Текст книги "Дети нашей улицы"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

6

Адхам сидел в конторе, принимая одного за другим новых арендаторов, выстроившихся в очередь, которая растянулась до самого выхода. Когда подошел черед последнего, в спешке и раздраженно, не отрывая головы от тетради, он спросил:

– Имя, уважаемый?

– Идрис аль-Габаляуи, – прозвучал ответ.

Адхам испуганно поднял голову и увидел перед собой брата. Ожидая нападения с его стороны, он вскочил, готовый защищаться. Но Идрис предстал совсем другим: тихий, смиренный, поистрепавшийся, словно намокшая накрахмаленная рубаха. Его не стоило бояться, новый образ его был печальным. Несмотря на то, что вид брата погасил в сердце Адхама старые обиды, он не мог в это окончательно поверить и сказал осторожно, будто вопрошая:

– Идрис?!

Идрис склонил голову и ответил неожиданно мягко:

– Не бойся: я лишь твой гость в этом доме, если ты будешь милостив ко мне.

Неужели эти покорные слова исходят из уст Идриса? Или его так изменили страдания? Но кротость Идриса так же огорчает, как гордыня. Не станет ли прием Идриса в доме вызовом отцу? Ведь он пришел без приглашения. Но Адхам уже указывал брату рукой присесть на стул рядом с ним. Они уселись, удивленно обвели друг друга взглядом, и Идрис сказал:

– Я проник сюда с толпой арендаторов, чтобы поговорить с тобой с глазу на глаз.

– Тебя никто не заметил? – с тревогой спросил Адхам.

– Из домашних меня никто не видел. Будь уверен! Я пришел не для того, чтобы навредить тебе. Мне нужна твоя милостивая помощь.

От волнения Адхам отвел глаза, кровь прилила к лицу.

– Ты, наверное, удивлен, как я изменился, – продолжил Идрис. – И спрашиваешь: куда подевались его высокомерие и заносчивость? Так знай: мне выпало столько страданий, что врагу не пожелаешь. Но несмотря на это, я пришел к тебе в таком виде, потому что такие, как я, забывают о гордости перед лицом доброты.

– Да поможет тебе Всевышний, как и всем нам! – пробормотал Адхам. – Как же мне горько слышать о твоей судьбе!

– Я должен был предвидеть все с самого начала, но гнев лишил меня разума. Я пропил свою честь, а бродяжничество и вымогательство лишили меня человеческого облика. Мог ли ты предположить такую низость в своем старшем брате?

– Что ты! Ты был самым лучшим, благороднейшим из братьев.

Мучаясь, Идрис произнес:

– Я раскаялся в содеянном. Теперь я потерянный человек. Я скитаюсь по пустыне с беременной женой, и меня отовсюду гонят. Приходится добывать еду хитростью или отнимать.

– Ты разрываешь мне сердце, брат!

– Прости, Адхам! Я всегда знал, что у тебя добрая душа. Не я ли носил тебя младенцем на руках? Не я ли был свидетелем того, как ты взрослел? Я видел, насколько ты благороден и щедр. Будь проклят гнев, где бы он ни разразился!

– Да проклянет его Всевышний, брат!

Идрис вздохнул и продолжил, будто обращаясь к себе:

– Как я был несправедлив к тебе! Всеми несчастьями, которые постигли меня и еще постигнут, мне не искупить греха.

– Да облегчит твою участь Всевышний! Знаешь, я не терял надежды, что ты вернешься. Даже когда отец был зол, думал попытаться поговорить с ним о тебе.

Идрис улыбнулся, обнажив желтые гнилые зубы.

– Я знал об этом, я говорил себе: если просить отца, то только с твоей помощью.

Глаза Адхама заблестели.

– Я вижу, ты на истинном пути. Думаю, пришло время поговорить с отцом.

Идрис замотал лохматой головой в знак отчаяния.

– Тот, кто старше тебя на день, опытнее – на год. Я же старше тебя на десять лет. Отец ни за что не простит унижения. После того, что я сделал, он не пощадит меня. Нет у меня надежды на возвращение в Большой Дом.

Слова Идриса были правдой, и это заставило Адхама почувствовать неловкость и замешательство. Он пробормотал, расстроенный:

– Что я могу для тебя сделать?

