Текст книги "Тьма века сего (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 53 страниц)

– Все отступить не успеют, – сказал он ровно. – И раненые остаются на поле.

– И вы говорили, что мое место не здесь?

Фон Тирфельдер не ответил, лишь переглянувшись с остальными телохранителями, и снова выдвинул коня чуть вперед, приподнявшись в стременах и всмотревшись вдаль. Редкие прогалины вдалеке стали шире, и можно было даже видеть, как обрывается висящая в воздухе морось: вот она есть, тут, над полем, и вот ее нет – там, позади, и справа, и впереди…

– Радуга, – едва слышно шепнул голос телохранителя за спиной, и Фридрих повернул голову за указующей рукой.

Меж двух холмов, под широкой небесной брешью, протянулась коротким мостом бледная, чуть видимая дуга. Цвета небесной арки едва проступали, и казалось, что она вот-вот исчезнет, растворится, стоит лишь подуть слабому ветерку…

– Eritque arcus in nubibus, – тихо проговорил Фридрих, – et videbo illum et recordabor foederis sempiterni quod pactum est inter Deum et inter omnem animam viventem universae carnis quae est super terram[206]206
  «Будет радуга в облаках, и увижу ее, и вспомню завет вечный между Богом и между всякой душой живою во всякой плоти, которая на земле» (лат.). Быт. 9:16. Согласно толкованиям, радуга является символом прощения человечества и обещания, что «великое уничтожение» вроде потопа больше не повторится. Наряду с этим – само появление радуги означает, что Бог озабочен происходящим и снова происходит что-то, могущее привести человечество к гибели.


[Закрыть]…

– Надеюсь, мы еще потрепыхаемся, – бросил фон Тирфельдер с внезапным ожесточением, потянул оружие из ножен, двинул коня еще на полшага вперед и чуть повысил голос: – Его Величеству лихачить не давать. Ясно?

Никто из телохранителей не ответил, да никто этого, похоже, и не ждал.

– А о субординации мы поговорим, когда все закончится, – заметил Фридрих, и адъютор, не оборачиваясь, так же серьезно отозвался:

– Возьму в адвокаты мессира Висконти.

***

Гонец, больше похожий на обитателя госпиталя для душевнобольных, влетел в лагерь полчаса назад, и даже не нужно было слышать, что он кричит собравшимся вокруг него людям – по его ошалело-ликующему лицу и так все было ясно. Австриец разбит, Император жив, остатки сокрушенной армии сдаются…

Это было полчаса назад.

Первая суета, поднятая появлением вестника, уже улеглась, и сейчас серые сестры сосредоточенно хлопотали, готовясь встретить раненых. За эти полчаса примчался, обсудил тремя отрывистыми фразами новость и вновь умчался неутомимый епископ Кёльпин. Влетел в шатер вихрь по имени Макс Хагнер, молчаливо всем лицом выразил обуревающие его чувства, на которые обыкновенно бывал до крайности скуп, мощно хлопнул по плечу Мартина, обеими руками неистово потряс ладонь майстера Гессе и вылетел прочь снова. Заглянул справиться о самочувствии Альты один из двух оставшихся в лагере expertus’ов, услышал ответ, оценил увиденное и удалился.

Полчаса…

Полчаса Альта продолжала сидеть в прежней позе – на коленях, со сложенными на них руками, со склонившейся головой, все так же едва различимо дыша.

Полчаса прошло с той минуты, как она должна была прийти в себя, оставить свой пост там, на поле у холмов.

Полчаса Курт и Мартин все так же пребывали рядом, ожидая, но она все так же продолжала сидеть в прежней позе – на коленях, со сложенными на них руками…

– Быть может, стоит… – начал Мартин, и Курт качнул головой:

– Нет. Ничего страшного с ней не происходит; видимо, просто хочет держать под контролем ситуацию до самого предела. Фридрих все еще на поле боя, в конце концов, пусть и победителем, и кто знает, что может приключиться.

