Текст книги "Тьма века сего (СИ)"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 53 страниц)

– Это Он вам лично сказал? – с интересом осведомился Бруно. – То есть, вот так пришел однажды и сказал: «Ох, Ян, не одобряю Я конгрегатских методов»?.. Хорошо, теперь рассмотрим ситуацию гипотетическую – такую, какой ее видели вы в своих грезах о чистоте Церкви. Что, по-вашему, надо было сделать?

– Гнать торговцев из храма.

– То есть, выгнать папских посланников прочь из Империи, – кивнул Бруно. – Ага. Хорошо. И что было бы потом? Это не риторический вопрос, ответьте, майстер ректор Пражского университета.

– Бывший ректор.

– Пусть так. Отвечайте, прошу вас. Что было бы потом?

– Конфронтация с Римом.

– В которой, если следовать вашей логике, Империя должна была продолжать стоять на своем. И дальше? Не молчите, что дальше?

– Папский интердикт[93]93
  От лат. interdictum (запрещение). В римско-католической церкви это временное запрещение всех церковных действий и треб, которое временно налагает папа или епископ. Чаще всего интердикт налагался на население целого города или страны, гораздо реже – на частных лиц. Предполагалось, что оставшееся без отправления духовных нужд население вынудит виновника или виновников покаяться.


[Закрыть], – неохотно ответил Гус, и Бруно снова кивнул:

– Во-от. А дальше?.. Отказ покаяться и признать правоту Папы? Другого-то выхода вы не признаете, да и нет его. А потом? Надеяться, что Папа осознает, что был неправ? Что курия это осознает и вынудит его это признать? Хорошая шутка. И каков иной выход? Уйти к одному из двух других Пап в подчинение? Или провести Собор, на этом Соборе постановить, что к тем двум мы не пойдем, а Римский Папа еретик и не нужен, и выбрать своего, годного? Отличная мысль, только Европа не знает, что им делать с тремя понтификами, а мы одарили бы их четвертым. Окончательно утвердим девизом «много Пап не бывает»?.. Однако, я вижу, вы сегодня не столь красноречивы, как на своих проповедях, святой отец. В чем дело? Реальность не желает уживаться с вашими мечтами о земной Церкви, парящей на воздусях безгрешности? Или придется признать, что в таком случае Императору пришлось бы вести самую настоящую религиозную войну, начать настоящий Крестовый поход против Рима, а о таких вещах вы, помнится, тоже отзывались неблагодушно? Что там еще у вас было… Симония? Ужасная традиция, согласен. Но опять же – не вы первый. Дальше что? Пренебрежение паствой и использование оной паствы исключительно для наживы? Жуткое дело, не спорю.

– К чему все это? Если вы сами признаете, что Церковь погрязла во грехе и ей требуется омовение…

– Кровью?

– Прекратите приписывать мне то, чего я не утверждал!

– Так это подразумевается, других вариантов нет. Или вы верите, что способны призвать всех церковнослужителей к покаянию? Всех, какие есть, от куриальных до поместных? Майстер Гус, да вы просто-таки воплощение греха гордыни.

Гость молча бросил на собеседника раздраженный взгляд, и он вздохнул:

– Что ж вам всем так неймётся-то… Вот еще одна отличительная черта идеалистов: вы всего хотите здесь и сейчас, вы не согласны ждать, не желаете делать маленькие шаги навстречу цели, вам непременно нужен прыжок, и плевать, если он завершится в пропасти… Скажите, святой отец, претензии к работе Конгрегации у вас есть?

Гус непонимающе нахмурился, на миг даже позабыв злиться.

– Н-нет… – нерешительно отозвался он. – Но к чему это?

– Сколько десятилетий назад Альберт Майнц начал делать так, чтобы сегодня вы могли это сказать? – спросил Бруно и, не услышав ответа, кивнул: – Вот то-то и оно. К слову, майстер Гус, а как вам новое поколение нашего священства?

– Что? – хмуро переспросил гость, и Бруно повторил с расстановкой:

– Молодые священники, которые стали сменять прежних по всей Империи. Не могу не признать, что их меньше, чем того бы хотелось, но уже должно стать достаточно для того, чтобы вы их заметили. Так как они вам, святой отец?

