Текст книги "Жизнь моя"
Автор книги: Мишель Пейвер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
– А они таковыми не были?
– Даже близко. Я не мог носить их, играя в футбол, потому что все парни смеялись бы над ним. – Он посмотрел на нее. – Над ним, вы понимаете? Для меня это не имело значения – они потешались бы над ним. Их отцы были в основном доктора и инженеры. Такая это была школа. Другой контингент учащихся. – Он помолчал. – Они знали о том, что он пьет и работает на конвейере, выпускающем плохонькие спортивные товары. Что-то, что вы покупаете, если не можете позволить себе «Nike». Очень смешно… Я не хотел давать им еще один повод для забавы.
– Так, и что было потом?
– О, ничего особенного. Он приехал в город и увидел меня на поле в старых бутсах. Он был обижен. Он не сказал об этом, но был обижен. – Он пожал плечами. – Это так.
Она опустила черепок, над которым работала.
– Но… Вы объяснили?
– Объяснить что? Что он тратит жизнь, делая дерьмо?
– Нет, что вы только хотели защитить его.
– Нет, я не сказал ему этого. – Он опять помолчал. – Я сделал это слишком поздно.
– Что вы имеете в виду?
– Спустя пару дней он стоял в очереди в столовой и с ним случился сердечный приступ. Конец истории. – Он с усилием улыбнулся. – Думаю, мораль такова: не позволяйте солнцу опускаться ниже горизонта. Да?
Было мучительно смотреть на то, как он пытается небрежно говорить об этом.
– Это не ваша вина, – сказала она ему.
– То же самое сказали и врачи.
– И я уверена, что они были правы.
– Да…
Она наблюдала, как он бережно кладет черепок на поднос для находок, идет за другим и берет кисточку, чтобы начать рисовать контекстные номера. Его руки были коричневыми, в царапинах от всех этих раскопок, а кисть он держал несколько неловко, под углом, как делают левши, когда пишут или рисуют. Когда он согнул запястье, свет поймал толстую выступающую вену на его предплечье.
«Это его жизнь, – подумала Антония. – Его кровь, бегущая под кожей». Казалось, что его кожу можно порвать с пугающей легкостью. Ей хотелось накрыть ее своей рукой, чтобы защитить. Почувствовать ее гладкость, эластичность и силу.
Она подняла глаза и в волнении осознала, что он смотрит на нее. Глаза его были очень голубые, наполненные светом.
– Антония, – раздался голос Моджи из дверей, и оба подскочили. – Когда мы пойдем в Серс?
Антония повернула голову и безучастно посмотрела на восьмилетку.
Патрик поднялся на ноги.
– Я, пожалуй, пойду.
Она посмотрела на него.
– Да, – сказала она наконец.
Но он остался там, где был, хмуро глядя вниз.
– Послушайте, не нужна ли вам помощь на раскопке? Она открыла рот, чтобы ответить, и вновь закрыла его.
– Ах, пожалуйста, – сказала Моджи. – Это будет восхитительно. Нам надо сделать целую полосу сзади!
Она прикусила губу. Это неудачная идея, подумала она. А потом сказала:
– Да, нам пригодилась бы некоторая помощь.
– Но мне надо остаться здесь, – запоздало добавила она. – Мой отец. И все…
– Да, пожалуй, вам лучше остаться.
– Хотя я могу подбросить вас на джипе.
– Можно я тоже поеду? – спросила Моджи.
– Конечно, – ответил Патрик, не глядя на нее.
– Круто!
Антония вытерла тряпкой руки и посмотрела вокруг себя, как будто до этого никогда не видела мастерскую.
– Вам понадобятся несколько контекстных листов, – сказала она растерянно.
– Верно, – кивнул Патрик. Он взял стопку контекстных листов, решето, канистру с водой и быстро вышел к джипу.
* * *
…Восемь часов спустя Антония выпрямилась на своем стуле и в сотый раз сказала себе, что она не собирается в Серс смотреть, как там управляется Патрик. Весь день она заставляла себя оставаться в мастерской, упорно реконструируя лампу. Теперь та выглядела лучше, чем два тысячелетия назад, но Антонии опротивела эта работа. Она нашла свою обувь под столом и вышла глотнуть немного воздуха.