Идрис снова улыбнулся.

– Не вздумай помогать деньгами! Я уверен в твоей честности как управляющего, а значит, если ты протянешь мне руку помощи, она будет из твоего собственного кармана, а я не приму этого. Сегодня у тебя жена, завтра будет ребенок. Я пришел к тебе, гонимый не нищетой. Я пришел, чтобы сообщить тебе о своем раскаянии, о том, что я был не прав, пришел в надежде вернуть твою дружбу. А еще у меня к тебе просьба.

Адхам внимательно посмотрел на брата.

– Говори, брат! В чем заключается твоя просьба?

Идрис склонился к нему, будто опасаясь, что и у стен есть уши, и сказал:

– Я хочу быть уверенным в своем будущем, ведь настоящего я лишился. Скоро я тоже стану отцом. Какова судьба моих детей?

– Я сделаю все возможное, вот увидишь.

Идрис в знак признательности похлопал его по плечу.

– Мне надо знать, лишил ли меня отец права на наследство.

– Я этого не знаю. Но если тебя интересует мое мнение, то…

– Меня интересует, – нервно прервал его Идрис, – не твое мнение, а мнение отца.

– Ты же знаешь, он ни с кем не делится тем, что у него на уме.

– Но ведь он высказал свою волю в завещании.

Не промолвив ни слова, Адхам закачал головой. Идрис не унимался:

– В этой бумаге все написано.

– Я понятия о ней не имею. Ты знаешь, в доме об этом никто ничего не знает. Дела я веду под строгим надзором отца.

Идрис грустно посмотрел на него.

– Бумага в огромной переплетенной книге. Однажды в детстве я ее видел. Я поинтересовался у отца, что там. Тогда он души во мне не чаял. Он сказал, что там все о нас написано. Мы больше не возвращались к этому разговору, я даже не посмел спросить, что именно там записано. Нет сомнений, сегодня от этого зависит моя судьба.

Понимая, что загнан в угол, Адхам произнес:

– Только Всевышнему все ведомо!

– Книга в кладовке, примыкающей к покоям отца. Ты же видел вечно запертую дверку в левой стене его комнаты. Ключ он хранит в серебряной шкатулке в ящике ближайшего к постели столика. Так вот, книга лежит на столе в той кладовке.

Адхам тревожно вздернул брови.

– Чего ты хочешь?

Вздохнув, Идрис ответил:

– Если и осталось мне в жизни утешение, то оно зависит от того, сможешь ли ты узнать, что говорится в бумаге по поводу меня.

Адхам испугался:

– Не лучше ли прямо спросить о десяти условиях?

– Он не скажет, только разгневается. Может, и ты впадешь в немилость. А может, за твоим вопросом он разглядит истинную его причину и тогда рассердится еще сильнее. Я не хочу, чтобы ты потерял доверие отца из-за того, что хотел сделать добро мне. Он ни за что не хочет раскрывать эти десять условий. Если бы хотел, уже все бы знали. Нет надежнее способа узнать, чем тот, о котором я тебе говорю. Вернее всего будет сделать это на рассвете, когда отец прогуливается по саду.

Адхам побледнел.

– То, на что ты меня толкаешь, брат, ужасно!

Идрис скрыл свое разочарование бледной улыбкой:

– Сыну посмотреть, что отец пишет о нем в завещании, – не преступление.

– Но ты же просишь выкрасть то, что отец желает сохранить в тайне.

Идрис тяжело вздохнул:

– Когда я решил прийти к тебе, я подумал: трудно будет убедить Адхама сделать то, что противно воле отца. Однако я тешил себя надеждой: он согласится, когда поймет, насколько мне это необходимо. В этом нет преступления.

Все получится. Ты вытащишь мою душу из ада, ничем не рискуя.

– Спаси Господи!

– Аминь. Я молю тебя избавить меня от этих страданий.

Испытывая страх и волнение, Адхам поднялся с места, Идрис встал за ним и улыбнулся так, словно показывал, что сдался отчаянию.

– Я сильно побеспокоил тебя, Адхам. Мое несчастье в том, что любому человеку встреча со мной так или иначе сулит неприятности. Имя Идриса стало нарицательным.

