Текст книги "Тьма века сего (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 53 страниц)

– Твою ж… – прошипел он, согнувшись и зажмурившись, и схватился ладонью за ушибленную макушку. – Дерьмо…

– Увы, раниться будет по-прежнему больно.

От голоса фон Вегерхофа он вздрогнул, застыв на месте, медленно убрал руку, поднял веки и неспешно, словно в растерянности, распрямился и повернул голову, упершись взглядом в направленный на него арбалет. Встретившись взглядом с Куртом, миг Мартин сидел неподвижно, потом оглядел людей вокруг, расчищенную от завала поляну, лежащие у кострища пожитки, бросил взгляд на навес над собой, и во взгляде этом лишь сейчас начало пробуждаться воспоминание и узнавание…

– Спокойно, – тихо, но настоятельно произнес фон Вегерхоф, осторожно подвинувшись ближе, когда Мартин дернулся, судорожно ощупывая ноги, грудь и живот. – Давай спокойно. Дыши глубже.

– А мне… это нужно? – с усилием выговорил тот, и стриг кивнул:

– Не помешает.

Мартин замер, зажмурился, медленно и собранно переведя дыхание, снова поднял веки и снова огляделся, теперь внимательно и неторопливо, задержав взгляд на посветлевшем небе и на границе тени навеса. Курт сидел все так же молча, все так же держа оружие наготове, и все так же смотрел на это бледное лицо – теперь уже почти живое, почти знакомое, почти человеческое, вот только карие прежде глаза сейчас казались словно выцветшими и похожими на полированный циркон, и было, было в чертах лица что-то новое, что-то не такое, как прежде, что-то неправильное и чужое…

– Итак, – произнес фон Вегерхоф все так же подчеркнуто спокойно, и казалось – успокаивает он больше себя самого, – как видишь, самого страшного не случилось. Ты очнулся, в себе, и не обратился в мерзкого упыря. Уже неплохо, je crois[145]145
  Я считаю (фр.).


[Закрыть].

Мартин снова бросил взгляд на посветлевшее небо, на направленный на него арбалет и коротко бросил:

– Четки.

– Что? – тихо и растерянно переспросил Грегор; ему никто не ответил.

Курт медленно убрал правую руку с приклада, продолжая держать арбалет в прежнем положении, пальцем левой руки подцепил висящие на запястье четки и, помедлив, кинул. Мартин поймал низку деревянных бусин на лету, тут же крепко сжав в кулаке и зажмурившись, в напряженной неподвижности протянулась вереница мгновений – бесконечных, гнетущих – и в абсолютной, гробовой тишине послышался облегченный выдох фон Вегерхофа.

Мартин открыл глаза и медленно разжал кулак. На свою руку он смотрел долго, пристально, потом сжал пальцами деревянный крестик, снова раскрыл ладонь, оглядывая ее внимательно и придирчиво, точно лекарь.

– Думаю, – подытожил он тихо, – можно считать, что меня если и не одобрили, то признали сносным.

Брошенные ему четки Курт поймал в обе ладони, надел их снова на правое запястье и неспешно разрядил арбалет, надеясь, что никто не видит, как с трудом гнутся и предательски подрагивают пальцы.

– Не знаю, что это сейчас было, – осторожно заметил доселе молчавший Харт, – но как я понимаю, дело кончилось неплохо.

– Осталось последнее, – возразил Мартин и решительно, не дав себе времени на раздумья, выбрался из-под навеса.

Курт тоже медленно встал, глядя, как тот поднял руку, рассматривая падающий на кожу солнечный луч. Помедлив, Мартин прошел дальше вперед, ближе к границе земляного круга, где поваленные стволы не давали тени вовсе, остановился снова, огляделся, подняв взгляд к небу – и вдруг болезненно зашипел, зажмурившись и закрыв лицо ладонью.

– Тихо-тихо-тихо! – запоздало прикрикнул фон Вегерхоф, метнувшись к нему, и подтолкнул в плечо, сдвинув снова в тень. – Тихо. Спокойно.

– Глазам больно… – растерянно пробормотал Мартин, убрав руку, но все так же сомкнув веки. – Почему…

– Bien sûr[146]146
  Само собой (фр.).