Двор был пуст. Саймон и Нерисса покинули его час назад, взяв джип в Мазеране, осмотреть городок и спокойно пообедать. Судя по звону бутылок, исходящему из кухни, ее отец собирался выпить. Она решила наконец присоединиться к нему.
Он будет спрашивать про Майлза, и ей придется покрывать его.
От Патрика не было никаких известий. Либо он еще в Серсе, либо уже закончил и ушел в Лез Лимоньерс, чтобы принять душ и отдохнуть дома.
Она спустилась к реке. Альфонс лежал на боку на валуне, лениво изучая ласточек. При ее приближении он поднял голову на дюйм над камнем и дернул хвостом, как миниатюрный лев.
Она села на валун и кинула гальку в поток.
Он чувствует себя виноватым перед тобой, говорила она себе. Поэтому он и вспомнил про Нериссу. А сейчас он ушел в Серс…
Она сжала колени и закрыла глаза, желая походить на Нериссу. Нерисса не была скучной. Он сказал это для того, чтобы ее ободрить. Нерисса красива и возбуждающа. И она обожает секс. Нерисса смотрела бы на него своими прекрасными глазами и не задавала бы глупых вопросов.
Но Нерисса не ехала с Майлзом, напомнила она себе. Майлз – он сейчас в Париже, совсем один. Майлз – вот кто нуждается в тебе. Господи, что за путаница!
Она услышала скрип гравия за спиной и обернулась посмотреть. Моджи пробиралась между скалами. Ее ногти были черны от грязи, на носу темнело пятно. Антония вздохнула. В этот момент она не хотела, чтобы рядом была Моджи. Она не хотела рядом видеть никого.
Моджи подошла и села рядом с ней. Пощекотала лапы Альфонса травинкой. Спустя некоторое время она сказала:
– Я голодная. Можно мне пойти посмотреть, что есть в холодильнике?
– Разумеется, можно.
Но Моджи не двинулась с места.
Она явно хотела, чтобы Антония пошла с ней.
Но Антония осталась, где была.
В конце концов Моджи поняла намек и встала, отряхивая пыль сзади.
– Патрик просил, можешь ли ты прийти в Серс так быстро, как только сможешь.
Антония воззрилась на нее.
– Как? Ты хочешь сказать, что он все еще там?
Моджи кивнула.
– Но почему он не отвез тебя вниз? Он отпустил тебя пешком?
Моджи покачала головой.
– Часть пути он прошел со мной, потом мы встретили месье Панабьера на его тракторе, и он подвез меня, а Патрик вернулся обратно в Серс. Месье Панабьер сейчас в кухне выпивает вместе с доктором Хантом.
– Но… ты не знаешь, чего Патрик хотел?
Моджи преувеличенно пожала плечами.
– Он просто сказал, чтобы ты пришла в Серс так быстро, как сможешь. Он не объяснил зачем.
Антония обдумывала это. Должно быть, причина, заставившая его попросить ее сделать крюк в две мили в шесть часов вечера, была действительно серьезной. Но она не могла понять – какая. Возможно, он просто хочет видеть ее? Ее сердце забилось сильнее. Но если это так, то почему он не спустился к мельнице сам?
Сорока минутами позже она достигла Серса. Там не было никаких признаков Патрика.
Она вошла внутрь.
Она нашла его на коленях в задней части главной камеры. Он использовал маленький совок, делая заплату в последней секции, и выглядел так, словно занимался этим долгие часы. В серебристо-голубом свете газовой лампы его плечи лоснились от пота, темные волосы закрыли лоб.
Он даже не обернулся при ее появлении.
– Кажется, мы на подступах к чему-то, – сказал он.
Глава 10
Впоследствии Патрику казалось невероятным, что открытие, полностью изменившее ход его жизни, могло произойти без какого-либо предупреждения.
Когда его совок впервые чиркнул о камень, у него не возникло ни малейшего предчувствия. Это едва задело его внимание.