– Как я мучаюсь оттого, что не в силах помочь тебе! Идрис подошел ближе, мягко положил руку ему на плечо и с чувством поцеловал брата в лоб:

– Во всех своих неудачах виноват я сам. И не вправе требовать у тебя больше того, что ты способен сделать. Я оставляю тебя. И пусть будет, как пожелает Господь!

На этом Идрис ушел.

7

Впервые за последнее время лицо Умаймы оживилось. Она с интересом расспрашивала Адхама:

– Отец раньше тебе не говорил об этом документе? Адхам сидел на диване, поджав ноги, и смотрел через окно в пустыню, тонущую во мраке.

– Никто о нем не говорил, – ответил он.

– Но ты…

– Я лишь один из его многочисленных сыновей.

– Однако управлять имением он выбрал именно тебя, – едва заметно улыбнулась Умайма.

Он резко повернулся к ней.

– Я же сказал, он никому не рассказывал.

Она снова улыбнулась, будто чтобы смягчить его резкость, и хитро сказала:

– Не бери в голову. Идрис не заслуживает этого. И разве можно забыть, как он к тебе относился?

Адхам повернулся к окну и грустно сказал:

– Идрис, что приходил ко мне сегодня, не тот Идрис, который меня ненавидел. Его полные раскаяния глаза не дают мне покоя.

С явным удовлетворением она заключила:

– Я поняла это по твоему рассказу. Поэтому-то меня так волнует это дело. Но где твое великодушие? Ты всегда был благороден.

Он смотрел в непроглядную темноту ночи, голова шла кругом.

– Какой в этом смысл?

– Но твой раскаявшийся брат просит о помощи.

– Видит око, да зуб неймет.

– Твои с ним отношения, да и с другими братьями тоже, должны быть лучше. Иначе в один прекрасный день ты останешься в одиночестве и против всех.

– Ты беспокоишься о себе, а не об Идрисе.

Она качнула головой, будто сняла с себя маску, и сказала:

– Мое право заботиться о самой себе и о том, кого ношу в своем чреве.

Чего добивается жена? И как темно за окном! Тьма поглотила даже великий аль-Мукаттам. Он молчал. Тогда она спросила:

– А ты не помнишь, ты бывал в этой комнатке?

Прервав свое недолгое молчание, он ответил:

– Никогда. Мальчишкой меня манило туда войти, но отец запрещал. Мать и приближаться не позволяла.

– Если бы ты захотел туда войти, то несомненно…

Он рассказал ей все только для того, чтобы она отговорила его, а не толкала на преступление. Ему было необходимо, чтобы кто-то утвердил его в правильности избранного решения. Вместо этого он оказался в положении человека, кричащего во тьме «караул», на зов которого вышел бандит.

– А стол с серебряной шкатулкой тебе известен? – донимала его Умайма.

– О нем знают все, кто был у отца в покоях. Зачем ты спрашиваешь?

Встав со своего места, она подошла к Адхаму вплотную и стала искушать его:

– Клянись, что не хочешь знать, что в бумагах!

– Конечно, не хочу. С чего бы? – занервничал он.

– Неужели твоя воля сильнее желания узнать собственное будущее?

– Имеешь в виду твое будущее?

– Мое и твое, а также Идриса, о котором ты так сокрушаешься, забыв его выходки!

Жена говорила то же, что и его внутренний голос. И это злило Адхама. Он посмотрел в окно, будто надеясь сбежать, и сказал:

– Против воли отца не пойду!

Умайма вопросительно вздернула подведенные брови:

– А почему он прячет документ?

– Это его дело. Что-то ты сегодня задаешь много вопросов.

Она произнесла, будто обращаясь к самой себе:

– Будущее! Узнаем свою судьбу и сделаем благое дело для несчастного Идриса. И это всего лишь заглянув в бумажку. Никто и не узнает. Клянусь, ни друг, ни враг не смогут обвинить нас в том, что у нас были дурные намерения по отношению к отцу.

Адхам залюбовался самой яркой из звезд на небосклоне. Не обращая внимания на ее слова, он сказал:

– Как прекрасно небо! Если б не такая влажность сегодня, я разглядывал бы его сквозь ветви деревьев в саду.

