Текст книги "Дети нашей улицы"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

97

С дядюшкой Шакруном творилось неладное. Иногда он произносил громкие речи, будто выступая перед толпой, и тогда говорили: «Это старость!» Иногда ужасно сердился по пустякам или вообще без причины, и тогда опять говорили: «Старость!» А порой он подолгу молчал, даже когда к нему обращались. «Старость!» – говорили люди. Бывало, он нес такую чушь, что слушавшие его восклицали с сочувствием: «Храни нас Бог от такого конца!» Арафа часто участливо наблюдал за ним сквозь оконную решетку. «Почтенный человек, – думал он, – несмотря на рваную одежду и неопрятность. На его изможденном лице отпечатались страдания, пережитые им после того, как прошли времена Касема. Ему не посчастливилось быть современником Касема, жить в справедливости и мире, получать свою долю с доходов имения, видеть, как возводят новые дома за счет имения, а потом стать свидетелем того, как все это прекратилось по приказу Кадри. Несчастный человек! Он живет дольше, чем может вынести. Арафа увидел Аватеф: после того как у нее прошел глаз, ничто не портило ее лицо. Он перевел взгляд с отца на дочь и с улыбкой крикнул ей:

– Напои чаем, будь добра!

Она поднесла ему стакан, а он, чтобы задержать ее рядом с собой, не спешил брать заказ из ее рук.

– Поздравляю, ты выздоровела, роза нашей улицы!

Она ответила с улыбкой:

– Благодаря Всевышнему и тебе!

Он взял стакан так, чтобы коснуться ее пальцев. Она отошла, демонстрируя своей походкой, что она с удовольствием приняла это ухаживание. Можно было предпринимать решительные шаги. Смелости ему было не занимать, но следовало обдумать, что делать с Сантури. Дядюшка Шакрун с дочкой теперь постоянно попадаются на глаза надсмотрщику, который ходит по этой дороге. Шакрун уже не в состоянии справляться с тележкой, поэтому и поставил здесь эту злополучную кофейню. Издалека донеслись громкие голоса. Прохожие обернулись в сторону аль-Гамалии. Из-за поворота появилась повозка с женщинами, которые пели и хлопали в ладоши. В центре сидела невеста, только что побывавшая в бане. Мальчишки с гиканьем подбежали к повозке, повернувшей в квартал Габаль, и прицепились за нее. Тишину то и дело нарушали женские песни, поздравления и неприличные слова, произносимые шепотом. Рассердившись, Шакрун вскочил и закричал громовым голосом:

– Бейте!.. Бейте!

К нему подбежала Аватеф. Дочь усадила и заботливо погладила его по спине, чтобы успокоить. Арафа удивился: неужели у старика видения? Будь проклята старость! Что же тогда с нашим дедом аль-Габаляуи? Он смотрел на старика, пока тот не затих. Только тогда спросил:

– Дядюшка Шакрун! Вы видели аль-Габаляуи?

Не поворачиваясь в его сторону, Шакрун ответил:

– Невежда! Неужели ты не знаешь, что он затворился в своем доме еще до времен Габаля?

Арафа засмеялся, а Аватеф улыбнулась.

– Долгих лет тебе жизни, дядюшка! – сказал Арафа.

– Если бы жизнь чего-то стоила, то и годы бы ценились, – ответил старик.

Аватеф подошла к Арафе, чтобы забрать стакан, и шепотом попросила:

– Оставь его! Он ночью глаз не сомкнул.

– Мое сердце принадлежит тебе, – горячо произнес Арафа и поспешил добавить, пока она не отошла: – Я хотел бы переговорить с ним о нас с тобой.

Она погрозила ему пальцем и отошла. Арафа продолжил развлекаться тем, что наблюдал за играющими на дороге детьми. Неожиданно в квартал Касема явился Сантури. Арафа инстинктивно отпрянул от решетки. Зачем он пришел? Слава богу, он жил в квартале Рифаа, а их защищал Агаг, которого Арафа завалил подношениями. Сантури остановился у кофейни Шакруна. Он уставился на Аватеф и сказал:

– Черный кофе!

