Текст книги "Невесты Тумана (СИ)"
Автор книги: Надежда Орлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
– Перестань тыкать пальцем! – не выдержала Габриэла. – Веди себя прилично!
После того, как Джон со своей семьёй посетил конюшню, где собирался прикупить парочку лошадок, но не нашёл достойного его табуна товара, они отправились за прочими покупками. Габриэла зашла в лавку и стала выбирать ткани для всей семьи. Юджи, скучая, оглядывала полки, ломившиеся от рулонов материи.
– Смотри, Юджи, а такой бархат? И если под него взять ещё и такой шёлк?
– Не знаю… Смотри сама…
Габриэла видела, что на её дочь такое изобилие тканей не производит должного впечатления. Ей казалось, что её девочка вообще равнодушна к красивой одежде. Зато в оружейной лавке…
– Па-ап, смотри! – Юджи первая кинулась к прилавку, выбрала лук и попробовала натянуть тетиву.
– Юджиния! – Габриэла схватила дочь за руку. – Не балуйся! Положи!
– Да ладно тебе!.. – Джон успокаивающе положил руку на плечо жены. – Ну, хочет ребёнок себе лук…
– Она – девушка! Ей из луков стрелять не положено! Мы сюда зачем пришли? Что бы Тристану что-нибудь подобрать!
– Ма-ам, ну можно и мне?.. – чуть не расплакалась Юджи. – Сама посмотри, накладки костяные, кизиловый корень… да этому луку сносу не будет!
Габриэла покосилась на лук: в отличие от висевших на стене и лежавших на прилавке других луков, обильно украшенных разными цацками, лук, выбранный дочерью, в первую очередь внушал доверие – он не подведёт. Габриэле и самой захотелось выпрямиться, прицелиться и сбить шишку на высокой сосне… Но она резко оборвала свои мысли:
– Ой, делайте, что хотите! – фыркнула Габриэла, демонстративно выходя из лавки.
Ей пришлось простоять на улице довольно долго, прежде, чем появились Джон и дети. Тристан держал кинжал в ножнах. Джон нёс лук и колчан стрел, а возле него прыгала радостная Юджи. Габриэла покачала головой, Джон улыбнулся.
– Ну, не смотри на меня так. Хотел ребёнок игрушку…
– Хороша игрушка! Сколько она стоит?
– Не дороже того, что я могу потратить на подарок своей девочке.
Девочка стояла, придирчиво разглядывая то наконечник стрел, то их пёстрое оперение, одну за одной. Тристан повесил свой кинжальчик на пояс и больше на него внимания не обращал. Габриэла вздохнула и взяла мужа под руку.
– Ладно, теперь идём покупать то, что собирались…
И тут она почувствовала, как её второй руке кто-то прикоснулся. Она обернулась и увидела старую цыганку, замотанную в грязное тряпьё. Цыганка смотрела ей в глаза и шевелила губами, словно пыталась что-то сказать.
– Чего тебе нужно? – резко убрала локоть Габриэла: от этих бродяг одни неприятности!
– Это нужно тебе… – пробормотала цыганка. – Идём, – и она нырнула в такой же пёстрый и такой же грязный шатёр. Габриэла даже не почувствовала, как убрала руку от локтя Джона и пошла вслед за цыганкой.
В шатре был полумрак, рассеиваемый только дырками в потолке шатра. В лучах света кружились пылинки. Цыганка повернулась к Габриэле.
– Слушай, что я скажу…
– …и чтоб твоё пророчество сбылось, я должна дать тебе золотую монету? – недоверчиво перебила её Габриэла.
– Не-ет, – засмеялась цыганка. – Так я зарабатываю на хлеб, потому что говорю людям то, что они хотят услышать. А я вижу намного больше. Просто не всем нужна эта правда. Правда – слишком горький напиток, его нельзя пить, не приправив сладкой ложью. Тебе придётся выпить его весь, женщина с половиной крови.
