Текст книги "Жизнь моя"
Автор книги: Мишель Пейвер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Глава 12
Семейный склеп недалеко от Порта Капена.
Рим, 25 июля 53 г. до Рождества Христова
Она должна была сказать ему все еще тогда, когда они встретились прошлой ночью, но она не смогла заставить себя это сделать. Она должна была заняться с ним любовью еще один, последний, раз до того, как все закончится навсегда.
А это – навсегда. По крайней мере, на этот счет она себя не обманывала – как обманывала насчет многого другого последние несколько недель.
О, как же наивна она была! Теперь она это видела. Надеялась, что время все решит: найдется способ – через покровителей, благодаря его собственной известности или еще как-нибудь – сделать его приемлемым для ее семейства.
Но время не принесло решения, а стало их величайшим врагом. Оно подстерегло ее, как вор на большой дороге, и ограбило, все отобрав.
И этот вечер – который должен был стать последним, перед его отъездом в Галлию – станет и их последним вечером навсегда.
Она приподнялась на локте взглянуть на него.
Он спал на боку, как обычно, подложив руку под голову, повернувшись к ней. Лицо его было безмятежным и юным, веки трепетали, как будто он грезил.
Это была жаркая ночь, и они занимались любовью ничем не прикрывшись; его тело было цвета полированной бронзы.
Ей был знаком каждый его шрам: форма, каков он на ощупь, его происхождение. Однажды, ради забавы, она представила его шрамы как карту: Парфянское царство, Британия, Сирия, Анатолия.
След на правом запястье отмечал перелом, так плохо сросшийся. Маленькие рубцы на нижних ребрах – след от падения с частокола. Еще там был глубокий морщинистый рубец от сирийского меча, начинавшийся у бедренной кости и длившийся до соска. И наконец, длинный, все еще устрашающего вида след от копья на внутренней стороне бедра. Она в шутку сравнивала его со шрамом на бедре Одиссея, который тот искусно замаскировал, когда пытался проникнуть в Трою.
– Нет, вы подумайте, но куда же смотрела Елена? – спрашивала она с напускным негодованием. – Говорят, что она обмывала его ноги. О боги! Не исследовав бедра! Но тогда, могу себе представить, что за мужчина был Одиссей. Терпеть, когда тебе моет ноги женщина, зная, что она может сделать!
Это вызывало у него смех. Он много смеялся, когда был с ней. Она делала его счастливым. А он делал счастливой ее.
Почему все не могло быть просто?
И вот теперь она здесь, чтобы нанести ему самую глубокую рану из всех. Глубокую рану через всю душу, которая никогда не заживет. Она знала, каково ему будет, ведь и с ней будет то же самое.
Когда она старалась представить, чем станет ее жизнь без него, она не могла сделать этого. Годы будут тянуться, невыразительные и пустые.
Но она представляла, что будет с ним. Завтра утром он отправится долгой, трудной дорогой в Галлию, не понимая, почему она разорвала отношения. Он никогда этого не поймет. Поскольку она никогда не сможет сказать ему правду. Это было единственное, за что она действительно цеплялась. Расскажи она ему – и он попытается остановить ее и погубит себя.
Возможно, боги проведут его благополучно через самое худшее. Не лучше ли ей обратиться к ним со специальной просьбой? Станут ли они слушать ее? Она не знала, что делать.
Она давно уже замечала, что надо быть осторожной, выпрашивая что-то у богов, поскольку те иногда предоставляют нечто совершенно противоположное, чтобы доставить себе удовольствие. Она не знала, думает он так же или нет, и верит ли он в богов вообще. Эту его сторону она понимала с трудом. Когда она спрашивала об этом, он с улыбкой отвечал:
– Я верю в то, что они существуют, чтобы делать нас своими игрушками. Хотя я часто удивляюсь, о чем они беспокоятся. Как будто мы можем оказать им сопротивление!
Но бывали и другие времена, когда она чувствовала в нем истинную веру, погребенную глубоко под его рационализмом и остроумием. Она надеялась, что была права насчет этого. Это ему пригодится.
