Текст книги "Жизнь моя"
Автор книги: Мишель Пейвер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
Моджи покраснела.
– Знаешь, – сказал Майлз, – я все еще так пьян, что не могу смотреть прямо! Похмелье будет адом, когда оно наконец наступит.
Он схватил Антонию за запястье и посадил рядом с собой. Она сказала ему, чтобы он отпустил ее, у нее много дел.
– Что за дела у тебя могут быть в пол-одиннадцатого утра в воскресенье?
Она придумала на ходу, что ей надо в Серс.
Он закатил глаза.
– Знаешь, Пэдди, иногда чертовски скучно бывать в обществе с Девственницей Весталкой!
– Мое имя, – сказала она, – Антония. Или Тони. Постарайся пользоваться либо тем, либо другим. Сейчас и всегда.
– А мое имя – Имоджин! – сказала Моджи, собравшись с духом.
Майлз тряхнул головой:
– Ох-хо-хо! Что это вселилось в них?
Антония попыталась освободить свое запястье из его руки.
– У меня блестящая идея, – сказал он, усиливая хватку. – Давайте поедем в Антиб и будем пить на берегу, а потом последуем священной галльской традиции кутить по воскресеньям в классном местечке.
– Нетушки! – храбро заявила Моджи. – В прошлый раз, когда мы были на побережье, меня укусила медуза. Я остаюсь здесь.
– Я тоже, – поддержала ее Антония.
– Ох, дайте мне чертову передышку, – сказал Майлз.
– Я получила магнетометр на один день, – откликнулась Антония, – и беру его в Серс.
– Хватит дуться! Только потому, что я назвал тебя Девственницей Весталкой…
– Я не дуюсь, просто…
– Нет, дуешься.
– Я никогда не был в Антибе, – спокойно вставил Патрик. – Похоже, развлечение…
– Теперь обломись, – ответил ему Майлз. – Ты разве не знаешь, что развлечения и Девственница Весталка – две вещи несовместные? Она бежит от всего, что имеет вкус удовольствия! Не танцует, не пьет. Никогда даже не сквернословит. К тому же у нее проблемы с тем, чтобы кончить, не правда ли, моя сладкая? И ты должен был заметить, как она боится лошадей. В прошлый раз я брал Моджи покататься на пони, так Тони даже близко не подошла к бедной скотинке. А когда я…
– Заткнись, Майлз, – перебила его Антония.
Патрик встал.
– Пожалуй, я возьму Имоджин с собой в булочную, или как там вы ее называете…
– Dépôt de pain – вставила Моджи.
– Верно. Мы можем прихватить еды для этой поездки на побережье на тот случай, если не найдем достаточно классный ресторан, и что-нибудь к ланчу для вас двоих.
Моджи вскочила со стула:
– Могу я купить pain au chocolat, а еще tarte tatin?
– Конечно, можешь, – сказал Патрик.
Майлз засмеялся:
– Педди, ты изумительный! Одним махом вернул семейные ценности и яблочный пирог нам, декадентам-европейцам!
Патрик мягко посоветовал ему отвалить.
– Куда, Патрокл? – спросил Майлз с улыбкой. – Ведь это моя терраса, разве нет?
– Конечно твоя, – ответил Патрик. Его щеки потемнели.
– Патрокл? – фыркнула Антония. – Угадайте с трех раз, кто подразумевается под Ахиллесом. Даже если он немного слаб на голову.
Майлз заложил руки за голову и откинулся в шезлонге.
– Ахиллес благородный – это я, – пробормотал он. – Жизнь короткая, но славная.
– Как будто, – сухо сказал Патрик. – Но ты же не собираешься слишком далеко заводить эту аналогию, дружочек? Эти парни ведь спали вместе, разве нет?
– Засранец, – изрек Майлз, швыряя в него булочкой.
Патрик засмеялся и кинул ее обратно. Майлз увернулся от нее, как кот. Затем встал, потянулся и прошествовал в дом.
– Тони, дорогая, – позвал он не оборачиваясь, – когда закончите, вернись в постель на минуточку ради любви!
– Я тебе уже сказала: я собираюсь в Серс!
– Ох, поступай как нравится!
Антония встала. Моджи ринулась искать свои сандалии. Патрик, направившийся к дверям, остановился.
