Текст книги "Жизнь моя"
Автор книги: Мишель Пейвер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
* * *
Когда Антония не позвонила в понедельник вечером, Патрик приказал себе не волноваться. Разве она не говорила, что будет в Тулузе? Она позвонит во вторник, когда вернется.
Он погрузился в судебные заседания. Что было просто, поскольку в эксцентричном, полном напряжения мире тяжб на Хэммондс Инн никто бы не заметил, даже если разразилась бы термоядерная война.
Дебра была в своей стихии, поскольку победа была уже почти в руках. С начала заседаний они с Патриком редко виделись, хотя уже не однажды она упоминала о разорванной помолвке и жалкой претензии на внимание со стороны Моджи. Он знал, что она должна быть в курсе его чувств к Антонии, так как «предсмертная» записка Моджи была исчерпывающей, но она не показывала виду.
«Она невероятна! – говорили клиенты. – Никогда не поверишь, что у нее дочь в больнице. Вот это профессионализм!» – Патрика это поразило как гротеск.
Антония не позвонила во вторник утром, и тогда он позвонил сам. Ее не было на месте. Перед тем как покинуть здание суда, он оставил сообщение на ее автоответчике: «Антония, это Патрик. Мы можем встретиться? Позвони мне… Пожалуйста».
Она не позвонила. Он провел ночь вторника в ставке Дебры, со всей командой. Он успокаивал клиентов, шутил с поверенными и спорил с Деброй и прочими о том, как наилучшим образом работать со свидетелями. Его удивляла та легкость, с которой он мог притворяться.
Когда он оказался дома, было три часа ночи. На его подушке лежала записка от Нериссы: «Прослушивание в Париже сегодня, обр. в четв.(?)». А на автоответчике – никаких сообщений. Хотя, может, это и неудивительно, поскольку он забыл дать Антонии свой номер.
Ранним утром в среду он снова позвонил на мельницу. Ответа не было. Он оставил все свои координаты и попросил ее перезвонить.
В суде этим утром был перекрестный опрос свидетеля со стороны оппонентов, самодовольного маленького человечка, который полагал, что может с полуслова угадать все вопросы. Это лишь упрощало задачу Патрика и здорово раздражало судью. Однако благодаря этому часть сознания Патрика оставалась свободной, и он гадал, что происходит в Ля Бастид. Постепенно он пришел к выводу, что Антония, вероятно, не намерена ему звонить. Похоже, она не желает иметь с ним никаких дел.
«Антония, – вспомнил он слова Майлза, – не из тех, кто прощает». Нет, нет и еще раз нет!
Во время перерыва на ланч, когда вся команда вернулась в Палату за сэндвичами, а заодно за тем, чтобы обсудить и стратегию, он выскользнул в свою комнату и снова позвонил на мельницу. Он был косноязычен, как семнадцатилетний. Господи, ну почему же так трудно сказать, что чувствуешь! Автоответчик был худшим изобретением на планете.
– Антония… ох… ты можешь перезвонить мне? Пожалуйста? Эта штука… суд… скоро кончится. Я думаю, они все уладят, может быть, даже сегодня. В любом случае я вылетаю первым рейсом.
В пять минут второго, перед тем как покинуть здание суда, он позвонил в свое агентство и купил билет на первый утренний рейс. Если она не хочет иметь с ним дел, пусть скажет это ему прямо в глаза. Какой смысл быть адвокатом, если он не может защитить самого себя!
В четверть четвертого другая сторона попросила о небольшой отсрочке, во время которой было принято предложение урегулирования, данное в субботу вечером. Судья был счастлив: теперь он мог идти играть в гольф. Клиенты тоже были в экстазе.
Было восемь, когда Патрик с Деброй наконец вырвались, и то, лишь пообещав, что встретятся позже у Лэнгана, за шампанским.
– Мне надо с вами поговорить, – сказал Патрик Дебре, когда они подошли к комнате клерков.
– Наконец-то, – выдохнула она, проходя в свой кабинет и закрывая за ним дверь. – Выпить не хочешь?
Он покачал головой. Выбрал кресло подальше от портрета ее отца, висевшего над каминной полкой. Не стоит создавать себе затруднений. Лорд Суинберн своим взглядом василиска осаживал и не таких, как он.
