Текст книги "Жизнь моя"

Автор книги: Мишель Пейвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

На стволе дерева застыла ящерица, глядя им вслед. Птицы опускались в шалфей с мягким, сильным шелестом крыльев. Он слышал колокольчики коз, почти мифические в этом месте. Потом и сама коза молчаливо возникла у оливы выше его на склоне. Она была угольно-черной, с раскосыми желтыми глазами и мягкими висящими ушами. Она молчаливо рассматривал его, и он ощутил дрожь суеверного опасения. Затем коза поднялась на крошечных тонких задних копытцах и начала грызть листья.

Они достигли конца тропинки. Впереди массивный навес создавал полукруг чистой темноты.

– Смотри, как он похож на подкову, – задыхалась Моджи. – Этому есть причина. Мне рассказывала Антония. На Пасху дьявол затеял ужасное сражение со святым Пасту. Дьявол проиграл, вскочил на своего коня и галопом помчался в ущелье, а святой Пасту преследовал его по пятам. И как раз там дьяволов конь сделал огромный скачок, оставив в скале отпечаток своего копыта. Позже святой Пасту создал источник в ущелье, чтобы отмыть ущелье дочиста. Как вы понимаете, – добавила она на случай, если Патрик не уловил, – ущелье – это гигантский отпечаток копыта.

Пещера была в добрых сорока футах ниже вершины утеса.

– Что дьявол делал, спускаясь отсюда? – пробормотал Патрик. – Царапался, ища точку опоры?

– Цеплялся копытом, – с усмешкой пояснила Моджи.

Патрик поднялся ко входу в пещеру. Казалось, оттуда исходит холодное дыхание. Он чувствовал странное нежелание входить. Нарушитель… Глядя во мрак, он видел, что пещера была около пятидесяти футов в глубину и вся в сталактитах, которые наводили на мысль о застывшем хаосе.

Щуря глаза, приспосабливаясь к полумраку, он увидел тонкую черную струю воды, сочащуюся из узкой расселины в черной стене. Вода стекала в маленький естественный бассейн в скале, затем подходила к краю и исчезала внизу – через трещины в полу.

Патрик вспомнил поэму, которую читал в самолете. «Ведомо мне то место в холмах, где спускаются боги на землю…»

Стоя во мраке пещеры, он был готов поверить в это. За спиной он слышал грохот ветра в сухих стручках шалфея. Он слышал бархатные вздохи дуба и глубокое морское шуршание в соснах внизу у тропинки. И он готов был поверить, как верили язычники, что в каждом растении обитают духи. Даже вороны здесь были посланниками богов. А кипарисы взывали к небесам. И черный козел у оливы был одним из богов.

Из глубины пещеры он слышал голос сивиллы – голос источника, говорящий сам с собой.

– Вы не будете так добры, – раздался наяву голос из темноты, – не входить внутрь?

Сердце Патрика екнуло.

– Извините, если я вас напугала, – голос оказался девичьим. – Но здесь сетка, и вы, не зная, где можно ходить, можете повредить что-нибудь.

Патрик облизнул пересохшие губы. На какое-то мгновение, когда из темноты раздался голос, он подумал, что это говорит оракул.

Он прочистил горло. Потом сказал хрипло:

– Догадываюсь, вы – доктор Хант-младший.

– Извините, да, – прозвучал ответ. – Я была в боковой камере, вы не могли видеть меня, так как лампа светила слабо. Моджи, возьми у меня эту партию.

Девушка появилась из пещеры. Роясь в стареньком голубом виниловом ранце, свисавшем у нее с плеча, она вручила Моджи совок, блокнот и несколько пластиковых пакетов с кусками щебня. Она протянула Патрику другую руку, но он был слишком поражен, чтобы взять ее. К тому времени, как он пришел в себя, она уже опустила ее.

К своему удивлению, он понял, что девушка нервничает. Она смахнула пыль с рук, опустила рюкзак, наклонилась, подняла его, стряхнула с него пыль, затем заметила, что снова испачкала ладони и вытерла их о свои шорты, прежде чем еще раз протянуть ему руку. На сей раз он взял ее.

Она откинула назад свой «конский» хвост и бросила на Патрика застенчивый взгляд.

