Текст книги "Дети нашей улицы"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

41

Улица забурлила словно проснувшийся вулкан, еще до того как Габаль и его родня вышли из дома. Женщины повыбегали вслед за своими мужчинами, которые двинулись в жилища надсмотрщиков. Тех, кого заставали, били и руками, и ногами. Родственникам и близким надсмотрщиков приходилось спасаться бегством, прикрывая затылки и лбы, со стоном утирая слезы. Их дома были разграблены подчистую: мебель, одежду, еду уносили, остальное же ломали и выбивали стекла, пока дома не превращались в руины. Потом разгневанная толпа потекла к дому управляющего и собралась у запертых ворот. Раздались громогласные требования: «Дайте управляющего!», «Пусть только попробует не выйти!» Они сопровождались улюлюканьем и насмешками. Часть людей направилась к Большому Дому, призывая аль-Габаляуи выйти из своего добровольного заточения и разобраться в том, что творилось на улице. Остальные же продолжали стучать кулаками по воротам дома управляющего и наседать на них плечами, подстрекая растерявшихся помочь им выбить двери. И в этот решающий момент подошел Габаль, приведший за собой мужчин и женщин рода Хамдан. Воодушевленные своей очевидной победой, они держались уверенно и настроены были решительно. Народ расступился, послышались возгласы одобрения, но Габаль попросил их успокоиться. Крики стали ослабевать, пока не наступила полная тишина. Снова послышалось завывание ветра. Габаль посмотрел на людей, устремивших на него взгляды, и обратился к ним:

– Жители нашей улицы! Я приветствую и благодарю вас!

Ему ответили радостными криками, но он поднял руку, требуя тишины.

– Пока вы не разойдетесь, мы не сможем довести задуманное до конца.

Все в один голос ответили ему:

– Мы жаждем справедливости, господин нашей улицы!

Но Габаль повторил громко, так чтобы слышали все:

– Идите спокойно, и свершится воля владельца!

Люди не переставали восхвалять владельца имения и его внука Габаля, однако тот всем своим видом показывал, что следует разойтись. Им бы хотелось остаться, но, не выдержав прямого взгляда Габаля, они начали расходиться один за другим, пока никого не осталось. Габаль подошел к дверям, постучал и позвал:

– Дядя Хасанейн, откройте!

Испуганный голос ответил:

– Там полно людей…

– Кроме нас, здесь никого нет.

Дверь открылась, и вошел Габаль, а следом за ним представители его рода. Они прошли по крытому пальмовыми ветвями коридору и увидели в дверях гостиной беспомощно стоявшую ханум. На пороге показался бледный как смерть аль-Эфенди с опущенной головой. При его появления Хамданы зашептались.

– Мне так плохо, Габаль! – простонала Хода.

Габаль с презрением указал на аль-Эфенди:

– Если бы свершилось то, что задумал этот бесчестный человек, мы бы все сейчас лежали растерзанными трупами.

Ханум в ответ только громко вздохнула. Габаль жестко посмотрел на управляющего.

– Каким ничтожным ты кажешься без своего окружения! Никто из надсмотрщиков тебя не защищает. Смелости у тебя ни на грош. А спрятаться тебе не за кем. Если бы я захотел разнести твой дом, то в квартале бы нашлись люди, которые разорвали бы тебя в клочья и затоптали бы ногами.

Аль-Эфенди вздрогнул и весь сжался, став совсем ничтожным. Ханум подошла к Габалю со словами:

– Я хочу слышать от тебя только добрые слова, к которым привыкла. Мы сейчас в трудном положении, мы заслуживаем снисхождения и милосердного обращения.

Габаль нахмурился, чтобы скрыть свое волнение.

– Если бы не мое отношение к тебе, то события развивались бы по-другому.

– Я не сомневаюсь, Габаль. Но знаю, ты не можешь отказать мне в просьбе.

– Восстановить справедливость, не пролив при этом ни капли крови, нелегко.

Аль-Эфенди сделал непонятный жест, пошатнулся, теряя силы, и еще больше съежился.

– Что было, то было, – сказала Хода. – Будем повиноваться твоей воле.

Было ясно, что аль-Эфенди из последних сил пытается что-то сказать.

– Есть же возможность исправить сделанные ошибки, – проговорил он тихо.

Все с любопытством ждали, что скажет этот могущественный человек, выглядевший теперь таким слабым и жалким. Сумевший прервать свое молчание аль-Эфенди приободрился.