– Я полагаю, – сказала Дебра, щедро плеснув в бокал виски, – что это связано с Антонией Хант?
Ее лицо было непроницаемым, словно она выкладывала неоспоримые аргументы в суде.
– Да, – ответил он ровно.
Если она надеется сбить его, то он будет разочарован. Хотя он знал, что она постарается взять верх. В конце концов, она была сутягой.
– Я сказал Джулиану, а теперь хочу сказать и вам, что я порвал с Нериссой.
Она ответила слабой натянутой улыбкой.
* * *
Он говорил с Джулианом утром за завтраком, перед тем как тот ушел в больницу. Ему было тяжело обременять Джулиана в такое время, но выбора не было.
Джулиан выслушал его молча. Потом медленно свернул свою «Таймс» и положил на стол рядом с тарелкой.
– Я опасался, что это может случиться. Пожалуй, я всегда знал, что Нерисса тебе не пара.
– Это не ее вина. – Он помолчал. – Я все еще люблю Антонию.
Как просто звучит, когда говоришь это вслух. Как просто! И внезапно все встало на свои места. Больше нет головных болей. Больше не надо замазывать трещины и удивляться, почему не становится лучше.
Но Джулиан явно этого не ожидал. Он был потрясен.
– О, мой мальчик, ты не можешь! Ты должен предвидеть, как это воспримет Дебра!
– Ничем не могу помочь, Джулиан. Никто не может.
Тот не ответил.
Патрик попытался улыбнуться:
– Все не так плохо. Я буду видеться с вами, вы же знаете! Я же не собираюсь в Австралию!
Джулиан снял очки и протирал их носовым платком, сердито моргая.
– Ты прав, конечно. Ты же не собираешься в Австралию.
* * *
…Дебра, прищурив глаза, изучала портрет отца. Она выглядела так, словно изобретала стратегию тяжбы.
Патрик ощутил себя выжатым. Он подумал: «Почему бы нам не снять перчатки и не начать?»
– Должна сказать, – начала Дебра, все еще глядя на портрет, – я разочарована тем, что ты думал, будто должен все эти годы вводить меня в заблуждение.
– Насчет чего?
– Ты знал, что мой сын взял ту вещь, но все же прикрывал его. Ты знал, что моя дочь закрыла эти ворота, и все же не сообщил мне об этом. Ты…
– Насчет ворот я не знал.
– А теперь еще возобновление отношений с этой женщиной за моей спиной. – Она потянулась за графином и налила себе воды. – Пожалуй, верно то, что говорят о шелковых кошельках и свиных ушах.
Патрик сделал вид, что не слышит.
– Так значит, – сказала Дебра, – я ошибалась все это время, как взяла на себя труд заметить моя дочь в оставленной ею записке. Мой сын – вор, а эта женщина – светлый ангел, которого я должна принять с распростертыми объятиями.
– Никто не ждет от вас этого, – спокойно возразил Патрик. Потом добавил: – Теперь можно мне сказать?
Она склонила голову с преувеличенной любезностью.
– Это не займет много времени. И, пока не забыл, я уже говорил с Андерсоном – они не ждут меня сегодня вечером.
– Почему? – резко спросила она. – Для всех нас важно, чтобы ты там был.
Он выдержал ее взгляд.
– Потому что я ухожу.
– Уходишь? – эхом повторила она.
– Слагаю полномочия.
Она моргнула.
– Это невозможно.
– Нет, возможно. Не совсем обычно, но возможно. Я все подготовил. Мой клерк соберет мои вещи и отошлет их ко мне домой. Он не принимает для меня новых дел к рассмотрению, а что касается текущих дел, то все они несложные. Я подготовлю пояснительные записки, и мой преемник будет способен…
– Ты не можешь так просто уйти. Ты не можешь все бросить. Все, ради чего работал.
Он был удивлен. Она явно не ожидала его ухода.
– Не все, – ответил он. – Я по-прежнему буду практиковать. – Его губы скривились. – Я не собираюсь полностью отстраняться от дел. Но я думаю о смене стороны.
Она рассмеялась.
– Ты – представитель истца? Вступать в борьбу с транснациональными корпорациями? О, не думаю.