– К-как ты меня назвала? – растерялась Габриэла.
– Я вижу твоё сердце, но не вижу половину твоей крови. Ты сама её найдёшь. Совсем скоро. Тебя ждёт возвращение в завтра, но только через вчерашний день. Тебе предстоит вернуть долги твоей матери и снова объединить однажды потерянное. И ты будешь не одна. С тобой будет твой ребёнок, который станет великим воином. Опасайся приходящих с миром, но доверься ножу в спину. Исцеление и смерть идут рядом, но смерть ты оставь здесь, а исцеление забери с собой во вчера. А теперь иди, женщина. Иди…
Когда Габриэла вышла из цыганского шатра, Джон испугался: у его жены были остекленевшие, ничего вокруг себя не видящие глаза. На лице – ни кровинки, руки холодны, как лёд. Он пытался дозваться её, но напрасно. Габриэла стояла, как истукан. А когда Джон ворвался в шатёр, там уже никого не было. Выбежав из шатра, он увидел, как Габриэла обнимает детей и разглядывает кинжальчик Тристана. Как ни в чём не бывало.
– Габриэла, милая, что случилось? Что это было? – стал он засыпать её вопросами. Она удивлённо посмотрела на мужа:
– Что? А что случилось? Ничего… Просто эта цыганка… она такая смешная… такого наговорила, думала, что у меня есть с собой деньги, а когда поняла, что ей ничего не перепадёт, сразу же отстала.
Джон посмотрел пристально на жену, но сделал вид, что поверил. Габриэла увлечённо думала о цвете ниток, которые собиралась купить для рукоделья и напрочь забыла о цыганкиных словах.
А зря…
Вернувшись домой, Габриэла увидела незнакомого мужчину, сидевшего в холле у камина. При виде вошедших хозяев, он встал и поклонился:
– Миледи Габриэла? Меня послала ваша матушка, миссис Смит. Она больна, и хотела бы вас видеть…
Габриэла посмотрела на Джона. Тот стоял рядом.
– Ты поедешь?
– Не знаю… – покачала головой Габриэла. – При обычном насморке в гости не зовут… Как ты думаешь?
– Стоит поехать. Иначе ты можешь об этом пожалеть. Потом.
– Да… я поеду! И, наверное, возьму с собой детей. Ты с нами?
– Нет, наверное… что мне там делать?
– Знаешь, Джон… Может случиться так, что… – Габриэла стиснула губы, думая о неизбежном: – Мне может понадобиться твоя помощь…
Наутро семья выехала в дорогу. Вечером четвёртого дня они приехали в Гринфилд. Въехав в старый двор, Габриэла на мгновение стала маленькой девочкой. Воспоминания сдавили ей грудь, захотелось пробежать по двору, вскочить на ступеньки дома или выкинуть другой трюк, за который её всегда ругали, но, кажется, безуспешно… Но Габриэла только оглянулась по сторонам, ища взором покосившийся заборчик за конюшнями, вдаль от которого уходила тропинка к "дикому "кладбищу, дому Катлины и её тогдашнему дому…
Слуги встретили их повозку, помогли детям слезть и провели всех в дом.
Габриэла кинулась в комнату миссис Смит. Но куда девалась та полная, румяная женщина? Перед Габриэлой лежала высохшая старуха, с пожелтевшей кожей, с впалыми щеками… Габриэла испуганно вздрогнула и остановилась перед кроватью. На неё посмотрели два помутневших глаза:
– Приехала… доченька…
В комнате сидел священник. Судя по набору предметов, лежавших на столе, он только что провёл обряд соборования. Габриэла покосилась на лежавшую женщину и вздрогнула. Когда-то, вот точно также, тихо тлея, уходила её мама… Катлина…
"Ну вот, опять Старуха С Косой выбрала меня в свидетели. Господи, ей что, больше некого?! "
Вопрос был риторическим. Кроме того, Габриэла ошиблась. Миссис Смит умерла ночью второго дня, когда все спали, а сама Габриэла ненадолго ушла подремать. Слуги сами сделали всё, что надо.
