Текст книги "Тьма века сего (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 53 страниц)

– Да. Об исцелениях рассказывали. И я подумала, а вдруг тут есть и что-то такое, исцеляющее душу… Чтоб забыть. Или помнить, но не мучиться, по ночам не плакать. А уж потом, когда пришла, поняла, что все не так просто. Когда посмотрела вокруг, на людей, которые хотят туда войти, чего-то ждут, ищут, как они пропадают там… И вспомнила, как это дома было, с тюком этим. И подумала, что вот оно, может, мое исцеление и есть, если я тут сделаю то, чего тогда не смогла. Как бы искуплю.

– И как успехи?

– Исцеление пока не пришло, – вздохнула Урсула. – Кого-то удалось удержать, отговорить, но они все еще рвутся туда… Густав вот вырвался.

Курт понимающе кивнул, глядя на осунувшееся лицо опекательницы паломников, и, помолчав, спросил:

– Куда ты уходишь из лагеря каждый день?

– Что?.. – растерянно переспросила та, на миг, кажется, даже забыв о изводящих ее болезненных спазмах, и Курт повторил с расстановкой:

– Ты уходишь из лагеря каждый день. Твои друзья считают, что ты проводишь эти часы в городе, занимаешься какими-то хозяйственными делами, связанными с обустройством их бытия, но тебя уже давно не видели ни у одного торговца, продающего вам провизию. Подозреваю, если бы я просто начал останавливать прохожих на улицах Грайерца и спрашивать о тебе, они сказали бы, что ни разу тебя не встречали, а если и встречали, то давно. Где ты бываешь все это время на самом деле?

– У Предела, – не сразу отозвалась Урсула чуть слышно. – Я хожу вдоль его границ, далеко от лагеря.

– Зачем?

– Ваши люди сторожат его, но чем дальше от нашего обиталища – тем реже расставлены солдаты, там больше возможностей проникнуть внутрь так, чтобы никто не поймал. Они, видно, думают, что туда кто-то поленится идти, потому что далеко, или что головою все здесь скорбны и не осознают, что вокруг и кто вокруг, а потому будут рваться в Предел прямо сквозь стражей… Но эти люди хоть и увлеченные своей целью, а все ж не сумасшедшие. Те, кто не оставил надежду однажды собраться с духом и войти внутрь, они говорили об этом. Говорили, что если это захочется сделать, надо уходить подальше, идти долго, далеко, и там почти нет солдат, а те, кто есть, бывают невнимательны, потому что обычно там никто не ходит, и солдаты уже к этому привыкли. И вот там хожу я. Я знаю, что однажды кому-то придет в голову попробовать, и… Я одна, да, я не могу увидеть всю границу, не могу быть всюду, но могу хоть что-то, могу успеть увидеть, как кто-то решился и пытается, и помешать ему.

– И удавалось?

– Удавалось, – отозвалась Урсула невесело. – Только все они потом все равно ушли… Но что ж мне делать? Не привязывать же их к дереву, точно козу…

– Густава ты тоже встречала там?

– Нет, – коротко отозвалась она, болезненно дернув углом рта, и, помолчав, договорила: – Но я видела, что он хочет, знала, но что я сделаю, что скажу, как убедить смогу?.. Я не проповедник, я не умею говорить так, чтобы люди слушали.

– Как знать, – возразил Курт, кивнув через плечо на выход из убогого жилища. – Эти люди зовут тебя «матушкой» и тревожатся о тебе неспроста. Стало быть, какие-то слова ты все же умеешь находить, стало быть – кто-то всё ж слушает, а найти слова такие, что будут воздействовать на всех разом, невозможно. Уж поверь опытному в таких делах человеку.

– Они тревожатся обо мне? – непонимающе нахмурилась Урсула, и он улыбнулся:

– Две твои подружки не хотели меня сюда впускать и упрямо отказывались показать, в каком из этих шалашей ты обитаешь. Возможно, пребывали в уверенности, что я ворвусь сюда, потрясая факелом и провозглашая анафему.