Он обрабатывал фрагмент пола пещеры – семью дюймами ниже современно уровня – и гадал, что Майлз собирается делать в Париже, когда наткнулся на что-то твердое. «Валун» – подумал он рассеянно. Пещера была замусорена ими – остатки ледника, сошедшего десятки тысяч лет назад. А может, орудие каменного века. Антония за эти недели нашла их несколько, а в его путеводителе указывалось, что одно время на потолке сохранялась наскальная живопись – до тех пор, пока священник, живший примерно в восемнадцатом веке не признал неподобающим изображение жеребца, кроющего кобылу, и она была замазана.
«Что бы это ни было, – подумал Патрик, посвистывая сквозь зубы, – но это явно отличается от глыб глины».
Затем он заметил, как изменился цвет почвы. Вместо тяжелой красной грязи появился слой песка горчичного цвета, который рассыпался легко, как сахар.
«Сверхъестественно, – подумал он, поднося лампу немного ближе. – Вид ледниковых отложений? Нет, не они. Слишком локализованы, размером не больше пивной корзины. Был ли песок принесен сюда человеческими руками?»
В это время он перестал свистеть, адреналин подскочил.
Он убрал свой совок, достал из рюкзака кисточку и начал стирать небольшой налет пыли. Гладкий, цвета ржавчины камень мерцал сквозь желтый песок. Сердце Патрика начало учащенно биться.
Желание погрузить руки в песок и выдернуть вещь было необычайно властным, но он знал, что это было бы грубой ошибкой. Точное местоположение находки – где бы она ни была, пусть даже самой крошечной и незначительной, – должно быть четко указано. И если он сейчас поспешит, все это может быть навсегда утеряно. Антония никогда не простит ему.
Потребовалось физическое усилие, чтобы обуздать собственное рвение: открыть не более дюйма, затем остановиться и сделать пометки в контекстном листе. Все это происходило мучительно медленно. Кисть выскальзывала из пальцев, записи не пополнялись.
Он взглянул на часы. Чуть больше пяти. К счастью, Моджи пошла отдохнуть к выходу – она не знает, что он нашел. Некий инстинкт удержал его от того, чтобы позвать ее. Вообще, Антония должна увидеть это первой. Но ему надо послать Моджи на мельницу с сообщением.
Получасом позже он прервался на некоторое время, чтобы благополучно сдать Моджи на руки месье Панабьера с четким предписанием попросить Антонию, чтобы она пришла так быстро, как только сможет. Затем он вернулся в пещеру и продолжил работу.
Постепенно форма начинала проявляться из песка. Это был некий сосуд, размером с большую флягу виски, сделанный, кажется, из твердого, гладкого полудрагоценного камня. Возможно, это был агат, халцедон или корнелиан, он не мог бы сказать точнее. И, как он и подозревал, сосуд был закопан намеренно; он лежал на боку, по линии запад – восток, на ложе из медового цвета песка и бережно прикрытый песком сверху.
Бесконечное время спустя он убрал достаточно много песка, чтобы выявить полный контур сосуда. Это был кубок в виде изящного выпуклого шара на тонкой ножке с небольшим основанием. Пара ручек, простираясь вдоль кубка, составляла элегантную кривую.
Он не мог вздохнуть. Это была самая прекрасная вещь из всего, что ему когда-либо приходилось видеть.
Поверхность кубка все еще была присыпана песком. Дрожащими пальцами он обрабатывал ее кистью. Наконец были удалены последние песчинки. Он перевел дух.
Перед ним было искусно вырезанное изображение молодого человека, который шествовал как принц, высоко неся голову. Его губы играли в улыбке безмятежной радости, рука была поднята вверх, в старом как мир жесте дружбы. Казалось, он приветствовал кого-то, кто был изображен на другой стороне кубка – все еще погребенной под слоем песка.
Патрик вглядывался в гордое молодое лицо, которое пролежало, покоясь, около двух тысяч лет. Капля его пота упала на плечо юноши и сползла вниз, где toga virilis распахнулась, являя бицепс атлета. Влажный камень блеснул, как свежая кровь.