– Не сомневаюсь, он выделил кого-то в завещании.

– Его расположение ко мне до сих пор приносило одни лишь проблемы.

– Умей я читать, пошла бы и открыла серебряный сундучок! – вздохнула жена.

Адхам желал именно этого. Он еще больше возненавидел себя и ее, но почувствовал, что капкан захлопнулся и дело уже решено. Он наклонился к ней, нахмурившись. В дрожащем от сквозняка свете лампы его лицо казалось мрачнее тучи.

– Будь я проклят, что поделился с тобой! – сказал он.

– Я не хочу навредить. Я люблю твоего отца так же, как и ты.

– Давай прекратим этот утомительный разговор! Уже поздно.

– Я чувствую, что не успокоюсь, пока это пустяковое дело не будет сделано.

– Боже! Верни ей разум! – выдохнул Адхам.

Она уставилась на него, готовая действовать, и спросила:

– Разве ты уже не пошел против отцовской воли, встретившись с Идрисом в доме?

От изумления его зрачки расширились.

– Он возник передо мной. Мне ничего не оставалось, как принять его.

– А ты сообщил отцу о его посещении?

– Ты невыносима сегодня, Умайма!

Она торжествующе продолжила:

– Если ты смог пойти против него, причиняя вред себе, почему не можешь сделать то же самое ради пользы себе и брату?

Если бы он захотел, этому разговору был бы положен конец. Но Адхам уже падал в пропасть. Ведь если бы часть его души не искала ее поддержки, он не позволил бы ей рассуждать. Он спросил, изображая гнев:

– Что ты имеешь в виду?

– Чтобы ты не спал до зари, а ждал, когда представится возможность.

– Я думал, беременность лишила тебя только чувственности, а она к тому же лишила тебя и разума, – отозвался он с отвращением.

– Ты согласен с тем, что я говорю, клянусь зарождающейся у меня под сердцем новой душой! Но ты боишься. Разве пристала тебе трусость?

Лицо его помрачнело, он снова напрягся, отгоняя то, что принесло бы мгновенное облегчение:

– Мы будем вспоминать эту ночь как ночь нашей первой ссоры.

С удивительной мягкостью она ответила:

– Адхам, давай серьезно подумаем об этом деле!

– Добром это не кончится.

– Это просто слова, но сам посмотришь…

Он увидел адское пламя, к которому стремительно приближался, и подумал про себя: «Если полыхнет, слезы не помогут потушить этот пожар». Адхам повернулся к окну и представил, как должны быть счастливы жители той яркой звезды лишь потому, что они далеки от этого дома. Слабым голосом он произнес:

– Никто не любит отца так сильно, как я.

– Ты же не сделаешь ему ничего плохого.

– Умайма! Иди спать!

– Из-за тебя я глаз сомкнуть не могу.

– Я надеялся услышать от тебя разумный совет.

– Ты его услышал.

– Я что, стремительно приближаю свою погибель?! – почти шепотом спросил он самого себя.

Она погладила его по руке, которую он положил на подлокотник дивана, и с упреком сказала:

– Какой ты бессердечный! У нас с тобой одна судьба.

Сдавшись, он произнес, как человек, уже принявший решение:

– Даже эта звезда не ведает, что со мной теперь будет!

– Об этом ты прочитаешь в документе! – воспрянула Умайма.

Он перевел взгляд на недремлющие звезды, чей мирный свет иногда застилали находящие на них тучи. Ему казалось, им известно о том, что он задумал. «Как красиво небо!» – прошептал он и услышал голос Умаймы, которая, заигрывая, сказала:

– Ты научил меня любить сад, так позволь мне отблагодарить тебя!

8

На рассвете отец вышел из своей комнаты и направился в сад. Адхам наблюдал за ним из самого дальнего угла зала. Умайма стояла в темноте позади, вцепившись в плечо мужа. Они прислушивались к тяжелой поступи отца, но не могли определить, в какую именно сторону он идет. Прогуливаться в этот час без фонаря и сопровождающего было привычкой аль-Габаляуи. Шум шагов смолк. Адхам обернулся и тихо спросил Умайму:

– Может, лучше вернуться?