– Послушайте, – внезапно сказал он. – Если вам нужна помощь, чтобы донести эту штуковину до Серса, я могу сделать это перед отъездом.
Она взглянула на него. Никогда раньше он не предлагал ей помощь в Серсе.
– Все в порядке, – откликнулась она автоматически. – Я возьму джип.
– Но дорога там не везде проезжая. Придется нести ваш прибор.
– Он не тяжелый.
Он посмотрел на нее долгим взглядом, который она не могла истолковать. Потом до нее дошло, что, может быть, ему самому хочется в Серс.
– Извините, – быстро нашлась она, – я не собиралась останавливать вас, если вы желаете…
– Договорились. Во всяком случае, мне надо поехать в Антиб с Майлзом.
Она кивнула.
Он повернулся, чтобы уйти.
– Патрик, – внезапно произнесла она, чувствуя, что краснеет, поскольку нечасто называла его по имени. – Насчет вашего отца…
Он ждал с бесстрастным лицом.
– То, что я сказала об этом, должно быть, задело вас, я имею в виду, что он был алкоголик. Я не думала выведывать и все такое…
– Я знаю.
– Хорошо. В любом случае простите меня.
– Вы все время просите прощения, – сказал он. – Но вам не за что его просить.
Прежде чем она смогла ответить, он повернулся и ушел с террасы. Несколько минут спустя он появился внизу, на улице. Она смотрела, как он спускается вниз по холму вместе с Моджи, скачущей вокруг него, как щенок.
Майлз иногда дразнил его за легкую хромоту – следствие ушиба во время футбольного матча. По словам Майлза, порвалась какая-то связка в колене. Хирургическим путем можно было бы ее закрепить, но Патрик не собирался этого делать.
Наблюдая за ним теперь, Антония не могла заметить ни малейших признаков хромоты. Она подумала, что он хорошо движется, со сдержанной энергией – такой человек способен на неистовство, но хорошо контролирует себя. Ей нравилась его манера двигаться. Ей нравился он. И ей хотелось понравиться ему.
* * *
Майлз обещал Моджи, что они вернутся из Антиба не позже семи, и они смогут поужинать вместе на террасе с шампанским для взрослых и ее любимым diabolo menthe, который он сделает специально для нее.
Когда в девять часов не было никаких признаков их возвращения, Антония дала Моджи вареное яйцо, копченую селедку и уложила спать в свободной комнате на мельнице. Моджи была подавлена, но не особенно удручена. Она привыкла все время быть под присмотром.
Антония с отцом молча поужинали на кухне, а потом каждый пошел по своим делам: он – работать в кабинет, она – к прикроватной тумбочке, чтобы достать на пару часов свои записи. В полночь она легла спать.
В два часа ночи она была разбужена сердитым голосом отца внизу, во дворе. Хлопнула дверь. Засмеялась девушка. Загудел клаксон. Потом раздался оскорбленный вопль Альфонса. Кот всегда спал в дверях, а ее отец вечно наступал на него.
Больная от усталости, Антония завернулась в кимоно и спустилась вниз.
Она нашла отца стоящим в пижаме на ступеньках кухни, моргающим в резком свете фонаря у подъезда. Майлз, Саймон и Нерисса вповалку лежали в «панде», а Патрик, выглядевший усталым, был за рулем. Майлз пронзительно звал Моджи во всю силу своего голоса. Он был или очень пьян, или под кайфом. А может, и то и другое.
– Это к тебе, – сквозь зубы пробормотал доктор Хант, прежде чем скрыться в доме. Секундой позже его дверь захлопнулась с такой силой, что дом содрогнулся.
Антония потерла лицо и подавила зевок.
– Майлз, ступай домой. Два часа ночи!
– Где Моджи? – орал он. – Я приехал забрать свою сестру!
– Майлз, – пробормотал Патрик. – Ну, это недоразумение, мы едем домой.
– Отвали, Пэдди! Я приехал забрать свою Моджи!
– Ничего подобного ты не сделаешь, – отрезала Антония. – Так что убирайся! Это же касается Саймона с Нериссой. Если вы, двое, не в силах вернуться домой, можете остаться у Майлза, для разнообразия. А теперь – исчезните!
Все четверо уставились на нее.