Она невольно прыснула, скривившись сквозь улыбку и прижав руки под одеялом к животу, и Курт наставительно кивнул:

– Видишь, не все так плохо. А спасти всех… Даже Господу Иисусу это не удалось. Можно протянуть человеку руку, можно позвать его идти за собою, предложить ему спасение – но последнее решение все равно будет за ним, и чаще всего человек выберет нечто иное. И хорошо, если впоследствии успеет осознать, что путь он избрал не тот.

Урсула молча вздохнула, уныло отведя взгляд в угол своей хибары и непроизвольно подтянув колени, почти сжавшись в комок, и Курт, помедлив, поднялся.

– Не стану тебя больше мучить, – подытожил он и уточнил: – Сегодня.

– Сегодня? – с трудом подняв взгляд, переспросила Урсула с вялой улыбкой, и Курт хмыкнул:

– Ты, как-никак, предводительница еретиков, а я инквизитор, помнишь? Разумеется, я еще приду и буду задавать каверзные вопросы – потом, когда ты не будешь давить на мою совесть своим беспомощным состоянием… Передать твоим приятельницам, чтобы что-нибудь тебе принесли?

***

С Гессе и Мартином он расстался задолго до лагеря паломников; свернув влево, фон Вегерхоф обошел поляну с убогими домиками по широкой дуге, углубившись в лес, и лишь тогда забрал вправо, подступая все ближе к границе Предела. Здесь все еще было заметно пребывание людей поблизости – обломанные ветви и вытоптанные тропинки, полное отсутствие сушняка… Сюда паломники явно захаживали частенько за те месяцы, что обитают в этом лесу.

– Густа-а-ав!

Он остановился, прислушавшись к далекому голосу, и снова услышал то же имя, выкрикнутое другим паломником с другой стороны, из глубины лесной чащи. Стало быть, кто-то заплутал… Или ушел в Предел, но его собратья все же решили прочесать лес. Еще один «пропавший», как это обозначил Мартин…

Фон Вегерхоф двинулся дальше, время от времени слыша, как там или тут кто-то выкликает все то же имя – порой ближе, порой дальше, но никто из отправившихся на поиски, судя по всему, глубоко в лес так и не зашел. Логично и понятно, с мысленной невеселой усмешкой заметил он сам себе, следопыты из них никудышные, а разделить судьбу этого Густава, если он и впрямь заблудился, никому не хочется.

Голоса стихали, оставаясь все дальше позади – в то время как стриг удалялся от лагеря, искатели к нему приближались, явно сочтя, что сделали все возможное в меру сил, и вскоре вокруг установилась тишина. Здесь лес был уже безлюден и почти безмолвен; где-то в вышине изредка, негромко и словно бы нехотя тренькали весенние птицы, под ногами уже чаще попадались сухие ветки, а прошлогодние листья, прибитые за зиму снегом, все больше стелились непотревоженным ковром, а не грудились, сбитые ногами людей. Там и тут еще можно было заметить следы, однажды попалась навстречу ель с явно обломанными рукой человека нижними сухими ветвями и сучьями, но уже было ясно, что сюда паломники если и забредают, то нечасто.

Предел четко ощущался по правую руку, зияя навстречу миру, словно бездонная каверна, своей парадоксальной, неясной мощью, в которой, как стриг ни прислушивался, по-прежнему нельзя было ощутить ничего – ни зла, ни благодати. В обоих представителях семейства Гессе, он видел, это пробуждало любопытство, а в младшем еще и азарт, сам же фон Вегерхоф свои чувства определить затруднялся. Мир давно уже был четким, понятным и банальным, всё подлежало классификации, всё укладывалось в ту или иную систему, всё уже давно было ясным, всё уже было. Люди четко делились на типы и категории, события однозначно относились к той или иной степени либо пользы, либо вреда, либо зла, либо добра, даже когда совесть, мораль или Господни заповеди говорили, что где-то всё не так однозначно; даже это неоднозначное можно было разложить на части, и тогда уж каждой части легко присваивалась та или иная категория. События вокруг не блистали новизной – человеческая история и человеческое бытие были банальны, типичны и повторялись во всем, от бытовых мелочей до великих свершений, и nil novi sub luna[76]76
  Ничто не ново под луной (лат.). Парафраза слов Экклезиаста, 1,9: «Нет ничего нового под солнцем».