[Закрыть], – отозвался стриг наставительно, – еще бы не больно. Простым смертным, знаешь ли, тоже прямо на солнце пялиться не стоит, а с твоим новым зрением тем паче… Расслабься. Просто представь, как расслабляется каждая часть твоего тела – вплоть до самой мелкой. Глубоко вдохни и расслабься. Вообрази, что ты в безопасности…

– «Вообрази»? – уточнил Грегор настороженно. – А разве нет?..

– Его сознание так не думает. Всё внове, всё непривычно, мир вокруг сейчас кажется ненормальным и чужим, все чувства обострены и на взводе… Вдох, Мартин. Вдох и выдох. Как на пробежке в лагере. Давай. Привычное дело, верно?

Тот кивнул, старательно переведя дыхание, снова глубоко вдохнул и выдохнул… Когда он медленно, опасливо открыл глаза, блеск полированного циркона в них исчез, и даже черты лица словно сгладились и стали мягче, знакомей… человечней.

– Ну вот, – кивнул фон Вегерхоф удовлетворенно. – Запомни это состояние, в нем тебе предстоит жить. Ничего сложного, сейчас ты освоишься сам в себе, и вскоре все наладится само собой; в конце концов, я к этому пришел самостоятельно в первый же вечер, а у меня советчиков не было.

– Это… всегда так будет? С яркими красками, громкими звуками? Я… я слышу, как…

– Как бьются сердца людей рядом? – тихо договорил стриг, когда тот запнулся, и Мартин молча кивнул. – Да, к этому тоже придется привыкнуть. Со временем научишься не видеть и не слышать лишнего, но сможешь разрешать себе видеть и слышать.

– Погодите, – нетерпеливо вклинился Грегор, – так что же? Всё? Получилось? Все в порядке, можно не ждать, что майстер Бекер кого-то сожрет, а майстер Гессе его пристрелит?

– А кто-то здесь меня называл беспардонным хамом, – буркнул Курт. – Все в порядке, насколько это вообще подходящее слово в этой ситуации.

– Одуреть… – восхищенно выговорил Грегор, оглядывая новообращенного со всех сторон, как диковинку, и явно борясь с желанием потыкать в него пальцем. – Кто мог подумать, что я такое увижу, такому свидетелем стану! Да наши сдохнут от зависти, когда я… – он осекся, встретившись взглядом с фон Вегерхофом, и все унылей с каждым словом договорил: – им… ничего не расскажу…

– М-да, – тяжело вздохнул Харт, – господа конгрегаты на сей раз пытку придумали знатную: завалили грудой нового знания, а рассказать о нем будет нельзя.

– О том, как ты геройски уничтожил магистериум вместе с опасной малефичкой, спасши всех нас, думаю, ты своим сказать можешь, – натянуто улыбнулся Мартин, и Курт заметил, как подрагивают его губы, а глаза с явным трудом сохраняют выражение беспечной оживленности. – А вот об остальном – да, в шпигеле не напишут.

– Не зарекайся, – возразил Курт мрачно. – Но я, к счастью, до этого ужаса не доживу.

Вымученная улыбка сползла с лица Мартина, и он, мысленно покрыв себя нелестными словами, нарочито бодро осведомился:

– Стало быть, в обратный путь? Мартин в порядке, как видим, здесь мы дело решили, но в Грайерце сходит с ума от неведения бедняга фон Нойбауэр и изнывают насмерть перепуганные еретики, а мы здесь бродим невесть сколько.

– А кто-нибудь знает, как идти обратно? – уточнил Грегор и, поймав на себе изумленные взгляды, смущенно пояснил: – Сюда ведь я шел на камень, он меня вел… А как идти назад, я не знаю. Дороги не помню, а найти ее не сумею. Это же просто обычный лес, а я вижу только необычные пути…

– На меня не надейтесь, – сказал Харт, когда взгляды обратились к нему. – Я простой бауэр, не следопыт и не охотник. Все, что я помню – кажется, надо идти вон в ту сторону.

– Александер?

– Запомнил ли я дорогу, которая отняла у нас два дня, а теперь должна занять пару часов?

– Так ты сможешь найти путь или нет?

– Я, по-твоему, как это сделаю, Гессе?

– Прекрасно, – с чувством подытожил Курт. – У меня тут два колдуна и два стрига, а толку от всей этой сказочной шайки – пшик.