– Ты сегодня по праву можешь занять место Заклата, – сказал он.

Лицо Габаля почернело, и он с презрением ответил:

– Я не прошу назначать меня охранять улицу. Ищи защиты, но не у меня. Я требую вернуть Хамданам все их права.

– Возьмите их! Ты можешь управлять имением, если хочешь.

– Как раньше, Габаль! – вставила Хода.

Но тут раздался голос Даабаса:

– А почему бы нам не взять себе все имение?!

Хамданы всполошились, управляющий с женой снова побледнели как полотно. Но Габаль возмутился:

– Владелец поручил мне вернуть права на вашу часть имения, а не отнимать имущество у других!

– А кто тебе сказал, что другие придут за своей долей? – спросил Даабас.

– Меня это не касается! – закричал на него Габаль. – Ты ненавидишь насилие только тогда, когда оно направлено против тебя!

Ханум занервничала.

– Да, Габаль, ты – честный человек. Если б ты знал, как я хочу, чтобы ты вернулся домой!

Но Габаль решительно заявил:

– Я буду жить с Хамданами!

– Это не соответствует твоему положению.

– Когда мы получим свою долю с доходов имения, то отстроимся не хуже Большого Дома. Так желает наш дед аль-Габаляуи.

Аль-Эфенди поднял на Габаля глаза, в которых было опасение, и спросил:

– То, что сегодня устроили жители… угрожает и нам?

– А это меня не касается, – ответил Габаль с ненавистью. – Это ваше с ними дело.

– Если будете уважать договор с нами, никто не посмеет угрожать вам, – встрял Даабас.

Управляющий воодушевился:

– При свидетелях я признаю ваши права!

– Поужинай со мной сегодня, – попросила Хода Габаля. – Считай это материнской просьбой.

Габаль понял, чего она добивается, демонстрируя всем его дружбу с этим домом. Но он был не в силах отказать ей.

– Как скажете, госпожа, – ответил он.

42

Следующие дни для рода Хамдан, или рода Габаль, как его теперь называли, стали самыми счастливыми. Их кофейня распахнула двери, и поэт Радван вновь восседал на тахте, проводя рукой по струнам ребаба. Пиво лилось рекой, а в комнатах под потолком клубились облака гашишного дыма. Тамархенна танцевала, пока не надорвала поясницу. Уже никто и не думал о том, чтобы искать убийцу Кодры, а сцены встречи аль-Габаляуи с Габалем обрастали легендами. Эти дни оказались счастливыми и для Габаля с Шафикой. Он предложил ей:

– Давай пригласим аль-Балкыти пожить у нас!

Измученная болью накануне скорых родов, она проговорила:

– Да, пусть встретит появление внука на свет и благословит его.

– Ты мое счастье, Шафика! – с благодарностью сказал ей Габаль. – Сайда найдет себе достойного мужа в семействе Хамдан.

– Теперь его называют «семейство Габаль». Ты лучший из всех, кого знал этот квартал.

Он ответил, улыбаясь:

– Самым лучшим среди нас был Адхам. Как он мечтал о благополучной жизни, когда у человека нет другой заботы, кроме как петь песни! Для нас его мечта стала реальностью.

Однажды Габаль увидел, как пьяный Даабас отплясывал в кругу Хамданов. При приближении Габаля он лихо взмахнул дубинкой и сказал:

– Если не хочешь взять на себя охрану квартала, я займусь этим.

Габаль же закричал на него так, чтобы было слышно всем:

– В нашем роду нет места надсмотрщикам! Мы уподобились им, только когда нужно было защитить себя.

Даабас, не ответив, пошатнулся и вошел с остальными в кофейню.

Габаль с воодушевлением обратился к Хамданам:

– Из всех жителей улицы дед отметил вас своей любовью. Вы – господа этой улицы! Поэтому среди нас должны царить справедливость и уважение. Не смейте совершать преступления!

У Хамданов раздавались бой барабанов и пение. В то время как улица тонула в обычном мраке, по периметрам их домов были развешаны праздничные фонарики. Ребятня собралась на подступах к кварталу Хамданов и глазела издалека. Неожиданно в кофейню с мрачными лицами стали прибывать мужчины других родов. Их учтиво встречали, приглашали сесть и подавали чай. Габаль догадывался, что они пришли не просто поздравить. И интуиция не подвела его: самый старший из них, по имени Занати, начал:

– Габаль! Мы сыновья одной улицы, от одного деда. Сегодня ты господин улицы, самый сильный здесь. Но справедливость должна быть для всех, а не только для Хамданов. Ведь так?