– Ты в самом деле так думаешь или сам себя утешаешь, да и меня заодно?

– Когда что-то идет не так – поверь, я знаю, как это выглядит. Видел, как с таким вот полным погружением работает Готтер. Когда что-то идет не так – не ошибешься.

Альта вдруг содрогнулась всем телом, сипло вдохнула и распрямилась. Ее голова все так же бессильно свисала, глаза были все так же закрыты, и от того, как мотнулась эта висящая голова на прямом, как палка, теле, будто у мертвого цыпленка, стало не по себе…

– Вот сейчас – не так? – напряженно уточнил стриг, и Курт коротко отозвался:

– Нет.

– А когда…

Договорить Мартин не успел: издалека, от поля у холмов, сквозь плотный холодный воздух донесся отзвук трубы – протяжный, низкий в начале и торопливый, высокий в конце своей короткой песни.

– Это что – тревога? – спросил Курт, поднявшись; Мартин тоже вскочил, сделав шаг к выходу из шатра и тут же подавшись обратно, обернулся на замершую у самодельного алтаря женщину в сером…

– К Австрийцу пришло подкрепление? – предположил он неуверенно. – Вторая атака?..

– Полагаешь, Альта так отреагировала на появление вражеской конницы? – возразил Курт, и стриг снова не успел сказать ни слова – из-за стен шатра, откуда-то с окраины лагеря, донесся приглушенный крик, а спустя мгновение тревожно запел рожок, но уже не вдали, а здесь, рядом…

– Зараза, – прошипел Курт, сорвавшись с места, на ходу выдергивая арбалет из чехла.

Мартин успел первым – выметнулся наружу и остановился в трех шагах, озираясь с обнаженным мечом в руке. Что-то происходило там, за шатрами епископов и Конгрегации, кто-то всё кричал и кричал, и ему закричали в ответ, и крики множились – одни болезненные, другие остерегающие, третьи испуганные…

Охрана у шатра фон Берга чуть поодаль застыла на месте, сам епископ Рупрехт выбежал и встал рядом, прислушиваясь, восьмеро конгрегатских стражей уже были здесь и встали полукольцом. Испуганные и болезненные крики стихли, и теперь доносился чей-то громкий голос; слов было не разобрать, и лишь слышалась в этом голосе неприкрытая злость.

– Я сбегаю взглянуть? – предложил Мартин.

– Если там проблемы – разберутся без тебя, – возразил Курт, раскладывая и заряжая арбалет, – если проблем уже нет – вскоре узнаем, что случилось. Если проблемы серьезные – они придут сюда сами.

Стриг не ответил, нетерпеливо переступив с ноги на ногу, как охотничий пес, которому воспретили броситься на добычу, и замер, вслушиваясь. Злобный крик тоже смолк, и в просвет промеж шатров было видно, как пробежали в сторону лазарета легионеры, оставленные для охраны лагеря; фон Берг переглянулся с охраной, что-то коротко приказал, метнулся в шатер и тут же вылетел наружу, пристегивая на ходу ножны.

В тишине протекла минута, вторая…

Наверное, Курт успел бы среагировать. Возможно. Странная, необъяснимая способность чувствовать опасность затылком, в которой конгрегатские спецы даже пытались найти нечто сверхобычное, но так и не нашли – эта способность почти никогда не давала сбоев.

Почти.