– Хороши, – через силу отозвался тот. – Они вселили в меня веру в то, что меня услышат и поддержат, что Церковь сама же вспомнит о своем предназначении, что оздоровление духовное уже…

– Вы это серьезно? – хмыкнул Бруно, и гость умолк, глядя на собеседника почти враждебно. – Вы впрямь искренне полагаете, что просто внезапно что-то щелкнуло в церковном механизме, и на свет сами собою начали вылупляться пастыри добрые?

– Вы сейчас…

– Да, прямо говорю вам, что замещение нечестивых носителей сана, не вам одному опостылевших, это целенаправленная работа Конгрегации.

– Это похвально, – кивнул гость, – однако не слишком ли медленно?

– О, вот оно, – подчеркнуто весело щелкнув пальцами, улыбнулся Бруно. – То, о чем я говорил минуту назад.

– Но время не всегда даст вам полвека на то, чтобы делать эти ваши маленькие шаги! Не есть ли ваше воспитание добрых пастырей лишь затыкание дыр в плотине пальцами, в то время как ее вот-вот прорвет?

– А ваши проповеди и воззвания – это что? Не призыв ли разрушить плотину вовсе? Возможно, вы удивитесь, майстер Гус, но реформы не обязательно проводить методом возмущения народа, игры на национальных амбициях, которые грозят развалом Империи, и принесения себя в жертву для воодушевления последователей. К слову заметить, сейчас мы с вами могли бы затеять любопытный богословский диспут о том, является ли ваш поступок по сути самоубийством, et ergo – смертным грехом.

– Я не собирался приносить себя в жертву. Я…

– Просто не подумали о последствиях, – докончил Бруно, когда оппонент снова замялся, подбирая слова. – В этом беда всех мечтателей. Это я знаю по себе, поверьте; к счастью, нашелся человек, вовремя удержавший меня на краю пропасти. В вашем случае, похоже, таких людей не отыскалось, и дурную привычку не думать о результатах вы пронесли через года. От всей души надеюсь, что она все же не срослась с вами намертво, поскольку, невзирая на то, что мне есть с чем поспорить в ваших проповедях, мне совершенно не хочется вашей гибели. Есть в идеалистах, помимо упомянутого мной грешка, и одна явная добродетель: бескорыстие и искренность, и вот их-то мне бы очень хотелось заполучить в свое распоряжение. Точнее, в распоряжение Конгрегации и, шире, Империи.

Мгновение Гус сидел недвижимо, глядя на собеседника с удивлением и заметной растерянностью, а потом вдруг расхохотался, громко хлопнув себя по коленям, точно услышавший сальную шуточку крестьянин.

– А вы интересный человек, майстер ректор, – отсмеявшись, заметил Гус с нервозной улыбкой. – Так меня купить еще не пытались.

– С чего вы взяли «купить»? – подчеркнуто удивленно переспросил Бруно. – Богатств я вам не обещаю, выгодных должностей или санов – тоже. Привилегий тоже не будет. Все, что я могу предложить – это чаемое вами оздоровление Церкви и ее… как вы там говорили?.. «разворот лицом к народу»? А, и bonus’ом: вам выпадет сомнительное счастье поучаствовать в спасении мира. И, возможно, выжить, но это не точно.

– Спасении… от чего? – настороженно уточнил Гус. – Или кого?

– Ну от антихриста, разумеется, у нас ведь с него начался этот разговор.

– Что… за… бред?

– Фу, – показательно поморщился Бруно. – До чего бестактно и грубо. Однако же я отвечу, но прежде снова задам вопрос о некой гипотетической ситуации. Вообразите себе, что по одну сторону высокой стены находитесь вы и все эти зажравшиеся епископы, безграмотные священники, развращенные кардиналы, и за вашими спинами – весь христианский люд… А по ту сторону стены – полчища дьявольских тварей. Вы как, оставите на время разногласия и объединитесь с этими неблагочестными служителями Церкви, пока не отобьете нападение тех, кто хуже них, или будете бегать по стенам, потрясая Евангелием и вскрывая язвы церковного общества?