[Закрыть]. С одной стороны, в этом были свои плюсы, ибо натура жаждала покоя и никогда, сколько он себя помнил, не стремилась к увлекательным приключениям и удивительным открытиям, с другой же стороны – сие положение вещей удручало, делая и без того не слишком желанную долгую жизнь еще унылей, скучней и тягостней.

Предел стал тем самым новым.

Его нельзя было разложить на составные части, классифицировать, приклеить ярлычок с именованием и описаниями, он не укладывался в готовые привычные схемы и не желал быть пусть и чем-то неизведанным, но неизведанным, о котором было бы известно, а что же именно надо изведать. Это было просто нечто. Нечто, существующее само по себе и само в себе, от него нельзя было протянуть никаких нитей и связок хоть с чем-то, что уже было известно и понятно.

Это выбивало из колеи, это рушило уже почти воцарившееся спокойствие в душе, мыслях и жизни. Это спокойствие, спасительное равнодушие, позволявшее смиренно и благодушно встречать каждый новый день, год, десятилетие затянувшегося бытия, не покидало уже давно и, казалось, не поддавалось уже никаким жизненным неприятностям. «Неприятность», именно по этой категории проходила даже долгая агентурная работа в среде себе подобных, грозившая в случае неудачи тяжелой и неприятной смертью. Смерть сама по себе не пугала, неприятным было осознавать, что от его успеха на этом непривычном поприще зависит благополучие Конгрегации как таковой и людей, подвести которых хотелось меньше всего на свете. У этих людей не было времени пробовать и начинать сначала, не было бескрайнего права на ошибку, не было возможности ждать благоприятных раскладов…

«Если возраст, по-твоему, изъян – со временем, можешь мне поверить, он исправится»…

Когда это было? Вчера? Еще вчера. Нетерпеливый мальчишка-инквизитор за столом напротив, с нескрываемым подозрением глядящий на тварь перед собою, а тварь убеждает его, что ей можно верить, и со снисходительной улыбкой смотрит на охотничью злость в глазах… Еще вчера. Еще миг назад. И вот он, этот мальчишка, с густой сединой в волосах, длинным списком ран и увечий, телесных и душевных, а пройдет еще миг – и от него останется лишь воспоминание. На его место встанет другой, и все начнется сначала…

Ecce homo[77]77
  «Се человек» (вот человек) (лат.). С этими словами, согласно Евангелию от Иоанна, Понтий Пилат показал народу Иисуса Христа после бичевания.


[Закрыть].

Человек приходит в мир на один миг из вечности – и уходит обратно, оставляя за собою кто пустоту, кто разруху, а кто камень или два в кладке, которую продолжит возводить пришедший следом, и кто-то разбивает эту кладку намеренно, а кто-то просто положит не тот камень или не той стороной, или раствор смешает неверно – и другим идущим следом приходится разбирать, строить заново, править… Кто-то делает это, потому что должен, кто-то – потому что хочет, кому-то важен результат, кто-то наслаждается процессом…

Александер фон Вегерхоф не стремился возводить стены, мастерок в руку он взял помимо воли, а каждый новый камень поднимал с немыслимым усилием, опасаясь всякий раз, что уложит его вкривь и вкось, каждый раз жалея, что нельзя просто взять и бросить это занятие. И вот когда, наконец, оно стало привычным, рутинным, обыденным – спокойствие пусть не рухнуло, но зашаталось. Предел, этот обломок неведомого в привычном мире, коробил своей непостижимостью, непонятностью, тайной… Но вместе с тем этот брошенный в пруд спокойствия камень всколыхнул что-то еще. Что-то совсем забытое, настолько давнее, что и сама память запнулась, пытаясь выудить из глубин себя это «что-то». Что-то из детства, когда мир был еще чудесен, а его познание – увлекательно и восхитительно, темный чердак – полон неведомых существ, а пруд недалеко от имения принадлежал воднику[78]78
  Vodník (чеш.). – водяной, водяник.