Внезапно она представила себя не в коротком зеленом кимоно, а как сварливую домохозяйку в мыльной опере. Брюзга, сварливая баба: с бигуди в волосах и с кольд-кремом на лице, сжимающая на груди грязный банный халат. Придирки, придирки, придирки – вот чем ты всегда занята!
«Хорошо, если ты чувствуешь себя покинутой, – сердито выговаривала она себе, – это твоя собственная вина. Ты могла бы поехать с ними в Антиб, ничто тебе не мешало. Но Майлз прав: ты просто слишком труслива, чтобы получать удовольствие».
Патрик завел мотор, а Майлз нарочито отвернулся. Завтра будут проблемы.
Саймон тяжело привалился к окну и отключился. Нерисса сидела рядом с Патриком, беспомощно хихикая, обвив рукой его шею. Ее большой палец нежно гладил основание его горла.
Патрик завел «панду», обернулся и посмотрел на Антонию.
– Извините, – сказал он. – Я не хотел, чтобы так вышло.
Она ничего не ответила.
«Панда» выехала со двора в брызгах пыли и гравия, а она стояла, глядя, как огни фар совершают свой путь вверх по холму.
– И меня извините тоже, – сказала она.
Глава 7
– Не представляю, – сказал Майлз, откатившись от Нериссы, – что мне сделать, чтобы помириться с Тони? Она ведь была не в себе, да?
Нерисса зевнула и посмотрела на часы. Три ночи. Черт! Если она сейчас же не заснет, то будет выглядеть кошмарно.
– Откуда мне знать, – пробормотала она. – Такие люди, как она, всегда были для меня закрытой книгой.
Майлз фыркнул.
– Зачем так беспокоиться об определениях!
Она не поняла, что он имел в виду, но не чувствовала желания спрашивать.
Она была раздражена. Действительно, теперь, когда она думала об этом, она была чрезвычайно раздражена. Она получила удовольствие от дня в Антибе, но закончился этот день совсем не так, как ей хотелось. Она предвкушала долгий, чистый, блаженный сон без секса внизу, на мельнице, на большой прохладной двуспальной кровати, которую она делила с Саймоном. Саймон не побеспокоил бы ее ради секса. Он был бы холоден так же, как сейчас, когда был в одной из свободных комнат в Лез Лимоньерс. Но стычка с Тони все испортила. И теперь она была с потным мужчиной в постели, которую, кажется, целую вечность не меняли.
«Премия» – так Майлз это называл. Да уж, подумала Нерисса. Не то чтобы она не любила секс. Иногда она получала от секса большое удовольствие, особенно от процесса раздевания и предварительных ласк. Но не каждую же ночь! Именно поэтому она оставалась с Саймоном внизу, на мельнице. Он был так легко управляем и так невероятно благодарен, если она говорила «да». Но самая великолепная вещь заключалась в том, что он верил всему, что она говорила, включая ее маленькую полезную ложь о том, насколько маленькое у нее «там, внизу», поэтому он должен быть чрезвычайно осторожен и не делать «это» слишком часто, иначе он нанесет ей рану. Это всегда проходило с такими мужчинами, как Сай. Это давало ему ощущение, что он большой и мужественный защитник. С остальными ей приходилось быть более осторожной. Она поняла, что подавляющее число мужчин (включая Майлза) находили в этом возможность лишний раз обидеть ее.
Она свесила ноги на край кровати и встала.
– Я пошла за пивом.
– Ммм… – пробормотал Майлз в подушку.
В любом случае он не проснется до ее возвращения. Или будет смотреть Олимпийские игры.
Обнаженная, она прошла в свою комнату, которой теперь, встречаясь с Саймоном, пользовалась редко. В комоде она нашла короткую комбинацию тяжелого атласа и надела ее через голову, наслаждаясь прохладным скольжением материала по своей коже. Она не могла понять девушек, которые спят в старых футболках. Нерисса никогда не признавала футболок. И мужских рубашек. И джинсов.
Перед тем как выйти, она оглядела свое отражение в зеркале. «У Нериссы Пасмор тяжелые белокурые волосы, маленькое крепкое тело из податливого фарфора и глаза, напоминающие агаты в реке, освещенной солнцем». Так будет начинаться обзор ее первого фильма.