– Почему нет? Я знаю достаточно о крупных компаниях, чтобы заставить их побегать.
– Перестань, Патрик! Мы все время от времени сталкиваемся с сомнениями подобного рода. Но мы их преодолеваем.
– Возможно. Но я все же хочу попробовать.
Она пытливо посмотрела на него:
– После всего, что я для тебя сделала!
Он спокойно встретил ее взгляд.
– Я очень многому научился у вас, Дебра. И всегда буду за это благодарен. Но нам обоим известно: все, чего я достиг, я достиг сам.
Она смотрела в свой бокал и хмурилась.
– Не уходи, Патрик. Я не знаю, как буду продолжать без тебя.
Личная просьба. Он должен был это предвидеть. Возможно, она даже искренне так думает.
Он встал.
– До свидания, Дебра, – сказал он.
* * *
Джулиан прошел мимо Патрика, поднимаясь по лестнице, и подумал, что он выглядит вымотанным, даже для окончания суда.
– Джулиан, – позвал его Патрик снизу.
Джулиан перегнулся через перила.
Патрик посмотрел на него и попытался выдавить улыбку, но это у него не особенно получилось.
– До свидания, Джулиан, – сказал он. – Увидимся.
Что-то шевельнулось в груди Джулиана.
– Патрик…
Но он уже ушел.
«О Господи! – подумал Джулиан. – О Господи, не дай этому случиться».
Дебра была одна в комнате клерков. Она стояла у факса, листая новые поступления.
– Так и думал, что найду тебя здесь, – сказал он. – Поздравления от Андерсона. – Он попытался поцеловать ее в щеку, но она отстранилась. – Я видел Патрика. Он выглядит ужасно.
Она сложила факсы в стопку и коротко улыбнулась ему.
– Он ушел.
Снова это болезненное шевеление в груди. Чувствуя себя старым и уставшим, он опустился в кресло.
– Что ты имеешь в виду – «ушел»?
– А что, по-твоему, я могу иметь в виду? Отбыл. Оставил. Выбыл… Из нашей жизни.
«Мой мальчик, – оцепенело подумал он. – Мой зять. Сын, которого у меня никогда не было». Клише были бесконечны. И все – с зубами.
Наконец он тихо спросил:
– А ты не ожидала, что он уйдет?
– Я думала, что он более сосредоточен на деле. Очевидно, я ошибалась.
Он провел ладонью по лицу.
– Возможно, ты не оставила ему выбора.
Она резко спросила, не хочет ли он выпить. Он покачал головой и молча наблюдал, как она принесла свой любимый уотерфордовский бокал из своего кабинета.
– Я из больницы. – сказал он ей, когда она вернулась. – Моджи, кажется, лучше. Врачи говорят, что завтра она может вернуться домой.
Она села за стол старшего клерка и сделала большой глоток.
– Дебра, – осторожно сказал он, – Моджи не виновата.
Она поставила свой бокал.
– Она выбрала самое неподходящее время. За день до главного заседания, когда я…
– Никто не сверяет свою жизнь с судебными расписаниями. Она сделала это, потому что не могла больше скрывать. Если кто-то и виноват в этом, то только мы.
– Не понимаю, как ты пришел к такому заключению.
Опустив глаза, он осознал, что сложил ладони вместе, как в мольбе.
– Пожалуйста, не злись больше на нашу дочь, это нас разлучает. Пожалуйста, не вынуждай меня выбирать, как ты сделала с Патриком. Пожалуйста, не отвергай того, что я должен сказать. – Помолчав он спокойно произнес: – Нам нужно искать помощь для Моджи, профессиональную помощь.
Она стала совершенно неподвижной.
– Мы говорили об этом годы назад.
– Нет, – терпеливо ответил он. – Я предлагал, а ты отвергала это.
– Потому что это бессмысленно.
– А я думаю, напротив.
– Я не согласна.
Он вздохнул.
Она еще отпила из бокала.
– Я не нуждаюсь в специалистах, говорящих мне, что я не умею обращаться с собственной дочерью. Говорящих мне, что это моя вина. Нет. Ни за что. Это не обсуждается.
– Вопрос не в том, как с ней «обращаться». Вопрос в том, как помочь ей примириться с тем, что произошло с Майлзом. А смысл есть, Дебра, поскольку впервые за двенадцать лет она этого хочет. Она хочет, чтобы ей стало лучше. Но она нуждается в помощи.
