Текст книги "Тьма века сего (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 53 страниц)

– А если…

– Да, Ленца, у меня есть запасной план. Но пусть они молят своего Бога, чтобы мне не пришлось его задействовать… Пергамент, – сам себя оборвал Косса, недовольно глядя на небольшой, чуть больше ладони, лист в своей руке. – Вот кто пишет донесения на пергаменте?..

Он наклонился к жаровне, бросив тонкую кожу не на нее, а прямо на угли, и спустя несколько мгновений по комнате пополз темно-серый дымок, неприятно щиплющий ноздри и горло. Ленца отодвинулся к другому концу стола, сдавленно кашлянув.

– Но почему не воплотить этот план прямо сейчас, не дожидаясь Собора? Зачем вам вообще играть по их правилам? Я просто не понимаю. Вы же можете…

– Могу, – кивнул Косса, когда собеседник замялся, пытаясь подобрать слова. – Но дай-ка я тебе скажу кое-что… Та неаполитанка, которая жила у тебя два года – ты мог получить ее, наложив приворот, просто подчинив разум, а то и безо всяких хитростей, не напрягаясь – удержав силой, ей некуда было бы бежать и не у кого просить помощи. Но ты потратил два месяца времени на то, чтобы ее очаровать, влюбить и совратить. Зачем?

Ленца пожал плечами, глядя на то, как нехотя удушливый дымок вытягивается в раскрытое окно, и уселся поудобнее, снова кашлянув.

– Так надежней, – отозвался он, наконец. – Все остальные способы чреваты непредсказуемыми последствиями, простая же человеческая привязанность при всей ее зыбкости – куда крепче.

– Ну вот тебе и ответ, мой милый Ленца. Ты выбрал сей путь всего лишь в отношениях с временной любовницей, а мне требуется навеки смирить целую Европу – со всеми ее князьями, королями, рыцарями, монахами, аббатами, епископами и обывателями. Я всё ж не старый безумец Мельхиор, я не желаю отдавать сей мир во власть иных сущностей, дабы они жрали его по частям или населили собою, этот мир нужен мне, мне самому. Целый и невредимый. А смогу ли я не подчинить, а удержать всё это в одиночку?.. Не мнись, – снова широко улыбнулся Косса. – Ответь, как думаешь.

– Нет? – нерешительно предположил Ленца, и он кивнул:

– Нет. Пока – не могу. Злоупотребление же силами, каковые мне доступны, скорее подчинит меня им, а не их – мне, и что ж это будет за властелин мира такой, сам себе не подвластный? Богемец мог бы подтвердить: плохой это будет властелин. Не властелинистый. Посему сейчас, здесь, мне и нужно, как тогда тебе с той неаполитанкой, пользоваться, как ты сказал, «простыми человеческими» средствами. Они дадут мне власть, возможность и передышку для подготовки. Как там, к слову, камень?

– Мы над этим работаем, – быстро отозвался Ленца, запоздало поняв, что – слишком быстро, и напрягся, увидев, как пристально смотрит на него хозяин.

– Ленца, Ленца… – вздохнул тот почти с нежностью. – Позволь я у тебя кое-что спрошу?

– Конечно, – еще более поспешно согласился он, чувствуя, как позорно белеют щеки.

– Так вот, мой вопрос, – кивнул Косса все с той же улыбкой. – Вспомни, за что я убиваю. Не сторонних людей, стоящих на моем пути или покушающихся на мою безопасность, а тех, кто служит мне. За что?

– За… предательство и… неисполнение приказа…

– За предательство, – снова кивнул хозяин дома, с нажимом уточнив: – И за хроническую неспособность исполнять, что велено, иными словами, за глупость и бездарность. Убил я хоть кого-то, кто облажался единожды или даже трижды, во все остальное время прилежно и как должно делая свое дело?

– Эм… нет? – предположил Ленца с надеждой.

