Текст книги "Тьма века сего (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 53 страниц)

Его оппонент медленно обернулся, бросив взгляд как-то на обоих разом, и склонил голову в приветствии.

– Доброго и вам утра, господа дознаватели. По вашим лицам вижу, вы уже догадались, что я отец этого оболтуса. Мориц Харт, бауэр.

Курт кивнул. Словечко это, во времена его юности ничего особенного не значащее, в последние годы приобрело некий собственный, причем не самый низкий status и употреблялось уже с определенной гордостью. Крестьяне, окончательно перешедшие в расчетах со своими господами с натуральной дани на ренту, ухитрившиеся не просто приподняться и жить безбедно, а и, бывало, ссужать деньгами собственных бывших хозяев и даже их соседей. Самомнения и спеси в одном представителе этого нового сословия хватило бы на десяток графов с длиннющей родословной, и по чести сказать, им было чем кичиться. Не у всякого доставало ума, изворотливости, работоспособности и упорства, чтобы ухитриться найти свое место в новом мире с его изменившимися правилами и веяниями и собрать себе состояние только и исключительно честным трудом, даже без дозволенных законом финансовых махинаций. Этим новоявленная зажиточная страта и гордилась на полную катушку, презрительно именуя горожан «эти лентяи» – всех поголовно, кроме представителей различных гильдий, каковые, подобно им, «знали, что такое работать головой и руками».

Теперь недовольство отца семейства стало еще более понятным: Харт-младший был, по его собственным словам, с детства всецело избавлен от любых хозяйственных хлопот, его тягу к знаниям не пресекли и поддержали, позволили растратить время и самого себя не на постижение тонкостей бауэрского дела, а на посвящение себя абсолютно недоходному, пусть и престижному занятию – наукам… Курт даже представить не мог, через что пришлось переступить в себе этому представителю культа работяг, дабы решиться на такое дозволение. А неблагодарный отпрыск профукал всё в погоне за призраками ad verbum, спустив в помойную яму все родительские и собственные старания…

– Да, тут сложно не догадаться, – согласился Курт. – И как я понимаю, ты явился, дабы взять этого юного исследователя за шиворот и увести домой?

– А мне все равно, для чего он явился, я отсюда никуда не пойду, – решительно начал Грегор, не дав отцу ответить.

– Пойдешь, – почти угрожающе оборвал Харт. – Побежишь впереди коня, если я скажу.

– Ну скажи! – с вызовом отозвался тот. – Скажи! Бегать – это мы любим, да? Семейная традиция такая.

– Грегор! – рявкнул бауэр так, что оба жеребца вздрогнули и фыркнули, и непокорный отпрыск, скосившись на господ дознавателей, зло поджал губы, смолкнув. – Ты сей же миг собираешь вещи и едешь домой! На всех плевать, хоть мать пожалей!

– Я бы сказал, кому здесь на всех плевать, – буркнул Грегор и, решительно вздернув подбородок, отступил назад. – Я. Никуда. Не. Поеду. Всё! – отрезал он и, развернувшись, двинулся вглубь лагеря, с силой впечатывая башмаки в землю при каждом шаге.

– Майстер инквизитор! – воззвал Харт, обернувшись к Курту. – Повлияйте на дурака! Припугните, что ли, ну что ж это такое-то!

– Боюсь, ты о нашей власти над людьми сильно лучшего мнения, чем есть на самом деле, – вздохнул он, разведя руками. – Я бы мог, конечно, пригрозить твоему философу задержанием, обвинением в какой-нибудь ереси и предложить вместо этого отсюда уйти… Но он мне не поверит – и правильно сделает: он знает, что у меня нет ни оснований, ни доказательств. Да и начальство за такое использование служебного положения по головке не погладит.

– Ну как же так-то… – с отчаянием пробормотал бауэр. – Это ж что ж такое выходит-то, мне его силой тащить? А как?!

Курт снова развел руками, ничего не ответив, но всем своим видом выражая полную беспомощность, и Харт тяжело, со стоном выдохнул, закрыв лицо ладонью.