А после похорон пришёл староста и сообщил Габриэле, что теперь здесь она – полноправная хозяйка. Джон взял её ладонь в свою, и Габриэла не выдержала и расплакалась.
– Я не стану тут жить. Пусть это будет приданым моей дочери, Юджинии. Правильно, Джон?
– Конечно, так будет лучше. Если хочешь, я займусь…
– Спасибо. А я тогда ещё кое-куда съезжу… одна. Ладно?
– Только недолго. Мы будем волноваться.
Геби велела оседлать лошадь и поехала туда, куда просто не могла не поехать, будучи в Гринфилде. Вернулась она через пару часов, заплаканная. Джон как раз закончил все наследственные дела у старосты, и теперь выхаживал по двору, высматривая жену. На его немой вопрос Габриэла покачала головой, улыбнулась и обняла его:
– Всё в порядке. Просто нужно было проведать Катлину. А теперь собираемся и едем отсюда. Всё-таки мой настоящий дом – это Уотерфолл.
За окном снова хныкала поздняя осень. Мерзко, противно, словно жалуясь на ушедшее лето. А в доме было уютно, тихо и тепло. Джон и Габриэла сидели в двух креслах у камина и говорили "ни о чём ",как могут говорить двое, знающие друг друга не первый день, и даже не первый год. На коленях Джона пригрелась полосатая кошка, которую он время от времени чесал за ушком, от чего та ленивенько мурлыкала.
– Знаешь, Геби, я думаю, Тристана пора отдавать в монастырь. Пусть поучится хорошим манерам… счету, письму… Чему там их ещё учат?
– Да много чему, но… Писать и считать он и без монастыря умеет, отец Валентин его учил. Кроме того, у меня есть некоторые опасения…
– Что ты имеешь в виду?
Габриэла прислушалась к звукам лютни, доносившимся из холла.
– Знаешь, я не согласна отдавать Тристана на учение именно в монастырь. Иначе он может избрать путь в священники, а это будет означать, что продолжить твой род будет некому. Это очень серьёзно, Джон. Мальчик и так слишком… – Габриэла повела руками, но так и не смогла подобрать слово, поточнее отражающего мягкий характер сына. – К тому же, Фольвик жаловался, что парень к ратному делу тяги совсем не имеет. Вот Юджи – та другое дело! Ей, надеюсь, монастырь только на пользу пошёл.
– Да знаю я, знаю. Ты же помнишь, как мы с ними ездили на ярмарку? Я сначала повёл Тристана в оружейную лавку, но Юджи первая выбрала себе лук и полный колчан стрел, потому что лук хороший, качественный, а этот паршивец взял бесполезный кинжал, потому что он, видите ли, "красивый "! Зато не забыл купить струны себе и Джейку. А вот когда я повёл Юджи в книжную лавку, Тристана оттуда нельзя было вытащить. Я рисковал оставить там все деньги. Потом он выбрал толстенный фолиант, в котором лично я сам ничего не понял… А Юджи выбрала глупый рыцарский роман с картинками.
– А чего ты ожидал?! – вспыхнула Габриэла. – Ты же её сам чуть в викинга не превратил. Ну зачем ты её с собой на охоту возил? Зачем голову языческими бреднями забил? Она языческих богов знает лучше, чем "Евангелие "! А стрелять зачем научил?! Я же тебе сына родила, вот его бы и учил. А она девушка, она должна быть скромной, уметь вышивать, шить, хозяйство вести, слугами распоряжаться… А вместо этого она рассекала по полям, в штанах, словно селянка какая! Позор! Что же до Тристана, то он в свои тринадцать лет гораздо лучше держит лютню, чем меч. В отличие от Юджи, которая очень любит наблюдать за тренировками стражников. И знаешь, – Габриэла понизила голос и прищурилась, – я сильно подозреваю, что Фольвик обучает не только стражников…
Джон покраснел, как рак. Габриэла прошипела:
– Та-ак! Вы вдвоём сговорились. Нет, втроём. Господь милосердный! Да вы что, решили девочку в рыцари отдать?! Ну зачем, зачем её учить держать в руках оружие?