– Я понимаю, к какой мысли вы меня подталкиваете, отец Бруно, – сумрачно вымолвил Гус. – И коли уж вы начали говорить метафорами, я вашу игру, пожалуй, поддержу и отвечу так: а вы готовы признать, что силы этим дьявольским ордам дают те самые развращенные кардиналы и зажравшиеся епископы?

– Я даже больше скажу: среди них есть и готовые раскрыть перед этими ордами врата крепости. И вот в то время, как некоторые не столь сильно зажравшиеся служители Господни пытаются таких собратьев нейтрализовать, вы бьете их в спину, поднимая обитателей крепости на бунт, а тем самым – обрекая на гибель всех.

– Я не мажу единым миром всех клириков…

– Именно так вас и понимают ваши последователи. И, как я уже сказал прежде, на фундаменте вашего бунта против Церкви и веры…

– Я не поднимаю бунт против Церкви и тем более веры.

– А они считают, что поднимаете, – отрезал Бруно. – И на этой точке опоры объединяются с силами, которые ничуть не лучше атакующих дьявольских орд. Итог представите себе сами или расписать в красках?

Гус пристально взглянул собеседнику в лицо, пытаясь обнаружить в нем то ли ложь, то ли издевку, помедлил мгновение и решительно сказал:

– Вы дважды упомянули антихриста, святой отец.

– Да.

– Причем вас можно было понять так, что так вы поименовали вполне конкретного человека.

– Да.

– Вы это серьезно? Или снова иносказание?

– Я серьезно, – кивнул Бруно, и его невольный гость заметно побледнел, поджав губы. – По крайней мере, он себя очевидно таковым считает и уж точно сумеет доставить неприятностей этому миру не сильно меньше, нежели описанный в Откровении противостоятель Господа. Причем проблемы будут как в том случае, если он останется у власти и усугубит ее, так и в том, если его к этой власти не пустить. Иными словами, наш сообщник дьявольских орд в нашей гипотетической крепости до сих пор не открыл ворота не потому что не может, а потому что ждет удобного момента. И пока зажравшимся клирикам и не менее зажравшимся мирянам удается убеждать его в том, что удобный момент еще не настал.

– И долго вы надеетесь сохранять столь сомнительное равновесие?

– Вы спрашивали, зачем я прихожу к вам, майстер Гус. Зачем рассказываю о новостях города и заседаниях Собора… Так вот, помимо совершенно мной не скрываемого желания призвать вас охолонуться и не гнать лошадей – я действительно хочу, чтобы вы были в курсе происходящего; или можно сказать, что именно для наилучшего воплощения этого моего желания я и делюсь новостями. Ведь само ваше появление на этом Соборе яснее ясного свидетельствует о том, что вы совершенно не в курсе происходящего в курии, в Церкви, в имперском управлении… А если и в курсе – трактуете неверно.

– В самом деле? Вы обладатель единственной истины, майстер конгрегат?

– Вы так и не ответили на мой вопрос «зачем», – напомнил Бруно. – Быть может, скажете сейчас? Зачем вы сюда явились, с какой целью так рвались выступить перед этим собранием? На что надеялись? Если и впрямь не рассчитывали торжественно сгореть на потеху одним и для воодушевления других. За-чем?

– Вы снова о костре? Император выдал мне охранную грамоту, согласно которой я защищен…

– Вы внимательно ее читали? – оборвал Бруно, и гость нахмурился, смолкнув. – Грамоту, с которой сюда ехали – внимательно прочли? Там сказано, что вам обеспечивается безопасное прибытие в Констанц и возможность, если будет такое желание, предстать перед Собором для дискуссии о ваших взглядах. О безопасности на Соборе в ней речи не шло. Если хотите – я подожду, поищите грамоту в ваших вещах, перечитайте, убедитесь.

– Не стоит, – мрачно возразил Гус. – И что это значит? Император, который не позволял папским инквизиторам объявить меня еретиком, закрывал глаза на мое свободное присутствие в городах Империи – и вдруг сдал меня вашим?