Она нежно провела по шраму-полумесяцу на его плече, который появился месяц назад. Знала ли уже тогда какая-то ее часть, что все придет к этому? Может быть, поэтому она оставила на нем знак богини? Чтобы быть уверенной в том, что Кибела присмотрит за ним, когда она, Тацита, не сможет? Или же это просто способ облегчить себе то, что она задумала?
Ее пальцы задержались на выступающем красном полумесяце. Она не должна плакать. Пока еще нет. Потом времени будет достаточно – вся жизнь.
Не открывая глаз, он задержал ее руку в своей.
– Не нравится тебе, когда я его трогаю, – сказала она.
Все еще с закрытыми глазами он улыбнулся и покачал головой.
– Наоборот, нравится. Но сейчас я слишком ленив, чтобы сделать с этим что-нибудь.
Она устроилась напротив него, слушая, как стучит его сердце. Он медленно провел рукой по ее волосам, нежно разглаживая каждую прядь от корней до кончиков и давая прядям упасть на ее обнаженную спину.
– Гай!
– Ммм…
Она смешалась. Нет. Она не готова еще это сделать. Немного позже.
– Почему ты выбрал для наших встреч это место?
– Что?
– Склеп. Почему склеп?
Она почувствовала, как его грудь сотрясается от смеха.
– Не знаю. Может быть, мне явилась связь между любовью и смертью. Поэты любят подобные вещи.
Он издевался, но она знала, что в душе, вероятно, он серьезен. Он часто высмеивал то, к чему относился серьезно. Иногда ей казалось, что лишь в стихах он позволяет себе открывать свои истинные чувства.
Так она ему и сказала.
Он поднял голову взглянуть на нее, внезапно помрачнев.
– И тебе. Я открываю свои чувства тебе.
Ей было невыносимо встречаться с ним взглядом. Она быстро встала, схватила с плиты тунику и торопливо натянула ее. Затем дрожащими пальцами завязала свой пояс небрежным узлом.
Подойдя к порогу, она остановилась, глядя на улицу.
Было время новолуния, и мраморные надгробия вдоль Аппиевой дороги ловили лишь слабый отблеск звезд. «Альбия мудро поступила, принеся дополнительные лампы, – подумала она механически. – Они нам пригодятся на обратном пути».
Обратный путь… Мысль об этом была как холодный камень в ее животе. Кассий уловил ее настроение, он всегда улавливал его. Она слышала, как он надевает тунику и подходит к ней сзади.
Он положил руки ей на плечи и потерся подбородком о ее макушку.
– Я вернусь через три месяца, – сказал он.
Она повернулась в его руках и прижалась лицом к широкой груди, чтобы сдержать рыдания. Его кожа слегка пахла вином – от осадка на дне, который он использовал, смешивая с чернилами. Кончики пальцев на его левой руке всегда были испачканы фиолетовым и слабо пахли виноградом.
Она крепко-крепко закрыла глаза и позволила ему укачивать себя, как ребенка.
«Несколько слов, сказанных мною, – думала она, – и все это останется в воспоминаниях. Всего лишь несколько слов… Я этого не вынесу».
Она отступила на шаг, подняла голову и сказала:
– Я выхожу замуж за Луция Корнелия Вера.
Она наблюдала, как меняется его лицо и думала: теперь мы никогда не вернемся к тому, что было. К тому, до этого мгновения. Отныне все позади. Отныне и навсегда.
– Нет, – сказал он спокойно. Это прозвучало сухо, как будто он перепутал себя с кем-то еще, и другая Тацита собирается замуж за Луция Корнелия Вера. Не она, не его Тацита.
– Да, – возразила она, – все уже устроено.
Его взгляд скользил по ее лицу, пытаясь осознать сказанное. Она видела, как потемнели его серые глаза, а чернота зрачков расширилась, как пятно крови, окрашивающее бинты.
Ей стало холодно. Ее зубы стучали.
– Луций Корнелий Вер, – повторила она. – Адвокат.