Глава 30

– Кажется, здесь мы проходили…

Курт не ответил – Грегор говорил это уже раз в двадцатый, и порой он тоже узнавал то приметную покосившуюся ёлку, то иссохшее дерево, когда-то упавшее, почти подмявшее под себя соседние деревца и образовавшее запоминающуюся арку… Шла их маленькая группа уже больше часа, ориентируясь исключительно на солнце, и Курт не был уверен, что они не забрали ненароком далеко в сторону, делая вынужденный крюк.

Фон Вегерхоф и Мартин несли тело погибшего expertus’а, уложенное в один плед и завернутое в другой; Мартин шагал как-то неуклюже, словно каждый его сустав был налит свинцом и гнулся с невероятным усилием, и по временам можно было заметить, как он на миг замирает, прислушиваясь к себе, коротко встряхивает головой и рвется вперед, тут же останавливая себя и заставляя двигаться медленнее, спокойнее, тише…

Фон Вегерхоф, идущий впереди, вдруг споткнулся, с трудом удержав равновесие и едва не выронив ношу, и остановился, прижав ладонь ко лбу и закрыв глаза.

– Что такое?

На вопрос Курта стриг ответил не сразу, еще несколько секунд стоя все так же неподвижно, и, наконец, глухо отозвался, не убирая руки от лица:

– Голова закружилась.

– И часто это с тобой?

– За последние лет двадцать – впервые, – фон Вегерхоф опустил руку, перевел дыхание и неловко пояснил: – Думаю, просто сотворение птенца отняло силы.

– Выглядишь и вправду незавидно, – согласился Курт; это гадкое слово отзывалось в душе неприятным скрежетом, пробуждая волну бешенства и омерзения. – Личина помятая, будто лет пятнадцать прибавил.

– И чувствую себя так же… До сих пор не было повода узнать, как это на мне скажется, а у наблюдаемых мной мастеров такого упадка сил не было.

– Вернемся – отоспишься, – безапелляционно сказал Курт. – Час, пять, сутки – сколько будет надо. Без бравады и самопожертвований… Ну как, продышался? Двигаемся?

– Постойте, – возразил Мартин и, подумав, осторожно опустил наземь свою часть носилок. – У нас проблемы. Я тут… голоден. Это нормально?

Фон Вегерхоф помедлил, переглянувшись с Куртом, и, тоже положив плед с телом Фёллера на траву, кивнул:

– Да. Как раз время.

– Вот только твои познания ограничиваются развитием обычных птенцов, – заметил Курт. – И собою самим. А Мартин совершенно точно не обычный. Обычному сейчас стоило бы дать возможность поесть, ты после обращения кинулся наедаться, потому что тогда был обычным, а как быть нам?

– Изводить его голодом?

– А разве не это его ждет всю оставшуюся жизнь? Не борьба с жаждой?

– А ты видишь здесь священника с причастием?

– Даже с учетом того, что мы, по-видимому, слегка плутаем, до Грайерца осталось не так уж долго. Ты в свое время держался несколько дней, и хочешь сказать, что Мартин не выдержит пары часов?

– Я выдержу, – уверенно сказал тот, и фон Вегерхоф качнул головой:

– Стоит ли?

Курт нахмурился.

– Не понял.

Стриг вздохнул, бросив исподволь взгляд на Хартов, помедлил и сдержанно, с расстановкой, произнес:

– Это все равно случится рано или поздно, Гессе. Помнишь? «Разрешено по мелочи». Да и просто по логике. Этого не избежать. Это будет. И иногда будет даже необходимо. И я считаю, что пусть это впервые будет сейчас, вдали от сторонних глаз, под контролем мастера, в спокойной обстановке, а не внезапно где-то в неведомо каких обстоятельствах.

– Я выдержу до Грайерца, если надо… – начал Мартин, и Курт оборвал его в один голос со стригом:

– Помолчи. Id est, – продолжил он, тщательно следя за тоном, – ты считаешь, что послабления должны быть дадены прежде испытаний?

– Поверь мне, Гессе, испытание, которое он уже прошел этой ночью, тоже было не легкой прогулкой в царство снов.

– Так… что мне делать? – спросил Мартин, когда в ответ прозвучала тишина. – Если надо держаться – я буду держаться.

– Что делать… Раз мастер сказал «надо» – стало быть, надо, – и не думая скрывать недовольство, ответил Курт. – Но как только возвратимся в Грайерц – бегом в церковь за причастием.