– А вы сейчас на костре? – удивленно переспросил Бруно, демонстративно оглядевшись вокруг. – Не похоже. Тогда что вы вкладывали в слово «сдать»? Очнитесь, майстер Гус, я перехватил вас на последнем шаге к гибели, укрываю от лап Коссы и всеми силами пытаюсь уберечь от самого опрометчивого поступка в вашей жизни, а вы даже не можете объяснить, за каким… гм… собрались его сделать! И так как вы по-прежнему не отвечаете, отвечу за вас: вы именно что не представляете себе ситуацию в курии, не представляете ситуацию в Церкви, не имеете ни малейшего понятия о том, какие силы принимают решения в Империи и клире, как эти решения вызревают и какими силами приходится их добиваться, вы даже не можете взять в толк, что «инквизиторы» Коссы и инквизиторы Конгрегации – это два противостоящих лагеря, а не единая сила. Да, обе стороны многие годы пытаются делать вид, что это не так. Но что из вас за реформатор, что за мыслитель и предводитель, если этот вид вас обманул?

– Да не хочу и не собирался я быть предводителем!

– А поздно! Поздно, майстер Гус, вы им стали. Всё. Пути назад нет. Зато впереди – есть путь и есть выбор: упереться, как баран, и красиво погибнуть, ничего не изменив, или все-таки попытаться понять, когда стоит бежать на врага, препоясавшись мечом веры, а когда надлежит поступить как разумному охотнику, затаившись и нанеся удар тогда, когда он достигнет цели.

– Объединившись с вами? Вы уже полвека…

– Что? – поторопил Бруно, когда он снова замялся. – Полвека медленно ползем к своей цели? Полвека исподволь меняем систему вместо того, чтобы бросаться на нее грудью и разрушать до фундамента? Вам ведь уже не двадцать лет, майстер Гус, ну откуда этот максимализм, эта вера в то, что единственный выход – revolutio? Вы хотите сказать, что результатов деятельности Конгрегации не видно? Что их нет? Что мы ничего не изменили?

– Не хочу. Но это слишком медленно.

– Ну вот снова… А вы куда-то спешите?

– Орды за воротами, помните? Души гибнут, пока вы играете в политику!

– А если мы перестанем в нее играть и начнем игры в еретиков и мятежников, их погибнет меньше? Уверены? Поручитесь за это? На свою душу грех возьмете, если окажетесь неправы? За гибель душ, гибель тел, за разруху и войну?

– Я не могу отвечать за других людей, каждый человек обладает свободой воли и…

– Во-он как заговорили, – криво улыбнулся Бруно. – Какая, однако, удобная у вас позиция, святой отец. Вы хорошо читали ту часть Евангелия, которая о фарисеях?

– Сами вы!.. – зло огрызнулся Гус и, запнувшись, прикрыл глаза, медленно переводя дыхание.

Несколько мгновений – долгих, как день – протекли в тишине, и Бруно, вздохнув, негромко выговорил:

– Так не бывает. Ну вы же это знаете, майстер Гус. Не можете вы серьезно верить в то, что весь христианский мир встанет на вашу сторону. Не бывает радикальных и всесторонних преобразований без жертв. Я – это понимаю, и я это принял. Я знаю, что без них не обойтись, и я знаю, что грех этот будет лежать на моей душе, и я, все мы, по-вашему едва ль не бездельники и сообщники антихриста, делаем все возможное, чтобы жертв этих было как можно меньше. А вы? Вы даже не прячетесь в кусты, крикнув «деритесь!», что еще было бы понятно. Нет, вы готовы погибнуть вместе с драчунами, но вы не готовы выжить. Не готовы жить и отвечать за все, что совершится по вашему слову. Если вам страшно – и я это понимаю, мы все люди, все слабы – просто уходите. Ad verbum[94]94
  в буквальном смысле (лат.).


[Закрыть]. Умолкните, прекратите проповедь, прекратите привлекать к себе внимание, уходите из этого дома, этого города, этой части Империи. У вас немало единомышленников, и вы найдете где дожить до старости и мирно прожить ее.

– Предлагаете то же, что Папа.

– Нет, я не ставлю ваше раскаяние условием свободы. Вы взрослый человек, в конце концов, и мне будет довольно того, что вы прекратите разжигать костер посреди терпящего бедствие корабля. Просто не тяните за собой в пропасть других – и можете хоть до конца своих дней считать Церковь адовым сборищем, главное – считайте молча, и как знать, вдруг вы однажды одумаетесь. Или наберитесь смелости, наконец.