Габаль ничего не сказал в ответ, лицо его выражало безразличие.

– В твоих руках восстановить справедливость на всей улице, – настаивал мужчина.

Однако, во-первых, Габалю не было дела до остальных жителей улицы. А сами они побаивались взвалить на себя такую задачу. Во-вторых, Хамданы всегда чувствовали свое превосходство над остальными, даже когда жили в унижении. Поэтому Габаль вежливо ответил:

– Дед завещал мне заботиться только о собственном роде.

– Но он дед нам всем, Габаль!

– Ну, это еще надо доказать, – вмешался Хамдан.

Хамдан впился взглядом в их лица, чтобы посмотреть, какое действие на гостей произвели его слова. Заметив, что лица их помрачнели, он продолжил:

– То, что мы ему родственники, он подтвердил на встрече в пустыне!

Занати, казалось, хотел ответить: «Ну, это еще надо доказать!» Но, пересилив себя, спросил Габаля:

– Ты рад тому, что мы живем в нищете и страдаем?

Габаль ответил без особых эмоций:

– Нет, конечно. Но это нас не касается.

Мужчина проявлял упорство:

– Как это может вас не касаться?!

Габаль спрашивал себя, по какому праву с ним так разговаривают, но не обижался. Одна половина его души была готова посочувствовать этим людям, другая говорила, что не стоит ввязываться в новые неприятности ради чужих. Да кто они, эти чужаки? Ответ прозвучал из уст Даабаса, который закричал на гостя:

– Вы забыли, как относились к нам, когда нам было хуже некуда?!

Мужчина долго сидел, опустив глаза, и потом сказал:

– А кто мог прямо высказать свое мнение тогда, кто мог посочувствовать открыто, когда здесь господствовали надсмотрщики? Пощадили бы они кого, выступи мы против их воли?

Даабас презрительно сжал губы, осуждая эти слова.

– Вы всегда завидовали нашему положению на улице. А сейчас завидуете еще больше, – сказал он. – Надсмотрщики тут ни при чем!

Занати от безнадежности понурил голову.

– Да простит тебя Всевышний, Даабас!

Даабас был немилосерден:

– Скажите спасибо, что мы не стали мстить вам!

В голове у Габаля метались противоречивые мысли, но он предпочел промолчать. Он опасался протянуть им руку помощи, но вместе с тем не хотел обижать их отказом. Сами же гости не знали, как им реагировать на язвительные упреки Даабаса и на холодные взгляды остальных Хамданов. Габаль молчал без намека на надежду. Мужчины поднялись, расстроенные, и ушли. Даабас подождал, пока они не скрылись из виду, показал им вслед неприличный жест и прокричал:

– Проваливайте, свиньи!

– Брань не пристала господам! – одернул его Габаль.

43

Настал тот знаменательный день, когда Габаль получил на руки долю семейства Хамдан с доходов имения. Пригласив членов своего рода, он уселся во дворе дома, где они одержали победу. С тех пор дом так и стал называться – дом ан-Наср [11]11
  Ан-Наср – (ар.) победа


[Закрыть]. Габаль пересчитал всех и распределил деньги поровну, не выделив никого, даже себя. Однако Хамдана не устраивала такая справедливость. Свое недовольство он выразил исподволь, обратившись к Габалю:

– Ты не должен ущемлять самого себя, Габаль!

Габаль нахмурился:

– Я взял две части – свою и Шафики.

– Но ведь ты глава этого квартала.

Тогда Габаль ответил громко, чтобы слышали все:

– Глава рода не должен обкрадывать своих сородичей.

Не утерпев, Даабас, с беспокойством следивший за этим разговором, вмешался:

– Габаль – это не Хамдан, Хамдан – не Даабас, а Даабас не Каабальха!

– Ты хочешь разделить наш род на слуг и господ?! – вскипел Габаль.

Даабас оставался при своем:

– Но среди нас есть владелец кофейни, есть бродячий торговец, есть нищий. Как же можно их уравнять? Я был первым, кто нарушил запрет надсмотрщиков и вышел на улицу, я первый, кому досталось от Кодры, я первый, кто встретил тебя в изгнании, я первый, кто поверил тебе, когда другие колебались!

