Текст книги "Тьма века сего (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 53 страниц)

Тьма века сего

Induite vos arma Dei, ut possitis stare adversus insidias diaboli, quia non est nobis conluctatio adversus carnem et sanguinem, sed adversus principes et potestates adversus mundi rectores tenebrarum harum, contra spiritalia nequitiae in caelestibus.

(Eph.6:11, 12) [1]1
  Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, ибо наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной. Еф.6:11, 12.


[Закрыть].

Пролог

Лоренц Бёлер вот уже час разрывался меж чувством долга и жаждой наживы.

Хотя, в общем, это было слишком громко: должен он никому и ничего не был, а называть звучным словом «нажива» вероятный доход было даже смешно. Однако проблема имелась, и решать ее следовало. В первом случае – итогом будут чистая совесть и осознание исполненной миссии, пусть и взятой на себя добровольно (или, что точнее, самовольно), но скорее всего – ни гроша в ответ. Во втором – наверняка несколько монет в награду, но упущенная возможность совершить то, ради чего он и топчет эту землю столько времени и почему наступивший 1415 год встретил не как все добрые люди, у домашнего очага, а в пути, едва не замерзнув насмерть.

Лоренц вздохнул, опустив взгляд на стол перед собою. Последних денег как раз и хватило на миску невнятного кашеобразного варева и кружку бурды, которую полагалось называть пивом. В общем, на этом и запасе сухарей в сумке можно было протянуть еще сутки, а там, может, и подвернется что-то… На посетителя, уже полчаса занимающего стол с пустой посудой, хозяин начинал коситься уже откровенно враждебно, и вскоре Лоренца наверняка попросту выставят отсюда, а значит – решать надо быстро.

Он исподволь оглядел залу, оценивая присутствующих. Двое за столом у двери – крепкие, загорелые мужики средних лет – точно крестьяне. Едят спокойно, обстоятельно, после трапезы явно не намерены задерживаться, встанут и уйдут. Одинокий молодой путник за столом слева – похоже, наемник, причем удачливый: экипировка небедная, снеди на столе было, судя по оставшимся тарелкам, в достатке. Хотя, возможно, парню просто повезло хорошо пристроиться на постоянное место, и здесь он проездом по делам своего нанимателя. У стены напротив – поджарый, как охотничий пес, немолодой горожанин, судя по добротной одежде и оружию – похоже, из ратманов; тоже в одиночестве и тоже, кажется, не намерен засиживаться. Справа – тоже городские, семейство с двумя детьми-подростками…

Н-да. Здесь вряд ли стоит ожидать особенно теплого отклика…

«Non necesse habent sani medicum, sed qui male habent, non enim veni vocare iustos, sed peccatores[2]2
  Не здоровые имеют нужду во враче, но больные, Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию (лат.).


[Закрыть]»…

Лоренц повторил это трижды, не столько убеждая самого себя, сколько настраиваясь на нужный лад, и, поднявшись, подошел к владельцу трактира. Вопреки ожиданиям, в ответ на его просьбу хозяин не стал хмуриться и ворчать, а лишь пожал плечами, отмахнувшись и пробормотав что-то в духе «да ради Бога». Лоренц благодарно кивнул, возвратился к своему столу, уселся на скамью спиною к столешнице, уже чувствуя всей кожей, как начали коситься в его сторону посетители. Не смотря по сторонам, дабы невзначай не встретиться ни с кем взглядом, он неспешно взял лютню, так же неторопливо уселся, утвердив инструмент на коленях, медленно перевел дыхание и закрыл глаза.

Следить за тем, куда становятся пальцы и какой именно струны они касаются, давно было ни к чему: эту мелодию Лоренц сыграл бы, наверное, даже оставшись слепым и вдобавок глухим, а петь так было намного легче. Так он не видел лиц вокруг и не слышал разговоров, которые никогда не смолкали, так он почти переставал видеть и слышать даже самого себя. Он видел и слышал реки – горные и равнинные, широкие поля и глухие непроходимые леса, шумные города и тихие деревни, битвы далекого прошлого и победы недавних лет, людей – множество людей этой земли, горожан, крестьян, рыцарей, каждый из которых на своем месте и держит на плечах часть того огромного дома, что зовется Империей…