– Нет, – четко произнес Косса. – Ты работаешь на меня уже много лет, за эти годы ты доказал, что свое ремесло знаешь, а указания выполняешь, насколько хватает твоих сил. Хватает их не всегда, но вкладываешь ты их по полной. Иными словами, успокойся и не рисуй в уме страшных картин, милый Ленца, я не намереваюсь развеивать тебя в прах, ибо прекрасно понимаю, насколько сложная выпала на сей раз работа. И да: я не травил Фульво. Знаю, ты давно об этом думаешь. В моем кодексе нет понятия «ненужный человек», я не избавляюсь от работников только потому, что они отработали своё здесь и сейчас: по моему глубокому убеждению, ненужных людей не бывает, и тот, кто кажется бесполезным сегодня, может спасти положение через двадцать или десять лет. К слову, вот тебе еще одна причина, по которой я не спешу. Сила, полученная, когда получивший к ее принятию не готов, идет во вред, припомни Каспара. Так по-глупому себя погубить по сути собственными руками… Кто знает, что случится со мною, если я потороплюсь? Быть может, так же утрачу здравомыслие. Быть может, возомню себя всемогущим, наделаю глупостей, среди которых будет и глупое избавление от людей, которых сочту более мне не нужными… А люди нужны даже богам, согласен?

– Да, – отозвался Ленца, чувствуя, что горло пересохло, а голос сел.

– Я предупреждал Фульво, что обжорство не доведет его до добра, – вздохнул хозяин дома, снова обратясь к бумагам на столе. – Но у всех свои грехи… А теперь растолкуй, будь так любезен, свое «работаем над этим». Детальностей хотелось бы, знаешь ли.

***

Донесение от: сентябрь, 1414 a. D.

«Вам, кого я знаю, от меня, которого вы знаете, salvete.

Мне неведомо, что случится раньше – дойдет ли до вас мое послание или же я сам появлюсь в Констанце вместе с делегацией Бальтазара Коссы, однако даже если мое письмо придет всего несколькими днями прежде меня, это уже будет, как мне думается, хорошо.

Отсюда, из папского окружения, до меня доходят сведения, каковые, быть может, и пришли уже к вам иными путями, и я лишь повторю то, что вам хорошо ведомо, а быть может, от меня будет узнано и нечто новое.

Созванный Его Императорским Величеством Собор привлек множество правителей и духовенства на свою сторону, и все они едут в Констанц без задней мысли, без черных планов, отбросив разногласия и на время отложив споры и вражду, ибо согласились между собою, что пришло время поддержать того, кто без страха решился взять в свои руки меч, дабы разрубить этот затянувшийся узел. Им уже все равно, кто станет Папой, но лишь бы он был один и признан всем христианским миром. Также и нечестивец Косса, как мне показалось, на время постановил вступить в союзничество с Его Величеством, ибо и самому ему действовать и стяжать чаемые власть и богатство в нынешних условиях стало невмочь.

В свете всего сказанного выше, Европа и особенно Италия полнится слухом, что Собор в Констанце своею волею низложит двух Пап и оставит на своем месте Бальтазара Коссу. И даже фогт Милана, как мне удалось узнать не без некоторых усилий, уже ведет переговоры с оным, дабы в будущем все же разграничить власть в Сиене, Пизе и Болонье, и Коссе обещана немалая сумма за передачу этой власти вновь в руки Висконти. Также есть сведения, что Джан Галеаццо Висконти прямо намекнул Коссе, что таков императорский план и есть, и сие придало тому воодушевления и развеяло последние сомнения в необходимости появления на Соборе.

Возможно, все это вам и без меня известно, но я не мог не заострить на сем внимания, и не могу не сказать, что за этим нечестивцем и безбожником следует надзирать как в самом Констанце, так и после, ежели в планах Его Величества и впрямь есть намерение оставить его на месте Папы. Что сотворит сей муж, обретя полноту власти, я не возьмусь и гадать, но готов и впредь исполнять порученное мне.

Последним же замечу, что лишь один из вознамерившихся явиться на Собор вызывает у меня опасения: правитель Австрии, чье имя в последние месяцы все чаще звучит в окружении нечестивца Коссы. К моей великой печали, я не смог разузнать, почему именно он столь поминаем здесь, и лишь могу предполагать, что есть у Коссы какой-то тайный сговор с австрийским герцогом на случай, если Собор повернется не так, как ему будет потребно.

Убежден, что и иными путями дошли до вас сии сведения, но я бы проклял себя сам, если б не сказал о том, что мне стало ведомо.