Она ничего не отвечала.
Он смотрел на нее, сидящую за столом в пустом офисе, в окруженнии факсов, юридических отчетов и шатких стопок дел. Она была в полном одиночестве. Она отвергла Моджи. Она отослала Патрика. Если он сейчас отступится, то останется с ней в этой стерильной бумажной пустыне. В этой мертвой зоне, где ничто не выживает.
– Я собираюсь искать помощь для Моджи, – сказал он снова.
– Я тебе сказала…
– И я тебе сказал. – Он замолчал. – Я не могу стоять и смотреть, как наша дочь идет по тому же пути, что и Майлз.
Она сжала челюсти.
– Ты утверждаешь, что это моя вина?
– Конечно, нет.
– Ты думаешь, это я виновата. Ты думаешь, и с Моджи тоже – моя вина.
– Бога ради! – вскричал он. – Речь идет не о тебе, а о нашей дочери! Неужели ты не видишь?
Она была поражена его вспышкой.
Он был поражен не меньше.
Он не мог вспомнить, когда повышал голос в последний раз – наверное, на футбольном матче в Оксфорде.
– Джулиан, – сказала она наконец, – если ты это сделаешь, я тебе не прощу. Ты должен себе это ясно представлять.
– Ничем не могу помочь, моя дорогая. Моджи нуждается во мне.
– А я не нуждаюсь?
Он вздохнул.
– Она нуждается во мне больше.
В молчании они смотрели друг на друга. Потом он встал и направился к двери.
Уходя, он слышал за своей спиной телефонный звонок.
После четвертого звонка Дебра взяла трубку.
– Дебра Суинберн, – сказала она.
* * *
…К тому времени в среду, когда Нерисса, наконец, добралась до Ля Бастид (это была среда), она начала испытывать к Антонии нечто большее, чем простое раздражение.
Это было уж слишком. Пора расставлять точки над «i». Придется ей поехать в это ужасное место, чтобы действовать лицом к лицу. Она укажет ей, насколько Патрику нужна жена со связями в высшем свете, при такой жене он далеко не пойдет.
Она набрала номер, который дала ей Дебра, но то ли Антония не брала трубку, то ли ее не было на мельнице. Нерисса никогда не сквернословила, но сейчас это было соблазнительно. Ей и в голову не приходило, что Антонии может там не оказаться.
Она взяла сумку из «дискавери», закрыла дом и отправилась на мельницу. Старый дом тонул в темноте, а маленького «ситроена» Антонии нигде не было видно. Нерисса толкнула дверь. К ее удивлению, та открылась. Антония, должно быть, забыла ее запереть.
Она вошла. Кухня была положительно средневековой, но на полке у раковины она обнаружила телефон и автоответчик. Антонию ожидало четыре сообщения. Нерисса нажала на «Пуск».
Услышав голос Патрика, она задохнулась.
Она прослушала все четыре сообщения. Все они были от него. «…Я вылетаю первым же рейсом, – гласило последнее. – Думаю, нам нужно разобраться с этим, Антония. Я действительно так думаю. Если ты захочешь… Я знаю, я смогу. Я… Я люблю тебя. И я никогда не переставал любить тебя».
Она недоверчиво слушала. Она никогда не слышала, чтобы он говорил ей такие вещи. Боже правый! Он действительно думал о разрыве. Эта мысль ужаснула ее. Сама мысль о том, чтобы начинать все сначала с кем-то еще… Это было несправедливо. Она заслужила этот брак.
Она стерла все четыре сообщения и покинула мельницу.
Глава 32
Прибыв в Перпиньян в четверг утром, Патрик не обнаружил «дискавери» на стоянке в аропорту.
Он тупо, разглядывая пятна масла на мостовой. Ему понадобилось минут пять, чтобы догадаться: это, должно быть, Нерисса взяла машину. Он удивился, почему простое умозаключение далось ему с таким трудом. Возможно, от недосыпа. Большую часть ночи он провел, составляя сопроводительные записки к делам, затем еще пару часов, очищая свой стол, перед тем как вызвать такси в аэропорт. После пятидесяти минут тревожного сна в самолете голова казалось ватной.