Лоренц пел, как в последний раз. С этой песней всегда было так – всегда не видя никого и не слыша ничего, и всегда – как в последний раз, словно с последним словом, с последним звуком, с последней нотой ему предстояло упасть замертво, и эти слова и ноты – единственное, что должно было остаться после него в этом мире. И когда последний отголосок затихал вокруг, Лоренц всегда еще долго сидел, не открывая глаз и не глядя ни на кого, слушая исчезающие в воздухе отзвуки, почти чувствуя их, почти видя…

Потом он начинал слышал звуки вокруг. Иногда это была тишина, нарушаемая лишь чьим-то покашливанием или стуком ложки о миску, или шепотом, иногда голоса вокруг продолжали звучать таким же ровным гулом, как и прежде, до того, как пальцы шпильмана коснулись струн, иногда ненадолго стихшие разговоры тут же начинались снова. Потом Лоренц открывал глаза, но на слушателей по-прежнему не смотрел и с просьбами одарить певца монеткой после этой песни никогда не обращался.

Сегодня, как и всегда, он просто отвернулся, неспешно подобрал свою сумку и забросил лютню на плечо. Когда за спиной скрипнула по полу скамья и зазвучали приближающиеся шаги, Лоренц подобрался, ожидая чего угодно, и в мыслях мелькнуло позорно испуганное «будут бить».

– Сильно, – коротко сообщил голос над головой, и на стол перед ним упали несколько грошей.

Лоренц смятенно пробормотал благодарность, однако парень, похожий на наемника, его уже не слушал – молча развернувшись, направился к двери и вышел вон. Он торопливо подобрал и спрятал монеты, поднялся, поправил на плече сумку и тоже двинулся к выходу, все так же не глядя по сторонам.

– Эй.

Лоренц вздрогнул, остановившись, и медленно обернулся на голос одинокого горожанина у дальней стены. Тот кивнул, подзывая шпильмана к себе, и он неохотно приблизился, на всякий случай готовясь в любой момент дать деру.

– Присядь, – повелел горожанин, и Лоренц шлепнулся на скамью напротив, запоздало удивившись тому, что не пришло в голову ослушаться или хотя бы задуматься над тем, стоит ли подчиняться.

Смотреть в сторону и дальше было уже неучтивым, и он с усилием поднял глаза к незнакомцу. Вблизи стало видно, что одинокий посетитель заметно старше, чем показалось вначале – лет под пятьдесят, и теперь Лоренц заметил, что для простого знатного горожанина у него уж слишком загорелое и обветренное лицо, да и неровный широкий рубец, пересекающий правую бровь, вряд ли был оставлен сковородкой ревнивой жены. Взгляд у незнакомца был неприятный, острый и пронизывающий, точно зимний сквозняк.

– Чья песня? – без предисловий спросил тот, и Лоренц настороженно отозвался:

– Моя…

Незнакомец одобрительно и, как показалось, чуть удивленно кивнул и коротким движением придвинул к нему два чуть потемневших талера.

– Твоё, твоё, – подбодрил он, когда Лоренц замялся, не решаясь взять. – Хорошая песня. Правильная. Нужная.

– Так мне еще не говорили, – неловко улыбнулся он, спрятав деньги. – Что «нужная».

– Да? А как говорили?

– Ну… Говорили «красивая» или «душевная»… Или «бездарная».

– Она необычная, – отозвался незнакомец уверенно. – Не по правилам. Слова согласно предписаниям стихосложения принято нанизывать, а ты ими жонглируешь. И язык простой, любому рыболову понятный. У кого другого с таким подходом, может, вышла бы кабацкая пошлятина, но у тебя талант… И играешь не плектрумом, а всеми пальцами – как будто не одну мелодию выводишь, а две или три, от того такую песню и не хочешь – а запомнишь… Как звать?

– Лоренц Бёлер.

– Из чьей гильдии?

– Я… – пробормотал он и, помявшись, договорил: – Ни из какой. Я сам по себе.

– Выгнали? – бледно улыбнулся незнакомец.

Улыбка у него оказалась столь же колючей, как и взгляд, и Лоренц поежился от почти физически ощутимого холода, с тоской покосившись на дверь.