P. S. Душа моя напряжена и трепещет, предчувствуя неладное, и боится, и сжимается, как заяц в силке, но, Господь милосердный, как же я рад буду оказаться снова в Германии, вдохнуть ее воздух, услышать ее звуки! Годы мои уже таковы, что я и не чаял вновь ощутить под собою родную землю. И хотя невыразимо тяжко мне от того, какой для этого случился повод, не могу не возрадоваться».

Глава 12

Приготовив завтрак, матушка Лессар вышла, оставив постояльцев; она поступала так всегда, возвращаясь лишь по окончании трапезы, чтобы убрать со стола, и никаких нарочитых указаний ей давать не приходилось – сию тактику хозяйка избрала сама, понимая, очевидно, что господа инквизиторы не слишком благосклонно отнесутся к присутствию чужих ушей.

На завтрак этим утром подали какую-то непотребную на вид мешанину из резаного мяса, яиц и растопленного сыра, которая, однако, наполнила дом такими ароматами, что в сторону стола косился даже фон Вегерхоф, прежде игнорировавший любой прием пищи с видом легкой брезгливости. Мартин же, напротив, ел нехотя и медлительно, больше ковыряясь в своей миске и изготовляя из снеди колодцы и валы, чем отправляя ее в рот.

– Если мне не стоит этого обнаруживать, – не выдержал, наконец, Курт, положив ложку на стол и распрямившись, – я сделаю вид, что не заметил, как тебе кусок в горло не лезет. А если размышляешь, стоит ли рассказать всем о том, что тебя тревожит, реши это поскорее, ибо от твоей постной физиономии аппетит начинает портиться у меня.

– Я уже почти решил, – хмуро откликнулся тот, не поднимая взгляда от возводимой из мясных кусочков башни. – Осталось лишь подобрать слова, от коих я не буду выглядеть мнительным дураком.

– Просто говори как есть, – подбодрил фон Вегерхоф. – Думаю, уж мы-то сумеем понять верно.

Мартин скептически поджал губы, не ответив, потом неторопливо и преувеличенно аккуратно положил ложку в миску и лишь тогда поднял взгляд.

– Мне снилась Альта, – ответил он, наконец. – Два раза. Оба – в мой второй приезд сюда. В первую ночь и в эту.

Фон Вегерхоф тихо кашлянул, с заметной заминкой переглянувшись с Куртом, и Мартин кивнул:

– Да, я знаю, что пришло вам в голову первым делом, и да, разумеется, я тревожусь о ней. Посему я и не сказал об этом в первый раз, и даже сегодня меня все еще одолевали сомнения.

– Как это было? – спросил Курт и уточнил, не услышав ответа: – Что происходило при этом? В каких обстоятельствах ты ее видел?

– Я не знаю, – отозвался тот и, повстречав удивленные взгляды, пояснил: – Я не помню, чтобы какие-то обстоятельства были вовсе.

– Не помнишь, или их не было?

– Их не было, – уверенно кивнул Мартин, на миг задумавшись. – Была только Альта и больше ничего.

– Никакой обстановки вокруг? Какое-то помещение, какая-то местность, здешняя или нездешняя? Ничего?

– Нет. Только образ.

– Какая она была? Ранена? Испугана? Взволнована?

– Печальна, – уже без запинки ответил Мартин. – Цела и невредима. И… Мне не показалось, что печалилась Альта из-за чего-то, случившегося с нею.

– Ей было грустно из-за чего-то, случившегося с тобой?

Инквизитор ответил не сразу; на несколько мгновений он замер, вновь опустив взгляд, потом вздохнул, распрямившись, и неспешно проговорил:

– Она назвала меня по имени.

– Позвала?