– На что?

– На одно из двух. Или прямо скажите, что продолжите свое противостояние, поведете своих последователей и Империю к войне, приняв все последствия на себя как зачинателя, и я избавлюсь от вас как от опасного мятежника и врага, а то и просто выпущу отсюда и позволю Коссе принять решение о вашей судьбе… Или смирите свой идеализм и попытайтесь принести пользу, а не погибель. Мне, прямо скажем, не слишком по душе брать на себя еще один грех, а вам явно будет приятно остаться в живых.

– Вы говорили «возможно».

– Да, в случае второго решения вы тоже вступите в войну, но уже с таким противником, что поручиться не сможет никто и ни за что. За вами будет Конгрегация, Империя и изрядная часть Церкви, но против вас – силы, рядом с которыми все эти корыстные клирики и даже сам Сатана покажутся уличным отребьем.

Гус вновь воззрился на собеседника молча, все больше хмурясь, и, наконец, тихо произнес:

– Интересно. Или кто-то из нас двоих еретик…

– И я даже знаю, кто.

– …или, – продолжил гость, не обратив внимания на издевку, – у вас есть что мне рассказать.

– Простите за прямоту, но вы что, ослепли, майстер Гус? Или в последние десятка полтора лет живете не в Империи? Или разум окончательно растратили в борьбе? Вы впрямь полагаете, что все происходящее в последние годы – это банальная дьявольщина? Что это следствие грехов курии или рядового священства? Что это кара Господня, или что? Вы серьезно? Обывателю допустимо так думать, но вы-то, с вашим образованием, вашими знаниями?

– Стало быть, вам все же есть что мне рассказать.

– Всенепременно, – кивнул Бруно. – Но рассказывать это я буду лишь союзнику. То, что я расскажу – не тема для дискуссий, не теории и не толкования, это информация. Думаю, вы понимаете разницу. Решайтесь уже хоть на что-то, святой отец, сколько можно метаться?

– Вы говорили, что спешить некуда.

– Нет. Я спрашивал, куда спешите именно вы.

– А вы?

– Меньше чем через месяц на Соборе будет принято решение, после коего уже ничто не будет как прежде, и – я говорю это уверенно – будет война. Настоящая, с кровью и смертью. Поэтому мне – есть куда спешить. И поэтому я хочу знать, намерены ли поторопиться вы. Итак, майстер Гус, вы ответите, наконец, или мне выделить вам на раздумья еще несколько дней из этих двух-трех недель и оставить вам еще меньше времени на то, чтобы освоиться в новой реальности, когда она возьмет вас за глотку?

Глава 16

Курт, пробудившийся с рассветом, обнаружил Мартина в общей комнате одетым и торопливо доедающим остатки вчерашнего ужина, явно в намерении покинуть домик матушки Лессар тотчас же после этого скорого завтрака. Причина спешки была ясна и без вопросов: фон Вегерхоф все еще не вернулся, и инквизитор явно намеревался выдвинуться в лагерь паломников.

Вообще говоря, паниковать и даже начинать беспокоиться было рано, ибо было рано объективно: солнце лишь начинало просыпаться, лениво восползая по небесному своду, и город за стенами еще дремал, и даже хозяйка их временного пристанища до сих пор не появилась, а уж это-то точно означало, что время не просто раннее, а раннее неприлично.

– Наверняка дождался утра, дабы осмотреться при свете, – без приветствия и вступления сказал Курт, присев напротив; на прикрытый пустой тарелкой недоеденный свой ужин он взглянул задумчиво и оценивающе, помедлил и, хотя аппетита не было совершенно, придвинул его к себе. – Стрижьи глаза дело хорошее, но так-то оно всё ж удобней.

– А я и не волнуюсь, – отозвался Мартин, и он усмехнулся:

– Я вижу.

Тот вяло ухмыльнулся в ответ и спорить не стал.