– Нет, я… Я не вступал даже, – неуверенно ответил он. – Никаких тайных знаний у них для меня нет, все гильдейские секреты давно всем известны, надо только не лениться и учить. Я и изучил. Но вот эту песню, вы правы, писал не по правилам, а как мне показалось лучше.

– Много у тебя таких в запасе?

– Эта единственная, – смущаясь и удивляясь собственной откровенности, сожалеюще вздохнул Лоренц. – Есть-то тоже что-то надо… За истории о рыцарях или народные побасенки платят неплохо.

– А за эту?

– Где как, по-всякому бывало…

– Тебя еще нигде за нее не побили? – хмыкнул незнакомец, и Лоренц невольно улыбнулся в ответ:

– Однажды было дело… Но не за саму песню: это случилось под Нюрнбергом, и напали гильдейские. Не понравилось, что чужак-одиночка у них хлеб отбивает…

– Хочешь сказать, что в целом тебя с этой песней принимают благосклонно?

– Мне кажется, людям нравится. Не все об этом прямо говорят, но мне кажется, я многих заставляю задуматься. Это уже немало.

– Тебе сколько лет? – с таким сочувствием в голосе спросил незнакомец, что он растерялся, не зная, как реагировать.

– Девятнадцать… – ответил Лоренц не сразу. – А что?

– Я правильно понял, ты это свое творение несешь, как проповедь, и для этого именно в путь и пустился?

– Но кто-то же должен…

Собеседник коротко усмехнулся снова, и на сей раз теплоты в его лице было куда больше, хотя Лоренц был уверен, что улыбался он каким-то своим мыслям или воспоминаниям, а вовсе не ему.

– Действительно, – согласился незнакомец уже серьезно. – Ты в город или из города?

– Из города.

– Вернись, – велел тот и аккуратно выставил на столешницу столбик из пяти талеров. – Это чтоб тебе было где остановиться и чтоб не помереть с голоду.

– Не понимаю… – окончательно растерявшись, пробормотал Лоренц. – Зачем мне туда снова? Что я там должен делать?

– Найди там дом Клауса Месснера.

– Это же…

– …местный обер-инквизитор, да, – договорил незнакомец, когда он запнулся. – Найди его дом и поговори с ним.

– О чем?

– Ты хочешь, чтобы тебе не пришлось тратить время и силы на то, чтобы заработать пару лишних грошей историями про рыцарей и страдающих дам? Не предпочел бы израсходовать это время и эти силы на то, чтобы лишний раз донести до людей то, что хочешь? Чтобы появилась возможность создать хотя бы еще одно такое же творение, как это? Не думая о том, что будешь есть завтра, хватит ли средств на ночлег? Хочешь, в конце концов, узнать однажды, что слова твоей песни знает и рыцарь в Вестфалии, и крестьянин в Богемии?.. Словом, решай, – подытожил незнакомец, поднявшись и забросив на плечо стоящую у его ноги дорожную сумку. – Можешь оставить эти деньги себе и идти дальше своей дорогой, их ты в любом случае заслужил. А можешь сделать, как я говорю, и не зарывать талант в землю.

– Погодите! – не слишком учтиво схватив уходящего собеседника за руку в потрепанной поводьями перчатке, торопливо окликнул Лоренц. – А что мне ему сказать-то? Я же не могу вот так вломиться к обер-инквизитору с улицы и начать что-то там рассказывать. Что я должен сказать, кто меня к нему послал?

– Скажи – «фон Вайденхорст велел зайти», – аккуратно, но непреклонно высвободив руку, ответил незнакомец. – Он поймет.

Глава 1

– Александер, еще один разок!

– О нет, ma chérie[3]3
  Моя милая (фр.).


[Закрыть], довольно. Я больше не могу.

– Всего один раз, честно! Да перестаньте, вам же не сложно.

– Я польщен столь высоким мнением о своей персоне, однако я не стальной. Ты и без того превратила меня в кусок ветоши.

– Да ведь мы только начали!..

– Альта, – жестко оборвал Курт. – Отвяжись от человека.

– К человеку я и не довязывалась, – возразила та и, развернувшись, зашагала в сторону плаца.

– Извини, – вздохнул Курт, и фон Вегерхоф с улыбкой отмахнулся:

– Laisse[4]4
  Брось, перестань (фр.).