Патрик сел на пятки, и в первый раз за все это время его плечи стиснула боль. Он понял, что, должно быть, провел за работой много часов. Небо над входом в пещеру темнело нежным прозрачным сиреневым светом. Цикады уже исполняли свою серенаду медленнее, нежнее, музыкальнее дневного скрипа. Из тенистой расселины за его спиной доносился голос источника: непрерывный поток слов, недоступных человеческому пониманию.
Где-то над расселиной шевельнулось пятно мрака. Сердце его дрогнуло. Летучая мышь, сказал он себе, это всего лишь летучая мышь. Пришелец из мира по ту сторону двери, разделяющей живых и мертвых.
Он встряхнулся и согнул ноющие плечи и затылок.
Возьми себя в руки, Патрик. Никого здесь нет, кроме тебя и летучих мышей.
Он вернулся к работе.
Через полчаса, когда он приступил к раскопке нижней части кубка, появилась Антония. Он опустил кисть и вытер лоб тыльной стороной ладони.
Когда она увидела кубок, ее губы приоткрылись, но не было произнесено ни слова. Она молча опустилась на колени. Он наблюдал, как она протянула руку, чтобы дотронуться до кубка, потом убрала ее. В ярком свете лампы ее лицо потеряло краски, губы казались вырезанными из мрамора. Ее лицо было похоже на лицо богини с терракотовой лампы. Он не мог на нее смотреть.
Он встал и пошел к источнику, то и дело нагибаясь, так как потолок пещеры был низок и покрыт сталактитами. Он набрал в ладони воды и плеснул себе в лицо и на грудь. Вода была ледяной и слабо отдавала металлом. «Целебный источник», – подумал он.
Антония не двигалась. Рядом с ней он казался себе большим и неловким, как чужак. Это место предназначалось для богинь и верховных жриц, а не для мужчин.
– Думаю, это что-то вроде кубка, – сказал он мягко, чтобы прервать молчание.
– Это kántharos, – ответила она, не отводя от него взгляда. Как и он, она говорила шепотом, словно опасаясь оскорбить нечто, разбуженное его открытием. – Греческий кубок для вина. Римляне восстановили этот стиль перед падением Республики, – она сделала глубокий вдох. – Латинское название – cantharus, но я предпочитаю оригинальное, греческое.
– Мы его будем откапывать сейчас или подождем, когда станет светло?
– Мы это сделаем сейчас. – Она взглянула на него, и ее губы тронула слабая улыбка. – Для того чтобы вынуть его из земли, я готова работать всю ночь.
Она это сделает. Иногда она не знает, где остановиться. Это была одна из тех черт, которые ему нравились в ней.
Он спросил ее, не хочет ли она копать сама, но, к его удивлению, она покачала головой.
– Нет, этим займетесь вы. Я буду делать записи.
– Вы уверены? Это ведь ваш раскоп.
– Уверена, я не посмею к нему притронуться.
В конце концов на это не потребовалась ночи – хватило около трех часов. Патрик потихоньку подкапывал под кубок, пока, наконец, не стало возможным поднять его с песчаного ложа.
Обернувшись, он посмотрел на Антонию.
– Я должен извлекать его каким-то особым способом?
– Нет, просто вынимайте очень осторожно. И постарайтесь, чтобы ни одна песчинка из него не выпала: может быть, там что-то есть внутри. Я опорожню его, когда мы вернемся на мельницу.
Он все еще колебался.
– Вы уверены? Если я сделаю что-нибудь не так, я могу его сломать.
– Не думаю. Мне кажется, он сделан из сардоникса. Твердый, как гвозди.
– Сардоникс?
Она кивнула.
– Римляне делали из него перстни-печатки. И невероятная редкость – найти кубок из него. Я только однажды видела такой, в Парижском музее.
Она наклонилась ниже.
– Да, это сардоникс, я в этом уверена.
Когда она это сказала, на ее лице мелькнуло странное выражение: как будто возникла какая-то мысль. Он бросил вопросительный взгляд, но она лишь покачала головой. Очевидно, поделиться ею она не была готова.
