.

– А я не видел его с тех пор, как он ушел от нас после обеда.

Гаввад вскинул седые брови и спросил, выпрямив спину и прижав к себе ребаб:

– Между вами что-то произошло?

Не ответив, Шафеи резко поднялся и покинул кофейню. Шалдаму была непонятна озабоченность Шафеи, и он рассмеялся:

– Такого в нашем квартале не случалось с тех пор, как Идрис сколотил свою лачугу. В детстве я пропадал целыми днями, и ни у кого голова обо мне не болела. А когда я возвращался, отец, да примет Всевышний его душу, кричал: «Чего тебя принесло, собачий сын?» Сидящий в центре Ханфас добавил:

– Значит, он не был уверен, что ты его сын!

Кофейня взорвалась от смеха. Кто-то похвалил Ханфаса за тонкое чувство юмора. Шафеи же направился домой. И когда он спросил жену, не вернулся ли Рифаа, женщину охватила тревога: «Я думала, он с тобой, в мастерской, как всегда». Она разнервничалась еще больше, когда муж сообщил ей, что и у Гаввада сегодня Рифаа не появлялся.

– Куда же он тогда делся? – спросила жена.

Послышался голос Ясмины, которая подзывала к окну торговца инжиром. Абда с сомнением посмотрела на Шафеи. Он покачал головой и сухо засмеялся.

– Такая, как эта, и избавляет от сомнений! – сказала Абда.

Только от отчаяния Шафеи пошел в дом Ясмины. Он постучал, и она открыла. Удивившись, она отступила назад.

– Вы?! – спросила она с торжествующим видом.

Мужчина отвел глаза от ее прозрачной рубашки и грустно спросил:

– Рифаа у тебя?

Ее удивление только возросло:

– Рифаа?!

Шафеи смутился. Она указала внутрь:

– Посмотри сам!

Шафеи повернулся, чтобы уйти.

– Что, сегодня он стал совершеннолетним? – бросила она ему вслед со смехом.

Он услышал, как она обратилась к кому-то в комнате:

– В наши дни за юношей следят строже, чем за девицей!

Абда ждала его в галерее.

– Давай вместе сходим на аль-Мукаттам, – предложила она.

– Накажи его Господь, – вспылил Шафеи. – И это награда за целый день изнурительного труда!

До рынка аль-Мукаттам они доехали на повозке, запряженной ослом, расспросили там о сыне всех старых соседей и знакомых, но безрезультатно. Конечно, бывало, что он отсутствовал часами, бродя по пустыне и забираясь в горы, но никому и в голову не приходило задерживаться там до столь позднего часа. Они вернулись в квартал ни с чем, обеспокоенные еще больше. Все уже обсуждали исчезновение Рифаа, а несколько дней спустя высмеивали это в кофейне, в доме Ясмины, да и во всем квартале. Люди придумывали все новые шутки о его перепуганных родителях. Умм Бахатырха и дядюшка Гаввад были единственными, кто разделял несчастье Шафеи и Абды. «Куда же он пошел? – сокрушался Гаввад. – Он ведь не такой. Иначе мы бы так не огорчались». А однажды пьяный Батыха заорал на улице «Люди добрые! Мальчика не видали?» – будто речь шла о маленьком ребенке. Квартал разразился смехом, а ребятня принялась его передразнивать. От горя Абда слегла, а Шафеи продолжал работать в мастерской, рассеянный, с покрасневшими от бессонницы глазами. Закия же, жена Ханфаса, больше не навещала Абду и при встрече делала вид, что незнакома с ней. Однажды Шафеи распиливал доску, когда услышал крик возвращающейся Ясмины:

– Дядя Шафеи! Смотри!

Она указала туда, где у самой пустыни кончалась улица. С пилой в руках Шафеи вышел из мастерской и увидел сына, неуверенным шагом бредущего домой. Шафеи бросил инструмент у дверей и побежал ему навстречу. С удивлением разглядывая Рифаа, он схватил его за руки:

– Рифаа! Где ты был?! Ты не думал о том, что мы переживаем за тебя? Несчастная мать чуть не умерла от отчаяния.

Юноша ничего не ответил. Отцу бросилась в глаза его худоба.