– Нет. Именно назвала, – Мартин снова умолк, подбирая слова, и медленно продолжил: – Однажды, когда мне было лет семнадцать, я подрался с сокурсником. Драку начал я: тот курсант неудачно пошутил о матери. Я знал, что он не со зла, что у него попросту дурацкое чувство юмора, из-за коего он уже не раз страдал, и можно было, надо было обойтись словами – при всем том парень он был понятливый и слова «не делай так» был способен воспринять… Но меня сорвало. Нас разняли, устроили разбор. Наказывать не стали никого, да мы и помирились тогда же, на месте… Возможно, если б отец Бруно наложил на меня взыскание, я перенес бы это легче, но из-за отсутствия какой-либо кары мне было вдвойне погано. У Совета тогда точно были какие-то проблемы – это было видно по отцу Бруно и отцу Антонио, и я решил, что напрашиваться на исповедь, чтобы облегчить душу, будет крайне несвоевременно, ибо духовнику и без меня есть над чем попечалиться. Но выговориться хотелось, а потому я пошел к Нессель с Альтой. И вот, когда я рассказал о случившемся, Альта взяла меня за руку, прижалась головой к плечу и произнесла это – так вот тихо-протяжно «Ма-артин»… Знаете, как это женщины умеют. Сразу и с состраданием, и с укоризной, и с такой вселенской грустью, что тебе тотчас делается и хорошо, и скверно разом, и не знаешь, то ли упрекнули, то ли пожалели, то ли этак вот иносказательно, единым словом, обозвали малолетним недоумком, по дурости лезущим в неприятности там, где не надо… Так вот. Эти две ночи, когда Альта снилась мне – она называла меня по имени. Тем самым печально-укоризненным «Ма-артин».

– И… – осторожно уточнил Курт, – у нее есть для этого повод сейчас?

– Я не натворил ничего, чего стоило бы совеститься, – качнул головой тот. – Я даже не сделал ничего, что было бы нестыдным, но просто тайным и о сокрытии чего беспокоился бы. Иными словами, здесь можешь подоплеки не искать. Историю же эту я рассказал лишь для того, чтобы передать ее чувство, ее состояние, каким я его увидел и ощутил.

– Гессе, ты всерьез? – тихо уточнил стриг. – Ты вправду устраиваешь сыну допрос, потому что ему приснилась сестра, отбывшая на войну?

– Взгляни на него, Александер, и сам скажи – он, вот лично он, считает, что это был просто сон человека, который тревожится о жизни сестры?.. Будь это не Альта, – продолжил Курт, когда тот не ответил, – я бы остановился на этой версии. И вполне вероятно, что именно она и верна. Но когда речь идет о такой женщине – опыт рекомендует мне рассмотреть все версии, в том числе (и в первую очередь) самые дикие… Итак, Мартин. Она не звала тебя за собой, не пыталась о чем-то предупредить или что-то рассказать, и в ее голосе была не тревога, а укоризна и жалость. Я верно понял?

– Да. Так, будто нечто, за что меня стоит укорить или пожалеть, уже свершилось… или она знает, что нечто свершится.

– Еретичненько, – заметил фон Вегерхоф со скепсисом. – Стоит напомнить, господа дознаватели, что мы тут все добрые католики и признаем свободу человеческой воли.

– А Исайю мы признаем? – мрачно уточнил Мартин.

– Приравнять эксперта Конгрегации к библейскому пророку – это сильно, – одобрительно заметил стриг. – Не знаю, было бы ей лестно или нет, однако замечу, что за более чем два десятка лет жизни Альта ни разу не проявила подобного дара.

– В архивах Конгрегации есть свидетельства людей, коих об опасности или иных важных событиях предостерегали их покойные или живые сородичи, не имевшие никакого дара вовсе. В случае живых предостерегателей чаще это были матери, но…

– Мартин, тебе ли я должен объяснять…

– Знаю, – не слишком учтиво оборвал тот, – и не склонен верить всему. И все же дыма без огня не бывает.

– В одном Александер прав, – вздохнул Курт, – у нас нет четких данных… Стало быть, так, Мартин. Сказанное тобою мы примем к сведению. Ты – будь осмотрителен. Вдвойне. Не шарахайся от каждого куста, но следи за собою, своими мыслями и действиями, а также втрое внимательней – за действиями окружающих. И если тебе придет в голову что-то сотворить, что-то такое, о чем нам с Александером стоило бы знать, но ты отчего-то решишь, что не стоит…

– Я. Не пойду. В Предел, – с расстановкой произнес Мартин. – Если вдруг за кустом внутри Предела мелькнет Иисус, Сатана или неведомый зверь – я сперва отыщу кого-то из вас, и мы вместе решим, как быть.