Сравнение с агатами и фарфором не было воображаемым. Ее учитель по истории искусств шептал ей это на складе, когда ей было четырнадцать, как раз перед тем, как она потеряла девственность. Бедный ублюдок… Судорожные желания мужчины среднего возраста, обернутые в чепуху насчет соединения душ. Возможно, это могло одурачить его, но ни в коем случае не ее.
«Надо ли говорить, – продолжался обзор, – что камера обожает ее». И камера обожала бы ее. Мужчины и женщины во всем мире смотрели бы, не отрываясь, на ее блестящий образ и плакали – ведь она настолько красивее их…
Кухня была прохладным царством мрамора, купающейся в ярком голубом свете ламп от насекомых. Честно говоря, Майлзу нужна уборщица. Раковина переполнена. Фу! Эти мужчины…
Она взяла из холодильника, в котором не было ничего, кроме белого вина и «Чарльза Хайдсика», диетическое пиво. Затем устроилась на скамье у открытого окна.
Она была в середине второго пункта своего обзора, когда в кухню вошел Патрик. На нем были только шорты, и он не замечал ее до тех пор, пока не достал из холодильника пиво и не открыл его.
– О, привет! – сказал он с невозмутимым видом.
Она подумала, что это немного чересчур, ведь она должна выглядеть великолепно: круглые соблазнительные коленки, бретелька, услужливо сползшая с плеча.
Она подняла банку с пивом в молчаливым тосте.
– Значит, вы тоже не можете заснуть?
Он кивнул и облокотился на холодильник, скрестив ноги в лодыжках и держа у груди банку пива. Казалось, он вообще не реагировал на нее. Но она не возражала. Напротив, находила это любопытно успокоительным. Он держал дистанцию, так как она спала с его лучшим другом, который пока был достаточно хорош. Сейчас она была счастлива просто восхищаться видами.
– У вас хорошее тело, – заметила она.
– Спасибо, – ответил он сдержанно.
У него были длинные ноги – удивительно редкое явление для мужчины – и прекрасный мускулистый торс. Он должен хорошо получаться на фотографиях.
Да, они бы фантастически смотрелись вместе. Хрупкая фарфоровая блондинка и высокий темноволосый молодой человек сердитого вида. Лучше в черно-белом варианте, а не в цвете. Это подчеркнет его скулы и четкую линию рта, а ее появление сделает более хрупким и уязвимым: современная Титания и ее неотшлифованный алмаз – Оберон.
– Нерисса, – позвал он после паузы.
– Ммм…
– Зачем ты приехала на эти раскопки?
Ее глаза расширились. Меньше всего она ожидала такого вопроса.
– Зачем… – повторила она эхом.
– Ну да. Зачем… из-за Майлза?
– Майлз? Что ты имеешь в виду?
Он пожал плечами.
Она улыбнулась.
– О, я вовсе не повисла на нем, если ты это подумал! Я просто решила, что было бы забавно приехать.
– А теперь?
– Что?
– Тоже забавно?
Честно говоря, в последнее время она была сыта этим по горло. Раскопки сами по себе оказались ужасной скучищей, а Майлз с недавних пор желал секса все время. Даже Саймон становился слишком обременительным для ее комфорта. Вот это был бы фейерверк, если бы он узнал про нее и Майлза. А она ненавидела фейерверки.
– Пожалуй, нет, но с вашим приездом стало намного лучше, – сказала она абсолютно искренне.
Он недоверчиво взглянул на нее.
На кухне появился Майлз. На нем была оранжевая футболка с дыркой поперек живота и отсутствовали шорты. Нерисса подумала, что он выглядит отвратительно.
Он открыл бутылку Côtes de Roussillon и начал рыться в ящике в поисках дозы.
– Убалтываешь мою сводную сестру, Патрокл?
– Нет, думаю, это она убалтывает меня.
Майлз усмехнулся.
– Не держи на нее зла, малышка не может сама себя развлечь.
Нерисса выпростала из-под себя ноги и встала.
– На самом деле вы оба ошибаетесь. – Она потянулась, зная, что подол ее комбинации ползет вверх, и они оба это видят. Пусть смотрят. Это все, что они могли бы получить в такое время суток.
Майлз крепко шлепнул ее по заду.