[Закрыть], которого сам лично видел вчера, именно его, что вы, нет, это не просто щука мелькнула в роголистнике, честно видел…

Предел, загадочный, неопределимый Предел был первым за долгие годы явлением, приводящим на память забытое в детстве слово «чудо». Не Господни чудеса, каковые ввиду собственного опыта разум уже отказывался считать чудесами, а почитал за события по-своему понятные, логичные, всего лишь попросту редкие, и не творимые иными силами зловещие чудеса, к коим уже привык так же, как к восходу и закату, а просто чудо. Оно просто было, просто существовало – самодостаточное, безличное, безмятежное. Как небо. Как птичье пение. Как ветер. И если за свою долгую жизнь Александер фон Вегерхоф научился худо-бедно читать по людским глазам и лицам – именно это чувство и тянуло сюда всех этих людей, за ним они и пришли, из-за него здесь и остались. Предел не манил к себе неведомой силой, не шептал разуму потусторонними голосами, но противиться полузабытой детской вере в чудо, тяге к чуду – это было куда сложнее, нежели противостоять дьявольским искусам. Эти люди не могли ощутить всего, как ощущал он сам или сгинувший в Пределе expertus, но что-то всё же наверняка пробивалось и к ним, что-то цепляло за душу…

Фон Вегерхоф вдруг словно запнулся, и тело само встало как вкопанное, прежде чем разум смог осмыслить, что вдруг произошло, что вдруг стало не так. Два мгновения стриг стоял неподвижно, вслушиваясь в мир вокруг и тяжело пытаясь выбраться из одолевших чувств и воспоминаний, словно из трясины, а потом медленно присел на корточки, глядя на пятачок земли перед собою.

Следы. Подошвы башмаков, много. Будь он следопытом или хотя бы завзятым охотником – быть может, сумел бы определить, сколько именно человек топталось здесь совсем недавно. Точно не один и не двое. Листва сдвинута в стороны, именно нарочно сдвинута, образуя собой неровный контур вокруг вытоптанной травы. Большое выжженное пятно в центре этого круга. Остатки погасшего костра. Недавнего: зола и мелкие угольки еще не успели слежаться. И запах…

Кровь.

Чуть уловимый, едва ощутимый, слабый запах человеческой крови.

Ее было не видно, но этот запах он бы не спутал ни с чем.

Глава 14

– Кровь… – повторил Курт, задумчиво массируя правое плечо и пытаясь пристроить под столом ноющую ногу так, чтобы старый перелом не навевал мыслей о пыточной камере. – Уверен?

– Заметил, что я не завтракаю?

– Что?..

– Я не завтракаю с вами. Не обедаю и лишь пару раз легко поужинал. Не заметил?

– Вы… на взводе? – неуверенно уточнил Мартин, и стриг кивнул:

– Так сложилось, что свойственного мне питания не случалось уже месяца за три до принятия решения о моей поездке в Грайерц, и за два дня до этой поездки я перестал принимать любую пищу вовсе. Посему, Гессе, поверь, если в соседнем городе на землю упадет капля крови – я это учую и сходу скажу, человеческая она или принадлежит животному. Так вот там – там пустили кровь человеку.

– А если дело внезапно перейдет в финальную фазу? – недовольно поинтересовался Курт. – Сам знаешь, как бывает: настраиваешься на затяжное расследование, готовишься неделями ворочать кипы скучных показаний, а дело вдруг нежданно-негаданно за час-другой оборачивается мощной дракой. И что тогда?

– Желаешь проверить, насколько я способен защитить себя и вас? – бледно улыбнулся стриг, и он отмахнулся:

– Не мне тебя учить, ты сам себя знаешь лучше; если уверен, что не свалишься в голодный обморок – можешь хоть ночные бдения присовокупить к своему посту. Итак, кровь. Человеческая. Много?

– Было – много.

– Было, – с нажимом повторил Мартин. – И куда она делась?

– Я не следователь. Хочу это напомнить. Посему все сказанное далее будет по большей части догадками… Судя по расположению и насыщенности следов, человек, которому эта кровь принадлежала, je suppose[79]79
  Я так полагаю (фр.).


[Закрыть], был убит на чем-то вроде расстеленной под ним плотной ткани; возможно – поверх лапника, причем следы, каковые мне удалось ощутить – это лишь то, что не попало в какой-то сосуд, куда эту кровь пытались собрать.