– Четки… – произнес Харт, нахмурясь. – Причастие… Если бы я не опасался, что за такие фантазии меня возведут на костер, я бы сейчас додумал до конца мысль, возникшую в моей голове, по поводу всего происходящего.

– Постойте, а кем мы его будем кормить? – снова влез Грегор, не дав никому ответить. – Мастером же нельзя. Нужен человек, но папа или майстер Гессе… ну, не стоит, вам и так досталось.

– Рвешься в добровольцы, что ли? – уточнил Курт с усмешкой, и тот смущенно дернул плечом:

– Это логичнее всего. Я тут самый молодой и здоровый, от меня не убудет, а вы с отцом…

– …старые развалины.

– Утомлены, – твердо договорил Грегор. – А вы, майстер Гессе, после вчерашнего напряженного дня еще и всю ночь не спали. И кроме того, мне интересно. Такой опыт… Можно понаблюдать за ощущениями спокойно и внимательно, зная, что я в безопасности и меня сейчас не будут убивать.

– Серьезно? Наблюдать? Опыт? Как ты до сих пор жив с такой тягой к дурацким экспериментам?

– Fortuna favet fatuis[147]147
  Дуракам везет («фортуна благосклонна к дуракам») (лат.).


[Закрыть], – широко улыбнулся Грегор, бодро засучивая рукав. – Ну и зачем вообще жить, если не жить интересно?

Харт взирал на происходящее хмуро, но молча, и Курт прекрасно понимал, почему. В ответ на любое недовольство он рискует услышать, что идея была его, а посему пусть принимает последствия своего участия, ибо никакое благое дело безнаказанным не остается…

Мартин медленно уселся на землю прямо рядом с носилками, и Грегор, бухнувшись рядом, неловко помахал рукой:

– Руку? Или шею?

– До того, чтобы присасываться к твоей шее, я еще не докатился, – буркнул новообращенный, и тот совершенно серьезно, понимающе кивнул. – И без того себя чувствую… странно.

– Как раз это сейчас нормально, – отозвался фон Вегерхоф и, присев на корточки напротив, с расстановкой произнес: – Итак. Сейчас от тебя зависит, как он будет себя чувствовать. Ты можешь сделать так, чтобы ему было… никак, чтобы было страшно и больно, чтобы было…

– Я помню, – оборвал Мартин, не дав договорить, и стриг кивнул:

– Хорошо. Главное – не забудь об этом в процессе. Но не надо экспериментировать, просто помни, что перед тобой не корова. Не упусти тот момент, когда простое насыщение начнет переходить во что-то большее. Ты этот момент почувствуешь, не ошибешься, остается лишь не поддаться искушению. Убить ты его не убьешь, это надо еще суметь, но навредишь обоим, причем себе даже больше. Ты понимаешь, почему.

– Да.

– Я готов, – как-то нарочито жизнерадостно сообщил Грегор, вытянул руку и зажмурился.

Курт остался стоять, где стоял, не отводя взгляда от происходящего и зная, видя, что его пристальное внимание выбивает Мартина из колеи, что тот явно хочет попросить отвернуться, но молчит, зная, что услышит в ответ. Бауэр, плотно сжав губы, стоял рядом, глядя на сына мрачно и неодобрительно, но тоже не произносил ни слова.

В момент укуса Грегор вздрогнул, дернулся, но остался сидеть с вытянутой рукой, все так же зажмурившись и болезненно сморщившись, потом медленно открыл один глаз, второй, и на его лице проступило удивление, потом любопытство…

Курт смотрел на лицо новообращенного стрига. Это чужое, холодное слово никак не хотело приживаться в разуме, не хотело сливаться с образом человека. Этого человека. Это было неправильно, кощунственно, дико – все что творилось в этом проклятом лесу в последние несколько часов, и то, что происходило сейчас, было чем-то чудовищным и попросту недопустимым.

И самое чудовищное – эта чудовищность была принята, допущена, позволена…

Это отказывалось укладываться в голове.