– Уймись, маленькая шлюшка. Я сейчас приду, но сперва мне надо сказать пару слов Патроклу.
Делай это столько, сколько захочешь, подумала она, потирая зад. К тому времени, как он вернется в постель, она будет спать или же выдаст чертовски хорошую имитацию сна.
– О'кей, золотой мальчик, – сказал Патрик, следуя на террасу за Майлзом. – Что ты задумал?
Майлз устроился на столе и сидел, покачивая ногой, с бутылкой на бедре. Он глубоко вдохнул, затем передал сигаретку Патрику.
– Я хочу спросить у тебя то же самое. Я получаю от тебя волны неодобрения весь вечер. Так что, если я должен получить выговор, то надо покончить с этим.
Патрик отклонил назад голову, выдохнул кольцо дыма к звездам, и вернул косячок.
– Извини. Ты не получишь выговора.
Была прекрасная ночь, с огромным пылающим, почти полным месяцем в небе цвета индиго, усеянном звездами. Патрик отметил это механически, безо всякого удовольствия. Он чувствовал себя истощенным, конечности были тяжелыми от усталости. Но спать было невозможно. Перед его глазами стояла Антония, ее взгляд, когда она вышла на ступени крыльца и попала – литературно выражаясь – в свет фар. О олух, ты должен был собрать вещи и оставить это чертово место! Почему ты не сделал этого?
Потому что, когда две недели назад он сообщил Майлзу о своем возвращении в Англию, его друг был не рассержен, а растерян.
– Значит, уезжаешь… – сказал он тихо. – Он вынул из кармана монету – римскую, подаренную матерью, и вертел ее в руках. – Я знал, что это должно случиться, – закончил он наконец фразу.
– Не будь таким. Просто именно сейчас вещи кажутся тебе чертовски сложными, с Антонией, Нериссой и всем остальным, и я думаю, ты не нуждаешься во мне, чтобы сделать все еще хуже.
К его удивлению, Майлз выглядел так, словно испытал чрезвычайное облегчение.
– Хорошо, так что же ты сразу не сказал? Если дело в том, что ты хочешь Нериссу, будь моим гостем! Я ее сегодня же прогоню. Вообще никаких проблем! Ты для меня гораздо более значишь, чем она.
Как он это сказал… Эта открытость, надежда… Именно поэтому Патрик знал, что не сможет уехать.
В лунном свете Майлз перестал болтать ногой.
– Это из-за Тони, да? – внезапно спросил он.
Сердце его екнуло. Слава Богу, свет был слишком слабым, чтобы Майлз смог увидеть его лицо.
– Прости, – сказал Майлз, – но это не моя вина. Тони всегда в работе, а Нисса чертовски доступна. Да ты и сам видел ее сейчас – это больше, чем может выдержать плоть и кровь.
Патрик не нашел что на это ответить.
– Если хочешь знать, – добавил Майлз, – я думаю о том, чтобы уладить все эти дела.
– Как?
– Прогнать Ниссу и начать все с Тони. Ведь я это должен сделать, по-твоему?
Патрик не ответил.
– И это еще не все, – продолжил Майлз. – Я собираюсь завязать с наркотиками и урезать выпивку.
– О, право же!
– Нет, я так решил! На сей раз я действительно сделаю это.
Патрик помолчал.
– Я должен со всем разобраться. Тони – часть этого. Она удержит меня на тропе. – Он сделал долгий глоток из бутылки. – Но ты тоже должен мне помочь.
Патрик напрягся.
Майлз взглянул на него и сказал:
– Ты нужен мне, чтобы освободить меня от Ниссы.
Патрик удивленно смотрел на него.
– Рассуждай трезво!
– Я рассуждаю трезво. В чем проблема? Ты ей нравишься. Но ты бы мне помог. – Он сделал еще глоток, и Патрик увидел, как дрожит его рука. – Убрав с дороги Ниссу, я смогу сконцентрироваться на Тони. И тогда я буду О. К. Я знаю.
Патрик провел рукой по лицу.
– Нет, Майлз. Категорически нет. Ты сам себя в это втянул, ты и выбирайся.
Майлз отклонился назад и издал глубокий вздох.
– Я так и думал, что ты это скажешь. – Он замолчал. – Ладно. Тогда объясни мне, как это сделать.