– Я ж ему время дал, – пожаловался он тоскливо. – Я ж сразу понял, куда он сорвался, не дурак же. Но я дал ему тут побыть, чтоб посмотрел на это его таинственное место, чтоб слухи пособирал или что там он хотел делать для своей этой писульки… Но сколько ж можно-то? Он же собрался тут сидеть, «пока не раскроется тайна», майстер инквизитор, понимаете? – отняв ладонь от лица, бауэр вскинул голову, глядя на Курта уныло и обессиленно. – Это ж до второго пришествия так можно!

– Боюсь, в этом есть часть моей вины, – сокрушенно вздохнул он. – Узнав, что прибыл я, сын твой решил, что разгадка на пороге.

– Я про вас слышал, да, майстер Гессе, – кивнул Харт. – Но думается мне, он бы и без вас то же самое учудил, уж больно загорелся он этой идеей… Ну вот что мне с ним делать?!

– Должен признаться, что по части отношений с потомством опыт у меня никудышный, и советов моих не приведи Господь послушать, – серьезно ответил Курт. – Поэтому так скажу: если позволяют средства, остановись в Грайерце, тут есть заведение, похожее на постоялый двор, в целом вполне пристойное. Передохни, соберись с мыслями, а к вечеру или завтра поговори с ним снова. Вдруг и сам он за это время передумает.

– Ох, ваши бы слова Господу в уши… – пробормотал Харт и, бросив взгляд вослед ушедшему сыну, кивнул: – Есть средства, довольно есть. А счастья от них нету…

– Философ, – заметил Мартин, когда понурый бауэр удалился. – Это у них, видимо, семейное.

– И еще бег. Интересно, о чем это он говорил.

– Этаким-то тоном? Явно разумелось убегание от какой-то проблемы… Отец нашего философа – работяга, вполне мог в каком-то конфликте не решить дело «по-взрослому», а «убежать» – откупиться или заболтать. Или попросту замять вопрос. И если «на всех плевать» относилось к тому же – на семействе Хартов это сказалось не лучшим образом.

– Не исключено… – пробормотал Курт, глядя, как Урсула, мягко похлопав по плечу несостоявшегося винладского обитателя, быстрым шагом двинулась следом за Грегором. – Или это только наш философ считает, что не лучшим. В любом случае, отношения с родителем у парня не самые душевные. Не сказал бы, что это странно, но любопытно.

– Чем? – с сомнением пожал плечами Мартин. – Обычные отношения двух людей, у одного из которых собственное мнение о том, как надлежит жить другому.

– Замечу, что другому позволили жить так, как он считал нужным, и попытались схватить за руку лишь в момент, когда он решил, что надлежит спрыгнуть с колокольни.

Ответить Мартин или не успел, или не собирался вовсе: тихо и многозначительно кашлянув, он едва заметно кивнул в сторону, где среди деревьев и редкого кустарника Курт не сразу разглядел высокую тонкую фигуру.

– Вот видишь, никто его не съел, – отметил Курт и неспешно двинулся навстречу стригу.

Мартин снова не ответил и молча зашагал рядом, на ходу обернувшись на неподвижно стоящего посреди лагеря Гейгера.

– Он отчего-то взволнован приездом папеньки едва ли не больше самого философа, – согласно кивнул Курт. – Быть может, не так уж равнодушно он воспринимает свое пребывание здесь…

– Полагаешь, он все же верит, что Грегор ходит по Пределу? – уточнил Мартин тихо. – Боится, что папаша Харт увезет единственного потенциального проводника?

Курт пожал плечами:

– Подозреваю, здесь все в это верят. В том числе Урсула, меня же убеждавшая в том, что мальчишка просто приврал, чтобы покрасоваться.

– А ты?

– Вера – это про другое, – улыбнулся он мимоходом и кивнул приблизившемуся фон Вегерхофу: – Вижу по твоему лицу, что ночка была плодотворной. Или утро?

– Тело унесли в Предел, – сходу сообщил тот.

– Eia[96]96
  Ого (вот как; ух ты и пр.) (лат.).


[Закрыть], – отметил Мартин, как показалось, без особенного удивления. – Как узнали? Следы? Кровь?

– Кровь. Отыскал ее, впрочем, лишь потому что знал – она должна там быть: несли наверняка быстро, просочилось немного, и капли уже засохли. Пришлось… постараться. Еще лет двадцать назад я бы ничего не обнаружил, просто не сумел бы.