[Закрыть]. Ерунда.

– В двадцать три года пора бы знать, что такое тактичность…

– Да, – с деланой серьезностью кивнул стриг. – Ты прав: вся в отца.

Курт поморщился, бросив на приятеля хмурый взгляд исподлобья, однако спорить не стал. Фон Вегерхоф расправил плечи, потянувшись, и поудобнее устроился на каменном блоке, на котором восседал последние десять минут, наблюдая за происходящим на тренировочной площадке лагеря. Хауэр сидел рядом, и хотя видеть его не расхаживающим по плацу, а вот так сидящим в стороне приходилось в последние годы все чаще, Курт не мог отделаться от ощущения, что что-то в окружающем мире идет не так, как должно…

– Как Крамер, справляется? – поинтересовался он, и Хауэр коротко усмехнулся:

– Вольф молодец. Достойная смена. Порой, правду сказать, ударяется в сожаления о том, что на оперативную работу ему путь закрыт, но когда видит очередной результат своих трудов – снова вдохновляется и берется за дело с еще большим рвением. Я и не слежу за ним особенно – выхожу сюда больше для того, чтоб не подохнуть со скуки и полюбоваться на хорошую работу… А вот и Хагнер.

Курт обернулся, глядя на рослого и широкого, как дверь, человека – обойдя собравшихся на плацу людей, тот двинулся к сидящим, на ходу надевая куртку и неприязненно щурясь от бьющего в глаза солнца.

– Максимилиан! – нарочито просительно воскликнула Альта, бросившись наперерез, и Хагнер, отшатнувшись, вскинул руки, не дав ей договорить:

– Нет!

– Макс!..

– Нет-нет-нет, – решительно повторил тот, обходя ведьму по широкой дуге. – Мне послезавтра заступать на ответственную службу, а от помятого и выжатого телохранителя толку не будет. Ведь ты не хочешь, чтобы Его Высочество в самый нужный момент остался без защиты?

Упомянутое Высочество, идущее следом за Хагнером, с показным сожалением развел руками:

– Он прав, Альта. Максимилиан не может себе позволить свалиться на несколько дней, если вдруг один из твоих ударов будет, скажем так, особенно неудачным.

– Это случилось только однажды, вы теперь будете поминать мне это до конца моих дней?

– И стоит лишь посмотреть на господина фон Вегерхофа сегодня, – продолжил Фридрих, не ответив, – чтобы понять, что подобное развитие событий совсем не маловероятно.

– Вот так, – буркнула Альта. – Никто меня не любит.

– Неправда, ma chérie, я тебя люблю, несмотря ни на что, – возразил фон Вегерхоф с улыбкой, и Курт ощутимо наподдал ему локтем в бок, мрачно пояснив:

– Убью.

– Вас также любит ваш брат, – с подозрительной благожелательностью вмешался Вольф Крамер, кивнув на Мартина, что стоял в сторонке, пытаясь привести в норму дыхание после пробежки вокруг корпуса. – И он, полагаю, не откажется уделить вам несколько минут. Вспомните, когда в последний раз вы посвящали занятие отработке обычных, человеческих навыков обычного, простого смертного бойца?

– «Смертного», – повторила Альта многозначительно. – Это вы правильно сказали, майстер Крамер. И я это познаю в полной мере, если ввяжусь в драку без применения своих умений.

Инструктор вздохнул, исподволь переглянувшись с Хауэром, и подошел ближе.

– У нас ведь был этот разговор не раз, так? – спросил он уже серьезно, и Альта поджала губы, потупившись. – И думаю, что был он не только со мной. Вас направляли сюда не только для того, чтобы вы отрабатывали ведьминские боевые умения на сверхнатуральных существах, способных это вынести, ваш отец и ректор желали, чтобы из вас сделали бойца. Потому что вы не можете знать, как способна повернуться судьба и не доведется ли вам однажды ввязаться в драку, в коей эти умения будут бесполезны. Или, как знать, в драку придется ввязаться, этих умений по какой-либо причине лишившись. Вы женщина, Альта. Существо от природы более слабое физически, нежели мужчина, а по причине хрупкого сложения – не преуменьшу, если скажу, что без наших тренировок были б и более слабой, чем некоторые женщины.