Кантарос вышел из песка с легкостью, поразившей его. Он был неповрежденным и совершенным во всех отношениях. Держа в обеих руках, он вынес его на середину пещеры и поставил на деревянный ящик от магнетометра. Антония принесла лампу и повесила ее на одном из железных крюков крышки.
Та сторона кантароса, которая была обращена вниз, все еще была покрыта песком. Патрик начал осторожно счищать его. Антония опустилась рядом, держа руки на коленях. Он чувствовал тепло ее тела, вдыхал слабый мятный запах ее волос.
Мало-помалу ему открылось изображение лошади: великолепная мускулистая шея, тугие округлые бока, тонкие точеные копыта. Жеребец радостно несся по полю акантов. Его голова была поднята, уши – торчком, словно он нетерпеливо стремился к молодому человеку на другой стороне кубка.
Затем Патрик увидел огромные полураскрытые крылья за его спиной.
– Антония, смотрите, это Пегас!
Он услышал ее резкий вздох.
Разглядывая крылатого коня, он внезапно ощутил холод, а вместе с ним трепет предвкушения и страх – словно после бесконечного сна пробудилась некая слепая сила.
Он облизнул сухие губы.
– Догадываюсь о соответствии. Ведь это место называли Конским источником?
По ее выражению он увидел, что она подумала то же самое.
– Лошади были посвящены Лунной богине, из-за их копыт, имеющих форму полумесяца. А Пегас посвящен также девяти музам и Луне. В Греции, на Олимпе, он создал источник, ударив копытом в скалу. – Она робко заложила прядь волос за ухо. – Скала над нами называется Roc du Sabot, что означает Скала Конского копыта.
Патрик сглотнул.
– Значит, история со святым Пасту – это своего рода добавление?
Она кивнула.
– Христиане пытались заменить античный миф сказкой.
Он сделал глубокий вздох, но воздуха не хватало. Он указал на расселину, откуда била вода.
– Как же Пегас попал сюда? – спросил он, пытаясь рассеять неловкость.
Она пожала плечами.
– Он может все, потому что он волшебный.
Лучше бы она не говорила этого. Он почти слышал грубый шорох перьев в момент, когда лунный конь расправлял свои крылья. Он чувствовал мускусный жар его дыхания, он видел искры, высекаемые из скалы его копытом, когда он ударил по камню, чтобы забил источник.
Возможно, Антония уловила что-то из его ощущений, но внезапно она сказала обычным голосом археолога:
– Посмотрите на его основание, нет ли там надписей?
Он откашлялся.
– Да, хорошая мысль.
– Я подниму его, а вы посмотрите.
– Может, лучше я подниму? Он тяжелый…
– Нет. Я не смогу вынести этого. В случае, если там ничего не окажется.
Он опять взглянул на нее. Ее лицо было напряжено. Что бы она ни предполагала, она все еще не была готова поделиться с ним.
Он поставил лампу на пол рядом с собой, наклонился и начал счищать песок с гладкого круглого основания.
Его рука замерла.
На обратной стороне основания было три слова, выгравированных четкими римскими буквами.
Он хрипло спросил:
– Как вы узнали, что там есть надпись?
– Господи, я и не знала, а только надеялась. Что там написано?
Медленно он прочел вслух, немного спотыкаясь на незнакомой латыни: «Gai sum peculiaris».
Она молчала.
Думая, что она, вероятно, не поняла его произношения, он прочел для нее надпись по буквам.
С трудом она опустила кантарос на ящик. Затем села на колени с отсутствующим, невидящим взглядом.
– О Боже, да! О да!
– Что? Что это означает?
– Что это означает? – Ее взгляд переместился на него, и он увидел, что глаза ее блестят от слез. – Это означает, Патрик: «Я принадлежу Гаю».
Волосы у него на затылке встали дыбом.
– «Богиня! – тихо сказала она, и слезы хлынули по ее щекам. – Я стою пред тобой и лью сладкое каленское вино, вознося жертву тебе. Кроваво-красное вино льется из кроваво-красного сардоникса – думаю, это достойный дар. А по моему кубку мчится конь, любезный тебе, – конь крылатый…»
Патрик переводил взгляд с Антонии на кантарос и обратно.