Где-то в окне хихикнула женщина. Другая спросила:

– И что заставило надсмотрщика квартала Касема пить простой кофе в кофейне у бродяг?!

Сантури не обратил на это внимания. Аватеф подала ему чашку, и сердце Арафы сжалось. Надсмотрщик ждал, пока кофе остынет, а сам во весь рот улыбался девушке, выставляя напоказ свои золотые зубы. Арафа дал себе обещание отдубасить его где-нибудь на горе. Сделав глоток, Сантури сказал:

– Спасибо твоим прелестным ручкам!

Аватеф и улыбнуться боялась, и нахмуриться, а Шакрун в ужасе наблюдал за дочерью. Сантури дал ей монету в пять пиастров [14]14
  Пиастр – денежная единица Египта. В одном фунте 100 пиастров


[Закрыть], она сунула руку в карман, чтобы отсчитать сдачу, но тот сделал вид, что сдача не нужна, и, не дожидаясь, вернулся в кофейню своего квартала. Аватеф осталась стоять в замешательстве.

– Не ходи за ним! – прошептал ей Арафа.

– Что же делать со сдачей? – спросила она.

Тогда Шакрун, несмотря на свою немощь, поднялся, взял сдачу и направился в кофейню. Спустя некоторое время он вернулся на свое место, сел и тут же расхохотался. Аватеф подошла к нему и взмолилась:

– Не надо, отец, прошу тебя!

Старик снова приподнялся, повернулся в сторону дома владельца имения и прокричал:

– О, аль-Габаляуи!.. О, аль-Габаляуи!

Из окон и дверей кофеен и подвалов на него устремились взгляды. На его крик сбежались мальчишки. Даже собаки обернулись в его сторону.

– О, аль-Габаляуи! – снова воскликнул Шакрун. – До каких пор ты будешь скрываться и молчать? Твои заветы не соблюдаются, а средства растрачиваются. Тебя обкрадывают так же, как обкрадывают и твоих внуков, аль-Габаляуи!

Мальчишки завизжали, многие стали смеяться, но старик продолжал взывать:

– О, аль-Габаляуи? Разве ты меня не слышишь? Разве ты не знаешь, что у нас происходит? Ты наказал Идриса! А он в тысячу раз лучше надсмотрщиков нашей улицы! О, аль-Габаляуи!

Из кофейни с ревом вышел Сантури:

– Умерь пыл, выдумщик!

Шакрун повернулся к нему и гневно прокричал:

– Будь ты проклят, подлец из подлецов!

Люди с сочувствием прошептали: «Пропал старик!». Сантури приблизился к нему и, ослепленный злостью, ударил Шакруна кулаком по голове. Старик зашатался и чуть не упал, но его подхватила Аватеф. Взглянув на нее, Сантури направился обратно в кофейню.

– Давай вернемся домой, отец! – попросила девушка плачущим голосом.

Арафа подошел, чтобы помочь ей, но старик из последних сил оттолкнул их. Он тяжело дышал, и это было отчетливо слышно, так как все вокруг стояли молча.

– Аватеф, нужно было оставить его дома! – упрекнула ее женщина в окне.

– Я не думала, что так получится, – продолжала плакать Аватеф.

– О, аль-Габаляуи! Аль-Габаляуи! – продолжал взывать Шакрун слабым голосом.

98

На рассвете в тишине раздались рыдания. А утром люди узнали, что дядюшка Шакрун умер. Случившееся было привычным делом в квартале. Люди Сантури говорили: «Да попадет он в ад! Он вел себя неподобающе, и это погубило его».

– Шакруна убили, – сказал Арафа Ханашу, – как других на нашей улице. И убийцы не скрывают своих преступлений. Никто не посмеет пожаловаться. Не отыщется ни одного свидетеля.

– Ужас! – с отвращением ответил Ханаш. – И зачем только мы пришли сюда?!