– Нет.
– Все устроено. Церемония помолвки состоялась вчера. Свадьба будет на следующей неделе.
Его лицо побледнело от шока. Руки опустились.
– Я не… – начал он, потом прервался. Медленно покачал головой. – Две недели назад ты обещала ждать меня. Что изменилось?
– Свадьба на следующей неделе, – неуверенно повторила она.
Ее отец был в восторге, когда она так быстро согласилась на брак. Удивлен, но обрадован. Так сильно, что упустил из виду тот факт, что она сама это предложила. Да и зачем ему думать о ее мотивах, если она выйдет замуж за одного из рода Корнелиев!
– Тацита, но почему?
Этот глубокий, глубокий холод в ее костях. Если бы она только могла избавиться от этого холода.
Она сказала:
– Мой отец начал подозревать, что у меня есть любовник.
Он взял ее за плечи.
– Посмотри на меня. Нет, посмотри… Ты лжешь!
– Нет.
– Да. Ты избегаешь моего взгляда.
Он был прав. Ее отец ни о чем не догадывался. Но мог бы. И очень скоро, если бы она не предприняла решительных действий.
– Я делаю это, чтобы сохранить тебе жизнь, – сказала она. Это была правда, если бы ее отец и братья узнали, что у нее есть любовник, они бы убили его. А может быть, и ее тоже.
Он не мог ей поверить.
– Ты испугана. Да? Ты боишься, потому что я уезжаю…
– Я боюсь за тебя.
Он прошел через склеп, потом вернулся.
– Поехали со мной в Галлию.
Она уловила ту решимость, которая делала его хорошим солдатом. Оценить проблему, затем прийти к смелому решению, которого никто не ждет.
– Я не могу, – сказала она.
– Нет, можешь. Поедешь со мной этой ночью.
– Они поедут за нами. Дорога одна. Его люди найдут нас. Они перережут тебе глотку у меня на глазах.
Он знал, что она права. Пустота в его глазах сказала ей об этом. Видеть это было невыносимо.
– Не делай этого, Тацита. Дождись меня, как обещала. Ты ведь обещала ждать. Три месяца! Что такое три месяца? Я вернусь. Я разбираюсь в таких делах. Не делай этого!
– Я уже сделала! Ты разве не слышал? Свадьба на следующей неделе!
Снова он мерил шагами склеп, и выглядел как пойманный зверь. Она наблюдала, как гнев прорывается на поверхность. Гнев, говорят, хороший знак. Он ведь поможет ему это пережить?
– Ты не сделаешь этого, – прошептал он.
– Гай, я…
– Корнелий? Мужчина за пятьдесят! У него вставные зубы и плешь, которую его брадобрей пытается извести травами из Германии! Нет, это невозможно, это абсурд! Подумай, во что превратится твоя жизнь!
– Это меня не заботит.
Он остановился и взглянул на нее, лицо его изменилось. Как будто он увидел ее впервые.
Она вздрогнула.
Он покачал головой.
– Я не допущу, чтобы это произошло.
– Ты не сможешь меня остановить.
– Тогда я попрошу, – прорычал он.
– Нет.
– О да. Это одно из преимуществ крестьянской крови, как ты говоришь. У нас нет гордости, видишь, совсем нет гордости. Я прошу тебя, Тацита. Не выходи замуж за этого человека. Даже если ты никогда больше меня не увидишь, не разрушай свою жизнь. Не делай этого!
– Я не могу допустить, чтобы они убили тебя! – выпалила она. – Ненавидь меня, если хочешь, презирай меня всю оставшуюся жизнь! Но я не позволю убить тебя!
Он ринулся туда, где они лежали, где до сих пор находился его плащ, смятый после любви, и где ее плащ все еще был свернут как подушка. Кое-как он смог набросить свой плащ на плечи.
– Прости меня. – сказала она в дверях.
– Как я могу простить тебя? Ты разрушила наши жизни!
– У меня не было выбора.
– И ты даже не говоришь – почему!