Габаль рассердился еще сильнее.

– Хвастун и обманщик! Клянусь, такие, как ты, заслужили те унижения, которые пришлось пережить! – закричал он.

Даабас собрался упорствовать, но, заметив в глазах Габаля искры гнева, отступил и, не сказав ни слова, покинул собрание. Вечером он появился в курильне подслеповатого Атриса и сел с остальными, заказав кальян, чтобы позабыть свои заботы. Желая развлечься, он позвал Каабальху сыграть с ним в азартную игру. Они сели играть в шашки, и не прошло и получаса, как Даабас проиграл свою долю с доходов имения. Атрис, менявший воду в его кальяне, засмеялся:

– Вот не повезло тебе, Даабас! На роду, видно, тебе написано нищенствовать! Вопреки воле владельца имения!

Потеря мгновенно прочистила мозги от дурмана, и Даабас злобно пробурчал:

– Богатство так просто не уходит!

Атрис затянулся, проверяя, достаточно ли воды в кальяне.

– Но ты его уже потерял, брат, – сказал он.

Каабальха начал заботливо собирать деньги и уже занес руку, чтобы спрятать выигрыш за пазуху, как вдруг Даабас схватил его за руку и жестом показал, чтобы он вернул деньги. Каабальха нахмурился:

– Это уже не твое, у тебя нет права!

– Отдавай, навозный жук! – завопил Даабас.

Встревоженный Атрис посмотрел на обоих:

– Не ссориться в моем доме!

– Ты меня не обворуешь! – кричал Даабас, не выпуская руку Каабальхи.

– Отпусти! Я ничего не воровал у тебя!

– Скажешь, заработал на торговле?

– Зачем тогда сел играть?

Даабас врезал ему по лицу.

– Верни мои деньги! Не то кости тебе переломаю!

Вдруг Каабальха вырвал руку. Даабас, потеряв остатки разума, ткнул ему указательным пальцем в правый глаз.

Каабальха взвыл, вскочил на ноги и, рассыпав купюры на колени Даабасу, зажал глаз. Извиваясь от боли, он упал на землю, стал корчиться и стонать. Вокруг собрались люди, Даабас же подобрал деньги и сунул их себе в карман.

– Ты выколол ему глаз! – закричал перепуганный Атрис.

Даабас ужаснулся содеянному, потом резко встал и вышел.

Габаль стоял во дворе дома в окружении мужчин своего рода. Глаза его горели негодованием. Каабальха сидел рядом на корточках с повязкой на правом глазу. Даабас склонился перед Габалем, смиренно принимая его гнев, не произнося ни слова. Хамдан, желая успокоить разъяренного Габаля, учтиво сказал:

– Даабас вернет все деньги Каабальхе.

– Пусть сначала вернет ему глаз! – крикнул Габаль.

Каабальха расплакался.

– Если б можно было вернуть ему зрение! – со вздохом сказал Радван.

С лицом, почерневшим как небеса перед грозой, Габаль произнес:

– Но можно взять око за око!

Даабас со страхом посмотрел в лицо Габалю, протянул деньги Хамдану и сказал:

– Злоба лишила меня рассудка. Я не хотел его калечить!

Габаль долго с ненавистью смотрел на Даабаса, затем устрашающе произнес:

– Око за око! Зачинщик сам виноват.

Люди растерянно переглянулись. Таким грозным Габаля они еще не видели. Подобной ярости он не испытывал ни в тот день, когда покидал родной дом, ни тогда, когда убил Кодру. Он был действительно страшен в гневе. И если вспыхнет, гнев его уже ничем нельзя было погасить. Хамдан хотел было что-то сказать, но Габаль опередил его:

– Владелец имения облагодетельствовал вас не для того, чтобы вы калечили друг друга. Либо будет порядок, либо перебьем себя сами. Поэтому я требую, чтобы виновнику выкололи глаз.

Даабаса охватила паника.

– Никому не дам до меня дотронуться! Всех убью! – завопил он.

Габаль набросился на него как разъяренный бык и ударил кулаком в лицо. Тот упал без движения на землю. Габаль поднял потерявшего сознание Даабаса, завел ему руки за спину, повернул лицом к Каабальхе и приказал:

– Вставай! Накажи его!

Каабальха поднялся, но застыл в нерешительности. В этот момент в доме Даабаса раздался визг. Габаль строго посмотрел на Каабальху и крикнул ему:

– Давай, не то закопаю здесь самого!