Что, черт возьми, заставляет такую девушку так нервничать? – думал он в изумлении.

Майлз прозвал ее Девственница Весталка, но это было совсем не так. Она не была похожа на римлянку, она выглядела как критянка. Он мог представить ее церемониальный прыжок через спину быка. Хотя прежде чем сделать это, она, вероятно, извинится перед быком.

Она была высокой – несколькими дюймами ниже него, с широкими прямыми плечами, узкой талией, с щедрыми бедрами и грудью. Ее цвета были чисты и драматичны: бледная кожа, темные глаза, темные длинные волосы. Широкий рот и точеный прямой нос с высокой греческой переносицей.

Верховная жрица, подумал он в оцепенении. И, подобно жрице, она горела цветом позднего полуденного солнца. На ней были винно-красные шорты и топ без рукавов, пульсирующий зигзагами чистых цветов: изумрудный, сапфировый, топазовый и рубиновый.

Ее волосы были перевязаны сзади скрученными атласными лентами. Одна – цвета спелого винограда, другая – глубокого, яркого шафрана, а на мочках висели крошечные попугайчики из папье-маше. После выгоревших на солнце оттенков во время подъема такое богатство цвета резало глаза.

До него с опозданием дошло, что на его плече все еще висит розовый рюкзачок Моджи. Он, должно быть, выглядел полным идиотом. Но Антония Хант, кажется, этого не замечала. Она забрала свои образцы у Моджи и упаковывала их в свой рюкзак. Через плечо она сказала:

– Майлз говорил, вы из Вайоминга?

Патрик сдержал себя. Но она удивила его, спросив, учил ли он в школе испанский.

– Угу, – ответил он осторожно.

– Вам повезло, – сказала она с чувством. – Вы, вероятно, преуспеете гораздо лучше в общении с местными жителями, чем мы с нашим французским. Я все время заставляю их повторять все по три раза. Каталанский акцент невозможен!

– Так ты говоришь по-испански? – спросила Моджи, глядя на него. – Вау! – Ей хотелось подчеркнуть свою близость к Патрику.

Обеспокоенный, он взял у Антонии Хант ее вновь раздавшийся рюкзак – несмотря на ее заявления, что она прекрасно справится сама, – и они начали спускаться по тропинке.

– Извините, что вам пришлось карабкаться сюда, чтобы найти меня, – сказала она, по-прежнему не глядя на него.

– Нет, я совсем не…

– Но я надеюсь, вы не будете скучать здесь. Люди часто скучают на раскопках, вы знаете, что это гораздо менее увлекательно, чем они ожидают. И боюсь, на этот раз у нас не много удач. Вернее, совсем ничего. Мы надеялись на следы присутствия римлян, но это огромное разочарование.

– За меня не беспокойтесь, – вставил он, когда она остановилась перевести дыхание. – Я, конечно не сильно разбираюсь в археологии, но был на нескольких раскопках, так что знаю, чего ожидать.

– Правда? Но это же изумительно! Если бы Майлз сказал мне! Мы выискиваем опытных людей.

– Я бы не сказал, что я…

– Вы не представляете, как трудно заставить кого-нибудь помогать нам.

Моджи, скакавшая впереди с блокнотом Антонии в руках, сияя, оглядывалась на них.

Патрик все еще не мог придумать, о чем говорить. Он чувствовал себя так, словно его ударили в грудь. К счастью, Антония Хант активно вела разговор за двоих. Она рассказывала ему о раскопах – об обоих раскопах, – и он отметил, что она удивительно уничижительна по отношению к себе, но слишком великодушна по отношению к своему отцу. Она даже оправдывала его решение снять всех волонтеров с раскопа в Серсе, хотя было ясно, что для нее это многое значит.

Когда она начала говорить ему о римском поэте Кассии, который, как она полагала, был связан с Серсом, она стала совсем другой девушкой. Собранной, острой и ничуть не взволнованной. И она не делала скидки Патрику на то, что он не специалист. Он мог слушать ее, он мог спрашивать непонятное, но, похоже, она считала, что он все понимает. Этим она ему нравилась. Это выгодно отличалось от покровительственно-снисходительной манеры остальных. Но Патрик не мог задавать много вопросов. Фактически он и не спрашивал ничего. Она оказалась совсем иной, чем он ожидал.