– Стриги? – предположил Мартин с сомнением. – Или, быть может, кто-то из наших святых паломников, а то и все они – всего лишь обычные культисты, страстно мечтающие стать малефиками через какой-нибудь нелепый ритуал, о котором прочитали в какой-нибудь столь же бредовой книжонке.

– Стриги не годятся: эта кровь была вылита в костер. Судя по тому, что угли не выглядят склеившейся массой – вылили ее не разом, а плескали понемногу, дабы огонь не затух, и уже после этого костер еще долго горел. Либо того требовал гипотетический ритуал, либо это был лишь la bonne solution[80]80
  Хороший способ (фр.).


[Закрыть] избавиться от четверти ведра крови без следов.

– Итак, – повторил Курт, – мы имеем в гуще леса некое место, явнейшим образом расчищенное человеческими руками. На этом месте некто убил кого-то, выпустив из него всю кровь, однако ее не употребили в питье или пищу, а попросту вылили в огонь с пока неизвестными целями. Место убийства было чем-то застелено, однако убиваемый брыкался, либо же убийца…

– Убийцы, – поправил фон Вегерхоф уверенно, и он кивнул:

– Убийцы… были в этом деле профанами и не смогли удержать жертву точно над сосудом, посему были брызги, причем достаточно густые, чтобы просочиться через ткань и впитаться в дерн. И… никаких следов иного плана. Так?

– Exactement[81]81
  Точно, верно, именно так (фр.).


[Закрыть].

– Кровавый ритуал, но не магия крови…

– А вот в этом я не уверен, – тихо возразил стриг, и две пары глаз уставились на него недоуменно.

– Постойте-ка, – не слишком учтиво выговорил Мартин, – это как понимать? Ведь вы направились сюда с нами как expertus по этой категории малефиции, вы говорили, что тотчас же определите ее следы, если доведется на таковые напасть… И вы не уверены?

– Ты сказал, что следы были лишь материальными, – поддержал Курт, – лишь кровь, и все. Так имелись на этой клятой поляне какие-то, мать их, эманации, или нет?

– Нет, – невозмутимо качнул головой фон Вегерхоф, столь же сдержанно уточнив: – Когда там появился я. Что на той самой поляне творилось накануне – я не знаю… Господа дознаватели, позвольте я кое-что проясню: слова «магия крови» звучат очень красиво и таинственно, но несколько вводят в заблуждение, ибо создают ложное впечатление, будто это магия, основой коей является кровь.

– А это не так, – почти без вопросительных интонаций договорил Мартин, и стриг спросил, не ответив:

– Магия земли – что это?

– Сказки, – твердо отозвался инквизитор, и Курт с сомнением хмыкнул:

– Лет двадцать назад я был того же мнения, а вот теперь… Я бы не был так уверен.

– Ты подобное видел?

– Нет. Но видел многое другое.

– Господи Иисусе, это же был гипотетический вопрос, – с легким раздражением перебил фон Вегерхоф. – Сказки или нет – peu importe[82]82
  Неважно (фр.).


[Закрыть], ответьте на вопрос: что такое была бы «магия земли», если судить по известным вам её описаниям?

– Магия, управляющая землей… Я понял, к чему вы, – сам себя оборвал Мартин. – Магия крови не столько использует кровь как источник силы, сколько напротив – работает с кровью как с объектом приложения этой силы, и этот тип малефиции придает крови некие сверхобычные свойства только на время работы с нею, когда же работа окончена – никаких следов не остается, и почувствовать их невозможно.

– Oui. Разумеется, если б сие место служило своего рода жертвенником несколько лет кряду, оно пропиталось бы теми самыми эманациями так, что не заметить этого не смог бы и мальчишка-первогодок с особого курса. Однако в данном случае мы имеем нечто, случавшееся не столь давно и часто.

– «Не столь часто», – снова повторил за стригом Мартин. – Иными словами, вы убеждены, что эта кровь, это убийство – не единичный случай?

– Я не следователь, – напомнил фон Вегерхоф мягко. – Однако могу отличить землю, по коей потопталось несколько человек в течение часа-двух, и ту, что стиралась подошвами много раз.