– Сейчас не время, Гай! – Ее голос дрогнул. – Наше время кончилось.
Она выбежала в темноту.
Глава 13
Ля Бастид, суббота, 24 сентября 1988 г.
– Патрик?
– Антония? Это ты? Который час?
– Семь утра. Извини, я тебя разбудила.
– Я… Господи! Я думал, что проспал! Всю ночь на ногах.
– Я тоже.
– Майлз…
– Он вернулся прошлой ночью, очень поздно.
– Я сейчас приду.
– Нет, нет. Именно поэтому я и звоню.
– Почему? Что-то случилось?
– Ничего. Только то, что я ему ничего еще не сказала.
– Хорошо, я сейчас приду, и мы вместе скажем ему.
– Патрик, послушай. Все очень сложно. Он в ужасном состоянии с тех пор, как вернулся. Действительно в ужасном. Что-то вроде приступа паники. У меня вся ночь ушла на то, чтобы привести его в чувство.
– Господи, но с ним все в порядке?
– Сейчас да.
– А ты как?
– Я – прекрасно, только немного устала… Но на самом деле это было ужасно. Он все время говорил, что умирает. Какой-то момент я думала, что это так.
– Надо было позвонить мне.
– Нет, ты не смог бы ничего сделать. А я знаю, что делать, такое уже случалось. В любом случае сейчас он чувствует себя сносно, но еще спит. Вот в чем дело. Он проспит еще несколько часов, и тогда, если он успокоится…
– Ты ребячишься? Майлз? Успокоится?
– Знаю, это звучит глупо…
– Это звучит как внушение. Мы должны разбудить его и поговорить.
– Это не внушение Ты бы не стал говорить так, если бы видел его прошлой ночью. Он был так беззащитен… Я чувствовала себя преступницей.
– Антония, что ты говоришь!
– Все, что я хочу сказать, мы должны подождать еще немного. Хотя бы пару часов, пока он не проснется и не почувствует себя лучше. Пожалуйста, Патрик, я не смогу дать ему, лежачему, пинка. Я просто не смогу…
– Эй-эй, извини. Я не хотел орать на тебя, Антония. Ты еще здесь?
– Извини, извини, я просто немного устала.
– Дай себе время. Я не хочу давить на тебя. Если ты считаешь, что лучше подождать, давай ждать.
– Спасибо.
– Как ты думаешь, он еще долго проспит?
– Думаю, до полудня.
– До полудня. Гм… Так, а что ты собираешься делать до этого?
– Не знаю. Работать на раскопе, наверное. Звучит смешно, но…
– Надо чем-то заполнить время. Да, я тоже пойду на раскоп. Увидимся там.
* * *
Как только Майлз проснулся, еще не открывая глаза, он знал, что находится в комнате Тони на мельнице. Он мог определить это по скрипу кровати, когда он потягивался, по реву реки в открытом окне, по запаху мятного шампуня, которым она обычно пользовалась, – им пропахла подушка.
Он мог не беспокоиться и открыть глаза прямо сейчас. Господи, как он изнурен. Нет, следует подобрать новое слово для его ощущений. Влекомый потоком… Иссушенный… И опустошенный. Дерьмово опустошенный.
Он повернулся на бок, и под его щекой хрустнул листок. Это была записка: «Ушла на раскопки, вернусь в полдень. Апельсиновый сок и прочее в холодильнике. Съешь что-нибудь. Надеюсь, тебе сегодня лучше. Тони».
Ее роспись тянулась поперек листа, содержа все то о ней, чего у него не было. Элегантная, сильная, прямая и умная.
И добрая. Он никогда раньше не думал об этом, но сейчас знал, что это так. Тони была доброй.
Он повернулся на спину и посмотрел на потолок. Он чувствовал себя таким ничтожным, что больше не мог сдерживать слез. Они стекали по его щекам и заливались в уши, точь-в-точь как когда-то в школе-интернате.