– Это наша улица.

– Твоя мать уходила отсюда с печалью в сердце. Проклятая улица и ее жители!

– Но это наша улица! – настаивал Арафа.

– Мы словно расплачиваемся за грехи, которых не совершали.

– Покорность – вот самый большой грех.

– Опыт с бутылкой не удался, – вздохнул Ханаш.

– Получится в следующий раз.

Когда несли носилки с телом Шакруна, за ними шли только Аватеф и Арафа. Всех очень удивило присутствие на похоронах волшебника Арафы, люди стали перешептываться о его неслыханной смелости.

Но удивительнее всего было то, что на середине дороги к процессии присоединился Сантури. С какой дерзостью и наглостью он это сделал! Без всякого смущения Сантури сказал Аватеф:

– Мои соболезнования!

Арафа понял, что этот человек только начинает игру, которую затеял. В мгновение ока похороны стали многолюдными: в них тут же приняли участие соседи и знакомые, которых раньше удерживал страх.

– Мои соболезнования, Аватеф! – повторил Сантури.

Она с вызовом посмотрела на него.

– Сначала убиваешь, потом являешься на похороны?!

Сантури ответил так громко, чтобы слышали:

– То же самое говорили и Касему.

Раздались многочисленные голоса:

– Жизнь в руках Всевышнего! Только он распоряжается!

– Мой отец умер от удара твоей руки! – вскричала Аватеф.

– Да простит тебя Всевышний! – ответил Сантури. – Если бы я ударил его на самом деле, он тут же упал бы замертво. Я не бил его. Только замахнулся. Вот свидетели!

И тут же послышалось:

– Только замахнулся! И пальцем не дотронулся. Клянемся! Пусть черви выедят нам глаза, если мы врем!

– Бог покарает тебя! – выкрикнула Аватеф.

– Да простит тебя Всевышний! – ответил Сантури, и его ответ много лет спустя приводили как образец снисходительности.

Арафа наклонился к Аватеф и прошептал на ухо:

– Пусть похороны пройдут мирно.

Не успел Арафа это сказать, как человек из окружения Сантури по имени Адад ударил его по лицу с криком:

– Эй, сукин сын! Не встревай в разговор надсмотрщика с девушкой!

Арафа в растерянности обернулся и получил второй удар, сильнее первого. Другой подручный Сантури влепил ему пощечину, третий плюнул в лицо, четвертый схватил за шиворот, а пятый толкнул так, что Арафа упал на спину. Шестой, пнув ногой, пригрозил:

– Самого закопаем, если не отстанешь от нее!

Арафа лежал, распластавшись на земле, не в силах прийти в себя от неожиданности. Но он сделал усилие, превозмогая боль, поднялся и принялся стряхивать пыль с одежды и лица под крики сбежавшихся мальчишек: «Упал теленок… Несите ножик». Прихрамывая, он вернулся в подвал, кипя от гнева. Ханаш посмотрел на него с сожалением и сказал:

– Говорил же тебе, не ходи!

– Замолчи! Они еще ответят за это! – прокричал Арафа в ответ, задыхаясь от ненависти.

Убедительно и вместе с тем мягко Ханаш посоветовал:

– Перестань заглядываться на эту девушку! Нам не нужна война.

Арафа молча думал, уставившись в пол. Когда он поднял лицо, на нем была написана решимость и непреклонность:

– Вот увидишь, мы поженимся раньше, чем ты думаешь! – заявил он.

– Ты с ума сошел!

– А свидетелем у нас будет Агаг.

– Ты похож на того, кто, облив себя горючим, бросается в огонь.

– Сегодня ночью снова испытаем бутылку в пустыне.

Несколько дней он не выходил из дома, но поддерживал связь с Аватеф через оконную решетку. Когда траур закончился, он встретился с ней в галерее ее дома и открылся:

– Нам лучше пожениться как можно скорее.

Девушка не была удивлена его предложением, но с грустью ответила:

– Мое согласие принесет тебе ужасные неприятности.