– Александер, – столь же подчеркнуто незлобиво и вкрадчиво произнес Курт, придвинувшись к столу ближе и даже позабыв о ноющей боли в плече. – Ты будто в первый раз показания даешь… Довольно отмеривать информацию ломтями, выкладывай, что еще ты там нашел, увидел, угадал и учуял. О чем ты еще забыл сказать?

– Я как раз к этому подхожу, – кивнул стриг. – Есть еще кое-что. Угли костра, помимо запаха жженой крови, пахнут мясным жиром.

– Eia[83]83
  Ого (вот как; ух ты и пр.) (лат.).


[Закрыть], – чуть слышно пробормотал Мартин в наступившей тишине. – Стало быть, вы хотите сказать…

– Если мысль о стригах со склонностью к ритуальности все еще тлела в твоем разуме, отринь ее. В нашей среде бывает всякое, но жарить человечину в глухом лесу еще никому в голову не приходило.

– Великолепно, – с чувством проговорил Курт. – У нас здесь неведомое нечто, пожирающее всё живое, и толпа недоумков, восторженно рвущихся в это неведомое. Но этого им мало, посему они начали ночами жрать друг друга. Я полагаю, никто не сомневается, что следы сей трапезы оставлены нашими благочестивыми постниками… Мартин? – нахмурился он, увидев, как тот неопределенно качнул головой, отведя взгляд в угол. – Если есть основания для сомнений, мне бы хотелось их услышать.

Стриг тихо кашлянул, и Курт уточнил, чуть сбавив тон:

– Пришло в голову что-то, чему прежде не придавал значения?

– Вроде того, – нехотя отозвался инквизитор. – Точней сказать, придал, но не то.

– Не томи.

– Йенс Гейгер, – тихо пояснил Мартин. – Сегодня я насел на него, и парень безо всяких попыток юлить выложил о себе все. Он из первых наборов поселенцев в Винланде.

– Eia, – повторил за ним Курт. – И отчего ж он тут, а не там? Не прижился?

– Во время его жития в поселении Гейгеру случилось стать партиципатом[84]84
  Участник, фигурант, от «participatio» – «причастность» (лат.).


[Закрыть] дела о нападении виндиго, причем первой жертвой была его жена, а из свидетелей – лишь он сам. Обстоятельства появления твари, на мой взгляд, слишком уж подходили под описание превращения в неё человека: двое (он и жена), заблудились зимой в лесу и находились на грани голодной смерти, и вдруг… По версии Гейгера, явившееся невесть откуда существо сожрало его жену, а ему самому удалось убежать.

– И ты полагаешь…

– Он утверждает, – с нажимом произнес Мартин, – что расследование показало его невиновность. Что он находился под надзором долгое время, был не единожды допрошен приписанным к поселению инквизитором, а также – что пребывал по сути в заточении, когда произошло очередное убийство, и тем был оправдан; тот факт, что его отпустили на большую землю, добавляет веса его словам…

– Если они правдивы в остальном. И если он не бежал каким-либо образом. Александер, ты же член Совета, а подобные отчеты из Винланда явно не проходят по категории «мелкая записка, не стоящая внимания», и ты не мог об этом не знать и не слышать.

– Знал и слышал, – согласился стриг, с нажимом уточнив: – Но как тебе хорошо известно, большая часть моего времени была отнята не работой в архиве и не заседаниями в Совете, а агентурной службой. Посему подробностей не расскажу – я их не знаю.

– Я именно так и подумал, – не дав Курту возразить, сказал Мартин, – и сегодня, поговорив с Гейгером, я направился к фон Нойбауэру и затребовал одного из его парней, какового отправил в академию с соответствующим запросом. Если Гейгер сказал правду – в архиве должна храниться копия отчета, полностью соответствующая его словам; если же в его рассказе и отчете будут расхождения…

– И когда ты намеревался об этом рассказать?

– Когда боец фон Нойбауэра вернулся бы с ответом, – безучастно отозвался Мартин. – А до того – о чем было рассказывать?

– Узнаю семейные черты, – тихо хмыкнул стриг. – Впрочем, виндиго, сколь я помню, пожирает своих жертв сырыми и зачастую живыми, и никаких сведений о подобных кулинарных изысках в натуре этих существ не зафиксировано.