«Еще лет двадцать назад»… От того, как просто, походя, фон Вегерхоф бросил это, Курту вдруг стало не по себе. Двадцать лет. Половина уже прожитой жизни для него, почти вся жизнь для Мартина – и пара мгновений бытия для стрига… И точно такие же два мгновения для многих и многих, кому вот уже полвека противостоит собрание таких же простых смертных…

– Уверен? – спросил он лишь для того, чтобы что-то сказать и не позволить себе погрязнуть во внезапных невеселых мыслях; фон Вегерхоф кивнул:

– Готов спорить на собственную голову.

– Стало быть, – тихо подытожил Мартин, – кто-то из этих ребят все-таки ходит по Пределу… Грегор Харт?

– С одной стороны, парень не слишком похож на того, кто ночами поедает своих приятелей, – отозвался Курт со вздохом, – но с другой… Будь все преступники и малефики похожи на преступников и малефиков – мы остались бы без работы.

– Кто еще… Гейгер? Эта их матушка Урсула?

– Или безымянный паломник, известный им самим лишь тем, что хорошо чистит котлы после трапезы, и не известный нам вовсе.

– Знаешь, у меня нет твоего опыта… – неуверенно начал Мартин и, помявшись, договорил: – Но какой-то все же есть. И я перечитал все твои отчеты за все годы службы, и не только твои, и мой опыт вкупе с опытом других говорит, что еще ни разу виновному не удалось остаться вовсе неприметным. Они всегда лезут вперед, вольно или невольно, прямо или косвенно. Не готов сказать, что тому причиной – самомнение, нетерпение, неосторожность – но во всех расследованиях, каковые выпадали мне самому и отчеты о которых я видел, виновник всегда так или иначе проявлялся поблизости и привлекал к себе внимание. Тот, кто попадал в поле зрения следствия, всегда был если не виновным, то соучастником, если не соучастником, то свидетелем. Поэтому я бы сосредоточился на этих троих.

– Логика есть, – согласился Курт; обернувшись на Гейгера, медленно бредущего прочь, он переглянулся с выжидающе замершим стригом и подытожил: – Ergo. Берем в разработку матушку, философа и поселенца-неудачника. Опрашиваем паломников поголовно – кто что видел, слышал, знает, подозревает. Александер, покажешь место поедания, а также путь, которым тело несли к Пределу. Мартин?

– И стоит пообщаться с папашей, – добавил тот. – Выждать, дать ему обустроиться и успокоиться – и очень осторожно пообщаться. Надо, наконец, разобраться с философом: если Грегор и впрямь обладает способностью обходить ловушки Предела, вряд ли это умение вскрылось внезапно, и наверняка в его детстве или юности уже были какие-то звоночки, каковым ни он сам, ни его семейство не придавали особого значения, но каковые будут иметь значение для нас.

– Логично, – повторил Курт и кивнул стригу: – Веди. Начнем с еретической трапезной.

Глава 17

До Харта-старшего господа дознаватели добрались лишь на следующий день – опрос паломников оказался делом долгим, нудным и куда более сложным, нежели прежде. Напуганные внезапной активностью инквизиторов и нарушением привычного распорядка, искатели чудес мялись и отмалчивались больше обычного, и сболтнуть лишнего явно опасались даже те, кому скрывать было нечего вовсе.

Беседа с Хартом тоже не задалась: на наводящие вопросы тот не отвечал, либо прямо игнорируя их, либо заводя пространный солилоквиум, имеющий к теме такое же отношение, как вопрос разума в вере к ценам на кровельную черепицу. Подробнейший рассказ о любимых играх, песенках и еде Грегора в детстве, а также о его нежной любви к наукам со все того же детства занял не меньше часа, и уже на пороге, провожая гостей, почтенный бауэр ухитрился прочесть еще один некраткий монолог – об испорченности молодого поколения.

– Всегда таким завидовал, – вздохнул Мартин, покинув трактирчик, где обосновался отец философа. – На экзаменах для меня самым сложным было налить достаточно воды, чтобы ответ сочли достаточно подробным. Впрочем, это умение после пригодилось в работе.

– Подозреваемый сознавался во всем, лишь бы допросчик заткнулся? – предположил Курт, и Мартин покривил губы в нарочитой улыбке.