Кем был он, Майлз Себастьен Кантеллоу, по сравнению с Тони? Никем. Даже недостаточно плох, чтобы действительно быть плохим. Его единственный талант – вворачивать штуки, задевая других. Посмотреть на него сейчас – распластан на спине, слабый настолько, что не мог бы даже с членом управиться, а его подруга на слепящем солнце делает эпохальные открытия…
Прошлой ночью она рассказала ему о находке в Серсе, рассказала тихим, мягким голосом, когда он лежал головой на ее коленях, уплывая сознанием, как малыш, убаюканный сказками. Никогда в жизни он не чувствовал вокруг себя такой мир и заботу.
Благодарение Богу – у него есть Тони.
Как обычно, его следующая мысль была о том, что случилось бы, если бы Тони его бросила. Пот выступил у него на лбу. Он потрогал пальцами горло и почувствовал пульс. Слишком частый. Он повернул голову в поисках коричневого бумажного пакета. К его облегчению, Тони оставила его на виду на боковой тумбочке.
Успокойся, не думай о ее уходе. Она не уйдет. Как она сказала прошлой ночью, худшее позади. Ты никогда больше не притронешься к наркотикам – и это действительно так. И она останется, и все у вас будет хорошо.
На следующий раз он проснулся, в гораздо большей степени чувствуя себя самим собой. Взгляд на часы подсказал ему, что время приближалось к десяти. Он проспал только четверть часа, но какой контраст!
Он услышал шум двери и, повернувшись, увидел Нериссу, наблюдающую за ним из коридора. Она выглядела превосходно в одном из своих летящих цветастых платьев, которые так заманчиво скользили по ее медового цвета бедрам.
– Привет, медсестричка! – пробормотал он. – Пришла задать пациенту утреннюю взбучку?
– Не выйдет, – сказала она дружелюбно.
Нерисса оперлась на дверной косяк, заложив руки за спину и выставив груди, как рано развившаяся школьница.
– Слышала, ты перебрал в Париже. И ты действительно выглядишь как дерьмо.
Она, казалось, была под впечатлением, и Майлз усмехнулся. В эту минуту он чувствовал себя лучше.
– А теперь, – сказала она, склонив голову набок, – если пациент хорошенько попросит, медсестра может оказать ему специальную услугу – сделать ручную работу, чтобы ускорить процесс выздоровления.
Исходящее от Ниссы предложение было милостью. Обычно она не любила беспорядка.
Он не мог поверить своим ушам, когда услышал, что отказывается. Но ему действительно не хотелось секса. Бог знает, что стало бы с его сердцем.
Он снова померил свой пульс. Пока хороший.
Чтобы помочь Ниссе справиться с удивлением, он сказал:
– Но, сестра, пациент смертельно хочет пить.
Она улыбнулась.
– Так и думала, что ты это скажешь.
Из-за спины она достала бутылку Côtes de Roussillon, два бокала и штопор.
– Нисса, дорогая, ты мой светлый ангел!
Боже, какой прекрасный вкус! И алкоголь замедлит ритм его сердца, не так ли? Так что все в порядке.
Наполнив свой бокал, Нисса перегнулась через него и поставила бутылку на тумбочку. Потом легла на живот, заставив его подвинуться, и с удовлетворением стала потягивать вино.
При взгляде на нее его пульс учащался на несколько делений. Вероятно, надо было ее отослать, но он не мог этого сделать.
Свободной рукой он спустил ее трусы и погладил округлые ягодицы.
– Ммм… – прошептала она. – Как приятно.
Она вжалась бедрами в матрас и напряглась так, что в каждой половинке возникла ямка.
– В прошлой жизни ты, должно быть, была кошкой, – заметил он, все еще поглаживая ее рукой.
– Да, определенно. Я могу заниматься этим весь день.
– Ты же ничего не делаешь.
– В том-то и дело!
Спустя минуту ему это надоело, и он отвесил ей шлепок.
– Отвали, сестричка. Мне надо в душ.
Но она перевернулась на спину, расстегнула платье и попросила его обработать ее спереди.
Он брызнул вином на ее соблазнительную – чересчур соблазнительную – грудь.