– Габриэла… ты честно скажи, её настоящий отец был воином?
Габриэла сжалась и вздрогнула. Джон кивнул.
– Я так и знал! Она на тебя совсем не похожа!
"Да ничего ты не знаешь! И я буду последней дурой, если тебе это всё расскажу! "
Но Габриэла молчала, и Джон убедился в своих предположениях.
– Извини, малышка. Просто мне смешно представить с мечом в руках тебя…
Габриэла хмыкнула.
"Ой, Джон, как хорошо, что ты не видел с мечом в руках меня! А знал бы ты, кто у меня учителем фехтования был… "
Ободренный улыбкой жены, Джон продолжил, не заметив подвоха: – А вот Юджи так уверенно держит его… Ой!
– Ага! Вот и проговорился…
Джон виновато молчал, потом улыбнулся одной из своих улыбок, за которые Габриэла могла простить ему всё.
– А впрочем, знаешь, Габриэла, это даже хорошо, что Тристан такой тихоня. Я просто буду уверен, что вместо того, чтобы наследство принять, наш сын не поедет куда-нибудь, искать приключения на свою за…
– Джон!
– Молчу, молчу! Ну ты же меня понимаешь…
Ладонь Габриэлы накрыла ладонь мужа. Они нежно склонились лбами и Габриэла прошептала:
– Конечно, понимаю, Джон. Мы с тобой оба столько приключений на то самое место
нашли… Вспомнить страшно!
Вошел Алберт. Супруги резко выпрямились, словно их застали за чем-то крайне неприличным.
– Прошу прощения, милорд… миледи…. Там пришел какой-то нищий, просит ночлег.
Габриэла выглянула в окно. Во дворе стояли слуги, что-то шумно обсуждая.
– Сиди, я сама выйду…
Во дворе лежало тело бедняги. Возле него стоял отец Валентин. Увидев Габриэлу, он подошёл к ней.
– Он шёл к нам, чтобы найти приют, но обрёл только покой.
– Что произошло? Кто его убил?
– Никто… Он сам… – священник посмотрел на Габриэлу с недоумением.
– А… почему он весь в синяках?
На лице мертвеца были фиолетовые пятна. Геби прикрикнула на толпящихся слуг:
– Чего пялитесь? Покойника не видели или работы мало? Прочь отсюда!
Слуги испуганно разбежались. Геби всматривалась в лицо трупа.
– Не нравится мне это, отче… О, Пресвятая Матерь!..
Геби отскочила от тела, словно покойник мог сейчас встать.
– Святой отец… Ради всего святого, отойдите! Это… это…
– Вы его знаете?
– Нет, но я знаю ЕЁ… Это чума!
– В каком смысле?.. – пробормотал отец Валентин. Геби плакала навзрыд.
– О, Господи! Почему ты так… За какие грехи?! – Обернувшись к священнику, она прокричала: – В прямом смысле, отче! В прямом! Я сказала то, что сказала. Это она! Молитесь за всех нас, ибо к нам пришла смерть…
Наконец до отца Валентина дошел страшный смысл сказанного. Он перекрестился.
– Что… что делать?
Габриэла молча, закрыв глаза и шепча что-то, словно блаженная, призывала СИЛУ.
– Чеснок… Труп сжечь…
– Как сжечь?! Это не по-христиански… – испуганно пробормотал священник.
– А по-христиански из-за одной дохлятины рисковать двумя сотнями пока ещё живых душ?! Делать то, что я сказала!!!
На крики вышел Джон.
– Что случилось?
– Иди в дом!
Джон решительно направился к трупу.