Дала ли сейчас, он не успел сообразить, не успел понять, что случилось раньше – он сам почувствовал за спиной нечто, или так ему показалось, когда увидел глаза Мартина. В любом случае – стриг успел первым, оказавшись там, за его спиной, раньше, чем он сам успел обернуться. Мартин сбил наземь что-то похожее на человека, ударив мечом вдогонку и пригвоздив к утоптанной земле; человеческое подобие завыло, но не болезненно, а раздраженно и словно обескураженно – так, бывает, начинают выть и кричать сумасшедшие, которых изводят пакостники-мальчишки на городских улицах. Человеческие руки потянулись вперед, потом схватились за клинок, пытаясь вытащить из себя, и из порезанных пальцев засочилась кровь – вязкая, темная, похожая на загустелые чернила. Вокруг, точно смрад, разлилось ощущение безысходности, ужаса, отчаяния, вползая в душу, скручивая нервы, сковывая тело…

Курт, очнувшись, всадил стрелу в лоб – в упор, и вой превратился в булькающий хрип, но одна рука человечьего подобия все так же тянула из себя засевший в теле клинок, а вторая выбросилась вверх, пытаясь схватить Мартина. Тот саданул кулаком в перекошенное лицо, превратив его в смятую тыкву, потом выдернул меч и ударил, как пришлось – поперек все еще копошащегося тела, и еще раз, и еще, кроша хрипящее существо на ломти…

Человеческое подобие перестало хрипеть и содрогаться, лишь когда клинок перерубил горло, почти отделив от тела голову, и Мартин отпрянул, хрипло и мелко дыша, все еще держа оружие наготове и не сводя глаз с того, что лежало на земле в двух шагах от шатра. Несколько мгновений протекли в молчании, и лишь поняв, что изрубленные руки больше не тянутся, не пытаются ухватить, стриг медленно поднял взгляд, встретившись с Куртом глазами.

– Они пришли, – констатировал очевидное он, и Курт кивнул, выдернув стрелу и тоже сделав шаг назад:

– Похоже на то.

– Тревога на поле…

– Да.

– Вот только здесь им противостоять почти некому. Обоз, сестры…

– Не вздумай.

– Я могу успеть и туда, и…

– Мартин! – жестко оборвал Курт, повысив голос, и тот осекся, глядя почти с отчаянием. – Мартин, – повторил он с расстановкой чуть тише, но все так же твердо. – Нельзя. Спасти. Всех. Кем бы ты ни был. Всегда придется выбирать. Сейчас, здесь, самая большая ценность этого лагеря и этой армии – в этом шатре. Если что-то случится с Альтой – Бог весть, что случится с Императором, а если что-то случится с Императором – я с большой долей верности смогу предсказать, что случится с Империей. Твое место здесь.

– Но там…

– Я один не справлюсь.

Мартин осекся, оглянулся назад – на не видимый отсюда центр огромного лагеря, и снова переступил с ноги на ногу.

– Ты не один, – кивнув ему за спину, возразил стриг; Курт обернулся, окинув взглядом лица конгрегатских стражей, явно смущенных и злых на самих себя за свое замешательство в этой короткой стычке…

– Ты серьезно? – вздохнул он, снова обернувшись к Мартину, и тот поджал губы, опустив взгляд на останки существа на земле. – Ты один стоишь всех нас. Нельзя спасти всех. Но можно многих. Даже если иногда кажется, что спасаешь одного.

За шатрами снова закричали, Мартин дернулся, сделав шаг в сторону, и остановился, нетерпеливо перебирая пальцами на рукояти.

– Похоже, пока нападают поодиночке, – сказал кто-то из стражей; Курт не ответил, снова молча заряжая арбалет.

«Пока»… Разведчики говорили «они идут группами». Значит, и в самом деле «пока»…

Крик прозвучал с другой стороны, ему отозвался еще один – впереди, но шатры и палатки вокруг заграждали обзор, и увидеть, где и что происходит, было невозможно. Крики множились и становились громче, истошней, им вторили выкрики – злобные, испуганные, призывные…

Из-за шатра одного из епископов вымахнула человеческая фигура, покрытая свежей кровью – странно изломанная, будто старая марионетка, но двигалась она стремительно и проворно; епископские бойцы отшатнулись от солдата лагерной стражи, один из них упал, глухо закричав, попытался отползти в сторону – и не смог: руки его дрожали, отказываясь держать тело, и он упал лицом в землю, уже не пытаясь подняться. Еще один выронил меч и просто осел наземь там, где стоял, будто невидимый враг ударил его под колени, и отсюда было видно, как он жадно хватает ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Остальные набросились на внезапного гостя нескладно, вразнобой, точно и не бывало выучки, за которую их и ценили, за которую они и получили свой шанс угодить на столь достойную службу – точно толпа новобранцев вдруг очутилась на месте бывалых воинов и первосортных телохранителей…