– Ты заболел? – спросил он.

Рифаа в смятении сказал:

– Нет. Пойдем к матери!

Подошедшая к ним Ясмина недоверчиво спросила у Рифаа:

– И где же ты был?

Он даже не посмотрел в ее сторону. Вокруг собрались мальчишки. Они с отцом направились в дом, а вместе с ними Умм Бахатырха и дядюшка Гаввад. Абда, увидев Рифаа, вскочила с постели, прижала сына к груди и слабым голосом проговорила:

– Да простит тебя Господь… Тебе все равно, что с матерью?

Он взял ее ладонь в руки, усадил на кровать, сел рядом и сказал:

– Мне жаль…

Шафеи хмурился, как туча, но в глубине души был доволен, на сердце у него посветлело.

– Мы мечтали видеть тебя счастливым! – с упреком сказал он.

Со слезами на глазах Абда спросила:

– Решил, что мы женим тебя насильно?!

– Я устал, – грустно ответил он.

– Где же ты пропадал? – спросили они хором.

Рифаа вздохнул:

– Мир мне опостылел, и я ушел в пустыню. Необходимо было побыть одному. Я не покидал пустыню даже, чтобы купить еды.

Отец ударил себя ладонью в лоб с криком:

– Разве разумный человек так поступает?!

– Оставьте его в покое, – сказала Умм Бахатырха. – У меня есть опыт в подобных делах. Такому юноше ничего нельзя навязывать, отец.

Абда взяла сына за руку:

– Мы хотели, чтобы он был счастлив. Но что случилось, то случилось. Как же ты осунулся, сынок!

– Все показывают на нас пальцем. Такого в нашем квартале не было, – обиженно заметил отец.

– Его состояние мне знакомо, Шафеи, – вмешалась Умм Бахатырха. – Поверь мне. Он не похож на остальных.

– Мы стали посмешищем своей улицы, – грустно пробурчал Шафеи.

– Потому что такого человека в нашем квартале еще не было, – рассердилась Умм Бахатырха.

– Остается только сожалеть…

– Не гневи Бога! Сам не знаешь, что несешь. Слушай, что тебе говорят!

50

Все говорило о том, что в мастерской кипит работа. С одной стороны стола стоял Шафеи, распиливая доску, с другой – Рифаа, забивавший молотком гвозди. Под столом выросла уже целая гора опилок. Вдоль стен были прислонены оконные рамы и дверные створки. Посреди комнаты друг на друге стояли новые, отполированные до блеска ящики, которые оставалось только покрыть лаком. Ощущался отчетливый запах дерева, слышался звук пилы, стук, скрип и бульканье кальяна, который курили клиенты, беседовавшие у входа в мастерскую. Один из них, Хигази, обратился к Шафеи:

– Посмотрю, если сделаешь диван как надо, закажу у тебя приданое для дочери. Так вот… – продолжил он разговор с товарищами: – Мы живем в такое время! Если бы Габаль увидел, лишился бы рассудка.

Курившие с сожалением закачали головами. Могильщик же Бархум с улыбкой спросил у Шафеи:

– Ты так и не сделаешь для меня гроб? Ни за какие деньги?

На миг Шафеи выпустил из рук пилу и ответил:

– Клянусь, если здесь будет еще и гроб, заказчики разбегутся.

– Да, напоминание о смерти отпугнет людей, – согласился с ним Фарахат.

– Ваша беда в том, что вы боитесь смерти больше, чем следует, – снова сказал Хигази. – Поэтому вас унижают Ханфас с Баюми, а доходы с имения за вас получает Ихаб.

– А тебя разве смерть не пугает?

Сплюнув, Хигази ответил:

– Мы все ее боимся. Вот Габаль был сильным. Благодаря его силе род вернул свои права, которых мы лишились из-за собственной трусости.

Внезапно Рифаа перестал стучать молотком, вынул изо рта гвозди и сказал:

– Габаль хотел вернуть наши права по-доброму. Он не хотел применять насилие, ему просто пришлось защищаться.

Хигази усмехнулся:

– Скажи, сынок, ты хотя бы гвоздь можешь забить, не применяя силы?

Подумав, Рифаа ответил:

– Человек не дерево, уважаемый.