Завтракал Курт нарочито неспешно, невольно следя краем глаза за взбиравшимся все выше солнечным колесом и вслушиваясь в звуки пробуждающегося города – вот где-то хлопнула дверь, вот кто-то громко окликнул кого-то… Мартин уже доел и теперь сидел напротив, молча глядя в окно, но особенно и не думая скрывать нетерпение.

– Ну, идем? – подстегнул он, когда Курт едва успел дожевать последний кусок, и одним движением поднялся. – Учитывая обстоятельства – никто не удивится, что мы притащились в такую рань. Мне кажется, Александер первым делом заглянет в лагерь, а сюда придет, лишь если не найдет нас там.

– Логично, – вздохнул Курт, неторопливо поднявшись, и чуть поморщился от прострела в ноге – тело, как всегда, не слишком желало начинать активничать с самого утра и в себя приходило медленно. – Люди существа предсказуемые.

– Нелюди тоже, – отмахнулся Мартин и решительно зашагал к двери.

С матушкой Лессар они столкнулись на полупустой улице; хозяйка дома удивленно шевельнула бровью, однако лишних вопросов задавать не стала, лишь поинтересовавшись у постояльцев, следует ли держать завтрак теплым и дожидаться их возвращения, и так же невозмутимо кивнула, услышав, что беспокоиться не стоит и господа конгрегаты вполне удовлетворятся остывшей снедью.

– Нелюди тоже… – произнес Курт задумчиво, когда крошечный городок остался за спиною, а под ногами развернулся ковер орошенной травы. – Интересная мысль.

– Мы предположили, что Александер пойдет искать нас в определенном месте, и я уверен, что не ошиблись. А что?

– Минотавр. Блеснешь логикой в его случае?

– Он предсказуемо умер, – пожал плечами Мартин. – С такими-то повреждениями.

– Сдается мне, мы напрасно не зашли с этого конца. Улики, следы, свидетели… Все это хорошо, но нас не только этому учили. Повреждения. Откуда они?

– Превращение не задалось, как я понимаю. Кто-то пытался сделать из человека корову и, опять же предсказуемо, вышло не ахти.

– Почему именно корову? И точно ли это пытался сделать кто-то, а не он сам – с собою?

– Я представляю, почему можно захотеть стать, скажем, волком, – помолчав, отозвался Мартин. – И не только по беседам с Максом, это на самом деле очень по-человечески – желать быть кем-то сильным, могучим… свободным. От всех и всего. Чувствовать себя выше.

– Выше кого?

– Всех. Ты сам много раз говорил: в каждом сидит зверь. Даже если он не вылезает однажды наружу, покрывая своего хозяина шерстью и отращивая зубы. Этот же зверь в нас просыпается, когда мы вступаем в драку, пусть даже за правое дело… Поэтому волка – я могу понять. Но кто и зачем может пожелать превратиться в жвачную тварь или позволить кому-то сделать с собой такое?

– Мысли есть?

– Есть. Но логика в них сомнительная. Впрочем, как я понимаю, тебе пришла в голову мысль та же самая, иначе ты бы этого разговора не завел… Жвачные в больших количествах поблизости собрались только в одном месте.

– Паломники, – вздохнул Курт, и Мартин кивнул:

– Стало быть, не я один об этом подумал. Обнадеживает.

– Если это магия крови в руках сумасшедшего сектанта – все логично: была попытка создать существо, не нуждающееся в животной пище по самой своей природе, но что-то пошло не так и… Может статься, неведомый экспериментатор даже не знал, что превращение будет не акцидентальным, а сущностным, и случившееся было неожиданностью для всех, включая его самого. В конце концов, эта магия была придумана ангелами, учинившими бунт против Бога, и кто знает, что они там сочинили и какие мелкие подлянки, понятные только своим, заложили в текст.

– Однако логика, как я уже сказал, сомнительная, – заметил Мартин. – Их травоядная философия запрещает не только причинять смерть живому существу, но даже принимать косвенное участие в этом – например, путем поедания мяса животного, уже убитого другими.

– Обувь, однако, носят, – заметил Курт. – И вовсе не обмотки из тряпок.