– Сзади! – крикнул Курт, еще толком сам не успев сообразить, что или кто появился за спинами конгрегатских стражей, лишь ощутив, как опять накатило то чувство отчаяния и страха, лишь увидев краем глаза мелькнувшую тень.

Выстрелить не получилось: боец стоял прямо на пути, и Мартин снова успел первым, но на сей раз и стражи не поддались растерянности и оторопи, и в высохшего, как мумия, человека в грязной выгоревшей крестьянской одежде вонзилось сразу четыре меча.

Слева возник чей-то силуэт, и Курт ударил арбалетом, не глядя – со всей силы, тут же отступив и едва успев увернуться от скрюченных пальцев. Уши заложило от взбешенного воя, у самых глаз возникло тощее лицо и оскаленные зубы, цепкие пальцы ухватились за рукав фельдрока…

Огромная серо-бурая тень мелькнула перед глазами, и тощее лицо исчезло.

Курт пошатнулся, выронив арбалет и едва не полетев вслед за цепкой тощей рукой, Мартин ухватил его за локоть и рванул на себя, чуть не вывернув сустав, серо-бурая тень подмяла воющее существо, придавив к земле; короткий рык, хруст – и вой прекратился, а в сторону лениво, точно набитый перьями мяч, откатилась оскаленная человеческая голова. Тень метнулась влево, повалив наземь мумию в крестьянской одежде вместе с двумя стражами, утробно рявкнула, клацнула и, отскочив, размашистыми прыжками понеслась к епископскому шатру. Упавшие стражи вскочили на ноги, глядя на мумию у своих ног; голова болталась на тонком куске кожи и мяса, еще миг высохшие пальцы скребли по земле, пытаясь нащупать опору, и мумия затихла.

Тень тем временем очутилась у шатра епископа, где возникли двое – такой же высохший крестьянин и еще один солдат имперской армии; еще четыре мгновения, два прыжка, недолгий почти человеческий вопль – и на земле остались лежать две окровавленных изломанных куклы.

Волк развернулся, отскочил подальше от вооруженных людей фон Берга, тяжело поводя боками – невероятно крупный, исполинский, невиданного облика, с неправдоподобными, сказочно огромными клыками и широкой, словно у быка, грудной клеткой, встряхнул головой и в те же несколько прыжков оказался вновь у конгрегатского шатра.

– Стоять! – прикрикнул Курт, когда один из стражей шагнул вперед, и тот недоуменно застыл, явно прикидывая, не лишился ли рассудка майстер инквизитор. – Стоять, – повторил он сдержанно, подобрав упавший арбалет. – Свои.

Остальные напряженно замерли, держа оружие наготове, но не двигаясь с места, и Курт подумал, что после, когда все это закончится, если эти парни выживут – придется приложить немало усилий, дабы поставить на место их самооценку, каковая сегодня наверняка покосится, как старая хижина. Бывалые конгрегатские бойцы шарахнулись назад, когда волк словно взорвался изнутри, точно бы вывернувшись наизнанку, и рослый голый человек на его месте возник будто ниоткуда.

– Простите, майстер Гессе, – тяжело отдуваясь, сказал Хагнер, держась ладонью за бок; никаких ран на нем не было – то ли успела затянуться, то ли все еще болел просто крепкий удар под ребра. – Я подумал, что для конспирации не время, и можно… От этих тварей разит какой-то ментальной дрянью – страх, апатия, чувствуете?

– Да. Прочувствовал в полной мере.