– Ха. Ха, – произнес он с расстановкой. – Думаю, стоит заглянуть к нему снова – сегодня же вечером или завтра с утра. Или и вечером, и утром. Рано или поздно его словесный поток должен иссякнуть, и он таки начнет отвечать на наши вопросы, а не на собственные мысли.

Курт не стал возражать вслух, однако от скептической гримасы не удержался – его опыт свидетельствовал, что такие говоруны могут держать речи часами; с другой стороны, при этом они и впрямь могли дать ответ на интересующий собеседника вопрос, не столько сознательно, сколько походя и незаметно для самих себя. Правда, происходит это как правило спустя часа полтора-два нескончаемого языкоблудия, и это при неплохих раскладах.

Грегор тяги своего батюшки к высокой науке трепологии, к сожалению, не унаследовал, зато за последние три дня в совершенстве постиг искусство маскировки, и от глаз гневного отца и господ инквизиторов несостоявшийся философ таился не хуже бойца зондергруппы на задании.

Болезнь безмолвия одолела и блюстительницу паломнического быта: на вопросы она отвечала коротко и как-то уныло, и в лагере матушка Урсула появлялась еще реже, чем прежде. В один из дней Курт, зашедший в лес дальше обычного вдоль границы Предела в надежде наткнуться на Грегора, увидел меж стволов и зарослей ее платье, а подойдя ближе, долго наблюдал за тем, как Урсула бродит у границы, что-то или кого-то высматривает в сокрытой кустами и деревьями глуби леса по эту сторону…

– Следите за мной? – неприветливо осведомилась Урсула, когда явившийся в лагерь майстер инквизитор прямо спросил, кого именно она ожидала увидеть.

– Работа такая, – отозвался Курт и повторил: – Так кого ты искала там?

– А то сами не понимаете… Грегора, ясное дело. Он прячется от отца, не хочет говорить с ним, да и ни с кем не хочет. Только поздно ночью тихонько пробирается в лагерь и спит, а потом опять убегает и бродит где-то целыми днями. Я ему еду оставляю утром, он ее забирает – и уходит, а поговорить с ним не успеваю – уж засыпаю, когда он возвращается.

– И ты думаешь, что уходит он к Пределу?

– Не знаю, – понуро качнула головой Урсула. – Я с ним мало говорила. Он сам не хочет говорить ни с кем, а я и не давлю. Думаю – пусть успокоится и обдумает все. Думаю – он сейчас решает, послушать ему отца или нет. И еще думаю, что он может пойти к Пределу, чтобы… ну, знаете, посмотреть на него еще раз, прислушаться к нему и к себе… Чтоб понять, что делать. И я боюсь, что он может из-за всего этого потерять голову и решиться зайти внутрь и посмотреть, наконец, вблизи на то, ради чего сюда пришел. Вот и хожу там…

– Видела его?

– Однажды. Он сидел на траве далеко отсюда, где метки редкие, а солдат совсем нет. Сидел, смотрел туда… Но внутрь входить не стал. Я нарочно подождала, посмотрела, что будет делать. Нет, внутрь не пошел. Встал и ушел в другую сторону, в лес.

– Как думаешь, зачем?

– Я думаю, он просто бродит по лесу, чтобы убить время. Чтобы день прошел, а его отец сюда ведь днем заглядывает, чтобы с ним снова поговорить… Может, и раздумывает там. Может, он все-таки решится и уедет домой. Я только боюсь, что он может захотеть пойти обоими путями сразу – подумает, мол, забегу недалеко внутрь, посмотрю, что да как, а потом и к отцу пойду, и поеду домой… А вы так и не поговорили с ним с тех пор, как его отец приехал?

– Нет, – качнул головой Курт, – увы. Сперва хотел дать ему время подумать, а уж потом разговаривать, но что-то он больно долго думает. За три дня можно решить судьбу государства, а не только свои отношения с родителем.

– Мальчишки… – тяжело вздохнула Урсула.

Курт не ответил. Можно было многое возразить, в том числе просветить матушку блюстительницу насчет явно идеализируемых ею девчонок, но сейчас на беседы о проблемах воспитания он был настроен всего менее.