– Насколько мне известно – нет, – согласился Мартин со вздохом. – Если судить по имеющимся в архиве отчетам – ничего такого не было ни в рассказах местных, ни в каких-либо свидетельских показаниях. Мало того, согласно местным легендам виндиго, в отличие от обычного хищника, попробовавшего человечины, не начинает охотиться на людей поблизости от их жилищ, а напротив – со временем отдаляется от людских поселений, начинает жить в глухом лесу, как зверь, и вообще чем дальше, тем меньше становится похожим на человека даже внешне. А наш не прижившийся поселенец при всех его странностях все-таки выглядит вполне по-людски. Поэтому я сейчас и не стал тотчас же выдвигать версию «Йенс Гейгер»… Другие версии есть?

– Самая логичная: в среде наших славных паломников имеется шайка любителей жареного человеческого мяса, шайка наглая, но небольшая… Как я понимаю, вокруг этого костра топталось явно не три десятка человек?

– Maximum пятеро, – подумав, ответил фон Вегерхоф. – Или четверо. По крайней мере – минувшей ночью. Я не следопыт, а распознавать тонкости запахов различных подошв спустя несколько часов – с этим, скорее, к Максу, коего мы, hélas[85]85
  Увы (фр.).


[Закрыть], под рукой не имеем.

– Что у нас с периодичностью исчезновений? – задумчиво проговорил Курт, и Мартин кивнул назад, на дверь в свою комнату:

– Могу поднять копии своих отчетов, но и на память скажу, что это я проверил первым делом. Нет четких периодов, как бы я ни считал – всех исчезнувших вместе или пропавших и сгинувших раздельно. Две недели, месяц, два месяца, три недели… Ни одного совпадения, ни одного четкого срока. Или происходящее не имеет ритуального подтекста, или не привязано к конкретным временным отрезкам, или эти отрезки неравномерны.

– Или расчеты нам сбивают те, кто и в самом деле заплутали в лесу и не сумели выбраться… Звери-то тут все еще бродят, хотя паломническое бытие и распугало самых близкоживущих. И к тому же мы не знаем точно, кто ушел в Предел, а кто нет, все наши деления на сгинувших и пропавших довольно условны и основаны исключительно на предположениях паломников, которые что-то слышали, о чем-то догадываются или что-то как-то истолковали. Id est, так как мы не знаем с точностью, кто из девшихся невесть куда был съеден – мы не знаем и периодичности этого действа.

– Ergo, не можем даже устроить засаду у места их сборищ.

– D'une manière générale[86]86
  Вообще говоря (фр.).


[Закрыть], я мог бы уходить туда хоть каждую ночь, – заметил фон Вегерхоф без особенного воодушевления. – Не сказал бы, что еженощное пребывание на сырой холодной земле среди насекомых и гадюк есть предел моих желаний, но на какие только жертвы не пойдешь ради службы.

– Сколько времени занял путь до той поляны?

– Часа два с лишним, однако я бродил неспешно и бесцельно, если же потребуется – доберусь за неполный час, а не мешайся на пути заросли – потребовалось бы не более получаса.

– Однако же упорные засранцы, – буркнул Мартин. – Ведь не ленятся таскаться в такую даль всякий раз… Я полагаю, в предложении Александера есть смысл; в отличие от нас, он не застудит суставы, не свалится в горячке, не станет жертвой хищника, а то и самих тех, на кого эта засада будет устроена, он услышит и увидит их издалека, он сможет выкрутиться в случае внезапной стычки… И ему не так необходимо даже само место для сна, как нам.

– Какой ужасающий цинизм, – с показательной печальной укоризной вздохнул стриг. – Где, je vous le demande[87]87
  Я вас спрашиваю (фр.).


[Закрыть], христианское милосердие и любовь к ближнему?

– В глубине души Мартин тебе искренне соболезнует, – заверил Курт. – Уверен.

– Безмерно, – подтвердил тот, с демонстративной искренностью прижав ладонь к груди. – И так как вскоре стемнеет, надлежит решить вопрос, когда будет иметь смысл начать это несение поста? Есть ли хоть малейшее основание предполагать, что они (или кто-то из них) вернутся туда этой ночью?