– В таком виде мне это легче сносить, да и пользы от такого меня больше… Они сейчас нападают по двое-трое или по одному, но скоро попрут толпой, охрана сводит всех к центру лагеря, попов и expertus’ов – в середину, бойцы кольцом вокруг. Кёльпин сказал – это одержимость, но не обычная, эти люди уже не живы, умерли, пока шли сюда. Подтверждаю: кровь на вкус – как у трупа. И что в них сидит, какие твари – неизвестно. Кёльпин сказал, что будут сочинять новый exorcismus на ходу… массовый… как-то так он сказал; надеются, что поможет…

Вдалеке за шатрами снова закричали; Хагнер рывком обернулся, сжав кулак, и снова повернулся к Курту.

– Вы на отшибе, майстер Гессе, надо срочно тормошить Альту и уводить к ним, в центр, я вас прикрою по пути. Получится у них или нет – неизвестно, но там у вас шансов уцелеть все-таки больше.

– Нельзя, – возразил Мартин. – Она прикрывает Императора. Судя по тревоге – на поле сейчас началось то же самое.

– Почему нападают свои? – спросил один из стражей, кивнув в сторону епископского шатра. – Эта одержимость перекидывается на других? Почему тогда не одержало кого-то из нас?

– Кёльпин считает, что эти твари – двух видов, одни способны лишь атаковать, а к другим лучше не прикасаться – «заразят». Пока такой попался лишь один, и мы не знаем, сколько из них такими окажутся – один из пятерых, один из сотни или… Вы уверены, что Альту нельзя забрать? Майстер Гессе, быть может, можно так и перенести ее – как есть, в бессознании?

– Я не могу сказать, насколько для нее важно оставаться на месте, нужен ли ей этот алтарь, который она себе обустроила, так ли важно, чтобы все оставалось в неприкосновенности, включая ее саму… Мы просто попытаемся не допустить этих созданий к шатру. Выбора у нас нет.

– Тогда я останусь с вами.

– Нет, – не дав никому ответить, возразил Мартин. – Хватит одного меня.

Хагнер перевел вопросительный взгляд на Курта; он помедлил, оглядел конгрегатских стражей, растерзанные тела на земле, мельком обернулся на вход в шатер – и кивнул:

– Да, он прав. Не знаю, что там удастся сделать священникам и expertus’ам, но помощь охране точно не помешает. И уведи фон Берга, ему-то здесь точно торчать незачем.

– Майстер Гессе…

– Давай, Макс, – мягко оборвал он и улыбнулся: – Смотри только, чтобы свои же не положили с перепугу.

– Своим это еще постараться надо, – криво, неискренне ухмыльнулся Хагнер в ответ и, помедлив, кивнул. – Понял, майстер Гессе. Держитесь тут.

К епископскому шатру он потрусил как есть – в человеческом обличье, голышом, и один из конгрегатских стражей сдавленно хмыкнул:

– Если я сейчас проснусь и осознаю, что все это – пьяный бред, я не удивлюсь ничуть… И давно он у нас, майстер Гессе?

– Достаточно, – коротко отозвался Курт и, подумав, разрядил и убрал в чехол арбалет: толку с него, как показала практика, все равно не было никакого.

Что сказал епископ странному голому человеку, отсюда было не услышать и выражения его лица не разобрать; несколько секунд он слушал, стоя на почтительном расстоянии от своего спасителя, потом один из бойцов указал на конгрегатский шатер, Хагнер развел руками и жестом указал влево, на центр лагеря. Фон Берг переглянулся с охраной, посмотрел на майстера инквизитора и что-то коротко ответил, выразительно приподняв зажатый в ладони тесак.

Хагнер замер, тоже обернулся на шатер, оглядел своих собеседников, кивнул и отступил назад. Его точно скрутило внутрь самого себя и одновременно вывернуло наружу, бросив на четвереньки, донесся короткий болезненный рык – и огромный волк в два длинных прыжка исчез за близстоящими палатками.