Грегор и впрямь возвратился в лагерь уже почти ночью – в темноте, пытаясь пробраться как можно тише к жилищу неподалеку от местной «площади» – отведенного под кухарские нужды хорошо вытоптанного пятачка. Дважды он запнулся о корень, шепотом ругнувшись под нос, и вперед продвигался медленно, нащупывая дорогу. Выходит, от лагеря он забирался не так уж далеко, если ухитрялся найти обратный путь: и прошлая, и эта ночь были безоблачными, однако одно дело – почти открытое пространство здесь, а совсем другое – глухой лес…

Когда майстер инквизитор шагнул навстречу из темноты, парень подпрыгнул, издав сдавленный хрип, и схватился за сердце одной рукой, другой вцепившись в близстоящее деревце.

– Доброго вечера, Грегор, – шепотом пожелал Курт, и тот сипло выдохнул, едва не осевши наземь.

– Господи, – пробормотал он чуть слышно, тяжело переведя дыхание. – Нельзя же так… Я чуть Богу душу не отдал! Вы что тут делаете в это время, майстер Гессе?

– Догадки есть? – благожелательно осведомился Курт, и в слабом лунном свете стало видно, как окаменело лицо паломника. – Давай-ка отойдем в сторонку, не хочу разбудить кого-нибудь из твоих приятелей.

– Они не мои приятели, – привычно буркнул Грегор. – Может, завтра? Я спать очень хочу.

– Подозреваю, что завтра я тебя тут уже не застану. Как и сегодня, и вчера. Давай, Грегор, за мной, – повелел Курт и, не оглядываясь, двинулся прочь от безмолвных жилищ, к свободному от зарослей прилесью за пределами лагеря.

Харт-младший не сразу пошел следом, недовольно пыхтя и спотыкаясь, и наверняка сожалел о том, что сейчас, в темноте, не может попросту развернуться и самым обычным образом дать дёру. Курт остановился поодаль от лагеря, на открытом взгорке, огляделся и уселся на траву, постаравшись не подать виду, что правая нога протестующе заныла привычной, но от того не менее раздражающей болью. Грегор встал рядом, помялся, тоскливо обернувшись на кособокие жилища паломников, и с показным вздохом присел рядом.

– Вам чего? – не слишком обходительно спросил он. – Тоже будете давить, чтоб уехал с отцом?

– Тоже? А кто еще?

– Да все, – недовольно отозвался Грегор. – Урсула. Любовничек ее.

– Гейгер? Они любовники?

– А вы прям удивлены.

– Нет, но не думал, что это всем известно.

– Это и не известно, – возразил Грегор и, помедлив, нехотя добавил: – Это и мне не известно. Я так думаю. Ну а что еще тут может быть – она вдова, он вдовец, часто чем-то занимаются вместе, оба просто помешались на поиске путей в жизни и… Наверняка ж друг друга уже утешили пару раз.

– Тебя это раздражает?

– Меня раздражает, когда кто-то лезет в мои дела, – отрезал паломник. – Если бы мне были нужны советы, как разбираться с отцом, я бы пошел к священнику.

– А есть с чем разбираться? Помимо твоей тяги к исследованию странных мест?

– Вы это о чем? – хмуро уточнил Грегор, и Курт пожал плечами:

– Не знаю… Но довольно странно выглядел ваш разговор, который мне с моими сослужителями довелось столь внезапно застать. Я ошибусь, если предположу, что у тебя зуб на родителя?

– А если я скажу, что говорить об этом не желаю – мне что-то будет?

– Стало быть, я не ошибся, – кивнул Курт удовлетворенно. – Но в одном он все же был прав: что бы там ни было у тебя с ним, а мать стоило бы пожалеть. Ей-то сейчас каково, подумай. Отец хотя бы видит тебя и знает, что ты жив и здоров, хоть и слегка повернулся рассудком, а она сейчас пребывает в полном неведении и гадает, что с тобой, увидит ли тебя еще хоть раз…

– Это вы для того и пришли? – с подозрением уточнил Грегор. – Надавить на совесть и застыдить?

– Нет, но раз уж разговор о том зашел, почему б и не попытаться воззвать к совести. Это, знаешь ли, моя работа – пробуждать совесть в людях и склонять их к отказу от грешных деяний и помыслов. Быть может, все ж расскажешь, что у вас с отцом за collisio? Отчего ты прячешься вот уж третьи сутки?