Уставившийся было на него отец, вернулся к работе.

– Правда в том, – продолжал Хигази, – что Габаль был самым сильным из надсмотрщиков, каких только знала наша улица. Он поднял народ, и они взялись за дубинки.

– Он хотел, чтобы они сами стали охранять квартал, – подхватил Фарахат. – И охранять не только свой род, а всех.

– А сейчас в роду только мыши да зайцы.

Вытерев нос тыльной стороной ладони, дядюшка Шафеи спросил:

– Какой цвет предпочитаете, Хигази?

– Выбери немаркий, чтобы долго оставался чистым, – ответил ему Хигази и продолжил: – Когда Даабас выколол глаз Каабальхе, Габаль выколол глаз и ему, и таким образом восстановил справедливость.

Рифаа громко вздохнул.

– Насилие недопустимо, – сказал он. – И днем и ночью мы видим, как людей бьют, калечат, убивают. Даже женщины царапают друг друга в кровь. Где же справедливость? Это ужаснее, чем было раньше!

Все затихли. Впервые заговорил Ханура:

– Этот юный проповедник презирает наш квартал. Он такой изнеженный. С чего бы это, мастер Шафеи?

– Да?!

– Да, он избалован.

Хигази обернулся к Рифаа и усмехнулся:

– Лучше найди себе невесту!

Раздался хохот. Шафеи нахмурился, а Рифаа залился краской.

– Сила… Сила… Без нее не восстановить справедливость! – все твердил Хигази.

Не обращая внимания на предостерегающие взгляды отца, Рифаа настаивал:

– На самом деле нашему кварталу не хватает милосердия.

– Хочешь пустить меня по миру? – прыснул могильщик Бархум.

Все загоготали. Кого-то даже прихватил приступ кашля. Со слезящимися от смеха глазами Хигази произнес:

– Габаль ходил к аль-Эфенди, прося справедливости и милости, а тот послал Заклата с его людьми. Если б вместо дубинок было милосердие, то Габаля бы со всем нашим родом истребили.

– Эй, вы! И у стен есть уши, – закричал Шафеи. – Если вас услышат, несдобровать.

– Он прав, – ответил Ханура. – Чего взять с гашишников? Пройди здесь Ханфас, и они начнут ему кланяться.

Потом он обратился к Рифаа:

– Не обижайся на нас, сынок! У любителей гашиша нет ни стыда, ни совести. Ты сам-то пробовал?

Шафеи рассмеялся:

– Ему не нравится. После двух затяжек он либо задыхается, либо засыпает.

– Этот парень – молодец! Кто-то говорит, что он занимается изгнанием бесов, как Умм Бахатырха. Другие считают его поэтом. Ведь он увлекается преданиями.

Хигази рассмеялся:

– Он так же против гашиша, как и против брака!

Бархум подозвал из кофейни мальчика, чтобы тот забрал кальян. Они поднялись и, попрощавшись, разошлись. Шафеи отбросил пилу и укоризненно посмотрел на сына.

– Не встревай в чужие разговоры!

Перед мастерской остановились мальчишки, чтобы поиграть. Рифаа обошел стол, взял отца за руку и отвел его в дальний угол подальше от чужих ушей. Казалось, он был взволнован: губы решительно сжаты, глаза излучают странный свет. Отец вопросительно уставился на него.

– Больше не могу молчать, – сказал Рифаа.

Отец разозлился: каких еще неприятностей от него ждать? Все время он проводит в доме Умм Бахатырхи. Часами уединяется за скалой Хинд. Стоит ему пробыть в мастерской какое-то время, как он вступает в споры.

– Как ты себя чувствуешь?

Неожиданно спокойно Рифаа ответил:

– Я не могу скрывать от тебя то, о чем постоянно думаю.

– И о чем ты думаешь?

Рифаа подошел еще ближе.

– Вчера в полночь, как только я вышел из дома поэта, мне захотелось прогуляться, и я направился в сторону пустыни. Я брел в темноте, пока не устал, выбрал место у стены Большого Дома и присел.

Шафеи внимательно слушал, глаза его говорили о том, что он жаждет продолжения.