Она подтолкнула его вперед, прошептав на ухо:

– Будь я проклята, если желаю зла хоть одной душе!

Сжав в кармане свечку, в мучительном волнении Адхам сделал несколько осторожных шагов. Он двигался на ощупь вдоль стены. Рука наткнулась на дверную ручку.

– Я останусь здесь и буду сторожить. Иди спокойно, – прошептала Умайма.

Он протянул руку, толкнул дверь, та поддалась, и он убрал руку. Неуверенно Адхам ступил внутрь и почувствовал, как в нос ударил резкий запах мускуса. Он прикрыл за собой дверь и застыл, всматриваясь в темноту, чтобы разглядеть, где окна, выходящие на пустыню. Из них едва брезжил свет. Адхам понимал, что преступление – если это было преступлением – уже свершилось, когда он вторгся в отцовские покои, и теперь ему не оставалось ничего, кроме как довершить начатое. Он пошел вдоль левой стены, спотыкаясь о стулья, миновал дверь в кладовку, дошел до конца и, оказавшись рядом со столом, выдвинул ящик, сунул в него руку и нащупал сундучок. Адхаму потребовалось время, чтобы перевести дух. Передохнув, он вернулся к двери в кладовку, отыскал скважину, вставил в нее ключ и повернул. Дверь открылась, и он проскользнул внутрь, куда до него никто, кроме отца, не смел войти. Прикрыв дверь, он достал свечу, зажег ее и увидел, что кладовка представляет собой квадратное помещение с высоким потолком. На полу небольшой ковер, по правой стороне изящный столик, на котором лежит огромная книга в переплете, прикрепленная к стене толстой цепочкой. Чтобы прогнать страх, пробежавший по всему телу и дрожащей руке со свечой, Адхам болезненно сглотнул слюну – от духоты сдавило горло. Он подошел к столику, чтобы рассмотреть украшенный золотым тиснением переплет, протянул руку и открыл книгу. Не в силах сосредоточиться, он попытался успокоиться. «Во имя Всевышнего…» – пробежал он написанное в книге персидским шрифтом.

Вдруг послышалось, как распахнулась дверь. От напряжения голова Адхама инстинктивно повернулась на шум, как будто кто-то дернул ее за веревочку. В мерцании свечи он увидел, что выход своей могучей фигурой преградил отец, который смотрел на него холодными, злыми глазами. Замерев и онемев, Адхам уставился на него. Он был не в состоянии даже думать.

– Выходи! – приказал аль-Габаляуи.

Адхам не мог сдвинуться с места. Он застыл как камень, с той лишь разницей, что камень не мог испытывать такого отчаяния.

– Выходи!!! – повторил отец.

Адхам еле очнулся от оцепенения. Отец дал ему пройти. Выйдя из кладовки со все еще горящей в руке свечой, он увидел посреди комнаты Умайму. Слезы одна за другой катились по ее щекам. Отец указал ему, чтобы он встал рядом с женой. Адхам повиновался.

– Ты должен отвечать на мои вопросы только правду, – строго обратился к нему аль-Габаляуи.

На лице Адхама читалась полная покорность.

– Кто рассказал тебе про книгу?

И из него выплеснулось все, как из лопнувшего сосуда:

– Идрис.

– Когда?

– Вчера утром.

– Как вы встретились?

– Он проскользнул в толпе новых арендаторов и дождался момента, чтобы остаться со мной наедине.

– Почему ты не выгнал его?

– Я не смог этого сделать, отец.

– Не называй меня отцом! – резко ответил аль-Габаляуи.

Адхам собрался с духом.

– Ты мне отец, несмотря на твой гнев и мою глупость.

– Это он склонил тебя?

Хотя вопрос был обращен не к ней, Умайма вмешалась:

– Да, господин.

– Молчи, насекомое! – бросил он и опять повернулся к Адхаму: – Отвечай!

– Он раскаивался, был опечален, хотел удостовериться в будущем своих детей.

– И ради него ты согласился?

– Нет. Я сказал, что не способен на такое.

– Что же заставило тебя изменить решение?

Адхам тяжело вздохнул и пробормотал:

– Шайтан!

Отец усмехнулся:

– Ты рассказывал жене о вашем разговоре?