– Это наше личное дело, – твердо сказал Грегор и, вздохнув, чуть мягче и спокойней договорил: – А прячусь, потому что проще так. Сами видели, ему ничего не объяснишь. Да еще Урсула прицепилась с этим же вот «пожалей родителей»…

– И на что ты надеешься? Что ему надоест здесь сидеть, он плюнет и уберется восвояси?

– Я с ним поговорю. Когда он поймет, что я настроен серьезно.

– Так все это, – Курт повел рукой вокруг, – исключительно demonstratio?

– Нет, – резко оборвал Грегор. – Здесь я не для того, чтобы родители побеспокоились дома и подумали, как без меня плохо, и прибежали просить вернуться. Это не связано. Просто отец всегда… – он запнулся, сухо кашлянув, помолчал и, тяжело выдохнув, продолжил: – Пара приятелей отца хотели вынудить его влезть в некрасивое дело, и я сейчас не только о законе сейчас говорю, а оно было… морально некрасивое. Я не хочу всю вину валить на него, я понимаю, что отец вообще не хотел в это вмешиваться и сделал все, чтобы отговорить приятелей от этой глупости, но не вышло, и ему и… еще нескольким друзьям пришлось влезть и разбираться… с тем, с чем они разбираться не хотели.

Харт-младший смолкнул, глядя в темноту у своих ног, и Курт тоже сидел безмолвно, не торопя и не задавая вопросов.

– И они разобрались, – продолжил паломник. – Но… Они разобрались только со своими проблемами. То есть… Отец с друзьями из того дела выкрутились, не дали взвалить его на себя и… в каком-то роде даже помешали тем приятелям провернуть то, что они хотели, но… Но отец не довел все до конца, хотя мог. Для этого пришлось бы напрячься чуть больше, а он не хочет.

– Как я понимаю, – осторожно заметил Курт, – он опасается, что если доводить до конца – это навредит его семье или ему самому?

– А не доведенное до конца – вредит другим, – решительно отозвался Грегор. – Людям, которые ни ко всей… этой компании, ни к делам, которые они… крутят… отношения не имеют вовсе. Это… Представьте, как будто бы отец набил полные погреба денег и зерна, уничтожил конкурентов, а в итоге – по всей Империи инфляция, голод, разруха, брат на брата, бунты и «долой Императора».

– Аналогию я понял, однако масштабы ты, полагаю, слегка преувеличил, – мягко заметил Курт. – А большие торговые сделки – они редко когда несут благо и процветание всем на свете.

– Да… – вяло отозвался тот и, снова кашлянув, неловко ёрзнул на месте, не сразу продолжив: – Но он бы мог что-то сделать. У меня… среди тех, кому потом будет плохо, есть… друзья, можно сказать. Но дело не только в этом, я считаю, что лицемерно и некрасиво втягивать в свои проблемы тех, кто никогда не хотел в них лезть, когда сам всю жизнь говорил, что не хочешь лезть в чьи-то проблемы. Я считаю, втянул – разберись. А он считает…

– …что надо убежать, – договорил Курт, когда тот снова умолк. – Об этом ты ему сказал, когда мы застали ваш разговор?

– Да, об этом. Мы с ним уже пытались говорить на эту тему прежде… то есть, это я пытался. Поссорились. Не один раз. И… И я ушел сюда. Но не потому что хотел, чтобы он бежал за мной и о чем-то просил, я просто решил, раз такое дело, раз он считает, что может делать что хочет, то и я могу. Без него и его советов.

– Надеюсь, ты-то сам не пойдешь стопами отца и не влезешь в глупости? – осведомился Курт, решив оставить в стороне тот факт, что отцовские советы юный философ отринул, однако скопленные отцом средства все же прихватил; возможно, Грегор счел это компенсацией морального вреда, невесело усмехнулся он про себя.

– В каком смысле? – нахмурился паломник, и Курт пояснил, кивнув через плечо на спящий лагерь:

– Урсула сказала, что видела тебя у границы Предела. Что ты сидел там на земле, больно уж внимательно за эту границу смотрел и явно думал о чем-то нехорошем. Надеюсь, не о том, как бы скрыться от разговора с родителем в пределах Предела?