– Джон, не подходи! Пожалуйста!
Габриэла встала между мужем и лежащим телом.
– Я должен знать, что происходит в нашем доме!
– В нашем доме чума, Джон…
Через три дня весь двор был уставлен факелами и кострами. На них сжигали одежду и вещи больных. Запас чеснока был разделен между всеми жителями, его использовали, как дезинфицирующее средство. Габриэла носилась по поместью, помогая там, где ещё могла помочь. Жителям было запрещено покидать дома без крайней надобности.
И всё же страшная жатва началась.
Сначала умерло несколько стариков. Крепкие парни в масках с давленым чесноком внутри, вооружившись длинными палками с крючьями, выволокли их тела из домов на улицу. Священник, тоже в маске, провел похоронный обряд, но когда по правилам должен был поцеловать их посиневшие лбы, Габриэла так тряхнула его за шиворот ризы, что отец Валентин от этой затеи отказался. Скрипя зубами, заливаясь богобоязненными слезами, он смотрел, как огромное рыжее пламя пожирает их бренные тела…
После церемонии Габриэла вошла в церковь и упала на колени перед неистово молящимся отцом Валентином.
– Простите меня, отче. Но я иначе не могу. Помолитесь за их души… И за мою… Я готова взять на себя тот грех, что их тела не обрели покой в освященной земле.
– Это кара Господня, дочь моя… За грехи наши… Когда мы понесём все те испытания, что отмерял нам Господь, я отправлюсь к епископу и попрошу наложить на меня епитимью, дабы искупить вину перед Господом нашим…
– Не думаю, что это будет скоро, отче. Похоже, это только начало…
Это было начало.
Через месяц поместье было почти пустым.
Никогда уже не войдёт в кухню Дейзи.
Никогда уже не улыбнётся Энн.
Смолк голосок Грейс, не возьмет в руки свою лютню Джейкоб.
Но когда Габриэла подумала, что эпидемия заканчивается, заболел сначала Джон, а потом и Тристан.
Габриэла сидела возле кровати Джона. На какое-то время Джон открыл глаза. Габриэла кинулась к нему.
– Джон!
– Малышка, не сиди тут. Ты заболеешь…
– Нет, Джон, пожалуйста… Ты не можешь… Ты не должен… Джо-о-он! Только попробуй умереть, я… я не знаю, что я с тобой сделаю!!!
– Как была язвой, так и осталась… – с улыбкой произнёс Джон свою любимую фразу.
Габриэла плакала. Её СИЛА не помогала. Ведь предупреждала её тогда Катлина… Ощущение бессилия доводило до истерики… Да что толку-то?
– Береги Тристана…
– Джон… Джон?!
Джон был мёртв. Габриэла выскочила из комнаты, кинулась в детскую. На пороге стояла заплаканная нянька. Габриэла словно наткнулась на стену.
– Нет… Нет… Нет!!! Пожалуйста, скажи, что он жив!!!
Нянька зарыдала в голос, Габриэла побежала по коридору, выбежала из зачумленного дома… Везде пылали костры, затягивая небо гадкой пеленой. Над воротами развевалось чёрное полотнище – знак всем проезжающим мимо, с неба сыпался мелкий противный дождь. Казалось, сами небеса оплакивали её потерю…
И вот они лежат на двух высоких поленницах – отец и сын. Габриэла, с глазами, опухшими от недосыпания и слёз, молча смотрела на прощальный костёр. Словно время повернуло стрелки своих часов назад, на целых пятнадцать лет назад. И точно так же моросит дождь, и точно так же чёрный дым уносит в небо освободившиеся от земного бремени души. Вот только это уже её муж, её сын… Она упала на колени, стащила с головы платок и маску, схватилась за волосы и, неожиданно для самой себя, запела похоронную песнь, Песнь Скорби варваров. Каким-то невероятным образом мелодия и слова всплывали сами по себе в её воспалённом мозгу…
Открыв глаза, Габриэла увидела возле себя смутные силуэты. Постепенно очертания стали яснее и она увидела, что лежит на своей кровати, вокруг неё сидят слуги и священник. Увидев, что хозяйка открыла глаза, Глэдис вскочила и всплеснула руками.