«Ты останешься сам с собой наедине, сам будешь принимать решения, отчитываться будешь – перед собою самим, сам себя будешь порицать или одобрять, сам будешь решать, что и насколько допустимо, и проживать все это – тоже будешь сам»…

Как же его сейчас не хватает, этого настырного душеведа Бруно… Как никогда не хватает того, кто, как раньше, скажет, подтвердит, что выбранный путь – верный, что принятые решения – не ошибка…

Confundantur qui iniqua gerunt frustra vias tuas Domine ostende mihi semitas tuas doce me, deduc me in veritate tua et doce me quia tu Deus salvator meus te expectavi tota die[148]148
  Укажи мне, Господи, пути Твои и научи меня стезям Твоим. Направь меня на истину Твою и научи меня, ибо Ты Бог спасения моего; на Тебя надеюсь всякий день. Пс. 24:4 (лат.).


[Закрыть]…

«Тебе придется, наконец, остаться один на один с Тем, Чьим именем ты, вообще говоря, служишь. Я не могу и дальше верить за тебя»…

Курт опустил взгляд на четки, висящие на запястье, сжал маленький крестик в ладони и снова перевел взгляд на знакомое чужое лицо. Снова чужое. Снова – не человеческое…

Верить. Верить… вот в это?..

Мартин оттолкнул от себя руку Грегора, шумно и надрывно вдохнув, и лишь слепой мог не заметить, каких усилий ему стоило это сделать и какое умиротворение, почти блаженство сейчас на этом лице… И как безуспешно он пытается это скрыть.

– Уф-ф, – чуть слышно выдохнул Грегор в полной тишине. – Ничего себе… Вот это, я вам скажу, эксперимент. Я буквально чувствовал, как у меня в разуме копошится…

Его взгляд столкнулся со взглядом Курта, и он сконфуженно осекся, оставшись сидеть, где сидел, зажав прокушенную руку ладонью. Мартин снова глубоко вдохнул – на сей раз медленно и почти спокойно, однако тщательно и тщетно скрываемое выражение блаженства в глазах с блеском циркона осталось.

– Остановился вовремя, – констатировал фон Вегерхоф, и Курт почти не сомневался, что сказано это было не для того, чтобы ободрить птенца, а чтобы успокоить его, и был несказанно рад тому, что не может видеть своего лица. – Все хорошо.

– Слишком хорошо, – тихо отозвался Мартин, и стриг кивнул:

– Да. С этим тоже придется привыкать жить. А главное – привыкать жить без этого.

***

На обратный путь ушло еще два часа. Фон Вегерхоф шагал все медленней и тяжелей, однажды он споткнулся, едва не упав, и незадолго до выхода к лагерю, явно смущаясь и удивляясь себе самому, попросил остановки. И без того худосочный стриг и впрямь будто высох, как-то смялся, точно внезапно состарившись на дюжину лет разом, голос сел и срывался при попытке говорить чуть громче обычного.

Мимо лагеря их маленький отряд сильно промахнулся, выйдя на открытое пространство у самой дороги к Грайерцу. Обиталища паломников виднелись далеко в стороне, окруженные солдатами фон Нойбауэра, и Курт увидел, как один из них, помедлив на месте, бегом бросился куда-то.

– Похоже, здесь все в порядке, – вяло улыбнулся стриг и, прокашлявшись, договорил: – Хоть где-то.

– И мы этому очень рады, – с чувством отозвался Харт, остановившись и придержав сына за локоть. – Как я понимаю, дальше вы обойдетесь без нашей помощи и…

– Из города не уезжать, – оборвал Курт, и тот нахмурился:

– Арестуете?

– Зачем же. Просто хотелось бы кое-что обсудить на свежую голову, задать еще пару вопросов…

– …завербовать?

– Обсудить, – повторил Курт с нажимом. – К слову, Грегор, если мысль связать судьбу с Конгрегацией после всего пережитого еще осталась…

– Я согласен! – выпалил тот, не дав договорить, и бауэр нахмурился:

– Грегор!

– Что? Майстеру Гессе ты, стало быть, внушал, что отпустить сына в стриги это приемлемо, а отпустить меня в инквизиторы – уже нет?

– В инквизиторы я тебе не обещаю, – возразил Курт, когда Харт осекся, смолкнув. – Но нескучную жизнь гарантировать могу.

– Да все равно, хоть в курьеры! Пап…

– Удержать я тебя не сумею все равно, – недовольно отозвался тот, глядя, как от лагеря к ним спешит фон Нойбауэр. – Посему просто попрошу не вляпываться в неприятности. А вы, майстер Гессе, приходите поговорить завтра, дайте перевести дух. Обещаю, что не исчезну тайком под покровом ночи. Я вполне отдаю себе отчет, что теперь вы всю землю взроете, но нас – найдете, посему в моих интересах обсудить условия капитуляции.