Он попытался подсчитать, сколько он вообще спал за последнюю неделю, и бросил, дойдя до десяти. Что-то заумное о лишении сна носилось в его памяти, но он не мог уловить, что именно, и оставил это.
Капли дождя на лице возвратили его к реальности. Он вернулся к терминалу, взял машину на прокат и добрался до Ля Бастид к одиннадцати тридцати. «Дискавери» был припаркован у дома. О черт! У него нет сил для очередного обмена мнениями с Нериссой.
Автоответчик в холле молчал, на столе не было писем. Он выругался. Он ожидал найти что-нибудь от Антонии.
Нериссу он обнаружил на кухне, в пальто, она писала ему записку.
– Я уже уезжаю, – сказала она, пряча записку в карман. – Я приехала забрать свои вещи.
Ее лицо было безмятежным. Она, казалось, приняла то, что между ними все кончено.
Он сел, поставив локти на стол. Комната плавно кружилась, напоминая ему о бессонной ночи. Нерисса поставила перед ним кружку черного кофе и сказала, что он выглядит ужасно.
– Все в порядке, просто я немного устал, – пробормотал он.
Кофе был хороший, и комната скоро перестала кружиться. Он вкратце рассказал ей об отставке из Палаты и прощании с Моджи.
Она подняла бровь:
– Это что, время избавления от старых обязательств?
Он попытался улыбнуться, но ничего не вышло – лицо было деревянным.
Она взяла свои ключи.
– Я оставлю машину в аэропорту, на обычном месте.
– Хорошо.
Он вынес ее сумки и погрузил в багажник. Открыв дверцу, она повернулась и через плечо сказала:
– О, совсем забыла! Вчера вечером столкнулась в деревне с Антонией. Она просила передать тебе привет.
Он едва удержался, чтобы не вспыхнуть.
– И что она сказала еще?
Нерисса завязывала свой шарф. Она покачала головой:
– Она очень спешила, хотела забрать сообщения и снова уехать.
Он похолодел. Вчера вечером… Она была здесь вчера вечером, она слышала его сообщения, и все, что она ответила, это «привет».
Что ж, ты не мог получить более ясного ответа, чем этот. Прекрасная работа, Патрокл! Ты ушел и опять потерял ее.
Он осознал, что Нерисса с любопытством наблюдает за ним.
– Извини, – сказал он, – ты хотела ехать.
Она одарила его кривой улыбкой, в которой было нечто такое, чего он не мог понять. Потом положила руки ему на плечи, встала на носочки и легко поцеловала в губы.
– До свидания, Патрик. И – удачи! – Еще одна странная улыбочка. – Что-то мне подсказывает, что она тебе понадобится.
* * *
Во вторник, в полдвенадцатого утра, Антония выключила свой лэп-топ, повесила сумку на плечо и покинула университетскую библиотеку ради бодрящей чашки кофе.
В прокуренной маленькой столовой, ставшей ее прибежищем за последние четыре дня, она отказалась от намерения выпить бокал вина, предпочитая, подводить итоги на трезвую голову.
За прошедшие дни она узнала удивительно много о живших два тысячелетия назад римлянах, но все еще недостаточно, чтобы вернуться домой.
Валерия Атилия, дочь виноторговца, была наименее подходящей из всех. Согласно «Римским надписям в Британии», она завершила свой жизненный путь в Колчестере. Мемориальная доска описывала ее брак обычным акронимом SVQ. Это было сокращение от «Sina Una Querella», или «Без ссор». Что-то непохоже на женщину, которая однажды укусила возлюбленного в шею и ногтями расцарапала ему щеки.
Наиболее вероятной кандидатурой ей казалась Эмилия Сатурнина. Коллега из Копенгагена сообщил, что погребальная урна Эмилии была украшена изображением граната. Для римлян гранат – это символ вечной жизни. Конечно, было бы некоторой натяжкой считать, что он присутствовал и на личной печати Эмилии, но Антония подозревала, что она на правильном пути и Эмилия – та самая, кого она ищет.