Что, черт возьми, делает Майлз, играя с такой девушкой? Почему он не держится кого-нибудь своего типа, вроде Нериссы?

– Так что вы думаете о Серсе? – спросила Антония Хант, резко прерывая его мысли.

– О Серсе… – повторил он с глупым видом.

– Извините, мы называем его Серсом, источником, я имею в виду ту пещеру.

Он задумался, что сказать. Беседуя с кем-либо другим, он мог бы сделать тонкое замечание и на этом успокоиться. Но с этой девушкой он не мог этого сделать.

Впервые со времени их встречи она прямо посмотрела на него. Ее лицо было открытым и слегка обеспокоенным, как будто то, что он думал, было действительно очень, очень важным для нее.

Он вспомнил, как утончились губы ее отца при упоминании ее имени, он вспомнил слова Майлза:

– Ах, Девственница Весталка! Бедняжка Тони ничего не знает, так что ее это задеть не может, а Нериссе все равно.

Патрик почувствовал, что он должен защитить ее, рассказать ей всю правду.

– Мне кажется, – начал он наконец, подыскивая слова, – обитаемым это место не назовешь. Но такое ощущение… будто кто-то живет там. Или жил однажды… – Он залился краской. – Нет, это неправильно. Думаю, это такое место, где прошлое ощущается очень близким.

Ее губы дрогнули.

– Вы хорошо сказали! Именно это и ощущаешь.

Потом она улыбнулась ему. Не быстрой короткой улыбкой, как в Серсе, а широкой, настоящей, от которой у него перехватило дыхание.

– Идите сюда, вы, оба, – кричала Моджи внизу на дороге.

– Идем, – отозвалась Антония и пошла за девочкой.

Смутно Патрик ощущал солнце за своей спиной, и запах дикого тимьяна, и бриз, мягко взметающий пыль вокруг его лодыжек. Медленно он последовал за Антонией Хант вниз по тропе.

* * *

…К облегчению Патрика, Майлз ничего не заметил, когда он и Моджи наконец добрались до Лез Лимоньерс, оставив Антонию Хант на мельнице.

Майлз был в слишком приподнятом настроении, чтобы заметить что-либо: обновленный, свежий и чрезвычайно похожий на щенка в своем стремлении показать Патрику комнату, которую он для него приготовил. Это была большая, полная воздуха и выкрашенная в ярко-белый цвет комната с прохладным полом, покрытым голубой плиткой, и с захватывающим дух видом на ту сторону горного хребта, где находилась Рок де Сент-Пасту.

Майлз проявил некоторую заботу (в духе Майлза), чтобы устроить друга как можно более комфортабельно, найдя пару чистых простыней и подушку и даже поставив веточку бугенвиллеи в банке из-под джема на окно, где она поникла на солнце и разбросала лепестки по всему подоконнику.

Он оставил Патрика распаковываться и вышел за шампанским, ожидавшим во льду, и тортом tatin, [3]3
  Французский яблочный пирог.


[Закрыть] купленым в деревенской пекарне, и pâté de sanglier, [4]4
  Паштет из кабана.


[Закрыть] который им предстояло есть без хлеба, поскольку купить его он позабыл.

Патрик, появившись на террасе после душа в шортах и футболке, нашел отсутствие хлеба непонятно трогательным. Ему от этого стало хуже.

Он сел на один из железных стульев, развернутых к горам, и слушал, как Майлз обменивается с Моджи шутками на кухне. Потом он наклонился вперед и положил локти на перила.

Неодолимое чувство опасности охватило его. Он никогда не испытывал ничего похожего. Ни разу. Даже близко. Это было ужасающе. Чувство было такое, как будто кто-то сковырнул струп и выставил голую плоть под жаркое солнце.

Он глотнул пахнущего лимоном воздуху. На память пришел пассаж из Кассия:

 
Мальчик зловредный, неужто тебе не прискучит
Целиться в нас, посылая колючие стрелы?
Жалкое, честно сказать, развлеченье для бога – охота на смертных!
Ведь не дано от тебя никуда нам укрыться.
Кровью, страдая, истечь – вот и все, что мы можем.
Так неужели тебе никогда не устать от занятья такого?
 