– Я не намерен натравливать отряд зондеров на вашу деревеньку, – как можно благодушней возразил Курт. – Мы все же понимаем, что люди, которых принудили к сотрудничеству силой, это так себе идея. Но нам определенно найдется о чем поговорить… Ну и тебе ведь все еще интересно, что написано в том свитке?

– А ниже пояса бить – подло, – натянуто улыбнулся Харт и, бросив взгляд на приближающуюся фигуру рыцаря, кивнул: – Если вы не хотите возвратить Грегора обратно в лагерь под арест вместе с прочими, мы оба будем в трактире, где я остановился.

– Обращайтесь, если что, – добавил несостоявшийся философ, выразительно помахав рукой.

– Сбежит? – задумчиво проронил Мартин, когда оба торопливо удалились, и Курт усмехнулся:

– Не думаю. Он прав: мы уже слишком много узнали, чтобы так просто о нем забыть… Да и Грегор ему не позволит. Застыдит вусмерть.

– Майстер Гессе! – издалека торжествующе крикнул фон Нойбауэр. – Я же говорил! Я знал!

– Как я понимаю, – улыбнулся Курт, когда тот, запыхавшись, подбежал к их поредевшему отряду, – у вас с вашими людьми вышла небольшая дискуссия касательно наших шансов на выживание и возвращение?

– Да, можно и так сказать, – засмеялся тот, тяжело переведя дыхание, и улыбка словно примерзла к его губам, когда взгляд упал на тело в носилках. – Это…

– Фёллер. К сожалению.

– И вы… Боже, – невольно проронил рыцарь, взглянув на фон Вегерхофа. – Вас… сильно потрепало, как я смотрю… Что там случилось? Мы видели далекую вспышку и слышали гром…

– Урсула, – коротко пояснил Курт. – Ее больше нет, как и Предела. Но как вы верно заметили, бесследно эта стычка для нас не прошла, каждому из нас досталось.

– Вам надо отдохнуть, – твердо сказал тот. – Оставьте тело здесь, мои люди о нем позаботятся, и идите отдыхать. Эти, с позволения сказать, паломники ведут себя тихо, протестовать и провоцировать не пытаются, посему вполне поживут под арестом до завтрашнего утра, когда вы придете в себя и сможете заняться делами.

– Отдых нам бы не помешал, – согласился Курт, и Мартин со стригом осторожно опустили носилки с телом наземь. – Есть еще одна просьба. Пошлите одного из своих парней к отцу Конраду, пускай берет необходимое для причастия и идет к нам. Он очень нужен.

– Я надеюсь, никто из вас не планирует предсмертное таинство, – серьезно сказал фон Нойбауэр, снова бросив взгляд на стрига и с подозрением скосившись на бледное лицо Мартина, старавшегося смотреть в сторону. – Все сделаю, майстер Гессе. Можете не тревожиться.

В том, что молодой рыцарь все исполнит в лучшем виде, Курт и не сомневался, однако все время пути до жилища матушки Лессар его все более одолевало смутное, но неотступное ощущение надвигающейся беды. Попытки разложить самого себя по полкам и понять, увидеть, что его гложет, успехом не увенчались. Да, само собою, все случившееся было далеко от идеала, да, разумеется, судьба Мартина не пробуждала желания распевать праздничные песни, а собственные решения все еще не казались до конца верными, да, конечно, утомление давало о себе знать, а невнятные, но явно серьезные угрозы Урсулы требовали осмысления и обещали близкие беды, но… Но… Но. Но было что-то еще. Что-то много худшее, чем все это, вместе взятое… И давно забытое ощущение – режущая, неотступная головная боль над переносицей – настойчиво намекало, что он не видит чего-то или, увидев, не осознает. Или, как знать, осознавать не хочет…

Матушка Лессар выбежала им навстречу еще на подходе к дому, тут же, впрочем, взяв себя в руки и беспокойство выражая более безмолвными вздохами и встревоженными взглядами. Не задав ни единого вопроса, кроме тех, что касались пожеланий постояльцев относительно дальнейшего пребывания, заботливая хозяйка сообщила, что обед и горячая вода будут готовы через мгновение ока, и исчезла в глубинах кухни. К удивлению Курта, то и другое было предоставлено и впрямь невероятно быстро. Вода была еле теплой, а снедь скромной, однако матушка Лессар была от души осыпана благодарностями и мягко выдворена вон.