– Агаг согласился быть свидетелем, – уверенно заявил он. – Ты понимаешь, что это значит?

Подготовка к свадьбе прошла в строгом секрете. И только позже улица узнала о заключении брака между дочерью Шакруна Аватеф и волшебником Арафой, о том, что она переехала в дом мужа, а свидетелем их был сам надсмотрщик квартала Рифаа Агаг. Многих эта новость застала врасплох, и они спрашивали: как такое могло произойти? Как Арафа осмелился? Как уговорил Агага благословить их брак? А люди с богатым жизненным опытом говорили, что стоит ждать беды.

99

Сантури с подручными собрались в кофейне касемитов. Узнав об этом, Агаг созвал своих людей в кофейне квартала Рифаа. Атмосфера на улице накалилась, и перекресток двух кварталов тут же очистился от торговцев, попрошаек и детей. Окна и двери всюду захлопнулись. Когда Сантури с помощниками вышел из кофейни, на улице появился и Агаг. Надсмотрщики посмотрели друг на друга с такой ненавистью, что, казалось, достаточно искры, чтобы вспыхнуло пламя. С крыши какой-то человек закричал:

– Что же так разозлило наших мужчин? Одумайтесь, пока не пролилась кровь!

Зловещее молчание нарушил Агаг, в упор смотревший на Сантури:

– Мы не злимся. Для этого нет повода.

– Ты нарушил законы, уважаемый! – сказал грубо Сантури. – После того, что ты сделал, ты не можешь оставаться надсмотрщиком.

– А что я сделал?

Сантури ответил, и глаза его говорили выразительнее слов:

– Ты взял под защиту человека, который бросил мне вызов.

– Что же он натворил? Просто женился на девушке, потерявшей отца. Я выступаю свидетелем на всех свадьбах в своем квартале.

– Какой же он рифаит? – с презрением отозвался Сантури. – Никому не известно, кто его отец. Он и сам его не знает. Им можешь оказаться ты, или я, или любой бродяга в квартале.

– Но сейчас он житель моего квартала.

– Только потому, что там нашелся пустующий подвал.

– Даже если и так!

– Я же сказал тебе, ты нарушил наши законы, – громогласно прокричал Сантури.

– Не кричи, уважаемый! – тем же тоном ответил ему Агаг. – Дело не стоит того, чтобы мы задирались, как петухи!

– Значит, стоит!

– Господи, дай мне терпения! – проговорил Агаг так, словно отдавал команду приготовиться.

– Агаг! Не забывайся!

– Будь проклят тот, кто породил трусость!

– Будь проклят тот, кто породил тебя!

Они взмахнули дубинками, но тут раздался грозный голос, приказавший:

– Опустите! Позор вам!

Все обернулись и увидели главного надсмотрщика Саадаллу, который прокладывал себе дорогу среди рифаитов. Он остановился на границе кварталов и повторил:

– Опустите оружие!

Дубинки смиренно склонились, будто головы молящихся. Саадалла взглянул на Сантури, потом на Агага и сказал:

– Сейчас я никого слушать не буду. Расходитесь с миром! Бойня из-за женщины? Что с вами, надсмотрщики?

Мужчины тихо разошлись, а Саадалла вернулся домой.

Бледные Арафа и Аватеф наблюдали за происходящим из подвала и не верили, что эта ночь пройдет спокойно. Дух они перевели только, когда услышали непререкаемый тон Саадаллы. Аватеф глубоко вздохнула:

– Какая жестокая жизнь!

Арафа, желая успокоить ее сердце, показал пальцем на свою голову и проговорил:

– Вот чем я буду действовать. Как Габаль, как мудрый Касем!

С трудом сглотнув, она спросила:

– Надолго ли это перемирие?

Он притянул ее к груди и, притворясь веселым, ответил:

– Если бы все супруги были счастливы, как мы с тобой!

Она положила голову ему на плечо, перевела дух и прошептала:

– Ты думаешь, на этом все закончится?