– Конечно, нет! – фыркнул Грегор недовольно. – Сказал же, я с ним поговорю. Может, вот прямо завтра и поговорю, просто мне надо… продумать аргументы, понимаете. А у Предела я сижу, потому что так потом легче найти дорогу обратно к лагерю, когда начинает темнеть – иду вдоль меток, а потом сворачиваю направо, а тут уже пролесок и не заблудишься.

– Стало быть, у тебя не было мысли «я вошел туда однажды, со мной ничего не случилось, вдруг получится снова»?

– Нет, – твердо возразил Грегор. – Таких мыслей у меня точно не было… Майстер Гессе, это все, что вы хотели? Мне бы спать уйти…

– Еще пара вопросов, – ответил Курт, и паломник снова тяжело вздохнул. – Бродя тут ночами, ты ни с кем не сталкивался? В самом лагере или за его пределами?

– С кем-то посторонним? – непонимающе переспросил Грегор, и он кивнул:

– С посторонним. С кем-то из своих. С кем угодно из тех, кому в такое время полагается мирно спать, а не бродить по лесу, точно somnambulus.

– Нет… Точней, одного из детей как-то застукал под кустиком, но вряд ли вы это имели в виду. Он меня не заметил, дело свое доделал и ушел обратно спать.

– А до того, как явился твой отец и ты начал вот так блуждать в темноте? Скажем, накануне тех дней, когда пропадал кто-то из твоих соседей-паломников. Не было ли такого, что тебя будило что-то – голоса, шаги, шорохи?

– Я от шорохов не просыпаюсь, – с заметным сожалением и, кажется, даже смущением ответил Грегор. – Обычно я сплю так, что надо мною плясать можно… Нет, майстер Гессе, если вы о том, не замечал ли я, как и куда они уходили – нет, не видел и не слышал. О случившемся узнавал уж следующим днем, вместе со всеми.

– Жаль, весьма жаль, – вздохнул Курт и, упершись ладонью в землю, неспешно встал, чуть поморщившись от колкой боли в плече.

– А почему вы сказали «somnambulus»? – переспросил Грегор, поднявшись следом. – Просто образно, или вы думаете, что Предел однажды просто зовет кого-то, и он идет?

***

– А это любопытная идея, нам она в голову не приходила, – заметил Мартин, рассеянно вертя в руках уже и без того изрядно потрепанное письмо.

С ответом из архива Конгрегации снаряженный им солдат возвратился ранним утром, полчаса назад, и письмо было прочтено тут же, в присутствии бойца – на случай, если оного придется вновь гнать в дорогу с дополнительными вопросами, запросами или тревогой. Солдат, впрочем, был тут же отпущен, и Мартин с заметным разочарованием бросил послание на стол, усевшись рядом и дождавшись, пока ответ прочитают оба сослужителя.

– Чист, – констатировал очевидное фон Вегерхоф, и Курт уточнил, повторно пробежав глазами по ровным строчкам:

– По крайней мере, n. e. i[97]97
  Non est invеntus (corpus delicti) – «не найден» (состав преступления) (лат.).


[Закрыть].

– Проверен, испытан… взвешен, измерен и признан невиновным, – подытожил Мартин. – Стало быть, даже если он и развлекается поеданием соседей по ночам, новую разновидность тварей в своем лице он на землю Империи не привез. Даже жаль. Было бы любопытно посмотреть…

– Человеколюбие, – нарочито одобрительно констатировал стриг. – Фамильная черта семейства Гессе. А что там notre jeune philosophe[98]98
  Наш юный философ (фр.).


[Закрыть]?

– Философствует, – пожал плечами Курт и изложил свою беседу с беглым отпрыском, постаравшись передать его довольно смятый рассказ как можно ближе к оригиналу.

– Идея любопытная, – согласился стриг, – однако в голову она никому из нас не пришла по вполне очевидной причине: никто из свидетелей не отмечал за Пределом подобного влияния на разум. И если можно допустить, что паломники скрыли от нас сей эффект, остаются еще господин граф, множество местных… да и мы с вами.