«Ты должен уехать отсюда, – внезапно подумал Патрик. – Найди какое-нибудь оправдание, заболей, неважно. Только уезжай немедленно и возвращайся в Англию. Майлз будет взбешен, но что ты сможешь сделать? Какая у тебя есть альтернатива? Остаться здесь и попытаться отбить девушку лучшего друга? Или сидеть и наблюдать, как он ее обманывает? Да, выбор богатый! Ты должен по-быстрому убраться отсюда!»

Глава 5

Рим, 31 марта 53 г. до Рождества Христова

Всю неделю Кассий пребывал в ужасном состоянии. Он старался не показывать этого, когда был с Плавтом, но старик был слишком чутким, чтобы его можно было долго дурачить.

В своем стремлении хорошенько развлечь своего «молодого друга» он устроил два элегантных маленьких обеда, сольный концерт и несколько оживленных дискуссий по философии, астрономии и этике. Кассий пытался делать вид, что всем этим наслаждается.

Но в конце концов наступил вечер, когда Плавт выпил слишком много изюмного вина и совершил ошибку, поздравив Кассия с «достойным» курсом, который тот избрал, чтобы избежать случайных встреч с дочерью Публия Тацита Силана.

– Рим полон красоток! – восклицал он с жизнерадостной беззаботностью шестидесятивосьмилетнего, для которого подобные глупости были уже в прошлом. – Ты поступаешь правильно, мой мальчик! Достойно! Я горжусь тобой.

Кассий стиснул зубы и рявкнул вольноотпущеннику, чтобы тот наполнил его кубок вином.

Он не нуждался в заверениях Плавта, что поступает правильно. Разве у него был выбор? Одного взгляда на дом ее отца было достаточно, чтобы понять – любое другое поведение было бы безумием.

Спустя три дня после Дня Крови он бродил по Палатину и разыскивал ее дом.

Смеркалось. Он только что освободился с дежурства, и после шума казарм Палатинский холм был как могила. Дом ее отца находился на одной из самых тихих и респектабельных улиц, недосягаемо удаленной от несущейся с Тибра вони. Каждый кирпич, каждая плитка сдержанно свидетельствовали о наследственном богатстве. «Нам нет необходимости выставляться напоказ, – тихо шептал дом. – Хвастовство – для плебеев и выскочек».

Фасад без окон, ничем не украшенный, цвет простой – «этрусский красный». Скромный порог из желтого нумидийского мрамора и простая дверь из обитого гвоздиками бука.

«Никакой показухи, – шептал дом. – Мы держим нашу роскошь внутри. Фонтаны и фрески, цветущие сады и мозаичные мраморные полы».

Так что, конечно, Плавт был прав, если подумать. С головой уйти в свои обязанности, вообще забыть о ней. Он лишь хотел, чтобы Плавт не считал необходимым так неискренне аплодировать ему в лицо.

Но, к несчастью, старик делал это, так что Кассий огрызался, а потом чувствовал себя неловко. Что побудило его в качестве компенсации предложить сходить на поэтический вечер вместо друга, когда Плавт, выходя из купальни, растянул лодыжку.

Ах, как же боги наслаждаются своими маленькими шутками! Кто бы мог подумать, что из всех людей именно Плавт будет его губителем?

Вечер имел место на другом конце города и, как опасался Кассий, оказался мучительно скучным. Хозяин, давний друг Плавта по Судебной палате, решил осчастливить присутствующих чтением полной версии своей эпической поэмы «Легенды глубин». Плавт, наделенный заранее копией, великодушно заявил, что это «прекрасный академический труд на тему, которой незаслуженно пренебрегли».

– Недостаточно пренебрегли, – кисло подумал Кассий, подавляя зевоту. Ему хотелось оказаться дома, со стариком. По крайней мере, ему не пришлось бы носить эту проклятую тогу, которая казалась чуждой и громоздкой после военной формы. И кроме того, тогда он мог бы как следует выпить.

Он оставил Плавта, с комфортом возлежащего на кушетке с флягой вина. Кушетка стояла на террасе, откуда он мог наблюдать за своими рабами, занятыми одним из его любимых развлечений – охотой на улиток в овощных грядках при луне.

– Вон там, Солон! Не дай маленьким шельмецам заползти в брокколи!