– Рядом с надсмотрщиками не будет нам покоя, – откровенно произнес он.

Она подняла голову.

– Я знаю. Моя рана не заживет, пока не увижу, что он наказан.

Арафе не надо было объяснять, кого она имеет в виду. Он задумчиво посмотрел ей в глаза и сказал:

– В твоей ситуации месть – дело чести. Но, отомстив, мы ничего не решим. Мы не чувствуем себя в безопасности не потому, что Сантури не дает нам покоя, а потому что всей нашей улице надсмотрщики не дают жизни. Расправимся с Сантури, но где гарантия, что завтра Агаг, а после завтра Юсуф не ополчатся на нас? Либо все будем жить мирно, либо жизни не будет никому.

Она вымученно улыбнулась.

– Ты хочешь стать таким, как Габаль, Рифаа и Касем?

Он поцеловал ее волосы, вдохнув их гвоздичный аромат, и не ответил.

– Но они исполняли волю нашего деда, владельца имения.

– Нашего деда, владельца имения! – с раздражением повторил Арафа. – Каждый несчастный взывает к нему, как взывал твой покойный отец: «О, аль-Габаляуи!» Но скажи, слышала ли ты о внуках, как мы, которые не видят своего деда и живут вокруг его наглухо закрытого дома? Слышала ли ты о владельце имения, который позволяет так играть с его имуществом, храня молчание?

– Он очень стар! – наивно ответила она.

– Не видел я, чтобы человек дожил до таких лет, – с сомнением сказал Арафа.

– Говорят, будто на рынке аль-Мукаттам есть человек, которому перевалило за сто пятьдесят. Господь всемогущ!

Он долго молчал, прежде чем пробурчать:

– Волшебство тоже всемогуще!

Она засмеялась его заносчивости, постучала по его груди пальцем и сказала:

– Твое волшебство способно только глаза лечить.

– Нет, оно способно на многое!

– Мы ненормальные! – вздохнула Аватеф. – Развлекаем себя пустыми разговорами, как будто нам ничего не угрожает.

Не обратив внимания на то, что она его перебила, Арафа продолжил:

– Когда-нибудь с его помощью мы расправимся с надсмотрщиками, возведем новые дома и обеспечим всех жителей нашей улицы.

– Этого не случится до Судного Дня! – рассмеялась она.

Его мечтательный взгляд померк, и он сказал:

– Если бы все были волшебниками!

– Если бы! – сказала она и добавила: – Касем смог установить справедливость достаточно быстро и без всякого волшебства!

– Но эта справедливость исчезла так же быстро. А результаты волшебства остались бы. Не надо так пренебрегать волшебством, черноокая! У него такая же сила, как у нашей любви. Оно творит новую жизнь. Но чтобы оно действовало, нам всем надо стать волшебниками!

– Как же это сделать? – заигрывая, спросила она.

Он долго думал, перед тем как дать ответ:

– Если будет восстановлена справедливость, если завещание владельца имения будет исполнено, мы избавимся от тяжелого труда и посвятим себя волшебству.

– Ты хочешь, чтобы мы стали улицей волшебников? – хихикнула она и добавила: – Но как же исполнить его десять условий? Наверняка он прикован к постели и не в состоянии возложить эту задачу на внуков.

Арафа посмотрел на нее странным взглядом:

– А почему бы нам самим не пойти к нему?

Она снова засмеялась:

– Ты хотя бы в дом управляющего сможешь войти?

– Нет. Но, возможно, мы сможем попасть в Большой Дом.

Она ударила его по руке.

– Хватит шуток! Нам надо в первую очередь думать о собственной жизни!

Он загадочно улыбнулся.

– Если бы мне нравилось шутить, я бы не вернулся на эту улицу.

Что-то в его голосе напугало ее, и она настороженно уставилась на мужа.

– Ты понимаешь, о чем ты говоришь? – вскричала она.

Он молча измерил ее взглядом.

– Представь, если тебя схватят в Большом Доме!

