Текст книги "Дети нашей улицы"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

66

От нещадно палящего в пустыне солнца укрыться можно только в тени скалы Хинд. Там-то и присел на землю Касем, один приведший сюда стадо. На нем была чистая голубая галабея, насколько галабея пастуха может быть чистой, голова обмотана широкой повязкой, защищающей от солнечных лучей, а на ногах – старые с обтрепанными краями тапочки. Он сидел в задумчивости, лишь время от времени приглядывая за баранами, овцами и козами.

Посох его валялся рядом. С такого близкого расстояния высокий аль-Мукаттам казался громадным и мрачным, словно он один бросал решительный вызов солнцу. До горизонта простиралась наполненная тяжелой тишиной и раскаленным воздухом пустыня. Устав от своих мыслей и юношеских грез, Касем принимался наблюдать за животными – их стычками, играми, ласками, как они ищут пропитание или лежат, нежась. Особенно его развлекали ягнята. А как ему нравились их глаза, будто подведенные сурьмой! Касему казалось, что их взгляды обращены на него, и он смотрел на них ласково, думая, что, в отличие от животных, жителям квартала неведомо хорошее обращение, лишь произвол надсмотрщиков и унижение. Касем не обращал внимания на то, что в квартале на пастухов смотрели сверху вниз. Он был убежден, что пастухом быть лучше, чем душегубом или попрошайкой, не говоря уже о том, как сильно он любил пустыню и свежий воздух, как наслаждался видом аль-Мукаттама, скалы Хинд и небесным сводом с удивительными цветными разводами у линии горизонта. К тому же по дороге он всегда заходил к старцу Яхье. Тот, первый раз увидев его со стадом, воскликнул:

– Из торговца картофелем ты сделался пастухом?!

Касем ответил, не стесняясь:

– А что в этом такого, уважаемый? Знаете, сколько бедняков в нашем квартале завидуют мне?!

– И дядя отпустил тебя?

– Его сын Хасан уже взрослый, и теперь он должен помогать отцу. Пасти овец лучше, чем попрошайничать!

Не было дня, чтобы Касем не появлялся у Яхьи. Он любил беседовать с ним. Яхья знал все новости квартала и мог рассказать о его настоящем и прошлом больше, чем поэты. Он знал даже то, о чем они умалчивали. Касем говорил Яхье: «Я собираю скот со всех кварталов – Габаль, Рифаа, даже у богачей. Удивительно, как мирно овцы пасутся вместе, когда их хозяева так враждуют друг с другом!» А однажды он сказал Яхье: «Хумам был пастухом. Те, кто презирают пастухов, – попрошайки, бездельники и неудачники. При этом они уважают надсмотрщиков, этих грабителей и кровопийц! Да простит вас Бог, жители нашей улицы!»

Как-то Касем спросил его с гордостью:

– Я бедняк и довольствуюсь малым. Не причиняю людям страданий. Даже животные видят от меня только доброе обращение. Как считаешь, я похож на Рифаа?

Старик неодобрительно посмотрел на него.

– Рифаа?! Рифаа отдал свою жизнь, чтобы избавить собратьев от одержимости и сделать их счастливыми! – Яхья усмехнулся и продолжил: – Ты же, юноша, увлечен женщинами. Ведь на закате в пустыне ты встречаешься с девушками!

– Разве это грех, уважаемый? – улыбнулся Касем.

– Это твое дело. Но не говори, что ты похож на Рифаа.

Касем глубоко задумался, потом сказал:

– А разве Габаль не был, как Рифаа, лучшим из сыновей нашей улицы? Был, уважаемый. И он любил и был женат. Он вернул роду права на имение и распределял доходы по справедливости.

– Имение! Другой цели в его жизни и не было! – резко ответил Яхья.

Юноша подумал немного и откровенно сказал:

– Но доброе отношение к людям, справедливость и порядок – он ведь к этому тоже стремился.

Тогда Яхья раздраженно спросил:

– Значит, Габаль, по-твоему, лучше, чем Рифаа?

В черных глазах Касема появилось смущение. Он долго колебался, прежде чем наконец ответить:

– Они оба были хорошими людьми. Как мало таких людей на нашей улице! Адхам, Хумам, Габаль, Рифаа. А надсмотрщиков – не счесть!