– В теории – нет…

– …а на практике бывает всякое, – уже серьезно договорил фон Вегерхоф, с тоской бросив взгляд в окно. – И коли уж сия благая мысль пришла нам в голову сегодня, сегодня же и займемся ее воплощением, дабы после, случись что, не кусать локти.

– Быть может, не теряя времени, также и провести обыск жилищ и личных вещей наших паломников? – не слишком уверенно предположил Мартин, и Курт качнул головой:

– Не вижу смысла. Что мы найдем? Нож? Он есть у каждого, а у кого-то и не один. Орудие убийства явно хорошо, с песочком, вымыто. Если на чью-то одежду попала кровь – одежда уже выстирана, а то и сожжена, если крови много: судя по малочисленности неведомых мясоедов, далеко не вся их братия в курсе происходящего, а так как животной пищи они не принимают – показаться в лагере среди своих с пятнами крови на одежде было бы крайне неосмотрительно. Эти засранцы явно не только упорные, но и осторожные.

– Но Александер…

– Когда я сказал, что учую каплю крови, павшую наземь в соседнем городе, – мягко возразил стриг, – это была метафора.

– Это я понял, но…

– Нет смысла, – повторил Курт, не дав ему договорить. – Что ты предлагаешь – подсовывать Александеру на обнюхивание каждый ножик в надежде, что он уловит запах смытой более суток назад крови? Пустая трата времени… Разве что какой-нибудь окончательный безумец будет хранить под подушкой окровавленную веревку, но не похоже, что эти таинственные любители человечинки настолько безалаберны.

– Логика есть, – неохотно признал Мартин, с заметным раздражением поджав губы. – Но это бездействие меня убивает.

– Здесь я снова должен сказать что-то об узнаваемых семейных чертах, но не стану, – улыбнулся фон Вегерхоф, поднявшись, и потянулся, расправив плечи. – Привыкай, mon ami: в большинстве случаев ваша служба состоит именно из этого… Что ж, господа дознаватели, коль скоро мы постановили изгнать меня в ночь – покину, пожалуй, ваше несомненно приятное общество, предоставив вам предаваться унынию вдали от моих глаз.

– Постойте-ка, – несколько неучтиво схватив стрига за руку, оборвал его Мартин, – есть еще один вопрос. А кости? Кости, – повторил он, обведя взглядом примолкнувших собеседников. – Останки. Не съели же они все до последнего хрящика и не сожгли же целый скелет с остатками жил и мяса в лесу незаметно за одну ночь. Куда они дели обглоданное тело? Учитывая количество топтавшихся – покойный остался самое большее без половины ноги, и труп должен быть почти целый.

– Закопали? – предположил Курт, и Мартин скептически скривил губы:

– Брось, ты ведь даже сказал это сейчас самоочевидно pro forma. Просто представь, сколько это заняло бы времени, а ведь у них на всё про всё времени этого не так много: надо сперва дождаться, когда в лагере все уснут, потом успеть вместе с будущей жертвой добраться до места убийства, там это убийство совершить, спустить кровь, уничтожить ее, обрезать мясо, прожарить… положим даже, они любят слабой прожарки, тогда время можно уменьшить вдвое, но все же это не минута и не полчаса. Потом это надо прожевать, прибрать за собой, отмыть инструменты, возвратиться в лагерь и разойтись по постелям… На копание могил, не говоря уж об их сокрытии, попросту не остается времени.

– И где же кости? Есть идея, или свой вопрос ты задал именно как вопрос, а не как предварение версии?

– Как вопрос, – удрученно вздохнул Мартин и, заметив, что все еще сжимает запястье стрига, торопливо убрал ладонь. – Простите.

– Хорошая хватка, – демонстративно потирая руку, одобрил фон Вегерхоф с улыбкой и уже серьезно предположил: – Быть может, они и впрямь возвратятся этой ночью? В первую ночь они едят, тело прячут, а после возвращаются и зарывают его.

– Прятать вдалеке от места убийства нет смысла, – качнул головой Курт, – ведь они уверены, что о месте этом никому не известно; но будь оно спрятано поблизости – сдается мне, уж это-то ты бы учуял. Однако других вариантов, кроме как «отнести еще дальше в лес и там выбросить в овраг или поблизости от звериных троп», мне в голову не приходит.