– О, наконец-то! Испугали вы нас, ой как испугали!
Священник взял Габриэлу за руку.
– Отче… – шепнула она спекшимися губами.
– Всё позади, дочь моя… Всё хорошо…
Священник сел на табурет возле её кровати и стал рассказывать. Габриэла слушала и не могла вспомнить ничего из того, что говорил отец Валентин. Когда она запела что-то величественное и печальное на непонятном языке, священник подумал, что в неё вселился дьявол и обеими руками схватился за распятие, быстро вспоминая обряд экзорцизма. Потом вспомнил их с Джоном историю, всё понял и облегчённо вздохнул: необходимости в изгнании дьявола не было. Когда Габриэла оборвала пение и рухнула без чувств, священник велел слугам отнести её в спальню. Она проспала день, ночь, но когда хозяйка не проснулась и к вечеру, слуги забеспокоились.
– А сегодня какой день? – слабым голосом спросила Габриэла.
– Так почти пятый заканчивается…
Габриэла медленно повернула голову к окну. Стоял густой туман и нельзя было понять: утро, день или вечер?
– Отче… Как же я теперь… без них…
– Да пребудут их души в мире… – священник перекрестился и тяжело вздохнул. – Вы теперь здесь хозяйка. Надо жить дальше, люди в вас нуждаются. В живых осталось сорок человек… Скота почти не осталось… Ой, тяжко нам будет! Но вы должны жить ради них. Видать, таков Божий промысел…
– Промысел, говорите, отче? – Габриэла приподнялась на кровати повыше, отец Валентин тут же поправил ей подушку и полулежа она продолжила: – А как я, по-вашему, сорок человек прокормлю?
Вошла Глэдис, принесла молока. Молоко было на вид почти прозрачное, на вкус ещё хуже.
– Разбавили? – грустно спросила Геби.
– Нельзя вам сейчас другое, миледи. А к вечеру мы вам кашку сварим… только выздоровлейте, уж очень мы все вас просим…
Монастырские стены выходили на берег реки. Девушки, которые не собирались посвящать свою жизнь Господу, собрались на песчаном берегу. Солнышко грело по-летнему, хотя и стоял октябрь. Юджиния Уотерфолл сидела рядом со своими подружками, Маргарет и Бертой. Они были сёстрами, обе были помолвлены с девяти лет и теперь ждали, когда их женихи приедут из военного похода в Святые Земли.
– …а когда я выйду замуж, то…
– Мар, а о чём-то другом ты не умеешь думать? – перебила подругу Юджи, которой уже осточертело слушать про чужих кавалеров, про их неописуемые достоинства и количество предполагаемых детей. Маргарита вспыхнула:
– А ты, вроде, собираешься жить тут всё время? Неужели тебе не хочется иметь свой дом, мужа, детей?
– Почему же? Наверное, хочется… Только я, в отличие от некоторых, не планирую чёткое количество девочек и мальчиков. Мои старики, вон, тоже планировали. И что? У меня один-единственный брат, да и тот, вроде девушки: ни лук, ни меч в руках удержать не может, целыми днями или в книжку носом уткнётся, или на лютне бренчит.
– Мой Грегори, между прочим, тоже на лютне играет, – вставила своё слово Берта. – А когда мы с ним поженимся…
– О-о-о-о! – страдальчески схватилась за голову Юджи. В этот момент зазвонил колокол, девушки быстро вскочили и побежали в монастырь.
Во дворе монастыря стояли кони, повозки, ходили люди. Мужчины! Но, к разочарованию девушек, это были слуги.
Вышла матушка-настоятельница, собрала девушек в кружок.