– Однако, – заметил Мартин, когда епископ с телохранителями, озираясь и стараясь прикрывать друг друга со всех сторон, заспешили к ним. – Не ожидал.

– Какой славный муж, – не поздоровавшись, сообщил фон Берг, приблизившись к конгрегатскому шатру, и коротким жестом велел своим бойцам занять оборону. – Даже извинился за непристойный вид. Сразу видно должное воспитание.

– Спасибо, – не ответив, кивнул Мартин, и епископ улыбнулся:

– Бросьте, майстер Бекер, не мог же я покинуть вас на растерзание дьявольскому отродью.

– Хагнер рассказал, что происходит? – спросил Курт, и тот, посерьезнев, кивнул:

– Да. Вот и проверим, чего стоят мои молитвы.

Курт промолчал, подняв взгляд на солнце. Солнце медленно, устало, точно сонная муха, сползало к закату. Из-за шатров снова неслись крики.

***

Солнце устало. Этот день был странным; солнце могло бы вспомнить такие дни из далекого-далекого прошлого, подернутого веками, как ледяной коркой – когда-то бывали такие битвы, когда-то смертные уже выворачивали силы природы и суть вещей наизнанку, но то было давно, так давно, что смертные почитают те дни сказками, а само солнце их уже позабыло…

Сегодня солнце устало. Солнце спускалось к вершинам холмов медленно, точно утомленный путник – с отвесной скалы, поглядывая вниз, на то, что творилось на поле, покрытом телами и кровью. Солнце уже не удивлялось, просто смотрело, как засуетились вдруг люди, как куда-то понеслись конные – прочь от поля, туда, где вдалеке люди не могли, а солнце могло видеть многочисленные шатры и повозки.

А сюда, на поле, со всех сторон шли другие люди. Они шли странно – колеблясь из стороны в сторону, точно пьяные, но шагали быстро, все быстрее и быстрее, и на поле, покрытое телами, устремлялись уже бегом. Сначала их было немного – дюжина или две, и смертные с оружием бросались на них, кроша на части, а потом их стало больше, и они бежали вперед, а смертные с оружием вели себя непонятно – кто-то все так же устремлялся на пришельцев, рубя и пронзая, кто-то бросал мечи, обхватывая головы руками и падая наземь, кто-то бежал, не разбирая дороги, и спотыкался о тела под ногами, и падал, и полз прочь, крича и плача.

Пришельцы тоже бежали и тоже спотыкались, и кто-то падал, поднимался и бежал дальше, а кто-то так и несся вперед на четвереньках, высоко взбрыкивая ногами, похожий на неведомого зверя, никогда не сущего под солнцем, и прыгал на людей с оружием и без. И кто-то из людей с оружием вдруг кричал пронзительно и жутко, рычал, как рычат раненые медведи, и разворачивался к своим, и бросался на них, разрывая руками и рубя мечами…

Солнце видело, как безоружные побежденные осеняли себя знаком креста, как это делают смертные, когда молятся или испуганы, и пятились, и кричали, и кто-то падал, кто-то снова бежал, а пришельцы неслись мимо них, не трогая, и снова и снова бросались на тех, с оружием…

Солнце видело, что пришельцы уже идут не порознь, не дюжинами, а сотнями; они шли и бежали, и валили на поле со всех сторон, и земля снова вздрогнула от разноголосого воя и крика, и плача, и рева. Смертные на поле смешались – недавние победители и побежденные, и странные пришельцы, и солнцу казалось, что все убивают всех – не разбирая, где кто, и паника, ужас, отчаяние пеленой накрыло поле у холмов…

Вой одержимых оглушал и сам заглушался людскими криками, и сплетался с ними, и в кучу смешались люди и нелюди; Фридрих видел, как поднялся сбитый с ног легионер, поводя вокруг исступленным взглядом, развернулся и молча, неправдоподобно высоко и стремительно прыгнул на всадника в нескольких шагах от себя, повалив его наземь вместе с конем.