– Адхам умер от горя, – заметил Яхья. – А Хумам и Рифаа были убиты.

«Это действительно достойнейшие из сыновей нашей улицы. Славная жизнь и печальный конец!» – размышлял про себя Касем, сидя в тени большой скалы. Сердце его горело желанием стать таким же. Мерзости надсмотрщиков были ему ненавистны. Внутри у него множилась печаль и нарастала смутная тревога. Чтобы успокоиться, он говорил себе: «Скольких же людей и сколько событий видела эта скала – любовь Кадри и Хинд, убийство Хумама, встречу Габаля с аль-Габаляуи, разговор Рифаа с дедом. Где те события и где те люди? Но осталась добрая память. А это дороже всех овец и баранов. Скала была свидетелем того, как наш великий дед скитался здесь, обживая эти земли и держа в страхе злодеев округи. Как сейчас ему живется в одиночестве?»

Когда стемнело, Касем встал и, зевнув, потянулся. Он взял посох, протяжно свистнул, затем махнул посохом и крикнул. Стадо собралось и послушно двинулось к жилым кварталам. Касема уже мучил голод, ведь за весь день он съел только лепешку с сардиной. В доме дяди его ждал ужин. Он торопил стадо, пока вдалеке не показался Большой Дом с его закрытыми окнами и верхушками деревьев за высокими стенами. Что же это за сад, который воспевают поэты и от тоски по которому умер Адхам? По мере приближения к улице шум становился все громче. Касем шел вдоль высокой стены, углубляясь в квартал, сумерки сгущались. Пока он прокладывал себе дорогу между мальчишек, бросающихся друг в друга пылью, слух его наполнялся выкриками продавцов, женской болтовней, насмешками, бранью, мольбами умалишенных и звоном колокольчика повозки управляющего. В нос ударил резкий запах табака, гниющих отбросов и жареного лука.

Возвращая скот хозяевам, Касем заворачивал то в один дом, то в другой, сначала в квартале Габаль, потом в квартале Рефаа, пока не осталась лишь одна козочка, принадлежащая госпоже Камар – единственной зажиточной женщине квартала бродяг. Она жила в одноэтажном доме с небольшим двором, посреди которого росла пальма, а в углу стояло дерево гуавы. Касем вошел во двор следом за животным и столкнулся там с рабыней Сакиной, чьи вьющиеся волосы уже были тронуты сединой. Он поздоровался с ней, и она спросила, улыбаясь:

– Ну, как козочка?

Касем ответил, что доволен ею, и собрался уже было уходить, как с улицы вернулась хозяйка. Ее полное тело скрывала накидка, а черные глаза из прорезей чадры смотрели на него с лаской. Он посторонился и отвел взгляд вниз.

– Доброго вечера! – сказала она ему мягко.

– Доброго вечера, госпожа!

Женщина замедлила шаг, чтобы рассмотреть козочку, потом обратилась к Касему:

– День ото дня козочка набирает вес. Все благодаря тебе!

Касем был поражен не столько добрыми словами, сколько ее ласковым взглядом.

– Благодаря Всевышнему и вашим заботам! – ответил он.

– Принеси ему ужин! – приказала госпожа Камар рабыне.

Благодарный Касем воздел руки и проговорил:

– Вы безгранично добры, госпожа!

Он еще раз поймал ее взгляд, попрощался и вышел. Как всегда при встрече с ней, он был взволнован нежностью и пониманием, которые матери дарят своим детям и которых он был лишен. Если бы его мать была жива, то ей сейчас было бы столько же лет, сколько госпоже Камар. Как удивительны были проявления нежности на улице, где привыкли хвастаться силой и грубостью! Не менее удивительна ее скромная красота, пробуждающая у него в душе радость. Это было совсем не похоже на его свидания в жаркой пустыне, когда он испытывал слепую страсть, подобную голоду, которая всегда заканчивалась холодным безразличием. Закинув посох на плечо, он поспешил к дому дяди, от волнения не замечая ничего вокруг. Семья уже собралась на балконе и ждала только его. Он сел с ними за стол, на котором стоял ужин – фаляфель, лук и арбуз. Хасану уже исполнилось шестнадцать. Он рос высоким крепким юношей, и дядя мечтал лишь о том, чтобы сын стал надсмотрщиком квартала бродяг. Как только поужинали, тетя убрала со стола, и дядя сразу ушел. Молодые люди оставались на балконе, пока голос со двора не позвал:

– Касем!