Прямо на пороге уходящая владелица дома столкнулась с отцом Конрадом. Замявшись, она бросила взгляд на постояльцев, на сумку священника, перевешенную через плечо, однако вновь обошлась без расспросов, лишь распрощавшись и убравшись восвояси.

– Я рад видеть, что все вы живы, – искренне произнес святой отец и, с заметной опаской прикрыв за собою дверь, уточнил: – Кому требуется причастие?

Курт огляделся. Мартин сидел за столом, подперев голову рукой, и отрешенно наблюдал за тем, как с прилипшей ко лбу пряди волос капает на стол вода. Фон Вегерхоф, непривычно порозовевший, точно самый простой смертный в лихорадке, пристроился на скамью, отвалившись спиной к стене и закрыв глаза, и происходящего точно не слышал и не видел…

– Думаю, всем, – уверенно ответил Курт, и священник кивнул, ответу словно не удивившись.

После совершения таинства покой в душе, вопреки тайной надежде, не водворился, и когда отец Конрад ушел, Курт еще долго стоял на пороге, зачем-то глядя ему вслед и перебирая в пальцах старые деревянные четки. Никакой молитвы в мыслях не звучало. В мыслях было пусто, мутно и тягостно…

К приготовленному матушкой Лессар обеду никто не притронулся. Мартин все так же сидел за столом, подперев голову рукою, но уже не смотрел в столешницу отсутствующим взглядом, а встревоженно косился на фон Вегерхофа, который лежал на скамье, закрыв глаза. Тот осунулся еще больше, скулы заострились, а у глаз и губ словно собрались глубокие болезненные морщины…

– Быть может, переберешься в постель?

На голос Курта стриг не обернулся, лишь приоткрыл один глаз, с усилием разомкнул губы и неискренне, натянуто улыбнулся:

– Лень. Все будет в порядке, Гессе, – договорил он уже серьезно, снова закрыв глаза. – Пара-другая часов, и я приду в себя.

– Откуда ты знаешь? Из тебя будто все соки выпили. Ты же понятия не имеешь, никто из нас понятия не имеет, как на тебе сказалось… то, что ты сделал.

– Ни один мастер еще от этого не умирал, – не открывая глаз, тихо хмыкнул стриг. – Иди. Уж тебе-то отоспаться надо.

– Я за ним присмотрю, – пообещал Мартин, когда Курт замялся, не зная, как поступить и что сказать. – А я в порядке. Я бы даже сказал, – неловко уточнил он, – слишком в порядке.

– Вот это-то меня и беспокоит.

– Я не выскочу на улицу и не начну кидаться на горожан, обещаю.

На его усмешку Курт не ответил. Бросив с сомнением взгляд на притихшего фон Вегерхофа, он вздохнул, молча кивнув, и ушел в свою комнату. Оставив дверь открытой, он рухнул на постель, не раздеваясь, и уснул, кажется, прежде, чем щека коснулась подушки.

Сон пришел немедленно, облекши со всех сторон, точно плотный туман, теплый и душный, как свежая могила. Поселившееся в душе темное предчувствие разворачивалось, как парус в безветрие – медленно, тяжело, но неотвратимо. Какой-то краешек сознания все еще держался за реальность, не позволяя провалиться в сон полностью и без остатка, какая-то часть разума не желала отступать, и невнятные видения мельтешили где-то вдалеке, сумбурные и раздражающие…

Курт проснулся от близких шагов – проснулся разом, мгновенно, и рывком уселся, глядя на Мартина на пороге. В окне за его спиной назревали поздние сумерки, в общей комнате горел светильник, и бледное лицо снова казалось чужим и мертвым.

– Александер… – с явной нервозностью произнес тот. – Я не знаю, что происходит, но так явно быть не должно.

Курт вскочил с кровати одним движением, позабыв про боли в суставах, почти на ходу влез в сапоги, выбежал в комнату, где все так же на скамье у стены лежал фон Вегерхоф; таким Курт не видел его никогда – неживая личина, плотно сжатые зубы, редкое, невидимое дыхание, и словно еще лишних лет десять на лице. К скамье был пододвинут табурет – похоже, Мартин уже давно сидел рядом, наблюдая… За чем? Он не знал, как это назвать. И точно так же понятия не имел, что происходит.