Что-то прокричал рядом фон Тирфельдер, но сквозь стену криков и воя слов разобрать не вышло, лишь донеслось обрывком громкое паническое «заражают!»… Паника. Паника лилась волнами отовсюду, пыталась просочиться в душу, в тело, пыталась сковать и подавить, и Фридрих видел, что поддаются ей многие, но многие же и находят силы выстоять. Стальные холодные коготки ужаса и отчаяния скребли нервы, и бусина богемского граната на груди нагрелась, разливая по телу пронзительный жар, и паника отступала, а потом вновь шла на приступ и снова отлетала прочь…

«Я справлюсь!».

Мысль кричала, билась в разуме, как запертый волк в клетке – «я справлюсь! Альта, я справлюсь сам, защити лагерь!», но в ответ не было ни слова, и бусина все так же горела, разливая тепло и швыряя прочь, как щенка, атакующий ужас.

Фон Тирфельдер позади вскрикнул, загремели оземь доспехи, и крик повторился – громкий, пронзительный, жуткий; Фридрих развернул коня, готовясь ударить с седла вниз…

Толчок в бок был похож на удар осадного тарана. Дыхание перехватило, в голове загудело, зазвенело, точно невесть как вдруг оказался на звоннице, под самым колоколом, поле и небо кувыркнулись перед глазами, и от удара спиной о землю, казалось, сердце на миг остановилось. Перед лицом возникли оскаленные зубы, и сквозь звенящую пелену был близко и громко слышен вой – тот самый нечеловеческий, запредельный, леденящий, что носился над этим полем, оглушал, душил. Надо было подняться, подняться прямо сейчас, вскочить и сбросить с себя это тело – тощее, как скелет, и легкое, как соломинка… Вскочить, как учили, рывком с перекатом, сбросить…

Рот с оскаленными зубами вдруг застыл, широко раскрывшись, и вой стал хрипом, а меж зубов показалось что-то плоское, серо-красное, словно одержимый решил подразниться и высунул язык, почему-то похожий на острие меча. Острие замерло на миг и исчезло, и мелькнула сталь полотна, и верхняя челюсть нелюдя отлетела прочь вместе с половиной головы. Чей-то стальной сапог пнул застывшее тело, свалив его наземь, протянулась рука, и Фридрих не с первого раза смог ухватиться – латной перчаткой за латную перчатку.

Заходящее солнце било в глаза, решив напоследок наверстать весь тот свет и тепло, что не позволяли ему излить в этот день, и Фридрих поморщился от рези в глазах и боли в затылке, все еще с трудом держа равновесие и с удивлением отмечая, что меч все-таки не выронил.

Справа возникла фигура легионера – окровавленного и безоружного, с бешено выпученными глазами, протянулась рука со скрюченными пальцами, и пузырящийся кровью рот раскрылся, издав протяжный визгливый вой. Фридрих ударил наотмашь, перерубив лицо, добавил вдогонку, поперек шеи уже падающего тела. За спиной раздался хриплый рык, и он рывком обернулся, замахнувшись, но уже осознав, что это не завывание одержимого, а просто надсадный выкрик человека – отчаянный, ожесточенный, тяжелый.

Фридрих остановил замах, замер и опустил руку, встретившись с напряженным, усталым взглядом глубоко запавших глаз. Рихард фон Хинтербергер стоял в одном шаге рядом, сжимая рукоять дешевого короткого меча, явно чужого, подобранного с чьего-то тела на этом поле. Меча с острием, похожим на язык…

Фридрих кивнул и отвернулся, щурясь на солнце и готовясь встретить существо, что неслось с визгом прямо на него, перескакивая через груды мертвых и не обращая внимания на живых.

Солнце ползло к закату, размазывая над полем, обратившимся Армагеддоном[207]207
  В «Откровении Иоанна Богослова» – место последней битвы сил добра с силами зла в конце времен.


[Закрыть], густую желто-алую тушь.