– Я услышал незнакомый голос. Человек будто обращался сам к себе в темноте. Меня осенило: это голос нашего деда аль-Габаляуи.

Отец посмотрел сыну в лицо и изумленно проговорил:

– Голос аль-Габаляуи? С чего ты решил, что это он?

– Я не придумываю, – горячо продолжил Рифаа. – Факты говорят за себя. Я вскочил, повернулся в сторону дома и попятился, но не смог разглядеть его. Я ничего не видел в темноте.

– Слава Богу!

– Терпение, отец! Голос произнес: «Габаль выполнил свою миссию. Несмотря на это, дела пошли намного хуже!»

Шафеи почувствовал, как грудь его горит огнем, а лоб покрывается испариной. Дрожащим голосом он сказал:

– Многие сидели у стены, но никому ничего не слышалось.

– А я услышал, отец!

– Может, кто-то прилег неподалеку?

Рифаа отрицательно покачал головой.

– Голос доносился с той стороны стены!

– Как ты определил?

– Я крикнул: «Дед! Габаль умер. Его место заняли другие. Протяни нам руку помощи!»

Шафеи встревожился:

– Господи! Никто тебя не слышал?

Глаза Рифаа светились. Он продолжал:

– Дед слышал меня. Он ответил: «Стыдно молодому человеку что-то требовать от немощного старика. Хороший сын – тот, кто действует сам…» Я спросил его: «Что я против этих надсмотрщиков? Я слаб». И он ответил мне: «Слаб тот, кто глуп, кто не знает своих сил. А я не люблю глупцов».

– Ты уверен, что этот разговор действительно был? – спросил Шафеи в ужасе.

– Да. Клянусь Всевышним!

Шафеи застонал.

– Эти фантазии до добра не доведут, – с горечью проговорил он.

– Поверь мне, отец! Все, что я рассказал, – правда.

– Позволь мне все же усомниться, – сокрушался Шафеи.

Лицо Рифаа восторженно светилось:

– Сейчас я понимаю, что от меня требуется!

Отец ударил себя от отчаяния по лбу и воскликнул:

– А от тебя что-то еще требуется?!

– Да. Я слаб, но я не глуп. Хороший сын тот, кто действует.

Шафеи показалось, что его разрывает на куски.

– Ничего не выйдет! – закричал он. – Сам погибнешь и нас за собой потащишь!

Рифаа улыбнулся:

– Они убивают только тех, кто претендует на имение!

– А на что претендуешь ты?

– Адхам воспевал чистую, наполненную музыкой жизнь в саду. Габаль также потребовал права на имение, чтобы люди были счастливы. Мы вбили себе в голову, что жизнь станет легкой, если каждый получит свои права, что, получив их, он перестанет трудиться и заживет счастливо. Но к чему все это, если жить такой жизнью можно и без имения? Если захотеть, можно хоть с этого дня начать наслаждаться музыкой.

Шафеи облегченно вздохнул.

– Это тебе дед сказал?

– Он сказал, что не любит глупость. Он сказал, что глуп тот, кто не осознает, в чем заключается его сила. Я последний, кто будет призывать к кровопролитию за имение. Имение – ничто, отец. Счастье в пении. И на пути к счастью стоят только бесы, затаившиеся в нас. Не случайно я увлекся этой наукой. Это было волей Всевышнего. Провидение подтолкнуло меня к этому.

Шафеи еще раз облегченно выдохнул. Но пережитая им мука лишила его сил, и он повалился на кучу опилок, вытянул ноги и прислонился спиной к оконной раме, которая ждала своей очереди на починку. Он с усмешкой спросил сына:

– Как же мы сами не додумались до такой жизни? Ведь у нас есть Умм Бахатырха, которая практиковала здесь еще до твоего рождения.

– Она ждет, когда больной сам придет к ней. Она не ходит по домам.

Шафеи посмотрел в угол и с сомнением сказал:

– Посмотри, как кормит сейчас нас наше дело. Что же станется с нами завтра из-за твоих выдумок?

– Все будет хорошо, отец. Исцеление больных придется не по вкусу только бесам, – с воодушевлением ответил Рифаа.

И мастерская осветилась лучами заходящего солнца, которые отразились в зеркале шкафа.