– Я сделаю вид, что поверил… Новости?

– Нет, никаких. А у тебя? Как прошел визит к фон Грайерцу?

– Кое-что узнал, однако не сказал бы, что это новость. Как я и подозревал, буревая ночь была, похоже, не совпадением, а предвестником появления Предела или побочным явлением оного, вроде искр, летящих из раздуваемых углей. Гроза, как утверждает супруга графа, бушевала над одной частью леса – там, где Предел позже и был обнаружен.

– Или и буря с молниями, и сам он – оба такие побочные явления. Может такое быть?

– Да все что угодно может быть, Мартин, – хмыкнул Курт. – Уж в той-то области, в какой лежит наша с тобою служба, тем паче.

– А есть ли вообще все эти явления воля разумного существа – человека или не совсем? Мы как-то свыклись уже с тем, что должно видеть чью-то руку за всеми событиями, каковые расследуем…

– И нельзя сказать, что ошибались при этом.

– Да, но здесь – так ли это? Быть может, это такой… – Мартин замялся на мгновение, выбирая подходящее слово, и договорил: – выплеск? Как в Бамберге. Что-то случилось… кто знает, быть может – даже и не здесь, а за сотню миль отсюда, а то и вовсе в каких-то вышних сферах… а нам здесь досталась отдача. Заметь, ни Фёллер, ни являвшиеся до него expertus’ы (двое!), не смогли найти в исходящих от Предела эманациях никакой окраски – ни темной, ни светлой, ни доброй, ни злой. Александер тоже говорит, что ничего не ощущает, лишь какую-то силу, суть которой определить никак нельзя… Быть может, и нет ее, этой окраски? Просто из-за чего-то что-то сдвинулось в сути вещей и…

– Минотавр, – коротко оборвал Курт, пояснив, когда Мартин непонимающе нахмурился: – Минотавр отлично укладывался бы в твою версию, ибо кто знает, что случится с тем, кого не сомнут ловушки при входе в Предел, и быть может, любой выживший возвратится наружу в виде полузайца или четвертьрыбы. Но есть одна деталь: могила. Кто-то его закопал, а стало быть, так или иначе с Пределом связан некто с руками, ногами, лопатой, чтобы копать, и головой, чтобы это придумать.

– Паломники. Кто-то из них нашел это создание и решил зарыть, дабы не будоражить инквизиторов, бродящих вокруг и сующих нос в их дела.

– А исходящая от могилы совсем не нейтральная эманация?

– Быть может, так начинает выглядеть сила Предела, если проявится в своем активном виде.

– И это вполне возможно, – кивнул Курт. – И в таком случае нам предстоит лишь убедиться в том, что твоя версия верна, объявить всех собравшихся еретиками, разогнать их по домам и упечь на покаяние, дать по шее самовольному могильщику за сокрытие от Конгрегации ценных сведений и оградить территорию на веки вечные или пока это неведомое нечто не рассосется само собою.

– Ты этой версии не допускаешь, верно?

– Допускаю, разумеется, – пожал плечами Курт. – Однако даже в этом случае хотелось бы знать, следствием каких таких потусторонних игрищ стало это… явление, dixerim[73]73
  Так сказать (лат.).


[Закрыть]. Если не для устранения (ввиду недостачи возможностей), то хотя бы информации для. В назидание потомкам и во ублажение собственной любознательности.

– С этим спорить сложно, – улыбнулся Мартин и, вздохнув, поднялся. – У меня в планах посещение лагеря, хочу побеседовать с нашим странным знатоком латыни и минотавров. Вы со мной?

– Я, с вашего позволения, нынче сам по себе, – качнул головой фон Вегерхоф. – Хочу прогуляться вдоль Предела; меня вдруг осенила гениальная в своей простоте мысль: а что, если в этом заборе есть дыра? А за нею, как знать, может быть и коридор…

– Не увлекайся метафорами, – остерег Курт, тоже вставая. – Не слишком верю в твою гениальную мысль, но если вдруг ты такую дыру найдешь или тебе покажется, что ты ее нашел…

– Я. Не пойду. В Предел, – тем же тоном, что и Мартин, отозвался стриг с улыбкой. – Я, разумеется, своей жизнью тягощусь, но не настолько, чтобы столь экстравагантно свести с нею счеты.