Оба встали, и Касем ответил:

– Мы идем, Садек!

Садек встретил их радостной улыбкой. Он был одного возраста и роста с Касемом, но только слишком уж тощ. Садек работал помощником лудильщика в первой со стороны аль-Гамалии лавке. Друзья направились в кофейню Дунгуля. Как только они вошли, восседавший на лавке в центре поэт Тазах обвел их взглядом. Саварис сидел рядом с Дунгулем у входа. Молодые люди покорно подошли к надсмотрщику и поздоровались с ним, хотя он приходился Касему и Хасану родственником. Они заняли место на тахте, и служка тут же принес им кофе, любимый Касемом кальян и чай с мятой – их обычный заказ. Саварис, косившийся с презрением на Касема, вдруг грубо спросил:

– С чего это ты такой аккуратный, как девушка?!

Касем залился краской смущения и проговорил извиняющимся тоном:

– В чистоте нет ничего предосудительного, уважаемый!

Саварис злобно нахмурился:

– Нехорошо так дерзить в твоем возрасте!

В кофейне стало настолько тихо, что, казалось, в слух превратились не только посетители, но и стены, и вся посуда. Зная ранимость друга, Садек смотрел на Касема с сочувствием. Хасан же спрятал за стаканом имбирного напитка лицо, чтобы надсмотрщик не смог разглядеть отразившейся на нем ненависти. Тазах дотронулся до струн ребаба, полилась музыка, и зазвучали слова похвалы в адрес управляющего Рефаата, надсмотрщиков Лахиты и Савариса. Поэт продолжал:

«Адхаму показалось, что он слышит шаги. Эта медленная тяжелая поступь разбудила едва уловимые, как аромат чего-то знакомого, смутные воспоминания. Он повернулся лицом к двери и увидел, как она открывается. В проеме появился мощный силуэт. Адхам уставился на него с удивлением и напряг зрение в слабой надежде.

– Отец?! – громко простонал он.

В ответ раздался старческий голос:

– Добрый вечер, Адхам!

Из глаз Адхама хлынули слезы. От счастья, которого не испытывал уже двадцать лет, он захотел привстать, но не смог».

67

– Погоди, Касем, у меня кое-что есть для тебя! – сказала ему Сакина.

Касем остался стоять у пальмы, к стволу которой привязал козочку. Пока он ждал рабыню, скрывшуюся в доме, сердце его взволнованно билось, подсказывая, что, судя по ее голосу, его ожидает нечто приятное и это как-то связано с добрейшей хозяйкой дома. Он почувствовал, как сильно ему хочется сейчас увидеть ее глаза или услышать голос, от которого по его телу, жарившемуся весь день в пустыне, пробежит прохлада. Сакина вернулась со свертком и вручила его со словами:

– Это пирог. Ешь на здоровье!

– Поблагодари от меня свою щедрую хозяйку.

Вдруг из дома послышался ее нежный голос:

– Благодари Господа, добрый юноша.

Не посмев взглянуть в ее сторону, он поднял руку в знак благодарности и ушел. Опьяненный счастьем, он повторял ее слова: «Добрый юноша». Ни один пастух еще не слышал такого. И кто это говорил?! Такая уважаемая женщина в его несчастном квартале! Он обвел затуманенным взглядом квартал, который поглотили сумерки, и подумал: «Несмотря на все убожество нашего квартала, здесь есть вещи, которые могут осчастливить бедное сердце!» От грез его отвлек крик: «Деньги! Держите вора!», и он увидел мужчину в чалме и широкой белой галабее, бегущего вглубь квартала. Все устремились на крик: сбежались мальчишки, вытянули шеи в его сторону уличные торговцы, кто-то высунулся из окна, кто-то поднялся из подвала, из кофеен повыходили посетители. Люди обступили его со всех сторон.

Рядом с Касемом оказался мужчина, который безразлично наблюдал за происходящим, почесывая себе спину деревянной палкой.

– А кто это? – спросил его Касем.

Продолжая чесать спину, мужчина ответил:

– Обойщик, что работал в доме управляющего.