Наконец, была еще Тацита Корнелия. Она нравилась Антонии больше всех, даже если и не была Ликарис. Имя Тациты упоминалось в одном из писем Плиния Старшего как блестящий пример влияния умной и сильной матери на своих детей. «По общим отзывам, это была женщина, исполненная великой смелости и глубины чувств, кои качества она и сумела передать подрастающему поколению», – писал Плиний несколько напыщенно.
Молодые Корнелии выросли в Афинах. Из «Каталога греческих папирусов» 1893 года Антония узнала, что позже они приняли для своих личных печатей растущий месяц – символ их матери.
Гранат или растущий месяц?
Ничто не подталкивало ее память. Она не могла ничего представить в пустующем углу кубка. По всей видимости, ее усилия по разгадыванию загадки Кассия обречены были остановиться на этом.
Вертя в руках чашку, она наблюдала за людьми, прогуливающимися по мостовой в лучах весеннего солнца. Какой-то парень положил руку на плечи подружки, обнял ее и громко засмеялся. Может, он смеялся над чем-то забавным, сказанным девушкой, а может, просто от радости быть молодым и влюбленным.
В небеса, ликуя, взмыло сердце…
Внезапно Антония подумала: «Какая я мелкая! Отношусь к загадке, как к некой интеллектуальной головоломке. Расстраиваюсь, что я не та, кому под силу ее решить…
Это не игра. Это важно. Две тысячи лет назад мужчина полюбил женщину. Потеряв ее, он потерял жизнь. Затем, много лет спустя, она попала в опасность, и он нашел способ спасти ее жизнь ценой своей собственной. Но перед смертью он сделал все, чтобы однажды их души соединились. И для него это не было игрой в слова. Это имело значение. Он верил в это».
Она гадала, узнала ли Ликарис, кем бы она ни была, о том, что сделал ради нее Кассий? Встретились ли они снова, в последний раз? Нашли ли они способ преодолеть то, что их разлучило? Или в годы войны последняя возможность примирения навеки пропала?
Она наблюдала за танцующей по мостовой тенью молодой листвы и думала о последнем шансе в исправлении ошибок прошлого. Потом встала, прошла внутрь и набрала телефон Патрика.
То, что ответил его клерк, звучало тревожно:
– Нет, мистера МакМаллана в Палате нет. Дома его тоже нет, они уже пытались с ним связаться. Можно бы попробовать позвонить в больницу, хотя…
Сердце Антонии дрогнуло: больница?
Ответ клерка был уклончивым. Если она об этом не знает, то он ничего не может добавить. Возможно, ей лучше поговорить с мистером Пасмором, так как мисс Суинберн на конференции. Пасмор должен сейчас быть дома, дать номер?
Джулиан ответил почти сразу, и ему стоило огромного труда скрыть разочарование, услышав ее голос. У них состоялся короткий нескладный разговор, в котором больше говорил он, а когда она положила трубку, ей необходимо было выпить, и на сей раз что-нибудь покрепче, чем кофе. Когда официант принес ей coup de rouge, она сделала усилие, чтобы не уронить его.
Попыталась покончить с собой?! Бедная маленькая Моджи! И бедный Джулиан. И Дебра. И Патрик.
Голос Джулиана был растерянным, и он ничего не знал о том, где Патрик. По его словам, он и сам хотел бы знать, где он. Он беспокоился о нем.
Она внезапно вспомнила, как молодой человек спускался по улице, а восьмилетняя девочка бегала вокруг него кругами. А вот Патрик в мастерской, сидит на скамейке, и Моджи инструктирует его, как нумеровать черепки. Она спросила себя, как он воспринимал все это.
Она покончила с одним бокалом и заказала другой.
«Тут никто не виноват, – говорил ей Джулиан. – На самом деле все только сейчас открылось. Правильно или нет, но то, что сделала Моджи, стало своего рода катализатором. Нам придется заняться этим. Ради нее. А может, и ради нас самих».
Сердце обливалось кровью – слушать, как он пытается быть оптимистичным.
Официант принес второй бокал. Она рассматривала его. Напрасно она заказала еще одну порцию, учитывая, что ей сегодня придется вести машину до деревни, паковать вещи и отбывать в неизвестном направлении, когда мельница сменит хозяина. Эта мысль наполнила ее страшной усталостью. Ей хотелось поговорить с Патриком и убедиться, что с ним все в порядке.