– Сделать что?
– Как мне уладить дела с Тони?
Патрик смотрел на звезды и желал быть за миллион световых лет отсюда.
– Я знаю, что ты собираешься сказать, – произнес Майлз. – Я должен поговорить с ней начистоту по поводу Ниссы.
«Бетельгейзе, – думал Патрик, – где это, черт возьми! Поларис звучит тоже хорошо».
– Господи, Пэдди! Ты абсолютно безнадежен! Как, к чертовой матери, это поможет, если я расскажу Тони про Ниссу? Чего она не знает, то ей не повредит!
– Но если она узнает, то повредит.
– Но вряд ли это моя вина! Это ее вина, что она такая ранимая.
– Я думал, что именно ее ранимость привлекает тебя в первую очередь.
– Иди на фиг, Патрик!
«Не могу поверить в происходящее», – думал Патрик, чувствуя головокружение, как будто плывет среди звезд.
– Честно говоря, с такой девушкой, как Антония, тебе лучше объясниться начистоту. Если ты сам ей все расскажешь, она наверняка простит тебя.
Дрожа, Майлз свернул новую сигаретку.
– Не пойдет. Я ее знаю.
Патрик вздрогнул.
– В большинстве случаев, – продолжил Майлз, – она пугающе наивна. Но глубоко в ней есть какая-то твердость. Что-то, что невозможно нарушить.
Патрик был удивлен, он тоже это почувствовал.
– Нет, Пэдди, она не из тех, кто прощает. Nope. Nyet. Невозможно, Хозе, – выдал тираду Майлз.
Патрик вздохнул.
– Так что же ты намерен делать? Ты хочешь, чтобы я прикрывал тебя, когда ты обманываешь свою девушку?
Майлз пожал плечами.
– Похоже, поскольку ты отказываешься освободить меня от Ниссы. Хотя, откровенно говоря, я думал, это наименьшее, что ты мог бы сделать.
Ответа не последовало. Майлз никогда не выходил за рамки и не говорил этого, но временами он допускал мягкие напоминания о том, что Патрик ему должен.
Патрик сказал:
– Ты, кажется, не сомневаешься, что я останусь в игре.
Усмешка Майлза казалась белой в лунном свете.
– Так же уверен, как в том, что Бог делает маленькие зеленые яблочки, Пэдди, мальчик мой.
– Почему? Я мог бы сказать Антонии в любое время, когда захочешь. Я мог бы завтра пойти к ней и сказать.
– Но ты ведь не сделаешь этого. И мы оба это знаем.
– Почему не сделаю?
– Потому что ты мой лучший друг.
Патрик быстро отошел на другой конец террасы.
– Ты ведь не веришь во все это дерьмо насчет лояльности, – бросил он через плечо.
– Нет, но ты веришь.
Патрик не ответил.
Майлз подошел и встал рядом с ним.
– Ты не расскажешь Тони, – спокойно сказал он. – У снежного кома нет шанса в аду.
О, Патрик об этом думал. Уже две недели он думал об этом. Почему бы просто не подойти к Антонии и не сказать: «Слушай, с Майлзом ты теряешь время. Он уже несколько месяцев путается с Ниссой».
Его останавливал не только Майлз, но и то, что это ранит Антонию. Патрик знал своего друга. Если Антония бросит Майлза – а она сделала бы это, если бы узнала от кого-нибудь, что он путался с Нериссой, – он бы порвал с ней. Вредить людям было единственным, истинным, данным свыше талантом Майлза.
Не то чтобы требовалось много таланта навредить Антонии. Она чувствовала слишком глубоко, и это делало ее слишком ранимой. Майлз без труда найдет, во что вонзить свои зубы. Ее отец, раскопки, Кассий. И он закусает до смерти.
Патрик взглянул на друга. Что, черт возьми, она в нем нашла, в конце концов?
Он не желал думать про них с Майлзом. Рано или поздно Майлз попытается рассказать ему, какова она в постели, и тогда он не сможет удержаться, чтобы не набить ему физиономию.
Он сказал:
– Объяснись с Антонией. Это единственный путь.
– Нет.
– Почему?
Майлз бросил сигаретку в сад, и они наблюдали красную дугу, исчезавшую в темноте.