Добрый, умный, скромный, старый Плавт, подумал Кассий с чувством вины. Чем провинился он, заслужив такого неблагодарного друга, как я?

Подавляя очередной зевок, он начал считать присутствующих по головам, чтобы чем-то себя занять.

Она была в двух рядах перед ним, через проход, слева от него. Она сидела очень прямо и неподвижно, напряженно глядя прямо перед собой, что моментально подсказало ему: она знает о его присутствии.

На ней было одеяние без рукавов цвета темного сапфира – цвета ясного ночного неба, перед тем как угаснет последний луч света. Жемчуг в ушах и все тот же золотой полумесяц на груди. Никаких колец, кроме печатки на мизинце правой руки, которую он заметил, когда она смахивала со щеки темную прядь волос.

Так значит, она не обручена. Он гадал об этом и ругал себя за то, что не уяснил этого, когда они встретились.

На ней не было румян и подводки для глаз, не было и свинцовых белил на лице. Она в этом не нуждалась. Ее кожа сияла, контрастируя с мерцающей темнотой ее наряда.

Вдруг чтение подошло к концу, раздались жидкие аплодисменты. Люди вставали, потягивались, переговаривались и начинали перемещаться по направлению к столовой.

Кассий видел, как она повернулась и что-то сказала коренастому моложавому мужчине (ее брату?), сидевшему рядом. Кажется, она сказала, обмахиваясь: жарко, можно я выйду подышать свежим воздухом?

Брат подумал и одобрительно кивнул. Вероятно, он был полон нетерпения добраться до столовой. Кроме того, что плохого может с ней случиться на этом собрании?

Все еще обмахиваясь, она встала и выскользнула на террасу.

Боги, что я делаю? – с бьющимся сердцем спрашивал себя Кассий.

Разумным (а на самом деле единственным) решением было бы распрощаться с хозяином и поскорее уйти. Но это было бы малодушно и жестоко. И неучтиво к тому же. По крайней мере, он должен был извиниться за поводок еще на следующий день после процессии.

«Дурак, – прозвучал иронический голосок. – Неужели ты в самом деле думаешь, что это имеет что-то общее с учтивостью?»

Сад юриста был приятным местом, с прямыми посыпанными песком дорожками, обрамленными розмарином и слабо освещенными лунным светом и факелами. Которые все же оставляли массу тенистых мест у фруктовых деревьев. Он нашел ее в конце аркады тутовых деревьев.

Она не стала притворяться, что удивлена тем, что он последовал за ней, но слегка отодвинулась в тень, чтобы проходящим по другому концу аркады казалось, что он один.

– Ты не был на Играх, – тихо сказала она.

Без предисловий. Он подумал, что это смело.

– У меня были дела, – солгал он.

– Ты сказал, что будешь там.

– Да.

– И тем не менее не пришел.

– Нет.

– Играешь со мной?

– Нет-нет.

Ее лицо было серьезным, и он видел, как она дрожит. Ее опущенные руки мяли ткань платья.

– Я оскорбила тебя, – вдруг сказала она, сильно его удивив, поскольку об этом он думал менее всего.

– Что-о?

– В тот день, когда мы встретились… Я была груба, я насмехалась над тобой. – Она подняла подбородок. – Извини меня.

– Нет, – быстро возразил он, – это я должен извиниться перед тобой. Я должен был представиться, а не допускать всего этого. Я поступил нечестно. Поэтому я и пришел сюда. Чтобы извиниться. – Еще одна ложь. Его щеки потемнели от стыда. Он надеялся, что свет луны достаточно тускл, чтобы она этого не заметила. – Я понятия не имел, – сказал он, – что ты будешь здесь сегодня вечером. Если б знал, то не пришел бы. – Он сообразил, как это должно звучать, и вспыхнул снова.

Ее губы изогнулись в улыбке.

– Мой отец иногда разрешает мне выходить, как ты знаешь. При условии, что мой брат будет меня сопровождать, а мероприятие будет достаточно скучным и почтенным. Думаю, что моя семья терпит мой интерес к поэзии, потому что это удерживает меня от неприятностей другого рода.

Последовало молчание, пока оба обдумывали сказанное.