Надсмотрщик квартала бродяг Саварис, а также Хагаг, надсмотрщик квартала Рифаа, и Гулта, надсмотрщик квартала Габаль, подошли к мужчине. Они приказали людям разойтись, и те тут же отошли в сторону. Женщина, выглядывающая из окна в квартале Рифаа, сказала:

– Это все из зависти!

Другая, высунувшаяся из окна дома в квартале Габаль, ответила:

– Поверь мне, все завидовали, что он получил заказ в доме управляющего. Упаси нас Бог от завистливых глаз!

Третья, стоявшая на улице у входа в дом и вычесывающая вшей из головы сына, добавила:

– Он, несчастный, смеялся, когда выходил из дома управляющего. А теперь остается только глотать слезы. Вытащили все, вместе с кошельком!

Мужчина вопил во весь голос:

– Все украли! Плата за неделю, деньги на дом, мастерскую, детей – все было при мне. Больше двадцати фунтов. Да будут они прокляты!

– Тихо! Замолчите все! – крикнул Гулта. – Молчать, бараны! На чашу весов поставлена честь улицы. А значит – позор падет на надсмотрщиков!

– Никакого позора! – вступил Хагаг. – Кто сказал, что он потерял деньги именно на нашей улице?

Осипшим голосом мужчина закричал:

– Да пусть обрушатся на меня все несчастья, если это не так! Я получил деньги из рук привратника в доме управляющего, положил их за пазуху, а в конце квартала решил проверить – все ли на месте. И не нащупал денег!

Люди заголосили.

– Тихо! – прикрикнул Хагаг. – Послушай, ты где обнаружил, что деньги пропали?

Мужчина указал на место, где заканчивался квартал бродяг.

– Перед лавкой лудильщика. Но странно, в тот момент вокруг никого не было.

– Значит, тебя обокрали до того, как ты вошел в наш квартал, – заключил Саварис.

– Я видел его из кофейни, когда он проходил мимо. К нему никто не приближался, – сказал Хагаг, надсмотрщик квартала Рифаа.

– В роду Габаль воров нет, – злобно вскричал Гулта. – Они хозяева этой улицы!

– Думай, что говоришь! – вспылил Хагаг. – Род Габаля – хозяева улицы?!

– Только гордецы осмелятся отрицать!

– Не раздражай меня! Вы совсем потеряли голову из-за своего высокомерия! – прогремел голос Хагага.

Гулта был так же громогласен:

– Да будьте вы прокляты! Тысячу проклятий на таких невежд, как вы!

– Господа! – вмешался, всхлипывая, обойщик. – Меня обокрали на вашей улице. Вы все, бесспорно, господа. Но кто вернет мне деньги? Пропал бедный Фангари!

– Мы вас обыщем, – с вызовом заявил Хагаг. – Всех мужчин, женщин и детей, все углы.

– Ищите! – с презрением ответил Гулта. – Это кончится позором для вас самих.

– Этот человек вышел из дома управляющего и прошел сначала через квартал Габаль. Следовательно, поиски надо начинать оттуда.

– Пока я жив, не допущу этого! – захрипел Гулта. – Не забывайся! Кто я и кто ты?!

– У меня на теле шрамов больше, чем волос, Гулта!

– А у меня на теле живого места нет!

– Храни Бог от такого шайтана!

– Пусть все шайтаны вселятся в меня!

Фангари продолжал вопить:

– Мои деньги! Вам понравится, если узнают, что на вашей улице воруют?!

Женщина рассердилась и закричала на него:

– Цыц, совиная морда! Из-за тебя всей улице придется плохо!

Вдруг кто-то сказал:

– Деньги наверняка вытащили в квартале бродяг. Уж там полно воров и попрошаек.

– Наши воры не крадут у себя в квартале! – закричал Саварис.

– Кто знает?!

С покрасневшими от ярости глазами Саварис проговорил:

– Что толку дальше спорить?! Устроим обыск и узнаем, кто вор. Иначе мы все будем опозорены.

– Начинайте с квартала бродяг! – раздались голоса.