– Потому что я – не ты, Патрокл. Иногда я хотел бы быть таким, но не могу.
* * *
Чарльз Хант сидел в пижаме у своего стола, уронив голову на руки. Он слишком устал, чтобы работать, но был слишком уязвлен, чтобы думать о сне. Об этом его предупреждали доктора, и он уже чувствовал симптомы. Даже не боль, а скорее сжимание в груди. Он выключил настольную лампу и дал лунному свету заполнить комнату. Может быть, это прогонит тяжесть.
В открытое окно он мог видеть жуткое сияние Сарака. Было одно место на реке, куда всегда устремлялся его взгляд: точка, где вода бурно пенилась между двух огромных валунов. Белая пена… Бесконечно стираемая и бесконечно возобновляемая. Он находил это гипнотическим. Она будет здесь всегда. И после того, как закончатся раскопки, и после того, как он умрет.
Он помассировал голову. Еще две недели, и он будет точно знать, что всегда знал в душе: эти раскопки, первые и последние, которыми он когда-либо руководил, оказались тотальной неудачей. Он предполагал, что будут говорить на факультете: «Ну, Чарли, не повезло?» Какой позор! И это после таких стараний! Улыбки перейдут в высмеивание, когда они узнают правду: римская вилла, в нахождении которой он был так уверен, в конце концов оказалась не на главном участке, а надежно погребенной под современным домом, смежным с ним. Красивый маленький дом с элегантной террасой, который пожилой хозяин-парижанин посещает только пару месяцев в году. Он был так любезен, что разрешил ему раскапывать пустошь, примыкающую к дому.
Этот дом… Он не имел права быть там, из-за него он не мог сделать открытия, которое должно было установить наконец его репутацию. Но что было хуже всего – уже раскопанного оказалось достаточно, чтобы подтвердить его опасения: что римская вилла действительно лежит под домом, навеки недоступная. Это было бесспорно, учитывая те дразнящие девять дюймов мозаики, открытые Тони несколько дней назад, – они шли от основания террасы.
«Вы слышали про Чарли Ханта-последнего? Он абсолютно неподражаем! Он вылизал свой раскоп и испортил его, обнаружив правую ближайшую дверь римской виллы».
Он станет посмешищем. Впрочем, кого он хочет одурачить? Он уже стал посмешищем. Даже для своей семьи. Даже для Тони.
А она талантливая. Она, кажется, инстинктивно знает, где можно найти что-нибудь. Как будто у нее на кончиках пальцев орган шестого чувства. Иногда он ее за это ненавидел. Как ненавидел ее оптимизм и упорство в продолжении поисков. День за днем она продолжала работу в Серсе. Никогда не дрогнула в своей уверенности, что найдет связь между Кассием и этой заброшенной долиной, которую он начинал ненавидеть. Она уже добилась успеха там, где он потерпел неудачу, – получив разрешения на раскопки в Серсе. До сих пор старый Панабьер никому не разрешал тронуть Серс. Он принадлежал его семье много поколений, говорил он всегда, так почему бы не оставить его в покое. Но Тони пошла повидаться с ним, «просто спросить», как она это сообщила об этом, – и фермер сдался. Может быть, он понял, что наконец встретил равную себе.
Нет, подумать только: эта сложная впечатлительная молодая женщина была творением Чарльза Ханта! Его ребенком. Тем самым орущим младенцем, которого он боялся поднять из страха повредить ее, каждую властную прихоть которой он был счастлив выполнить. Как он и Эвелин смогли произвести на свет такое существо?
И венчающим оскорблением будет, если она найдет что-нибудь в Серсе. «Вы слышали новость? Раскоп бедного старого Чарли оказался пустышкой, а у его дочери обернулся козырным!»
От этих мыслей у него пошел мороз по коже.
Как это нелепо – ревновать к собственной дочери. Ревновать к части себя самого.
Но настоящая ирония была в том, что он желал ей успеха.
Он был бы так оскорблен.
Он был бы так горд.
* * *
Антония, сидя у стола на антресолях снаружи своей комнаты, услышала знакомый скрип двери из кабинета своего отца и увидела его тень, наискосок перерезающую свет за дверью. С того места, где он стоял – в футе от лестницы, он не имел возможности видеть, что было на ее столе, однако она положила на свои записи лист бумаги.