Каабальха подошел ближе и при всех ткнул пальцем Даабасу в глаз так, что вышиб его. В доме Даабаса завопили еще истошнее. Некоторые из его друзей, такие как Атрис и Али Фаванис, заплакали.

– Трусы и злодеи! – кричал на них Габаль. – Вы ненавидели надсмотрщиков за то, что они сильнее вас. Но как только сами обрели силу, стали унижать и избивать ближних! В душе у вас – дьявол, вы забыли о милосердии. Поэтому либо будет порядок, либо сгинем все.

Оставив Даабаса на попечение друзей, Габаль ушел. Это событие произвело впечатление на многих. И какое! Если раньше Габаль был для них любимым вождем и его считали главой, не желающим называться надсмотрщиком, то теперь люди стали его бояться. Они шепотом рассказывали о его жестокости и беспощадности. Однако находились и те, кто отвечал им, напоминая об оборотной стороне его суровости – жалости к жертвам и искреннем желании установить порядок и справедливость в семействе Хамдан, сохранив между членами рода братские отношения. Каждый день они получали подтверждение этому желанию в его словах и поступках, пока противники не приняли эти идеи, боявшиеся – не поверили в них, и пока не удалось склонить сомневавшихся. Закон соблюдали все. Это было честное и мирное время. Габаль оставался для всех гарантом справедливости и порядка, пока не покинул этот мир, так и не отступив от своих убеждений.

* * *

Такова история Габаля.

Он был первым на нашей улице, кто восстал против насилия. Первым, кто удостоился разговора с владельцем имения после того, как тот отошел от дел. Обладая такой силой власти, с которой трудно было поспорить, он боролся с надсмотрщиками, преступниками и разбогатевшими на мошенничестве и торговле наркотиками. Для своего рода он оставался символом доброй силы и порядка. Да, он оказался равнодушен к остальным жителям улицы и, вероятно даже, как все представители его рода, смотрел на них свысока. Но он никого не обижал и ни к кому не относился плохо. Для всех он был образцом, достойным подражания.

И если бы не бич нашей улицы – забывчивость, то его примеру следовали бы до сих пор.

Но забывчивость – вот в чем несчастье нашей улицы…

РИФАА

44

До рассвета был еще далеко. Вся улица спала крепким сном, в том числе надсмотрщики, собаки и кошки. Стояла такая непроглядная темень, что казалось, будто она никогда не рассеется. И в этой абсолютной тишине едва слышно скрипнула дверь дома ан-Наср в квартале Габаля. Из него просочились две тени и с опаской направились в сторону Большого Дома. Миновав его стену, силуэты свернули к пустыне. Они старались идти бесшумно и время от времени оборачивались, чтобы удостовериться – погони нет. Ведомые светом падающих звезд, они достигли скалы Хинд – черной, как сгусток небытия. Это были мужчина среднего возраста и молодая женщина на сносях, каждый с набитым узлом. У скалы женщина вздохнула и сказала, изнемогая:

– Я устала, Шафеи.

Мужчина остановился и недовольно проговорил:

– Отдыхай, но не слишком долго!

Женщина поставила свой мешок на землю и уселась на него поудобнее, широко расставив ноги. Мужчина подождал еще минуту, оглядываясь, и тоже сел на узел. Их обдувал ветерок, обещающий быстрый с влажным дыханием рассвет. Однако женщина была обеспокоена другим.

– Где же я буду рожать? – спросила она.

– Да в любом месте, Абда, куда лучше, чем на нашей улице, – ответил раздраженно ей Шафеи.

Он поднял глаза на бескрайнюю гору, тянущуюся с севера на юг.

– Мы отправимся на рынок аль-Мукаттам, как Габаль в дни испытаний. Я открою мастерскую и буду работать, как работал в квартале. У меня золотые руки и есть деньги, чтобы начать дело.

Женщина стянула черный платок с головы и плеч и печально заключила:

– Будем жить на чужбине, как сироты. А ведь мы из рода Габаль, хозяев нашей улицы!

Мужчина сплюнул от злости и сказал недовольно:

– Хозяева улицы! Мы обиженные рабы, Абда. Славные времена Габаля кончились. Сейчас всем заправляет проклятый Занфаль, наш надсмотрщик. Он грабит заработанное нами и убивает тех, кто возмущается.