– Слишком рискованно, маленькая шлюшка, Тони может войти в любую минуту.
Она фыркнула:
– Как раз сейчас Тони не обратила бы внимания, застав нас в позе Кама-Сутры.
Он погонял вино во рту.
– Что это должно означать?
– Ох, я же забыла! Тебя же не было несколько дней, и ты ничего не знаешь.
– О чем?
– Сперва обработай меня спереди, тогда скажу.
Он потянулся и ущипнул ее за сосок так сильно, что она взвизгнула.
– Оставь свои долбанные вокруг да около и рассказывай.
– Это не мои долбанные вокруг да около, – сказала она, с надутым видом застегивая платье. Потом, смущенная его молчанием, добавила: – Ладно, это должно было случиться, хотя это точно не новость для первых страниц.
– Что «это»?
– Тони и Патрик.
Что-то внутри него упало, как камень.
– Это гребаная ложь!
– Зачем бы мне напрягаться, выдумывая что-то подобное? Вчера я их видела в мастерской. Они не могли отцепить друг от друга руки. – Должно быть, это началось, пока ты был в Париже, – продолжила она, – потому что раньше я никогда не замечала ничего такого, а я девушка приметливая.
– Вот как?
Он ощутил жар, покалывание и холод. Все равно что лежать на иголках. Он чувствовал себя разбитым.
– Ты ужасно выглядишь, – заметила Нерисса. – Бледный, как рыба, и липкий. Позвать Тони?
Нерисса отодвинулась от кровати, но он цепко схватил ее за запястья.
«Бедный Патрокл! – говорил он себе. – Это не его вина, что так случилось. Он не сделал бы такое со своим другом. Это она его сбила. Само собой разумеется: богатая английская девушка. Умная. Талантливая. Красивая. Деревенский парень вроде него никогда бы не имел шансов. Ах, Тони! Как ты могла это сделать? Как ты могла так поступить со мной?»
Но она смогла. Она совратила его лучшего друга за его спиной, и теперь он потерял и ее, и Патрокла.
– Кто такой Патрокл? – спросила Нисса, и он осознал, что говорил вслух. Он отмахнулся от нее. Он вспоминал, как умолял Тони прошлой ночью, как хныкал и просил ее никогда не бросать его. Это заставило его сжаться. Он просил ее не бросать его, но она уже сделала это.
Нет! Это невозможно! Ведь есть же способ вернуть ее. Поколебать Тони – вот что надо ему сделать. Он должен поколебать ее.
Он наполнил свой бокал и сделал долгий глоток. Вино растекалось по его венам, как ртуть. Или как – что там было у богов вместо крови? – ихор, кажется? Да, ихор. Возможно, у Ахиллеса тоже, ведь он был полубогом-получеловеком.
К его облегчению, пульс в глотке был четкий и ровный. Немного частый, но что за беда? Быстрый, энергичный, устойчивый пульс. Как поезд. Он мог бы обращаться с этим. Он мог бы обращаться со всем.
Да, определенно, пришло время поколебать ее уверенность. Он слишком долго был в Париже, и она получила кусок в зубы. Теперь надо ей напомнить, кто здесь босс.
Он уже знал, как это сделает. Вопрос только в проработке деталей.
– Где Моджи? – внезапно спросил он.
Все еще дуясь, Нисса притворилась, что не слышит.
– Ну-ка, Нисса, где она?
Он усилил хватку на ее запястье. Не настолько, чтобы причинить боль, но чтобы напомнить, что он мог бы сделать, если бы захотел.
– Откуда я знаю? Где-то здесь. Кажется, я видела ее на кухне с надутым лицом, как всегда.
Отлично! Ему понадобится помощь младшей сестры. Она сможет пройти туда, где у него не получится.
Он взглянул на Ниссу. Он все еще не чувствовал тяги к сексу, но это неважно. Главное – он должен сам для себя трахнуть Ниссу прямо на кровати Тони, чтобы доказать, что у Тони нет власти над ним.