Она наклонила голову:

– Ты избегаешь меня, да?

– Да, – мягко сказал он.

– Почему?

– Ты знаешь – почему.

Она подняла голову, и их глаза встретились. Он заколебался.

– Это слишком опасно. Для нас обоих. И ты это знаешь. Иди в дом, прямо сейчас. Найди своего брата и сделай так, чтобы он увел тебя. Немедленно. Я подожду здесь, пока ты не уйдешь.

Он отступил, давая ей пройти, но она не шевельнулась. Он видел, как побледнело ее лицо. У него сжалось сердце от того, с каким достоинством она пыталась справиться со своей обидой. Но слезы выступили на ее глазах и заструились по щекам.

– Нет, – сказал он, – не надо плакать.

Не сознавая, что делает, он протянул руку и начал вытирать ее слезы.

Она стояла совершенно неподвижно, пока он касался ее щеки. Потом прекрасным гордым движением, что спустя годы будет стоять перед его глазами, она повернулась к нему спиной, так, что он больше не видел ее слез.

В лунном свете ее волосы были лентой мрака на спине. Ее шея была бледной и незащищенной.

Он стоял, опустив руки, наблюдая за безмолвными подъемами и опусканиями ее плеч, пока она плакала.

Наконец, он подошел, мягко развернул ее и привлек к себе.

Глава 6

Воскресенье, 18 сентября 1988 г.

До приезда Патрика в Ля Бастид Антония обычно проводила субботние ночи с Майлзом в Лез Лимоньерс. По воскресеньям она поднималась пораньше, надевала свое кимоно и выходила на террасу наблюдать восход солнца.

Но последние две недели она смущалась выходить в кимоно. Ее приводила в замешательство возможность столкнуться с Патриком, после того как она спала с Майлзом.

Она говорила себе, что это нелепо, что она может спать с кем пожелает. Это не помогало. Ночами она лежала без сна, гадая, мог ли Патрик услышать, как они с Майлзом занимаются сексом. Это было едва ли вероятно, так как его комната находилась на другом конце дома. Но все эти дни Майлз устраивал такой шум! Как будто он хотел, чтобы его друг слышал.

Этим субботним утром она лежала в постели дольше обычного. Ее лицо было одеревенелым от усталости. Работа в Серсе и на главном раскопе брала свое. А прошлой ночью все легли поздно. Майлз с Нериссой настояли на поездке в Сент-Эвлали-ле-Терм, за двадцать пять миль, чтобы поужинать в ресторане, отмеченном в Мишлене тремя звездочками, а поскольку отец Антонии отказался присматривать за Моджи, им пришлось взять ее с собой. Моджи провела вечер, проспав, свернувшись в «панде», и Антония то и дело выходила присматривать за ней.

Был третий час ночи, когда они вернулись в Ля Бастид. Они подбросили Саймона с Нериссой на мельницу и поехали в Лез Лимоньерс. Майлз собирался смотреть церемонию открытия Олимпийских игр по телевизору, Патрик отнес спящую Моджи в ее комнату и присоединился к Майлзу, а Антония пошла спать.

Теперь она лежала, созерцая игру солнечных лучей на потолке, слушая, как Майлз посвистывает в подушку рядом с ней.

Спасительной особенностью прошлой ночи, думала она, было то, что она спала, когда он пришел, и у них не было секса. Потом до нее дошло, что это совсем не то, что надо бы чувствовать в отношении своего бой-френда. Возможно, Майлз прав, и она фригидна. Но скорее они просто не подходят друг другу.

Она чувствовала себя слишком усталой и слишком смущенной, чтобы разбираться в этом сейчас. И отчаянно нуждающейся в чашке кофе.

Она выползла из постели, натянула шорты, бюстгальтер и футболку. Потом заплела волосы в косу и спустилась вниз.

Через французское окно она видела Моджи и Патрика за завтраком на террасе. Моджи, дергаясь, наливала Патрику кружку кофе. Его лицо было невозмутимо, когда он смотрел на восьмилетку, держащую в нетвердой руке кофейник. Она уже пролила большое количество кофе на стол, но он делал вид, что не заметил, хотя быстро поддержал свою кружку, чтобы она ее не расплескала тоже. Он серьезно поблагодарил ее, и она втянула щеки, чтобы не выглядеть слишком довольной.