Абда не стала с ним спорить, чтобы не вспоминать горестные дни и ночи, наполненные печалью. Выйдя за пределы квартала, она оставила в памяти только хорошее, и поэтому сердце ее ныло.

– Несмотря на все напасти, – сокрушалась она, – такого квартала, как наш, нет нигде. Где найдешь такой Большой Дом, как у нашего деда? Где еще есть такие соседи? Где еще услышишь рассказы об Адхаме, Габале и скале Хинд? Да будут прокляты эти несчастья!

– А как насчет того, что без всякой причины тебя бьют дубинкой? – с горечью отозвался мужчина.

Он вспомнил ненавистного Занфаля, как тот взял его за шиворот и тряхнул так, что чуть не переломал ребра, а потом у всех на глазах толкнул в грязь. И лишь за то, что у Шафеи язык повернулся заговорить об имении. Он топнул ногой и продолжил:

– Этот злодей похитил ребенка у Сидхума, торговца бараньими головами, и больше никто его не видел. Он дитя новорожденное не пощадил. И ты еще спрашиваешь, где тебе рожать? Родишь среди людей, которые не убивают младенцев.

Абда вздохнула и сказала тихо, чтобы смягчить смысл своих слов:

– Довольствовался бы ты тем, чем довольствуются остальные!

Мужчина нахмурился. Раздражение на его лице скрывала темнота.

– А в чем моя вина, Абда? Я спрашивал: где же времена Габаля, где справедливая сила? Что заставило род Габаля вновь страдать от унижений? А Занфаль разнес мою мастерскую, набросился на меня и убил бы, если не соседи. Останемся здесь, пока не родишь, – иначе ждет его такая же судьба, как ребенка Сидхума.

Она печально покачала головой.

– Если бы у тебя, Шафеи, было терпение! Ты разве не слышал, что говорят? Скоро аль-Габаляуи выйдет из своего добровольного заточения, чтобы избавить внуков от позора и унижения.

Мужчина глубоко вздохнул и усмехнулся:

– Говорят… Я слышу эти разговоры с детства. Но правда в том, что наш дед закрылся от нас, а его управляющий присвоил себе все, кроме, конечно, той части, которую отдает охраняющим его надсмотрщикам. Занфаль, отвечающий перед ним за род Габаля, получает деньги и набивает себе брюхо, как будто не было в нашем квартале самого Габаля, как будто не лишил он глаза Даабаса за выбитый им глаз Каабальхи.

Женщина, еле различимая в плотной темноте, замолчала. Утро ей было суждено встретить среди незнакомых людей. Чужие станут ее новыми соседями, и их руки примут новорожденного. Он вырастет на чужой земле, как ветка, оторванная от дерева. А женщина хотела остаться жить в своем роду. Она носила еду мужу в мастерскую, садилась вечером перед окном и слушала ребаб слепого поэта дядюшки Гаввада. Как чудесно пел ребаб, и как красива была история Габаля! Ночью ему повстречался аль-Габаляуи и приказал не бояться. Аль-Габаляуи обещал ему сочувствие и поддержку, и они одержали победу. Габаль вернулся в свой квартал окрыленным. Что может быть слаще возвращения после разлуки?!

Шафеи вгляделся в меркнущие звезды и светлую полосу на небе.

– Нужно идти, чтобы быть на рынке до восхода, – озабоченно сказал он.

– Но мне бы еще отдохнуть.

– Хватит уже!

Как хорошо было бы жить без Занфаля! Жизнь была бы полна благ, чистой любви, и добрых чувств под небом с мерцающими звездами. Но в ней есть управляющий Ихаб, надсмотрщики Баюми, Габер, Хандуса, Халед, Батыха и Занфаль. Не было ничего невозможного в том, чтобы каждый дом квартала стал подобен Большому Дому, чтобы вместо стона из них доносилась музыка. Но угнетенные продолжают лишь мечтать о несбыточном, как когда-то Адхам. Несчастные, лица их опухли от пощечин, поясницы ломит от пинков, глаза облепили мухи, а в головах роятся вши.

– Почему аль-Габаляуи забыл о нас?

– Бог знает, что с ним творится, – пробормотала женщина.

От отчаяния и гнева мужчина прокричал:

– Аль-Габаляуи!

Ему ответило эхо. Он встал.

– Положись на Бога!

Женщина поднялась, он взял ее под руку, и они зашагали на юг, в сторону рынка аль-Мукаттам.