Умайма разразилась плачем, аль-Габаляуи приказал ей замолкнуть, а Адхаму сделал знак отвечать.

– Да, – произнес Адхам.

– Что она сказала тебе?

Адхам молчал, глотая слюну.

– Отвечай, предатель! – закричал отец.

– Она хотела узнать, что написано в завещании. Она думала, это никому не навредит.

Отец посмотрел на него с презрением.

– Значит, ты предал того, кто возвысил тебя над достойными?

– Я не буду оправдывать себя. Милость твоя велика, – простонал Адхам.

– Ты снюхался с Идрисом, которого я прогнал из-за тебя?!

– Я не сговаривался с ним. Это было ошибкой. Только твоя милость спасет меня.

– Господин! – взмолилась Умайма.

– Молчать, насекомое! – не дал ей договорить аль-Габаляуи.

Он переводил мрачный взгляд с сына на невестку, пока не приказал страшным голосом:

– Вон из дома!

– Отец! – взмолился Адхам.

– Убирайтесь, пока вас не вышвырнули! – повторил он басом.

9

Ворота Большого Дома открылись, на этот раз, чтобы из них появились изгнанные Адхам и Умайма. Адхам вышел с узелком одежды, за ним следовала жена с наскоро собранными съестными припасами. Они выглядели униженными и отчаявшимися, из глаз текли слезы. Услышав, как захлопнулся засов, они громко разрыдались. Всхлипывая, Умайма проговорила:

– Лучше умереть!

– Первый раз в жизни ты права. Я бы тоже предпочел смерть, – дрожащим голосом ответил ей Адхам.

Не успели они отойти от ворот, как раздался пьяный злорадный смех. Они обернулись и увидели Идриса перед хижиной, которую тот сколотил из жестяных листов и досок. Его жена Наргис сидела и молча пряла. Идрис разрывался от хохота, обзывая их. От растерянности Адхам и Умайма, уставившиеся на него, остолбенели. Идрис танцевал, прищелкивая пальцами. Это стало раздражать Наргис, и она скрылась внутри хижины. Адхам взглянул на брата красными от гнева и слез глазами. Мгновенно он осознал все коварство Идриса, и ему открылась его подлая и низкая натура. Он понял также, что сам оказался наивен и глуп настолько, что теперь негодяй плясал от счастья. Вот он, Идрис, – воплощение зла! Кровь вскипела в жилах Адхама и ударила в голову. Он зачерпнул горсть земли и швырнул в Идриса, крикнув срывающимся от ненависти голосом:

– Подлец! Будь ты проклят! В скорпионе больше человеческого, чем в тебе.

Идрис отвечал ему, раскачивая головой налево-направо и поигрывая бровями. Адхам был вне себя от гнева:

– Что за низость! Такая подлость! Ничтожество, лгун, обманщик!

Идрис стал вилять бедрами, как танцовщица, а на губах играла злорадная усмешка. Не обращая внимания на Умайму, которая пыталась толчками заставить мужа идти дальше, Адхам кричал:

– Развратник! Грязная тварь!

Идрис не переставал трясти бедрами, медленно вращаясь по кругу. Гнев ослепил Адхама, он бросил узел на землю, оттолкнул жену, которая пыталась унять его, и набросился на Идриса. Адхам схватил его за горло и сдавил изо всех сил. Идрису будто все было нипочем, он продолжал кривляться и извиваться. Адхам, обезумев, обрушился на Идриса с побоями, но тот только подначивал его:

– Попалась пташка в кошкины лапы! – гнусавил он.

Вдруг Идрис замер, взревел и ударил Адхама в грудь. Тот отлетел, зашатался, потерял равновесие и упал навзничь. Умайма подбежала к мужу с воплями, помогла подняться и принялась стряхивать с его одежды пыль, приговаривая:

– Не связывайся ты с этим животным! Будем держаться от него подальше.