– Если кто вздумал пойти против принятых правил, получит от меня дубинкой по морде! – вскричал Саварис. Он замахнулся, и вокруг встали его люди. Хагаг сделал то же самое. Гулта отступил на несколько шагов к своему кварталу и повторил те же манипуляции. Обойщик с рыданиями бросился прятаться в первый же дом. Скоро должно было стемнеть. Все ждали начала кровавой бойни. Но вдруг между ними встал Касем, громко прокричав:

– Подождите! Пролив кровь, вы не вернете пропавших денег. А в аль-Гамалии, аль-Даррасе и аль-Атуфе будут говорить о воровстве на улице аль-Габаляуи, хотя она под охраной управляющего и надсмотрщиков.

Тогда кто-то из квартала Габаль спросил его:

– И что же предлагает пастух?

Касем терпеливо объяснил:

– Я знаю способ, как вернуть деньги их владельцу без драки!

Обойщик подбежал к нему с криком:

– На тебя последняя надежда!

Тогда Касем обратился ко всем:

– Деньги вернутся к владельцу, и вор не будет раскрыт.

Все притихли, глаза с любопытством застыли на Касеме.

Он продолжил:

– Давайте дождемся полной темноты! Осталось недолго. Пусть никто не зажигает свет в квартале. Мы пройдем весь квартал от начала до конца, чтобы не наводить подозрение ни на одну из улиц. Тот, кто присвоил деньги, получит шанс избавиться от них в темноте незаметно, не обнаружив себя. Таким образом, мы вернем деньги и избежим драки.

Обойщик схватил Касема за плечи и взмолился:

– Это выход! Ради меня, соглашайтесь!

– Разумное решение, – подхватил кто-то.

– А что? Это возможность для вора спасти себя и честь улицы.

Женщина радостно крикнула. Люди со страхом и мольбой переводили глаза с одного надсмотрщика на другого. Каждый из гордости медлил дать согласие первым. Народ ждал и задавался вопросом: возобладает ли разум, или они сейчас поднимут дубинки, и прольется кровь. Вдруг раздался знакомый всем голос:

– Эй, вы!

Все повернулись: у своего дома стоял надсмотрщик квартала Лахита. Стало тихо, все с замиранием сердца ждали его слова.

– Принимайте предложение, цыгане! Вы глупы настолько, что вашим спасителем оказался пастух.

В толпе прокатилась волна облегчения. Послышались радостные выкрики. Сердце Касема забилось быстрее. Он заметил, что из окон дома Камар, выходивших на улицу, за ним следили черные глаза. Впервые ощутив незнакомый вкус победы, он был горд и счастлив. Все ждали наступления темноты, то поднимая глаза к небу, то поглядывая в сторону пустыни, нетерпеливо следя за закатом солнца. Очертания предметов стали нечетки, лица будто расплывались. Дорогу, ведущую от Большого Дома в пустыню, окутала темнота. Едва различимые фигуры двинулись в его сторону и, пройдя квартал, поспешили к аль-Гамалии, откуда разошлись по домам. Раздался громкий приказ Лахиты:

– Дайте свет!

Первыми свет зажгли в квартале бродяг в доме Камар, затем появились огоньки на тележках, фонари осветили кофейни, и квартал ожил. При свете стали обыскивать землю, и наконец кто-то выкрикнул:

– Вот кошелек!

Фангари был тут как тут. Он схватил деньги, пересчитал их и бегом пустился в аль-Гамалию под громкий смех и крики. Касем чувствовал, что на него обращены восхищенные взгляды. Люди подходили к нему с поздравлениями. Комплименты сыпались на него, как розы. А когда Касем, Хасан и Садек пришли вечером в кофейню квартала бродяг, Саварис встретил их широкой улыбкой:

– Для Касема кальян за мой счет!

68

С залитым краской смущения лицом, светящимися глазами и трепещущим сердцем Касем вошел во двор Камар, чтобы забрать козочку. Со словами «Господи, благослови!» он стал отвязывать животное, стоявшее под лестницей. Вдруг послышался скрип открывающейся двери и голос госпожи:

– Доброе утро!

– Да будет оно благословенно для вас! – вложив всю свою душу, ответил Касем.

– Вчера ты сделал доброе дело для всей улицы.

– Всевышний наставил меня на путь истинный, – отвечал он, а душа его пела от счастья.

Нараспев с восхищением она произнесла:

– Ты показал, что мудрость важнее силы надсмотрщиков.