– Не спится? – обратился он к ней мягко, чтобы не разбудить Моджи.
– Пока нет, – прошептала она. – Думаю, немного работы не помешает.
– Тони, скоро четыре! Надо сворачиваться.
– Я сейчас.
Он не ответил. Может быть, он воспринял это как намек на то, что она более предана делу, чем он. В последнее время его раздражали подобные вещи.
Она подождала, пока он уйдет, и закрыла дверь в свою спальню, прежде чем раскрыть записи.
Ее записи – ее секрет. Бумага – единственное место, где ее мысли не имели ограничений.
Это начиналось как хобби, развлечение для одиночки. Но когда она встретила Майлза, это превратилось в необходимость. А временами это становилось ее единственной связью с Кассием. В течение дня, когда она пыталась лавировать между капризами Майлза и ненадежностью отца, были моменты, когда ее мысли устремлялись к нему и все изменялось в лучшую сторону. Как будто прошлое – его прошлое – было потрясающим сборником историй павлиньей расцветки, ожидающих, когда она перевернет страницу и выпустит свет этой радуги в окружающую действительность.
Вечером она нуждалась в Кассии больше чем когда-либо. Он был нужен ей, чтобы перестать думать о Патрике.
– Я не хотел, чтобы так случилось, – сказал ей Патрик перед отъездом.
Что не случилось? Он имел в виду, что они разбудили ее в два часа ночи? Или то, что происходило между ним и Нериссой?
Так что он имел в виду?
Было легче, когда она думала, что не нравится ему. Но что же ей думать теперь? Его предложение помочь в Серсе и то замечание, которое он сделал на террасе: «Вы всегда говорите „извините“, хотя извиняться вам решительно не за что». Это просто уязвленное тщеславие, говорила она себе сердито. Он избегает тебя вот уже две недели, и, конечно, ты не можешь не думать о нем.
Потом она вспомнила Майлза и почувствовала вину. Он был капризен и несносен, но он нуждался в ней. Он не заслуживает подружки, которая не любит секс и не может оставить мысли о его лучшем друге.
Все это становилось слишком сложным. Проще было в университете, когда у нее никого не было.
Сжав зубы, она заставила себя вернуться к стихотворению, над которым работала. Страница перед ней представляла собой хаос пересечений и кусков текста. Чтобы вернуть себе нужное настроение, она обратилась к предисловию, уже изученному ею.
«Гай Кассий Виталий, – читала она, – родился около двух тысяч лет назад, в 86 году до Рождества Христова. Сын преуспевающего земледельца в римской провинции Gallia Narbonensis, он вырос в имении отца, в юго-восточных предгорьях Пиренеев – в месте, которое он потом обессмертил в своих стихах и которое, предположительно находится в долине Сарака. К несчастью, все попытки найти остатки виллы, равно как и святилище, упомянутое в его стихах, ни к чему не привели…»
Здесь текст прерывался, и следовала половина чистого листа. Полная оптимизма с начала лета, она оставила место в надежде на результаты раскопок. «Ни к чему не привели» – все еще завершало его. Даже само упоминание о предполагаемом местонахождении виллы было натяжкой. Никто точно не знал, вырос ли Кассий здесь. Это всего лишь предположение.
«В возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет он учился в Академии Марселеса, где встретил биографа Луция Фения Плавта, который стал его другом на всю жизнь и основным биографическим источником для будущих поколений. Затем молодой Кассий поступил в армию. Следующие тринадцать лет он служил с Помпеем в Сирии и Анатолии и с Цезарем в Галлии, Британии и Германии. Он рос стремительно и достиг многих отличий. Во время Анатолийской кампании он начал писать стихи и вскоре сделал себе имя как член-основатель Neoterici – Общества новых поэтов, чья непосредственность и прямота вернули к жизни переживавшее застой искусство. Для Катулла, Проперция и тех, кто пришел позже, Кассий был своего рода знаменосцем. Он первым серьезно писал о любовной интриге и открыто признавался что правящее влияние на его жизнь оказала одна женщина. С этой женщиной он имел краткий, страстный роман, когда ему было тридцать три года…»
Антония сидела и изучала слова на странице. Для специалистов они были ересью. Они противоречили тому, чему ее учили в университете.