– Ну, нет у меня таланта к драке, – уже без улыбки отозвалась Альта, не поднимая глаз. – Не получается. Не могу. Меня бьют. Все время.

– Ерунда, – возразил Крамер твердо. – Научить можно любого, это вам не ведьминские штучки. Любой, у кого есть четыре конечности и голова, может стать сносным бойцом. Ваша же проблема в том, что вы не уделяете таким тренировкам достаточно внимания, зная, что за вами сила, которая, случись что, вас спасет. Мысли о том, что однажды вы можете ее утратить или почему-либо не суметь применить – вы не допускаете, а потому и не выкладываетесь так, как могли бы. Вы не видите стимула постараться, и с этим я уже ничего не могу поделать. Да, я могу приказать вам отжаться или пробежать десять кругов вокруг корпуса, или выйти на плац и выставить вам напарника по бою, но заставить себя делать все это добросовестно, с отдачей – можете только вы сами.

– Ладно, – понуро вздохнула Альта, мельком обернувшись на Курта, и кивнула: – Я поупражняюсь с Мартином.

– А вы бы, думаю, не стали вот так терпимо расточать словеса, – тихо хмыкнул Фридрих, остановившись рядом с Хауэром, и тот улыбнулся:

– У Вольфа пока хватает терпения сюсюкаться с каждым, Ваше Высочество… И у него это обычно работает. Поглядим, что будет спустя лет десять. Впрочем, не исключаю, что он останется этакой мамашей: нервы у парня стальные, и подозреваю, что в этом заслуга его родителей, по чьей милости он был старшим ребенком в семье с пятью детьми… Что скажете? Как у вас идет?

– Нам надо будет выйти сюда еще хотя бы пару раз, – ответил Хагнер, когда наследник замялся, подбирая слова. – Даже не для тренировки, а просто побыть рядом друг с другом. Не знаю… прогуляться вокруг корпуса, вместе побегать по полосе препятствий… Просто побыть рядом.

– Я дергаюсь всякий раз, когда Макс оборачивается, особенно без предупреждения, – нехотя пояснил Фридрих и неискренне, криво улыбнулся: – Разумом понимаю, что опасности нет, но я с трудом сосредотачиваюсь на том, что происходит вокруг меня. Не сказал бы, что впадаю в оторопь, но чувствую себя довольно… неуютно. Да, знаю, что все вы скажете – «за столько лет можно было бы привыкнуть», и вы будете, разумеется, правы, но я ничего не могу с собой поделать. Пройдя две войны, побывав под стрелами и мечами – при виде внезапно возникающего подле меня оборотня я теряю присутствие духа, как мальчишка, даже зная, что он мне не враг. И разум требует бежать или бить. Со стыдом признаюсь, что более всего он настаивает на варианте «бежать». Извини, – с заметным смущением оговорился Фридрих, и Хагнер отмахнулся:

– Бросьте, Ваше Высочество, это нормально. Ведь и на этом тоже мы строим расчеты, приставляя меня к вам? Эффект неожиданности, испуг противника, растерянность, выигранное время… Но вы-то себе этого позволить не можете. Если все сложится так, что мне придется наплевать на все и раскрыться, это будет означать, что ситуация серьезная, то есть, вам и самому придется активно действовать. И неважно, драться вам надо будет или бежать, в том и другом случае потерянные мгновения – это плохо.

– Понимаю, – понуро кивнул Фридрих и, вздохнув, неохотно предложил: – Тогда после ужина выйдем ненадолго.

– После ужина – это правильно, – усмехнулся Хагнер и, поведя плечами, кивком указал в сторону: – Пробегусь по полосе.

– Пожалуй, и я с тобой, – устало вздохнул Фридрих. – Я и вовсе пренебрегаю тренировками безбожно.

– Бардак, – хмуро заметил Курт, глядя вслед уходящим. – Не тренировочный лагерь, а pique nique[5]5
  Загородная увеселительная прогулка или поездка (фр.).


[Закрыть]. Лишь один Мартин и пытается заниматься делом.

– Laisse, – повторил фон Вегерхоф и прикрыл глаза, с видимым удовольствием подставив лицо солнцу. – Послезавтра все разъедутся, нормальной тренировки все равно бы не сложилось. Да и явились мы все сюда не столько ради укрепления своих навыков, сколько для того, чтобы в последний раз собраться вместе и попрощаться.