Сквозь бокал она наблюдала, как солнечные лучи становятся рубиновыми.
– За тебя, Моджи, – прошептала она. – И за тебя, Патрик, тоже. Где бы ты ни был. «Кубок вина после полудня…»
Кубок вина…
Она нахмурилась. Где она слышала эти слова раньше?
Она медленно поставила бокал. Кубок или бокал… Потом до нее дошло. Майлз, скрючась, как гном, на нагретом солнцем склоне холма размахивает пустой бутылкой от шампанского, словно провозглашая издевательский тост:
«Кубок вина днем – и не надо кувшина с водой.
Бахус из этих подвалов чистый струится…»
Внезапно все встало на свои места. Конечно же. Как она могла быть такой глупой? Майлз спрятал кантарос в подвале, в единственном месте, куда ни она, ни ее отец не заглядывали. Подвал был слишком большим, слишком темным, слишком неисследованным. Кроме того, он всегда был заперт. Хотя это не представляло препятствия для Майлза. Напротив, он был бы рад такому вызову.
Она взглянула на часы. Чуть за полдень. У нее менее двенадцати часов на то, чтобы добраться до профессора Мерно, забрать свои вещи, вернуться в Ля Бастид, обыскать подвалы и, в довершение всего, войти в контакт с Патриком – выяснить, что он делает.
Перед тем как покинуть кафе, она снова попробовала позвонить в Палату. На этот раз она обратилась прямо к старшему клерку, который чопорно ответил ей, что мистера МакМаллана не было и нет и что он не ожидается. Мистер МакМаллан подал в отставку.
Подал в отставку?
Она набрала номер, который, после некоторых колебаний, ей дали как номер его домашнего телефона. Подключился автоответчик, но она не оставила сообщения, на случай, если там Нерисса. То же самое было, когда она позвонила в Ля Бастид. Где же он? Она хотела снова позвонить Джулиану, но потом отказалась от этого. У него и без того дел достаточно.
Она позвонит еще раз, приехав на мельницу.
* * *
Был полдень, и, поскольку Патрик пропустил завтрак в самолете, он был голоден, но, что съесть, решить не мог. В конечном счете он вообще отказался от этого. Сейчас не до еды. Надо найти Антонию.
Он стоял посреди кухни, пытаясь думать. Но его мысли неслись вскачь, отклоняясь, когда считали нужным, и становилось все труднее собрать их вместе.
Ну-ка, подумай. Ты же юрист, в конце концов! Конечно, ты сможешь ее переубедить.
Может быть, сможешь. Но сперва ее надо найти.
Одно известно наверняка: сегодня в полночь мельница перейдет к Дебре. А это значит, что Антония должна вернуться за своими вещами – в противном случае помощники шерифа выкинут их на улицу.
Так чего же ты ждешь? – подумал он. Иди на мельницу! Черт, может, она уже там!
Но на мельнице Антонии не оказалось, хотя, загадочным образом, дверь была открыта. Он вошел внутрь. Никаких сообщений на автоответчике. Его последняя надежда на то, что Нерисса лжет и Антония не забирала их, испарилась.
На полу он нашел россыпь почты. В глаза бросился конверт, доставленный курьером из Парижа, с пометкой «срочно». Он пожалел, что не догадался послать такое же письмо из Лондона. Может быть, она восприняла бы это более серьезно, чем набор бессвязных сообщений по телефону.
Он подошел к столу, вырвал лист из блока для заметок и нацарапал записку: «Антония! Я говорил всерьез. Каждое слово. Патрик». Он прикрепил записку на холодильник, рядом с открыткой, изображающей Кассия, – здесь она ее точно увидит.
Когда он это сделал, на глаза ему попался флюоресцентный зеленый листок. «КЕЙТ» – было написано на нем большими красными буквами, а внизу – телефонный номер в Лондоне. Он положил листок в карман и вышел.
Вернувшись домой, он набрал этот номер и с некоторым облегчением попал не на сумасшедшую Кейт, а на мужчину с пронзительным голосом, который представился как муж подруги.
– Нет, – сказал пронзительный голос, – Антония последние несколько дней на связь не выходила. А разве она не за границей?
Да, он передаст жене, что Патрику нужно срочно связаться с Антонией, а если Антония позвонит сама, он ей немедленно скажет об этом.