– Разве что он просыпается время от времени, – не слишком уверенно предположил Мартин, задумчиво сворачивая письмо из архива в трубку. – Предел спит, в обычное время виден и слышен только обладающим умениями expertus’ов, а потом однажды что-то щелкает внутри него и…

– Слишком сложно.

– Бывало и сложнее, и не только в твоей практике, – возразил он, и Курт полусогласно качнул головой, не ответив. – Впрочем, последний случай явно не имеет к этой версии отношения, это мы уже знаем достоверно, хотя окончательно сбрасывать в мусор идею философа я бы не стал.

– И в отчете бы ее отметил, – договорил фон Вегерхоф и многозначительно уставился на Курта. – Ты ведь пишешь отчеты по ходу дела, верно, Гессе?

– Как раз сегодня планировал заняться, – отозвался он не моргнув глазом. – Сразу после беседы с почтенным бауэром. Ad vocem[99]99
  Кстати, к слову (лат.).


[Закрыть], кто-нибудь желает присутствовать?

Мартин кивнул, молча вскинув руку, а стриг подчеркнуто устало вздохнул:

– Я, с вашего позволения, mes amis[100]100
  Друзья мои (фр.).


[Закрыть], отправлюсь в постель. Все же столько ночей в глухом лесу на отвратительно жесткой земле и дни, полные забот и трудов, вредно сказываются на моей тонкой натуре.

– К вопросу о снах и тонких натурах, – заметил Курт, когда они с Мартином вышли на узкую улочку Грайерца. – Ты с тех пор видел Альту снова?

– Да, – с заметным смятением кивнул тот. – Так и вижу каждую ночь. Мне может сниться что угодно – какая-нибудь бессвязная муть, что-то из происходившего за день, какие-то из моих версий происходящего или вовсе нечто, не связанное с текущими делами, но под утро всегда одно и то же. Вижу Альту, слышу ее – и просыпаюсь. Откровенно говоря… – Мартин помялся и неохотно докончил: – Откровенно говоря, начинаю опасаться за собственное благоразумие. Ежеминутно страшусь что-то сделать не так или втянуть всех нас в нечто неприятное своими выводами, или…

– А есть основания бояться?

– Я их не вижу. Но…

– Я тоже. Стало быть – не накручивай. Когда все это закончится, мы подумаем, как быть, подтянем Совет, expertus’ов и саму Альту, и разберемся, не пробудились ли в ней внезапно таланты, которых прежде не было. Думаю, если б ей было чего опасаться всерьез и она пыталась бы достучаться до тебя сознательно – эта женщина уже давно попросту взяла бы Фридриха за шиворот и заставила послать к тебе курьера с подробнейшим письмом. Быть может, и вовсе ничего нет, и твоя память лишь подбрасывает тебе знакомый образ в ответ на какую-то тайную мысль, которая гложет тебя настолько исподволь, что ты сам еще ее не осознал. Быть может – что угодно, посему просто будь осмотрителен, и все. В конце концов, в этом нет ничего нового: у тебя и без того такая жизнь и такая служба, осмотрительность – твой лучший друг.

– Паранойя же, нет? – усмехнулся Мартин, и он кивнул, улыбнувшись:

– Сфорца знал толк в друзьях.

– Я уже плохо его помню…

– Твое счастье, – хмыкнул Курт и, сощурившись на солнце, толкнул напарника локтем: – Гляди-ка, мы вовремя.

Впереди, через два дома от них, Харт-старший, хмурый и сосредоточенный, вышел из единственного трактирчика Грайерца и, не задерживаясь, решительно зашагал по узкой улочке городка. Мартин ускорил шаг, догоняя бауэра, и, не церемонясь, крикнул, перекрыв шум утренней улицы:

– Мориц Харт!

Тот вздрогнул, словно в спину ему вонзилась стрела, едва не подпрыгнул на месте и обернулся рывком, вскинув руки перед собою, точно ночной прохожий, повстречавший в темном переулке компанию неблагодушно настроенных гуляк и решивший продать свой кошелек подороже. Любопытно, подумал Курт, неспешно приближаясь и видя, как расслабляется отец философа, увидев, кто его окликнул. То ли торговля нынче дело опасное, то ли прошлое у Харта-старшего было увлекательное, но он точно не такой уж беззащитный тюфяк, каким мог бы показаться…