– Я почти не чувствую его, – тихо сказал Мартин и, помявшись, уточнил: – Чувствую прежнюю связь, но не ощущаю в нем… своего. Если сейчас выйду из дома, закрою дверь – я не почувствую, что Александер здесь. Он словно… гаснет.

– Пробовал будить?

– Остерегся сделать хуже.

– Сдается мне, хуже некуда, – возразил Курт, однако остался стоять на месте. – А может, это просто предельное истощение, и ему нужен отдых, а сейчас ему просто видится что-то… Стригам же снятся кошмары?

– При обращении – да, а потом… пока не знаю.

Фон Вегерхоф застонал – совершенно по-человечески и как-то обыденно, как стонет проснувшийся поутру гуляка, чьи мышцы теперь болят, а голову долбят медные молоточки – и медленно, нехотя разлепил глаза. Несколько мгновений он смотрел прямо перед собой, в полутемный потолок, а потом так же через силу перевел взгляд на стоящих рядом.

– Что-то мне нехорошо, – тихо сообщил стриг, и Мартин торопливо присел на табурет, нетерпеливо спросив:

– Что я могу сделать? Я не понимаю, что происходит…

– Я тоже, – вздохнул фон Вегерхоф серьезно. – Чувствую себя разбитым еще больше, чем до того, как уснул. Больше всего меня беспокоит, что я именно уснул, уснул глубоко. Так не бывало уже очень давно. И…

– Вы не чувствуете меня.

– Связь есть, – не сразу отозвался стриг. – Но не та, что прежде. И еще странное ощущение… Хочется пить. Воды.

Курт на мгновение замер, глядя на больного с сомнением, потом молча кивнул, подошел к столу, взял стоящий на нем кувшин, поискал взглядом стакан и, не найдя, возвратился к скамье. Фон Вегерхоф тяжело приподнялся на локте и к поднесенному горлышку кувшина припал жадно и надолго, словно измученный путник посреди пустыни. С трудом оторвавшись, стриг почти упал обратно на скамью, закрыв глаза и прижав ладонь ко лбу, будто унимая головокружение.

– Как же вкусно, Господи… – шепнул он тихо. – Лучший вкус на свете…

Мартин обернулся, переглянувшись с Куртом; в глазах была растерянность, граничащая с паникой. Мутное предощущение беды всколыхнулось снова, все более ясное, все более очевидное…

– Александер.

Стриг убрал ладонь от лица и молча поднял вопросительный взгляд. Курт помялся, глядя на его руку, снова взглянул на лицо, и сдержанно проговорил:

– Я знаю, что происходит. Ты стареешь.

Фон Вегерхоф замер, глядя на него непонимающе, удивленно, словно слыша обращенные к нему слова, но никак не умея взять в толк, что они значат, словно Курт вдруг заговорил на языке одного из племен Винланда. Потом он медленно поднял руку, поднеся ее к лицу, и долго, внимательно рассматривал кожу, собравшуюся в отчётливо видимые мелкие, сухие морщинки. Подняв вторую руку, фон Вегерхоф несколько секунд смотрел на обе, поворачивая ладони обеими сторонами, и осторожно, точно боясь обжечься, тронул себя за лицо.

Сейчас это было уже очевидно и ясно, это уже нельзя было списать на усталость и упадок сил, уже попросту не было сомнений: это вечно молодое лицо изменилось, оставаясь узнаваемым, но став незнакомым, и здесь, на скамье перед собою, Курт видел своего ровесника…

– Domine Iesu, – шепнул тот чуть слышно, Мартин вновь переглянулся с Куртом, и от беспомощности в его глазах заломило зубы.

– Быть может, мы что-то упустили, – неуверенно сказал новообращенный и, не услышав ответа, обернулся к фон Вегерхофу. – Быть может, надо было сделать что-то еще. Что-то такое… чего не делается обычно. Может… Так же не может быть. Мастер после создания птенца не…

Он запнулся, проглотив последнее слово, и стриг договорил:

– …не умирает?

– Это невозможно, – твердо сказал Мартин. – Это какой-то бред. Мы наверняка чего-то не учли.