Наблюдая за этой маленькой сценкой, Антония желала, чтобы Патрик полюбил ее так же, как, кажется, полюбил Моджи. Или даже больше. Но с самого своего приезда он всегда избегал ее. На раскопе он вежливо выслушивал ее инструкции и при первой же возможности уходил. Он никогда не болтал и не шутил с ней. И никогда не называл ее Тони. Она не любила свое прозвище, но ее задевало, почему он им не пользуется. «Антония» звучало так властно. Невозможно произнести, не растягивая слова.

«Ты все испортила с самого начала, – говорила она себе. – В тот первый день в Серсе, когда ты вела себя как сумасшедшая сельская учительница: „Ах, это так хорошо сказано!“ Кто бы не чувствовал в этом снисходительности!»

С тех пор стало только хуже. Когда Патрик был поблизости, она смущалась, что еще более повышало вероятность ляпнуть что-нибудь невпопад. Как на следующий день за ланчем, когда он задал один из своих вопросов о Кассии. Поясняя свою мысль, она собиралась отметить пассаж в его экземпляре «Стихотворений». Он спокойно попросил ее не делать этого, объяснив, что книга библиотечная.

– О, простите, – сказала она быстро, – разумеется.

Потом она представила, как это, должно было, прозвучать. Разумеется, она из библиотеки. Разумеется, вы не можете позволить себе покупать новые книги. Разумеется, разумеется, разумеется. Так что вряд ли можно обвинять его в том, что он тебя недолюбливает.

Но почему тогда временами возникает чувство, что он ее защищает? Как вчера вечером, когда она провела на раскопках десять часов, а Майлз вел себя особенно «майлзово», да и отец решил затеять с ней битву по поводу того, на что сделать упор в следующей секции. Патрик бродил рядом и небрежно отвлекал их обоих, давая ей такую необходимую возможность перевести дух.

Это не имело смысла. Но…

Майлз говорил, что Патрик самоуверенный. «Он должен быть таким. Он вырос в Вайоминге и верил, что сможет попасть в Оксфорд. Это о чем-нибудь да говорит».

Но бывали моменты, когда Антония сомневалась в этом. Как прошлой ночью, на кухне в Лез Лимоньерс.

Майлз ушел на мельницу за джипом, чтобы ехать в ресторан на двух машинах. Как всегда, когда они собирались куда-нибудь хорошо посидеть, он был под кайфом, и его прощальный залп относительно ее костюма напутал ее:

– Ты слишком высокая для того, чтобы носить такое изумрудно-зеленое платье. Ты выглядишь как гребаный попугай.

Обдумывая это, она спустилась вниз и нашла Патрика в кухне, глядящего в окно. Он не слышал, как она вошла.

На нем была простая белая рубашка и серые брюки. Майлз одолжил ему пару золотых запонок, но у него, должно быть, не хватило терпения возиться с ними, и он просто закатал рукава, положив отвергнутые запонки на стол.

После двух недель на солнце он загорел, и его темные волосы приобрели каштановый оттенок. Антония нашла его волнующе красивым и почувствовала себя попугаем более чем когда-либо.

В этот момент на улице загудел автомобиль. Патрик высунулся и крикнул Майлзу, что они идут. Потом, к ее удивлению, он постоял, развернул плечи, поднял подбородок и сделал пару глубоких медленных вдохов, как актер, готовящий себя к выходу на сцену.

Но он не может нервничать, в изумлении подумала она. Из-за чего может нервничать такой, как он?

Впервые она попыталась увидеть Лез Лимоньерс глазами Патрика. Глазами американца двадцати четырех лет от роду, чей отец провел жизнь на заводе, делая футбольные бутсы. Молодой человек, всерьез обеспокоенный тем, чтобы не быть нахлебником у своего богатого друга. Обеспокоенный настолько, что Майлзу пришлось удержать его от разорения, оплачивая дорогу сюда.

Она вошла в художественно обставленную кухню с мраморной плиткой и рабочими поверхностями из гранита. Она представила себе ресторан в Сент-Эвлали, который Майлз забронировал, не думая о ценах.

Он должен был растолковать Патрику значение мишленовских звезд, поскольку они там, в Вайоминге, не имели понятия, что это такое.