– Что странного, если внук зайдет проведать деда? – спокойно ответил Арафа.

– Скажи, что ты шутишь! Боже! Ты серьезно? Зачем ты хочешь пойти к нему?

– А разве не стоит рискнуть ради того, чтобы встретиться с ним?

– Эти слова сорвались у тебя в шутку, а ты стал обдумывать их всерьез.

Он похлопал ее по ладони, чтобы успокоить.

– С тех пор как я вернулся на улицу, я стал задумываться о вещах, которые раньше мне и в голову не приходили.

– Почему бы нам просто не жить?! – взмолилась она.

– Если бы мы могли! Они не дадут нам спокойной жизни. Человеку самому приходится заботиться о своей безопасности.

– Тогда давай убежим с этой улицы!

Он бы непреклонен.

– Я не убегу, я обладаю волшебством!

Он прижал Аватеф к себе, похлопал по плечу и прошептал ей на ухо:

– У нас будет еще много времени на разговоры. Сейчас давай успокоим твое сердце!

100

«Он сошел с ума, или его ослепила гордыня?» – спрашивала себя Аватеф, наблюдая, как муж сосредоточенно работает. В эти дни ее счастье было омрачено лишь желанием отомстить Сантури – убийце отца. Месть на улице с давних времен почиталась как священный обычай. Ради счастливой жизни, которую дал ей брак, она могла, поборов себя, и забыть эту традицию. Однако Арафа был убежден, что месть Сантури – это лишь часть большого плана, осуществление которого, как ей казалось, он сам возложил на себя. Возомнил ли он себя одним из тех, чьи имена воспевают под ребаб? Но аль-Габаляуи ему ничего не поручал. Да и он вроде не сильно верит в существование аль-Габаляуи и предания о нем.

Одно верно, что он стал отдавать своему волшебству гораздо больше сил и времени, чем требуется для заработка. А когда он начинал размышлять, мысли уводили его далеко от своей судьбы и от собственной семьи. Его занимали такие общие вопросы, как улица, надсмотрщики, управление имуществом и волшебство. Он грезил призрачными мечтами о чудесах и о будущем. Кроме того, Арафа был единственным в квартале, кто не употреблял гашиш, поскольку для работы в лаборатории ему требовались ясная голова и внимательность. Но все это меркло на фоне его безумного желания проникнуть в Большой Дом.

– Зачем, муж мой? Чтобы спросить у него совета, как дальше быть улице? Ты знаешь, что нужно нашей улице. Мы все знаем. Разве необходимо из-за этого подвергать себя смертельной опасности? «Я хочу знать десять условий его завещания». Узнать их немудрено, но как их претворить в жизнь? Что ты сможешь сделать? «Я хочу заглянуть в книгу, из-за которой, если верить преданиям, был изгнан Адхам». Что ты хочешь найти в этой книге? «Я не знаю, но что-то заставляет меня верить, что эта книга волшебная». Утверждение власти аль-Габаляуи в пустыне может быть объяснено лишь волшебством, а не силой его мышц и тяжестью дубинки, как вы себе придумали. К чему все эти мысли, когда ты живешь спокойной и беспечной жизнью и без этого? Не надейся, что Сантури забыл про нас… Каждый раз, выходя из дома, я ловлю на себе злые взгляды его людей. Занимайся своим волшебством и оставь мысли о Большом Доме. «Но там же книга! Книга самого главного чуда! Секрет силы аль-Габаляуи, который он хранил в тайне даже от сына». Но там может не оказаться того, что ты ожидаешь найти. «Может, и так, но дело стоит риска».