– А вы, господин барон, само воодушевление, – угрюмо заметил Хауэр, и стриг, не открывая глаз, тускло улыбнулся:

– Надеюсь, нет.

– С чего бы?

– Это ужасное качество, майстер Хауэр. Оно свело в могилу больше народу, чем все болезни и войны, вместе взятые, – еще шире улыбнулся фон Вегерхоф и, поднявшись, кивнул Курту: – Вечером, когда вся эта суета уляжется, зайди ко мне. Надо поговорить. Заседание Совета ты снова непотребно прохлопал…

– Не по своей воле.

– Понимаю. Но как бы там ни было, оно было важным, тем обсуждалось много, и кое-какие из них касаются тебя.

– Как обычно, – пожал плечами Курт. – Даже не стану гадать, в какую дыру меня намереваются заслать на сей раз…

– Все еще мотаешься по всей Империи? – спросил Хауэр, когда стриг ушел. – Понимаю, это не мое дело, да и не все мне позволено знать…

– Побойся Бога, Альфред, – невесело хмыкнул Курт. – С моей-то репутацией – каждое мое появление где бы то ни было моментально становится предметом сплетен, домыслов и всеобщего обсуждения, какие уж тут тайны. Да, я все еще на оперативной службе. Пока не списали, Бог дал.

– А сам-то не подумываешь на покой? Не хочу наговаривать, и дай тебе Господь здравия и крепости, однако будем честны, ты…

– Однажды кто-нибудь упокоит, – оборвал его Курт и, не дав продолжить, спросил: – Как тут мой парень?

Хауэр ответил не сразу; бросив посерьезневший взгляд на Мартина и Альту на плацу, вздохнул, неопределенно качнув головой, и тут же торопливо кивнул:

– Отлично, он прекрасно справляется.

– Но?.. – уточнил Курт, уловив смятенную заминку в голосе, и инструктор вздохнул:

– Нет, все правда отлично. Мартин тут регулярно с детства, и в отличие от сестры – от занятий не отлынивает и с наставником не пререкается; при таком подходе с чего б не отлично-то… Сам у него спрашивать не пробовал?

– Мне он отвечает лишь «Хауэр хвалит».

– И этого тебе не довольно? – хмыкнул инструктор, и Курт коротко улыбнулся в ответ:

– И то верно.

***

Ужин прошел в общей трапезной, но каждый сидящий за столом словно пребывал в своем собственном мире – то оживление, отчасти напускное, что владело всеми на тренировочной площадке, ушло, оставив после себя какую-то неловкость и неясное предчувствие. По лицам собравшихся никак нельзя было сказать, что в трапезной зале сидят люди, связанные если и не дружескими, то уж точно приятельскими или родственными узами, впервые за долгое время нашедшие возможность увидеться: казалось, что тут, под высокими темными сводами, те самые приятели и родичи поминают кого-то из близких, ушедшего в мир иной прежде срока.

Мартин словно и вовсе утратил способность к речи – и без того обычно неразговорчивый, сегодня он произнес не больше дюжины слов, даже с сестрой обходясь междометиями, молчаливыми рассеянными улыбками или кивками, что было явлением невероятным. После ужина он исчез все так же молча и так поспешно, что Курт даже не успел заметить, как и когда это произошло. Минуту он колебался, решая, не стоит ли совершить набег на комнату сына и прямо спросить, в чем дело, однако, подумав, постановил события не торопить и выждать – хотя бы до вечера. К прочему, устраивать Мартину очередной допрос не хотелось, а именно допросом и бывал всякий разговор, при котором отпрыска приходилось разводить на откровенность, особенно если это касалось его взаимоотношений со знаменитым отцом, воспринимать коего иначе, чем «тот самый великий Курт Гессе Молот Ведьм», выпускник академии Мартин Бекер, кажется, так и не научился. И что с этим делать, Курт, к собственному унынию, понятия не имел – от стараний наладить общение по душам Мартин терялся, а попытки, по совету Альты, «оставить его в покое и дать разобраться в себе самому» хоть каким-то успехом увенчивались не всегда…