***

– Не напрасно ли Александер ушел… – пробормотал Мартин, вставши на месте и оглядевшись. – Не знаю, что, но что-то у этих ребят приключилось.

– Откопали на сей раз циклопа, – сухо хмыкнул Курт.

Лишь сейчас, присмотревшись, он понял, наконец, что не так, отчего поселение паломников этим поздним утром показалось оживленным и взбудораженным, хотя, казалось, все было, как всегда – все тот же малолюдный спокойный лагерь, безмятежные люди, все та же тишина… Но у одного из самодельных домиков стояли трое, негромко что-то обсуждая, и еще двое чуть в стороне, и две женщины у шалаша справа рассказывали или доказывали что-то друг другу громким шепотом, и здесь, в этом месте, одно лишь это порождало ровно то же впечатление, что и толпы на городской площади.

– И детей нет, – заметил Мартин чуть слышно. – Обыкновенно в это время я видел их играющими.

– Расходимся?

– Пожалуй, стоит. Кричи, если что.

– Absit[74]74
  Сгинь, изыди (лат.).


[Закрыть], – отозвался Курт и, развернувшись, направился к женщинам у шалаша.

Мартин остался стоять на месте, оглядывая лагерь. Несмотря на это сомнительное оживление, стан паломников выглядел вместе с тем пустым – даже, пожалуй, еще более, нежели в иные дни, и казалось, что здесь не осталось никого, кроме этих семерых. Тишина, и без того вечная хозяйка поселения, сегодня была словно еще глубже, будто в этих домиках не осталось ни единого живого человека.

Он медленно двинулся вдоль границы лагеря, краем глаза отметив, как разом смолкли женщины, когда к ним приблизился отец, и тихо, словно тени, исчезли пятеро мужчин. Проходя мимо собранного из остатков повозки, ткани и кож жилища, Мартин остановился, приоткрыл занавес и, бросив взгляд в пустое нутро самодельной кельи, направился дальше, уходя от лагеря глубже в лес.

Взгорок, на коем обыкновенно восседал созерцатель Гейгер, сегодня был пуст, поблизости от поселения не наблюдалось ни одной живой души, и Мартин свернул в сторону, уходя все дальше, в сторону границ Предела, прислушиваясь к ровному птичьему щебету и едва слышному шороху ветра. Дойдя до метки – некогда яркого, а сейчас грязновато-бурого обрывка ткани, он снова приостановился, пристально всмотревшись в заросли по ту сторону, и, медленно развернувшись, двинулся влево, вдоль рубежа Предела.

На солдата оцепления он наткнулся через минуту, с удовлетворением и долей зависти отметив, что тот не спит под кустом, не играется с ножом, сидя на траве, и не считает ворон, а приближение майстера инквизитора заметил еще до того, как майстер инквизитор увидел самого стража. Такому терпению Мартин завидовал всегда; засады, выжидания, да и просто любое бездействие раздражали его и выматывали, и сколько наставники ни пытались с этим бороться, единственное, чего им удалось добиться – это натренировать курсанта Бекера не поддаваться этому раздражению и не делать глупостей.

– Salve, – кивнул он, когда солдат, увидев Сигнум, подчеркнуто уважительно вытянулся на месте. – Что-то случилось за время твоей смены?

– У меня ничего, – отозвался солдат недовольно, – а вот кому-то сегодня явно будет втык… У этих придурков из лагеря пропал кто-то. Парень, что ли, какой-то. Они считают, что он ушел в Предел, и наши это прозевали.

– Могло такое случиться?