– Я таков, – искренне заявил Арафа. – Что с этим поделаешь, Аватеф? Я жалкий сын несчастной женщины и неизвестного отца. Все об этом знают, и каждый насмехается. Но меня уже ничто не интересует, кроме Большого Дома. Нет ничего необычного в том, что безотцовщина стремится всеми силами встретиться со своим дедом. В лаборатории я научился доверять лишь тому, что вижу глазами и могу потрогать руками. Я обязательно проникну в Большой Дом. Возможно, я найду там силу, о которой говорю, а возможно, ничего не найду. Тогда я узнаю правду, а это лучше, чем неведение, в котором я пребываю. Я не первый на нашей улице, кто выбрал трудный путь. Габаль мог оставаться помощником управляющего, а Рифаа мог стать лучшим плотником квартала, Касем мог жить как знатный человек и пользоваться богатством жены, но они избрали другой путь.

– Сколько еще на нашей улице тех, кто сам стремится навстречу своей смерти! – с сожалением воскликнул Ханаш.

– Таких немного. По понятным причинам, – резко ответил ему Арафа.

Ханаш не отказался помогать брату. Глубокой ночью он, как тень, последовал за ним в пустыню. Аватеф, которая отчаялась отговорить их, оставалось только воздеть руки и молиться. Ночь была непроглядной. Месяц, появившийся вначале, скрылся. Прижимаясь к стенам, братья достигли тыльной стороны Дома, выходившей на пустыню.

– На этом самом месте стоял Рифаа, когда услышал голос аль-Габаляуи, – прошептал Ханаш.

Оглядевшись, Арафа ответил:

– Это рассказывают поэты. Я сам узнаю правду.

Ханаш благоговейно указал на пустыню:

– А там он сам говорил с Габалем. И посылал слугу к Касему.

– Здесь же, – недовольно продолжил Арафа, – был убит Рифаа, здесь нашу мать обесчестили и избили, а наш безмолвный дед и пальцем не пошевелил!

Ханаш положил на землю торбу с инструментами, и они принялись делать подкоп под стену, поднимая землю из ямы в этой же торбе. Они работали не щадя себя, пока не стали задыхаться от пыли. Казалось, что Ханаш старается не меньше Арафы, что он также горит желанием и страх ему неведом. Когда голова Арафы уже не виднелась из ямы, он произнес:

– На сегодня хватит!

Опершись на руки, Арафа поднялся на поверхность.

– Нужно прикрыть яму досками и засыпать землей, чтобы никто ее не обнаружил.

Они поспешили обратно, так как приближался рассвет. Арафа думал о завтрашнем дне. Завтрашний день будет удивительным. Он войдет в этот скрытый ото всех Большой Дом. И кто знает, может, он встретится с аль-Габаляуи и поговорит с ним?! Он поведает Арафе о прошлом, о настоящем, о десяти условиях и тайне его книги. Подобные мечты сбываются лишь в густом облаке дыма, выдыхаемого курящим кальян.

Вернувшись в подвал, он увидел, что Аватеф еще не ложилась. Сонная, она посмотрела на Арафу с упреком и проворчала:

– Ты будто с кладбища!

Скрывая свои тревоги, он весело произнес:

– Как ты хороша! – и прилег рядом.

– Если бы я что-то для тебя значила, ты бы со мной считался! – упрекнула она.

– Ты изменишь свое мнение, когда увидишь, что произойдет завтра.

– У меня на счастье только один шанс из тысячи!

Арафа засмеялся. Предрассветную тишину нарушил пронзительный крик. За ним последовали рыдания. Аватеф нахмурилась и пробормотала:

– Недобрый знак!

Арафа безразлично пожал плечами.

– Не упрекай меня, Аватеф! Ведь и твоя вина есть в том, что со мной происходит.

– Моя?!

– Я вернулся на улицу с одним намерением – отомстить за свою мать, – серьезно ответил он. – Когда же убили твоего отца, я решил расправиться со всеми надсмотрщиками. Но любовь к тебе изменила меня. Я понял, что с надсмотрщиками надо покончить не ради мести, а ради спокойствия всех жителей. Поэтому я и хочу попасть в дом деда, чтобы получить его силу.

Она долго смотрела на него. В ее взгляде читалась любовь и мучительный страх потерять его, как она потеряла отца. Он улыбнулся, чтобы приободрить ее. Рыдания снаружи становились все громче.