– И в самом деле… Как-то не учел этого факта… Но думаю, на этот случай у них предусмотрен какой-нибудь срок давности или послабление; в любом случае, на фоне всего остального это мелочь. Главное – они отказались от осознанного причинения вреда живым существам. И вдруг – ночь, костер, кровь, мясо, людоедство. Как так-то?

– Два культа в одном месте?

– А отчего нет? Место-то такое… располагающее. При желании я за полчаса на основе этого их поклонения Пределу измыслю тебе еще пяток ересей и сект, даже безо всякой магии. И вот еще тебе версия: будь я хитрым жутким малефиком, который промышляет человеческими жертвами, обнаружь я здесь толпу недоумков, жаждущих откровения – я бы поддержал в них эти мысли и даже выдвинул бы вперед какую-нибудь возвышенную особу… желательно женщину, одинокую, с трагической историей… Так, чтобы все, включая ее, полагали, будто все сложилось само собою. И пусть они во главе с ней отвлекают на себя инквизиторов песнями о любви ко всему живому, сострадании, Господе и ангелах в кустах.

– И зачем бы малефику тащиться ради этого к Пределу, в толпу тех самых недоумков? Здесь человечина вкуснее?

– Или полезнее.

– Чем? Будь то ночное действо совершено в границах Предела – это имело бы смысл, но там, где Александер обнаружил костер, сила этого места не действует. Это просто кусок леса, такой же, как в любом другом лесу Германии, Империи и вообще земли нашей грешной.

– Он нашел что-то в Пределе, что-то такое, что придает силу всем этим манипуляциям, и решил опробовать на месте. Для того и прибыл. Или не для того, но – обнаружил и решил, и когда убедится, что все работает – уйдет. Или вынес не все, что хотел, и потихоньку стаскивает это куда-нибудь в чащу, в потайную берложку, и уйдет, когда соберет всё. Да и тот минотавр – быть может, это был не фанатик-паломник, решивший преобразиться для лучшего поедания травы, а некто, кого преобразовали для лучшего поедания его самого. Быть может, там, у костра, был съеден такой же.

– Звучит безумно, – подытожил Курт, – но на допросах приходилось слышать истории и безумней. Подозреваемый есть? Если в твоих рассуждениях есть хоть капля смысла – вряд ли он будет кем-то заметным, на кого мы уже обратили внимание. Или вовсе местный.

– Если я прав – это не сильно влияет на общую схему: так или иначе, остается цепочка «малефик» – «прикрытие из паломников» – «нечто нужное в Пределе». Быть может, это нечто – даже не преобразованные Пределом вещи, вроде волшебных камней и веток, а само то, что и создало его. Быть может… Быть может, оно тоже имеет отношение к чему-то нездешнему, вроде самой магии крови. Проклюнулось семечко от того самого райского яблока или упал кусок ангельского пера, или пробный камень, созданный Господом перед сотворением тверди, или остатки адамова ребра.

– Одну ересь уже придумал, осталось четыре.

– Я рос на отчетах Молота Ведьм, как иные растут на сказках. Не знаю, что теперь могло бы меня удивить.

– И все же ребро в этом списке лишнее. Наворотить столько – вряд ли смогла бы даже праматерь Ева целиком.

– Bene[95]95
  Хорошо, ладно (лат.).


[Закрыть], ребро я, так и быть, вычеркну, – легко согласился Мартин и оба, переглянувшись, невесело хмыкнули и умолкли.

До лагеря шли уже в молчании, и напряжение идущего рядом с собою младшего сослужителя Курт ощущал едва ли не физически, снова подумав, не напрасно ли Совет затеял это их совместное расследование. Мартин явно тяготился соседством с легендой, всеми силами стремился не ударить в грязь лицом, и лежащая в архиве внушительная стопка документации с пометкой «расследование завершено» и именем инквизитора Бекера столь же явно им же самим игнорировалась или полагалась доказательством незначительным. Инквизитор Бекер хотел успешно завершенного расследования именно здесь, именно сейчас, на худой конец – дельной идеи, именно его идеи, каковая позволит это расследование придвинуть к финалу. Инквизитор Бекер должен был доказать, что он чего-то стоит, а этого, как видно, он так и не доказал еще главному своему критику и экзаменатору – самому себе…