– Так-то могло, – неохотно подтвердил тот. – Лес же. А нас мало. Ходим вот вдоль границы, на месте не стоим, слушаем, смотрим… Но не поручусь, что проскользнуть мимо совсем уж невозможно, майстер инквизитор, сами понимаете…

– Еще как понимаю, чай не городская площадь, – улыбнулся Мартин. – И ветер этот… Я пока шел – раза три дернулся, все казалось, что кто-то идет по кустам. Потом уж перестал обращать внимание…

– Вот-вот, – многозначительно подтвердил солдат. – А только ведь все равно сомневаюсь, что этот их парень пропал в Пределе, потому что у них такое уже бывало – месяц назад женщина заблудилась, через три дня отыскали случайно, кто-то валежник собирал, далеко зашел и нашел ее, а зимой, мне рассказывали, семейная пара заплутала. Но тем больше повезло – к вечеру сами вышли на лагерь, по следам. Наверняка были и еще, просто я о том не знаю… Вот я и думаю, что эти их пропавшие – не в Предел они полезли, кишка тонка, просто где-то в лесу теперь полно трупов, а сегодня прибавится еще один. Ну или отыщут тоже через дня три, если посчастливится.

– Не исключено… – задумчиво оглядевшись, согласился Мартин. – Сюда съехались, как я понимаю, крестьяне да городские, лесная глушь им непривычна…

– Вот я так и сказал.

– Кому?

– А один из этих паломников еще ранним утром сюда подходил, спрашивал, не задержали ли мы эту душу заблудшую. Я так и сказал: хранить вас нам негде, поймали бы – попросту спровадили бы обратно, посему ищите в лесу. Вот ищут.

– То-то я смотрю, в лагере безлюдье, – понимающе кивнул Мартин, и страж вздохнул:

– Ну а что, люди ж, хоть и еретики. Тревожатся за своих.

– Ты так убежденно назвал их еретиками.

– А вы, разве, не так же думаете, майстер инквизитор? Только доказательств не нашли пока?

– Думать я могу как угодно, но решать будут именно доказательства, – улыбнулся Мартин и двинулся дальше, прощально махнув рукой: – Бывай. Пойду поищу.

– Заблудшего или доказательства? – с усталым смехом спросил солдат ему вслед, и он, не оборачиваясь, отозвался:

– А что первым найдется.

Первым нашлись двое паломников – мужчина и женщина; сначала далекое «Густаааав!» донеслось из зарослей, а через минуту показались и они – плетущиеся по лесу с видом скучающих горожан, гуляющих по улице. Завидев майстера инквизитора, оба на миг встали на месте, кукольно дернувшись и явно намереваясь свернуть в сторону, однако, разумно рассудив, что сие действо будет неверно понято, с неохотой пошли навстречу.

– Не нашли? – сочувственно спросил Мартин, и мужчина, помедлив, покачал головой:

– Нет…

– И уверены, что не найдете. Ведь так? Полагаете, что он ушел в Предел?

Тот снова помолчал, переглянувшись со своей спутницей, и вздохнул:

– Не первый он уже, майстер инквизитор. Не всем достаёт сил и терпения ждать, не все считают, что молитва – это не потеря времени, а тоже действо.

– Это он так говорил? О потере времени?

– Говорил, – повторив вздох мужа, кивнула женщина. – Молодой он… таким скорых деяний хочется, порывистые… Говорил всегда, что не попробуешь – не узнаешь. Вот и попробовал… Но ищем все-таки. Потому как вдруг отыщется…

– Сообщите, если найдете, – всеми силами постаравшись, чтобы это не прозвучало как приказ, попросил Мартин, и оба закивали с таким видом, словно иное и не приходило им в голову.

Вслед неспешно бредущей парочке он смотрел еще минуту, по скованным и дерганым движениям обоих видя, что паломники всеми силами сдерживают себя, чтобы не ускорить шаг и не скрыться из виду как можно скорее. Шли оба прямиком в лагерь и свою поисковую миссию явно полагали завершенной; видимо, версия заблудившегося собрата и впрямь не воспринималась ими всерьез.

Еще один паломник повстречался вскоре – так же неторопливо шествующая фигура показалась меж древесных стволов, через несколько мгновений исчезнувши в кустарнике. Его Мартин окликать или настигать не стал; еще минуту он стоял на месте, прислушиваясь и озираясь, бросил взгляд за спину, где остался не видимый отсюда стан паломников, и зашагал обратно к лагерю по широкой дуге, удаляясь от границ предела.