Кроме того, секс в своем роде ритуал, не так ли? Воины совершали его перед тем, как идти на битву.
– Ты можешь расстегнуть платье, – сказал он.
– Пожалуй, нет. Я вдруг подумала, пойду помогу Саю на раскопе.
Все еще сжимая рукой ее запястье, он провел другой рукой по ее бедрам.
– Позже.
– Майлз, я не хочу. Правда. И, я уверена, ты тоже не хочешь. Ты ужасно выглядишь…
Его рука скользнула под платье и поползла вверх.
– Это не займет много времени.
– Я не хочу, – запротестовала она, затем тяжело вздохнула: – Ну ладно, давай. Только быстро.
Пятью унизительными минутами позже он отодвинулся от нее с рыданиями.
– Я не могу, не могу! – кричал он, сворачиваясь калачиком и пряча лицо в руки.
– Я тебе это говорила, – заметила Нисса. – Господи, что за кошмар! Ты выглядишь так, как будто у тебя сейчас начнется сердечный приступ.
Она оставила его, раскачивавшегося и рыдавшего на кровати, проклинающего Тони и Патрика, а более всего – себя.
* * *
В половине двенадцатого Патрик выпрямился в душной траншее, решив, что довольно этого безумия.
– Я сыт по горло этими глупостями, – сказал он Антонии несколькими минутами позже, опускаясь на корточки рядом с ней.
Она не ответила.
Она выглядела измученной, с огромными глазами и с синяками под ними.
О чем он только думал, позволяя вещам так затянуться?
– Я иду домой принять душ и закинуть вещи в сумку, потом забираю тебя у мельницы. Меня не волнует, проснулся он или нет, но мы уезжаем отсюда.
Она кивнула.
Впоследствии он часто думал об этом. О том, насколько иначе сложились бы их жизнь, если бы они сумели уехать вовремя.
* * *
…Было чуть больше двенадцати, когда он вернулся на мельницу. Жара была невыносимой, хуже, чем ему когда-либо приходилось испытывать. Земля лежала в одурелой неподвижности, оглушенная неумолимым солнцем, под оловянного цвета небом.
Во дворе не было ни души, и он сразу почувствовал, что что-то не так. Дверь кухни была приоткрыта, и он толкнул ее, чтобы войти. Он опустил свой рюкзак на плиты.
– Майлз? Антония?
Никого. Даже кота нет.
Он поднялся наверх и нашел комнату Антонии. Она была пуста, как и все остальные.
Никогда до этого он не был в ее комнате, но он узнал ее по радужной груде одежды в кресле и по путанице лент цвета драгоценных камней на комоде. Ее постель была хаосом ярких цветастых простыней. Он не хотел туда смотреть. Это было место, где она и Майлз… Нет! Даже не думай об этом.
Потом он заметил, что тумбочка у кровати сдвинута, а дверца полуоткрыта. Майлз говорил ему о записях, которые она там держит, о ее великой тайне. Тогда он находил это трогательным, поскольку это показывало ее с неожиданной стороны. Теперь же, с внезапной болью предчувствия, он увидел, что замок взломан и тумбочка пуста.
Вот дерьмо! Если Майлз завладел ее записями, для нее это равносильно тому, чтобы содрать кожу заживо.
Он нашел ее в мастерской, переворачивающей все вверх дном. Ее волосы были растрепаны, лицо – напряжено. Она выглядела как менада. В тот момент, когда она увидела его на пороге, он даже не был уверен, что она узнала его.
– Он все забрал, – тупо сказала она.
Патрик облизнул губы.
– Все контекстные листы. С обоих раскопов. И все мои… мои бумаги. – Она прижала пальцы ко рту.
Он вспомнил, что она не знает о том, что ему известно о ее записях.
– Он оставил записку, – она робко протянула ее ему.
Написанное было ужасно даже для Майлза. Что-то о бумажном следе с призом в конце.
У него вдруг возникла ужасная мысль. Он бросил на нее взгляд.
– Кантарос… Он не…
– Да, он забрал и его.