С Альтой никаких проблем подобного рода не возникало: для этой своенравной девчонки, все те свои девять лет прожившей, по сути, в отрыве от мира, он стал тогда просто незнакомцем, однажды появившимся в ее жизни. Кто такой человек, назвавшийся ее отцом, и кем его почитают окружающие, Альта узнала намного позже и, в отличие от выросшего под опекой академии Мартина, особенного пиетета перед легендой Конгрегации не испытывала. Впрочем, ее подчеркнуто независимое поведение носило больше характер игры, и штатный expertus Конгрегации Альта Гессе всегда знала, когда пора придержать лошадей. Как бы он выкручивался, если б сложилось иначе и при своих способностях дочь обладала еще и по-настоящему строптивым норовом – Курт не представлял и был благодарен судьбе за то, что был избавлен от такой головной боли. Хотя судьба, вообще говоря, имела вполне человеческий облик некой ведьмы и ректора академии, не устающих упрекать майстера инквизитора за недостаточное внимание к воспитанию чада, однако сам Курт подозревал, что именно в этом и есть основная его заслуга: даже спустя столько лет вообразить себя в роли полноценного наставника он мог с трудом и, откровенно сказать, с некоторым содроганием…

Однако перед смертью не надышишься, мысленно напомнил он самому себе и медленно, нехотя поднялся с лежанки, невольно бросив взгляд в окно – сумерки сгущались стремительно, замешанные на рыхлом неплотном тумане. Курт поморщился, массируя ноющее правое плечо; жест механический, такой же привычный, как и бессмысленный – это никогда не помогало, но куда хуже было то, что ныла старая рана в последнее время уже не только в сырую погоду. В коридор он вышел неторопливо, с неудовольствием отметив, что самому себе не может точно сказать, отчего – оттого ли, что оттягивает тот момент, когда придется войти в комнату Мартина со словами «надо поговорить», или оттого, что нехорошей ломотой в некогда сломанной правой ноге отзывается каждый шаг.

В безлюдных коридорах монастырского корпуса плавала тишина, собственные шаги слышались преувеличенно громко, и въевшаяся привычка заставляла ноги ступать мягче, тише, незаметнее, хотя уж здесь-то совершенно точно было не от кого таиться – ввиду нетипичности прибывших в тренировочный лагерь даже собственная охрана оного лагеря была попросту удалена из этого крыла. Посторонним здесь взяться было неоткуда, а телохранители наследника по коридорам не разгуливали, да и они опасности не представляли – ни теоретической, ни практической…

Поэтому, когда за поворотом коридора послышались отчетливые шаги, в сознании затрезвонили тревожные колокольцы, и Курт встал на месте, вслушавшись и напрягшись. Шаги были тихими, слишком тихими – так ступает человек, не желающий быть услышанным, таящийся, идущий скрытно; на мгновение шаги замерли, донесся едва различимый стук двери – даже не стук, чуть слышный шорох створки – и вновь воцарилась тишина.

Курт медленно прошагал за поворот и остановился, глядя в пустой коридор с четырьмя дверями по правую сторону. Тревожные колокольцы внутри смолкли, и теперь вместо беспокойства и напряжения в душе медленно поднималась холодная, темная волна раздражения. Заселенными были лишь две комнаты из этих четырех; в одной, ближайшей к повороту, расположился Мартин, разговор с которым он так долго и тщательно продумывал сегодня, но неведомый ночной гость, судя по звуку шагов, вошел не в нее.

Курт приблизился ко второй двери, остановился снова, склонившись к створке и прислушавшись, а потом решительно, громко постучал. Внутри комнаты послышался испуганный возглас, более похожий на какой-то придушенный вдох, тут же смолкнувший; шагов к порогу не прозвучало, ничей голос не осведомился, кто это бродит здесь со столь поздними визитами, и дверь ему никто не открыл.

– Альта! – проговорил Курт четко, склонившись к косяку, и, по-прежнему не услышав ответа, повторил: – Альта! Открой дверь и не делай вид, что не слышишь.

Тишина внутри стала совершенной – такой, что Курт почти физически ощутил звенящее напряжение, заполонившее комнату. Выждав, он ударил в створку кулаком, уже не пытаясь блюсти даже видимость невозмутимости, и повысил голос:

– Если ты думаешь, что я постесняюсь позвать Александера, чтобы он выломал дверь, ты сильно ошибаешься. Ты всерьез считаешь, что я просто развернусь и уйду?