Он молча подобрал свой узелок, Умайма взяла свой, и они пошли прочь к другому концу стены. Однако Адхам быстро устал, уронил узел и сказал, присев на него: «Давай передохнем немного!» Жена села напротив и опять заплакала. Громогласного же Идриса было слышно даже здесь. Он с вызовом посмотрел на Большой Дом и прокричал:

– Ты прогнал меня ради самого ничтожного из всех, кого породил. Видишь, чем он отплатил тебе?! Пришлось избавиться от него, как от отбросов. Что, получил за мое наказание?! Первый кнут зачинщику! Знай, что Идриса не сломить! Оставайся один со своими трусливыми бесплодными детьми! У тебя не будет внуков кроме тех, что копошатся в помоях и подбирают объедки, питаясь очистками. Потом любой из аль-Атуфа или Кафар аль-Загари будет провожать их пинками. Потом их кровь смешается со всяким сбродом. Ты же запрешься у себя в комнате, то и дело исправляя завещание в приступе гнева и отчаяния. На старости лет ты будешь страдать от одиночества, а когда за тобой придет смерть, тебя некому будет оплакивать.

Идрис повернулся в сторону Адхама и завопил как сумасшедший:

– А ты, ничтожество, как проживешь теперь один? Ты слабак, чтобы оставаться на плаву. Какой толк в этой пустыне от того, что ты умеешь читать и писать?! Ха-ха-ха…

Умайма все лила слезы, пока Адхам, не в силах этого вынести, не произнес строго:

– Хватит ныть!

– Как же мне не плакать, это моя вина, Адхам, – утираясь, ответила она.

– Я тоже виноват. Если бы не мое малодушие, ничего бы не произошло.

– Я одна виновата.

Рассердившись, он крикнул:

– Ты винишь себя только потому, что боишься, я стану тебя ругать.

Слезы ее тут же куда-то исчезли, и она опустила голову. Спустя некоторое время Умайма промолвила:

– Я не думала, что он так жесток.

– Я знал это, поэтому мне нет прощения.

– Как же я останусь здесь, беременная?! – спросила она с сомнением.

– Придется приспособиться к этой пустыне после Большого Дома. Слезами горю не поможешь. Нам не остается ничего, как поставить здесь хижину.

– Где?

Он посмотрел вокруг, задержал взгляд на лачуге Идриса и с тревогой сказал:

– Нельзя уходить далеко от Большого Дома. Либо обоснуемся поблизости от Идриса, либо сгинем в этой бескрайней пустыне.

Немного подумав, Умайма ответила, будто разделяя его мнение:

– Да. Останемся в поле его зрения. Может, сердце у него дрогнет.

– Горе мне! – вздохнул Адхам. – Если бы ты не разговаривала со мной, я бы подумал, что сплю и вижу кошмарный сон. Неужели его сердце очерствело для меня навеки? Я не буду задираться, как Идрис. Подумать только, я совсем другой, а он уготовил мне такую же судьбу.

– Есть ли где еще такой отец, как твой? – злобно проговорила Умайма.

Адхам бросил на нее острый взгляд:

– Когда же отсохнет твой язык?!

Она не успокаивалась:

– Богом клянусь, я не совершила никакого преступления, нет на мне греха! Если кому сказать, чем я поплатилась, спорю, от удивления у них глаза на лоб вылезут. Не видала я таких отцов!

– Потому что нет на свете человека, подобного ему. Эта гора и эта пустыня – свидетели. Такие, как он, теряют разум, если идешь им наперекор!

– С таким характером он всех разгонит.

– Мы были первыми, потому что мы совершили злой поступок.

– Это не так, – с обидой проговорила она.

– Не тебе судить!

Оба замолчали. В пустыне не было видно ни души, кроме редких прохожих у самого подножия. Яркое солнце посылало жгучие лучи с безоблачного неба, заливая своим светом бескрайние пески, в которых то здесь, то там поблескивали гладкие камни или осколки стекла. До горизонта простиралась пустыня. Виднелась только гора аль-Мукаттам, да с восточной стороны возвышалась огромная скала, застывшая словно голова человека, погребенного под песками. Рядом с Большим Домом стояла приземистая хижина Идриса, сколоченная на этом месте как вызов. Все вокруг вселяло отчаяние и страх.

– Ох и трудно нам тут придется! – тяжело вздохнула Умайма.

Адхам взглянул на Большой Дом:

– Мы вытерпим все ради того, чтобы двери этого дома снова открылись для нас.