Дельные идеи…

А если и впрямь одна из перечисленных Мартином смеха ради идей имеет смысл? Не ангелово крыло сокрыто в Пределе, ясное дело, и не первый камень творения, а вот семечко Древа Познания – это мысль интересная. Отчего бы нет? Древо миров оказалось вовсе не таким уж мифическим, как то полагалось ранее, отчего бы столь же вещественным не быть и иному древу? Вещественным не когда-то в первотварные времена, не где-то в ином мире, созданном Творцом для своих любимых созданий, а сейчас и здесь, на земле, этими созданиями теперь заселенной? Путей, коими оно могло бы оказаться здесь, прорасти, укорениться – тьма, от халатности кого-то в небесном воинстве до плана самого Творца: случай все с тем же Древом Миров показал, что в этих планах сама Дева Мария ногу сломит. И вот, как знать, быть может, стоит теперь в этом лесу то самое дерево… Потому и не ощущал expertus никаких оттенков силы этого места, у него этих оттенков попросту нет, ибо то Древо, предмет соблазна далеких предков, в самом себе не имело ни зла, ни добра, ни тьмы, ни света, оно лишь позволяло увидеть и постичь то и другое…

А вот и вторая ересь, усмехнулся Курт мысленно. И в самом деле, после всего виденного за двадцать шесть лет службы – даже такая ахинея не кажется чем-то уж совсем бредовым.

– А тут становится живенько, – заметил Мартин, когда лагерь паломников уже стал хорошо различим. – Что ни день – событие.

Лагерь и вправду казался куда более оживленным, чем прежде, напоминая лавку городского монополиста, куда вдруг нагрянул с визитом мытарь, коего ждали лишь через месяц. Не сказать чтоб население лагеря суетилось и мельтешило, и никто не бегал взад-вперед, и не было криков или хоть какого-то шума, однако людей перед хлипкими жилищами собралось больше обычного. При приближении стало видно, что большая часть паломников старательно, но довольно бездарно изображает занятость какими-то делами, совершить которые надо именно тут, на правой стороне их поселения, однако несколько человек, включая Урсулу и Гейгера, просто стояли на месте, открыто наблюдая за происходящим.

Происходило и впрямь любопытное. У одного из тонких деревцев понуро жевали редкую подножную растительность два оседланных жеребца с дорожными вьюками у седла, а в паре шагов от них Грегор Харт, отчаянно жестикулируя, препирался с немолодым человеком в простой, но добротной одежде путника.

– Сдается мне, я знаю, в чем дело, – хмыкнул Курт, и оба, не сговариваясь, свернули к спорщикам, спустя несколько шагов различив уже и выражения лиц: упрямое, возмущенное – Грегора и гневно-досадливое – его оппонента.

Путник схватил парня за локоть, недвусмысленно изобразив второй рукой грозящий кулак, Грегор довольно неучтиво высвободился, что-то громко прошипев сквозь зубы, широко повел рукой вокруг, словно указывая разом на весь мир, и явно обвиняюще с силой ткнул оппонента пальцем в грудь. Тот хлопнул его по руке, снова ухватив за локоть, встряхнул, как куклу, и повысил голос.

– Кажется, папенька нашего философа не оценил его ученого рвения, – констатировал очевидное Мартин, и Курт так и не смог понять, проскользнуло ли в его голосе сочувствие или насмешка.

– Не сошлись во мнениях касательно святого Августина, – предположил он серьезно. – Думаю, отец семейства не согласен с первозначимостью платоников.

Грегор, стоящий почти лицом к ним, заметил господ конгрегатов первым; оборвав очередную возмущенную реплику, он распрямился, вместе с тем как-то будто вжавшись сам в себя, и коротко, явно чуть слышно, что-то пробормотал. Путник напротив него не обернулся, однако замер и смолк, выпустив руку парня и даже отступив от него назад.

– С добрым утром, Грегор! – преувеличенно радушно поприветствовал Курт, когда до обоих осталось несколько шагов. – Я вижу, денёк у тебя задался?

– И вам утра доброго, – даже не думая скрывать недовольство, отозвался тот и вяло кивнул поочередно на каждого: – Майстер Курт Гессе, майстер Мартин Бекер, здешние инквизиторы.