– Девушки, поступило распоряжение епископа: всех тех, кто не вступает в ряды наших сестёр, отправить по домам. Для этого епископ прислал своих лошадей и указал сёстрам сопровождать воспитанниц, дабы уберечь их в дороге от соблазнов. Вы отправитесь после обедни. Сейчас идите, собирайте вещи. Живо!
Девушки стайкой ринулись по своим комнатам.
– Странно, с чего бы это? – проворчала Юджи. – Не скажу, что мне тут очень уж нравится, но так, вдруг, ни с того, ни с сего…
– Да ты что, ничего не знаешь? В стране чума, епископ боится, что мы все тут передохнем, поэтому и отсылает по домам, чтоб не отвечать ни за что!
Уверенность и осведомлённость, с которой Маргарет это произнесла, произвела на Юджи сильное впечатление. И эта долговязая девица столько времени трещала о своём женихе?
– Чума? Господь и все Его святые! – Юджи на мгновение замерла. Потом продолжила складывать в плетеный короб вышитые рубашки и простыни – своё будущее приданое. – Только бы Уотерфолл не задело!
Только когда дорога свернула влево, через поля, принадлежащие Уотерфоллам, Юджи поняла, как соскучилась за всеми! Если бы не сестра Мария-Августа, чопорно восседавшая напротив своей воспитанницы, она сейчас запрыгнула бы на коня верхом и галопом рванула бы домой. Домой!
Наконец повозка въехала в Уотерфолл. Юджи в нетерпении спрыгнула на землю и побежала в дом. Но по дороге она наткнулась на отца Валентина.
– Отче! Я вернулась. Нас отослали по домам, в той округе чума!
– С возвращением, дитя моё. – Отец Валентин взял Юджи под локоток, повёл в сторонку, кивнув проходящему мимо слуге в сторону повозки, дескать, гости приехали, так что подсуетитесь тут сами.
– Послушай, Юджиния, ты уже взрослая девушка…
Старое семейное кладбище Уотерфоллов располагалось, как и положено, сразу за церковью. Габриэла стояла возле каменной гробницы. Здесь были похоронены все предки Джона.
Все, кроме него самого. И его сына. О том, что такие жили на этой земле, можно было узнать только с каменных плиток с их именами. Габриэла прислонилась лбом к холодному камню и разрыдалась.
"Джон… Прости меня, Джон, я всегда думала, что просто старалась быть тебе хорошей, послушной женой… А я ведь тебя любила, Джон! Любила, понимаешь? И так и не сказала тебе этого. А теперь тебя нет… "
Она провела руками по серым камням, словно лаская тех, кого никогда уже не коснётся. Перед её заплывшими от слёз глазами замелькали какие-то моменты их счастливой, как она теперь поняла, жизни:
…вот Джон сидит рядом с ней на палубе небольшого корабля с драконьей головой, рассказывая про то, как он сам попал в плен…
…вот он обнял её в зале, где пировали воины конунга и объявил во всеуслышание о том, что теперь она – его женщина…
…вот открылась дверь в доме Катлины, он вошел и сказал: "…наконец-то я тебя нашёл! "…
…Юджи засыпает у него на лошади и он осторожно, чтоб не разбудить, передаёт спящую малышку ей. Ночной луг пахнет свежестью, они едут в Уотерфолл… И ночи… их ночи… Сколько их было-то, за столько лет?
…Джон держит на руках крошечного младенца: "…мы теперь Тристан Сент-Джон Уотерфолл…
…Мама, папа, послушайте, я сам песню написал!..
"Джон… Тристан… Господи, почему ты отнял их у меня?! За что ты так строго караешь меня, Господи? Да, я совершила грех прелюбодеяния… Но неужто это та цена греха? Неужто люди не свершают более тяжких грехов, которые им потом запросто отпускают в твоих храмах, Господи?!.. "
Вдруг сзади раздался тонкий срывающийся девичий голосок:
– Мама! Я вернулась!