Муж был более сговорчивым, чем жена, но подозрительно неопределенным. В довершение всего, заканчивая разговор, он назвал Патрика «мистером Тойнби».
Патрик снова обнаружил, что стоит посреди кухни, думая, как поступить. Еще не было двух дня. Могут пройти часы, пока она приедет на мельницу. Он не мог ждать дома. Он должен что-то делать. Он надел жакет и вышел.
Несмотря на мягкий день, дорога в Серс была по-зимнему безмолвна. Было слишком рано для цикад и слишком холодно для ящериц. Рев Сарака был приглушенным рокотом глубоко внизу.
Пока он шел, вдыхая сладкий, пахнущий смолой воздух, его сознание прояснилось, как всегда бывало, когда он подходил к источнику.
Теперь ты не можешь отступиться, говорил он себе. Сделав это, ты только повторишь ошибку, совершенную двенадцать лет назад.
Было около трех, когда он достиг конца дороги, и, хотя прерывистые солнечные лучи пробивались сквозь облака, Серс уже был колодцем мрака.
Дверь в горе, подумал он. Ворота между миром живых и миром мертвых. Он спросил себя, нет ли там Майлза.
Он нагнул голову и вошел. Почва под ногами была так же суха, как в ту ночь, когда был найден кантарос. Он встал на колени и пропустил сквозь пальцы пригоршню пыли. В темноте, в углу пещеры, мягко пел источник: древняя, пузырящаяся мистерия, неизменная вот уже десятки тысяч лет.
Он вспомнил, какой была Антония, когда они стояли в пыли, на коленях перед кантаросом. Ее лицо изменилось, глаза блестели от слез.
Но она и сейчас была все той же девушкой. Почему ему понадобилось столько времени, чтобы увидеть это? Она не изменилась, и он – тоже. Можно сколько угодно убеждать себя, что со временем люди отдаляются друг от друга, что всё меняется, что вырастают препятствия на пути – и, возможно, порой так оно и есть. Но не на этот раз.
На выходе из пещеры он больно стукнулся головой о сталактит, который моментально вернул его в настоящее. «Следи, куда ступаешь, сын мой, – казалось, предостерегает его богиня. – Ты все же не из леса».
Его легкий оптимизм испарился. Неудивительно, что Антония ему не позвонила. Он не должен был оставлять ее вот так, не сообщив о своих чувствах.
Пошатываясь, он вышел на солнечный свет. Перед глазами мелькали черные пятна. Когда он поднес к голове руку, она была в крови. Наказанный, он начал спускаться по дороге. Но у мостика, где дорога ответвлялась к Равен-де-Вердура, он остановился.
На часах – полчетвертого. Если он пойдет дальше, то окажется на мельнице через полчаса. А если ее еще там нет? Он не думал, что может с этим столкнуться. Чтобы убить еще час, он решил пройти боковой дорогой до горного хребта. Может, он встретит ее на обратном пути. Насколько он знал Антонию, она не могла оставить Ля Бастид, не попрощавшись с источником.
Дорога заканчивалась в буковом лесу, покрытом опавшей листвой бронзового цвета, которая заставляла его шаги громко отдаваться в неподвижном воздухе. Когда он останавливался отдышаться, лес был устрашающе безмолвным. Ни ветра, шевелящего ветки, ни крика сокола, ни писка крапивников. Он был один.
Дорога разветвлялась и становилась круче. Он утопал в листве по колено.
Должно быть, тут залежи за много лет, подумал он. Ему казалось, что он продирается назад, к тому памятному лету. Назад к Майлзу…
Внезапно он наступил на древесный корень, который глухо хрустнув под его тяжестью, переломился надвое. Патрик тяжело приземлился на правую ногу. Взрыв чудовищной боли ударил его в колено. Он упал и некоторое время катался в листве, едва сдерживая вырывающийся крик.
Спустя время, задыхаясь и дрожа, он лежал, изучая узор голых ветвей на фоне неба. Надо идти. Однако попытка встать оказалась неудачной. Боль опять вспыхнула затопляющей судорогой, справиться с которой не было сил. Ах, дерьмо, дерьмо… Он покрылся потом и поплотнее сжал челюсти.