«А твое внимание для меня еще важнее», – подумал он, но вслух ответил:

– Да воздастся тебе за твое добро!

Улыбнувшись, она сказала:

– Вчера все видели, как ты вел жителей квартала, будто овец, – и попрощалась с ним, пожелав удачи.

Он вывел козочку на улицу. У каждого дома стадо пополнялось барашком или овечкой. Касем приветствовал встречных. Даже надсмотрщики, которые раньше пренебрегали им, отвечали ему. По дороге в пустыню он прогнал стадо вдоль стены Большого Дома и встретил солнце, восходившее над горой. Уже в этот ранний час ветер доносил его горячее дыхание. У подножия горы виднелись фигуры пастухов. Мимо в рваной одежде прошел мужчина, играющий на свирели. В чистое небо взмыли коршуны. Касем вдохнул свежий воздух. Казалось, в глубине этой горы ждут своего часа мечты и надежды. Касем просмотрел пустыню до самого края, на сердце у него стало совсем легко, и он пропел:

 
О, красота! О, счастье! Радость!
И имя твое на ладони моей начертали.
 

Он перевел взгляд от скалы Кадри и Хинд к тому месту, где были убиты Хумам и Рифаа, потом туда, где встретились аль-Габаляуи и Габаль. Здесь все – солнце, горы, пески, слава, любовь и смерть. Сердце трепещет любовью и терзается: что все это значит? Что скрывает прошлое, и что нас ждет в будущем? Почему кварталы враждуют друг с другом, а надсмотрщики проливают кровь? Почему предания в каждой кофейне рассказывают на свой лад?

Незадолго до полудня он погнал стадо к рынку аль-Мукаттам, зашел в хижину к Яхье и сел рядом с ним.

– Рассказывают, ты что-то совершил вчера? – громко спросил его старик.

Скрывая смущение, Касем отпил глоток чая.

– Тебе не следовало вмешиваться, когда они ссорятся. Пусть уничтожат друг друга.

Не поднимая глаз, Касем ответил:

– Ты и правда так думаешь?

– Избегай славы, не то вызовешь зависть у надсмотрщиков! – предостерег его Яхья.

– Разве таким, как я, надсмотрщики завидуют?

Старик вздохнул:

– Кто мог подумать, что Рифаа навлечет на себя их гнев?!

– Разве можно сравнивать великого Рифаа со мной? – удивился Касем.

Когда он собрался уходить, старик сказал ему на прощание:

– Не выбрасывай мой амулет!

Вечером, сидя в тени скалы Хинд, Касем услышал голос Сакины, которая звала козочку. Он вскочил, обошел скалу и увидел, как она гладит животное. Он улыбнулся ей. И она сказала своим грудным голосом:

– Я иду в аль-Даррасу. Решила срезать и пройти по пустыне.

– Но здесь очень жарко.

Она усмехнулась:

– Посижу недолго здесь в тени.

Они сели рядом там, где он оставил свой посох.

– Узнав вчера о твоем поступке, я подумала, что твоя мать наверняка молилась за тебя перед смертью, – сказала она.

– А ты не хочешь за меня помолиться? – улыбнулся он.

– Пусть невеста за тебя молится! – ответила она, пряча хитрые глаза.

– Да кто захочет стать невестой пастуха?!

– В жизни и не такое бывает. Сегодня тебя уважают не меньше надсмотрщика. А ведь ты не пролил и капли крови.

– Клянусь, твои слова – сладкий мед.

Она обратила на него потухший взгляд:

– Хочешь, подскажу тебе способ?

Его охватило волнение, и он ответил:

– Да!

Она с присущей ей простотой сказала:

– Попытай счастья! Посватайся к госпоже!

Он не поверил:

– Кого ты имеешь в виду, Сакина?

– Чего тут непонятного? В нашем квартале только одна госпожа.

– Госпожа Камар?!

– Другой нет!

Его голос задрожал:

– Но ее муж был богатый человек, а не пастух!

– Судьба не выбирает, пастух или не пастух.

– А ее не оскорбит мое предложение? – спросил он будто сам себя.

Сакина встала.

– Никто не знает, что разозлит женщину, а что придется ей по сердцу. Положись на Всевышнего. Будь здоров.

Она ушла. Касем запрокинул голову и прикрыл глаза. Было похоже, что он дремлет.