Тишина висела еще миг, и к порогу, наконец, зазвучали медлительные, словно у приговоренного, чуть слышные шаги. Засов по ту сторону зашуршал сухим деревом, нехотя поднявшись, и Альта, приоткрыв створку, сделала несколько поспешных шагов назад. Курт вошел внутрь, закрыл дверь за собою и остановился посреди комнаты, глядя вокруг молча и хмуро.

Альта была без своей тренировочной куртки, в наскоро и неровно заправленной в штаны рубашке, и собранные в короткую толстую косу светлые волосы кое-где выбились беспорядочно торчащими прядями. Фридрих, прямой, точно старательно выструганный брус, застыл чуть в стороне, неловко поправляя второпях натянутую куртку и явно желая провалиться сквозь пол прямо здесь и сейчас.

– Приятно видеть, что вы не скучаете, Ваше Высочество, – сухо констатировал Курт.

– Пап… – начала Альта негромко, и он оборвал:

– Помолчи! Я, – продолжил Курт с подчеркнутым спокойствием, – даже не знаю, кого из вас и за что стыдить. Тебя за то, что соблазнилась высокородным любовником, или вас, Ваше Высочество, за то, что свой интерес «а каково это с ведьмой» вы решили удовлетворить именно за ее счет.

– Прекрати! – потребовала Альта гневно. – Ты же сам понимаешь, всё не так! У нас серьезно!

– В самом деле? Тогда почему я слышу это от тебя, а не от него?

– Я… – начал Фридрих и, запнувшись, с усилием продолжил: – Я подбираю слова, майстер Гессе, которым вы поверите.

– И во что я должен поверить – в то, что «у вас серьезно»? У вас не может быть серьезно. Я даже не стану читать проповедей о грехе…

– Да уж, – буркнула Альта тихо, – сделай одолжение, сам хорош.

– …я только обращу твое внимание, – не ответив, продолжил Курт, – на то, что ты внебрачная дочь ведьмы, а он – наследник императорского престола.

– Между прочим, я еще и дочь инквизитора.

– Да. Отличная подобралась компания. Canes, et venefici, et impudici[6]6
  Сознательно вырванная Гессе из контекста цитата из Откр. 22:15 – «Foris canes, et venefici, et impudici, et homicidae, et idolis servientes, et omnis qui amat et facit mendacium» («А вне – псы и чародеи, и любодеи, и убийцы, и идолослужители, и всякий любящий и делающий неправду»).


[Закрыть]. Не раскроешь секрет, каким ты видишь свое будущее?

– А ты всерьез рассчитывал однажды узреть меня в толпе детишек, замужем за торговцем вяленым мясом? Да я non factum что доживу до таких лет на этой службе!.. Вот только этого взгляда не надо, – поморщилась Альта, не дав ему возразить, – и не надо снова старых лекций: бросать эту службу я не собираюсь, потому что она мне нравится, ясно?

– Майстер Гессе… – начал Фридрих с усилием, и он перебил:

– А вы чем думали? Бог с ней, она девчонка, в голове невесть что, тем паче были вы у нее, как я разумею, первым и последним, о рассудочном решении тут и говорить не приходится. Но вы-то взрослый человек, вам тридцать три года! Каким из мест своего организма думали вы, Ваше Высочество?

– Знаете, – угрюмо отозвался тот, – уж лучше б вы попросту молча своротили мне челюсть, чем раз за разом величать Высочеством.

– Не искушайте, – мрачно предупредил Курт и, на миг прикрыв глаза, тяжело перевел дыхание, мысленно радуясь тому, что наследник стоит слишком далеко, чтобы стать жертвой его внезапного порыва. – И все же, Фридрих, – повторил он с расстановкой, старательно следя за тоном каждого слова, – я бы хотел услышать ответ.

– Какой ответ вам нужен, майстер Гессе? – негромко переспросил тот. – Вы же сами понимаете, что задаете вопрос, на который невозможно ответить. Да, я знаю, я должен был поступить рационально и не идти навстречу желаниям, да, я знаю, моими действиями должен был руководить разум… Должен был, да.