В этот момент Патрик обернулся и увидел, что она наблюдает за ним. У него были очень ясные, наполненные светом голубые глаза, которые она всегда находила потрясающими. Она попыталась улыбнуться, но он не ответил улыбкой в ответ. Наверное, подумал, что она за ним шпионит.

А теперь, этим утром, если он повернет голову, то снова увидит ее наблюдающей за ним, как она наблюдала прошлой ночью. Она быстро вышла на свет.

– Доброе утро, – сказала она оживленно, занимая стул напротив него.

– Привет, Антония, – спокойно ответил он.

С этого момента, решила она, все будет по-другому. Я действительно постараюсь.

Она смотрела, как он намазывает булочку густым горным медом. На нем были пыльные джинсы и застиранная футболка цвета морской волны. Голубоватые тени под глазами придавали ему слегка утомленный вид.

Она взяла из корзины булочку.

– Майлз все еще спит, – сказала она.

Он медленно кивнул.

Прекрасно, подумала Антония, в точку. Десять из десяти за признание очевидного. И за то, чтобы заставить его чувствовать себя третьим лишним.

Она попробовала снова. Спросила его, что он думает о вчерашнем посещении ресторана.

– Отлично, но… мне кажется… Немного перебрали.

– О да! Я была готова ехать домой за час до того, как мы собрались уезжать.

Он снова кивнул.

– Я все проспала, – сказала Моджи, наливая Антонии кружку кофе и передавая ей.

– Я знаю, – сказал Патрик с улыбкой. У него была приятная улыбка. Антонии хотелось бы видеть ее как можно чаще.

Солнце становилось жарче. Патрик поднялся из-за стола и опустил тент.

– Патрик, – сказала Моджи с полным ртом. – Майлз говорит, что ты не пьешь, но он ошибается. Ты пьешь. Я видела.

Он усмехнулся.

– Майлз имел в виду, что я не пью алкоголь.

– А! – сказала Моджи.

Антония удивилась этому. Она набралась смелости и спросила:

– А почему? Вы не любите спиртное?

Он покачал головой. Потом просто сказал:

– Мой отец был алкоголиком. Это меня сдерживает.

Она моргнула.

– Что такое алкоголик? – спросила Моджи.

– Тот, кто пьет слишком много и не может остановиться, – ответил Патрик.

Моджи посмотрела на него круглыми глазами.

– Это, должно быть, тяжело, – отважилась Антония.

Он подумал несколько секунд, а потом тихо произнес:

– Мой папа был хорошим.

– Извините, – быстро сказала она. – Я не имела в виду…

– Я знаю, – ответил он с легкой улыбкой.

Они продолжали еду в неловком молчании.

– Патрик, – снова начала Моджи.

– Мммм?

– Кто был твой лучший друг, когда тебе было восемь?

– Много ребят, – ответил он не глядя.

– Но у тебя разве не было лучшего друга?

– Нет.

Моджи обдумала это. Потом повернулась к Антонии.

– А кто был твой?

Это поймало ее врасплох.

– У меня… что-то вроде воображаемого друга, – сказала она и поймала удивленный взгляд Патрика.

– Кто? – удивилась Моджи.

– Что – кто? – переспросила Антония.

– Кто был твой воображаемый друг?

– Ох… – она смутилась, – я не могу вспомнить.

– Спорим, можешь, – настаивала Моджи. – Ты просто не хочешь говорить.

Антония налила себе еще кофе. Она спрашивала себя, догадался ли Патрик, кто был ее воображаемый друг? Возможно. Майлз всегда дразнил ее Кассием.

Ужас, подумала она. Теперь он подумает, что я не только надменная, но и сумасшедшая.

Вдруг ей захотелось оказаться где угодно, только не на этой террасе рядом с ним. Она хотела побыть одна, подальше от Майлза и Патрика и от всех этих чертовых дел.

Из гостиной донесся звук, как будто кто-то наткнулся на лампу, а следом дикая ругань. Вошел Майлз, зевая и потирая локоть. Он бросился в шезлонг, потянулся и еще раз зевнул.

– Моджи-Поджи, спаси мне жизнь! Кофе без молока, тонну сахара… Ах, ты – ангел!