О Йенса Гейгера он почти споткнулся, обходя долговязый бук, плотно оцепленный купой молодых побегов: паломник сидел на траве все в той же позе, что и на своем обычном взгорке у лагеря, уставясь в пространство меж деревьев, не шевелясь и не глядя по сторонам. На возникшего рядом с собою майстера инквизитора он даже не обернулся, не вздрогнул от неожиданности и не сменил позы, словно появление внезапного гостя было ожидаемым и запланированным.

– Доброго утра, майстер Бекер, – поприветствовал Гейгер спустя несколько секунд молчания поняв, что заговаривать первым служитель Конгрегации не намерен. – Решили присоединиться к поискам?

– А ты, как я вижу, решение принял иное, – заметил Мартин и, подумав, уселся напротив. – Тоже уверен, что не найдешь?

– Тоже?

– Я повстречал парочку твоих приятелей, они считают, что Густав ушел в Предел, посему обошли лес для очистки совести и вернулись в лагерь.

– Обошли лес… – усмехнулся Гейгер. – Знаете шутку про человека, который искал ключ от дома под своим окном, а не на улице поодаль?

– «Потому что под окном светло»?

– Вот и они так же ищут, – кивнул паломник. – Обходят вокруг лагеря, кто дальше, кто ближе, но вглубь леса не идут – сами опасаются заплутать. Посему, если Густав и бродит где-то в чаще, они ему плохие помощники.

– А ты?

– Я обошел, где мог… Но он не найдется.

– Все же уверен, что он ушел в Предел?

– Да, – убежденно кивнул Гейгер. – Это давно назревало, парень то цеплялся к Харту, то бродил подле границы, прикидывал, как можно и где обойти ваших людей, то говорил, что мы напрасно просиживаем здесь штаны… Похоже, дозрел. Даже не знаю, бранить ли его за безоглядность или завидовать такой устремленности.

– Схожие чувства, – кивнул Мартин. – Так же точно и я сейчас решаю, попрекать ли тебя, что не сказал мне об этом раньше.

– А смысл? – с прежней беззлобной улыбкой отозвался паломник. – Здесь каждый третий временами заводит те же речи, и любой из них завтра может последовать за Густавом.

– Но не ты.

– Я уже говорил вам, майстер Бекер: это не мой путь.

– А каков твой путь? – спросил Мартин и, не услышав ответа, уточнил: – Твой путь до Предела, этого лагеря и встречи с матушкой Урсулой.

– А-а, – снова улыбнулся Гейгер, – и вы дозрели.

– До чего?

– До прямых вопросов. Впрочем, скрывать мне нечего.

– Хорошо, если так. Так кто ты и откуда?

– Первый вопрос и ответ на него – самый простой: я Йенс Гейгер. А вот сказать, откуда я, будет сложно, если не погружаться в философию и не отвечать, что отовсюду понемногу.

– Попутно расскажи и о философии, – кивнул Мартин, – и о мифологии тоже. Уж точно не на капустных грядках и не на городских улицах ты узнал о минотаврах и наловчился цитировать на латыни.

– Научиться к месту и не к месту вставлять латинские обороты нынче способен любой мало-мальски памятливый дурак, – усмехнулся Гейгер. – Впрочем, вы правы, майстер инквизитор, нахватался я не в подворотнях; был у меня приятель, который, повзрослевши, возжелал стать священником – и стал им, а общение наше мы не прекратили. Говорливый был парень, особенно кружки после пятой… Если б все проповеди читали так, как он вещал на наших посиделках – народу в церквях было бы не протолкнуться. Он же и в чтение меня совратил, как иные друзья совращают в пьянство.

– «Был», «вещал»… Он умер, или так ты говоришь, потому что он остался в той, прежней жизни до Предела?

– Умер, – кивнул Гейгер уже без улыбки. – Застудился и изошел кровавым кашлем. Жаль. Он был хорошим священником и хорошим человеком.

– А ты?

– Я не скрываюсь здесь от властей или Инквизиции, если вас интересовало именно это. Хотите деталей моей унылой жизни? Ну вот вам детали. До двадцати лет я жил в Дрездене; если вам важно знать, чем я занимался – скажу «всем». Помогал отцу в овощной лавке в городе и братьям в огороде за городом, подряжался на сезонные работы, однажды напросился в сопровождение к какому-то торгашу, что был у нас проездом – в охрану…