«Я принадлежу Гаю». Гаю Кассию Виталию.
– О Боже, – сказала она. – Это тот самый.
Антония стояла у входа в пещеру и смотрела, как над ущельем восходит месяц. Он был своеобразного оттенка: не золотого, не серебряного, а просто лунного цвета. Странно, что первый взгляд на Луну всегда вызывает легкий шок. Этого не ждешь, и вдруг это случается.
Через плечо она видела, как Патрик вышел из пещеры, собирая материал, чтобы упаковать в него кантарос перед возвращением на мельницу.
Споры о том, оставить ли кубок здесь или взять его с собой, длились не более двух минут. Правда, был некоторый риск, что в темноте кубок может выпасть, и это надо было предотвратить. Но ни он, ни Антония не допускали даже мысли о том, что бы оставить его не охраняемым в Серсе, хотя бы на несколько часов до рассвета.
Ее горло сжималось, на глаза наворачивались слезы.
Патрик завернул кантарос сначала в пластиковый пакет, чтобы песок не высыпался наружу, а потом в упаковочный материал, извлеченный из корзины магнетометра. Теперь он укладывал сверток в свой рюкзак. Он был так поглощен этим, что не замечал, как Антония наблюдает за ним.
В свете газового фонаря его лицо было вдумчивым и серьезным. Лицо, дышащее юностью и уверенностью, как у молодого человека на кубке. Но сначала, когда кубок только явился на свет, он не был таким уверенным. Он был глубоко потрясен. Она любила его за это. Он старался не показывать этого, но она знала, что он чувствует, так как чувствовала то же самое. Ощущение, что что-то вылетело, наполнило пещеру.
Ей хотелось сказать ему, как она рада, что именно он нашел кантарос.
Кассий тоже был бы рад, подумала она. Ты бы понравился ему, Патрик. Я знаю, что понравился бы.
Она вновь посмотрела на небо. Оно было глубокого мягкого цвета, цвета индиго, с сияющими звездами, а внизу, под ним, – лик утеса со стальным отблеском на каменном боку. Горячий ветер долетал из ущелья, слабо благоухая пылью и тимьяном.
Из пещеры появился Патрик. Он оставил лампу и рюкзак у дуба, подошел и встал рядом с ней.
– Я рад, что это закончилось, – сказал он. – Звучит глупо, но я там испугался. Думаю, она не любит мужчин.
– Кто?
Он кивнул на Луну.
– Богиня – Кибела, Артемида. Кто бы она ни была.
Она заставила себя улыбнуться.
– О, я так не думаю. Она – покровительница маленьких детей, к которым, подозреваю, относятся и мальчики. И деторождения, я полагаю…
– Да, а еще целомудрия и внезапной смерти. И разве не в ее привычках пронзать своих поклонников стрелами?
Она не понимала, что он пытается сделать. Вызвать ее на разговор, чтобы она не замкнулась в себе?
Он посмотрел на нее.
– Вы в порядке?
– Сейчас я приду в себя. Это было, пожалуй чересчур. Я так долго мечтала о чем-то подобном. Еще с тех пор, когда была такая, как Моджи.
– Я знаю.
Она вытерла глаза.
– Извините, через минуту все будет в порядке.
– Все хорошо, не торопитесь.
Спустя короткое время он спросил:
– Что это за звезда там – настоящий бриллиант, очень низко?
Она фыркнула.
– Хм, Венера, я думаю. Вообще-то это планета. Но вы ведь наверняка знаете это.
Он шаркнул по грязи ногой.
– Проверяете мою эрудицию? Деревенский мальчик, и все такое… – Его губы скривились в горькой усмешке.
Но Антонию больше не беспокоило, что она может показаться ему одержимой снобизмом ученой дамой. И удивительно, насколько легче ей было разговаривать с ним в темноте!
Внезапно ей в голову пришла интересная мысль.
– Посмотрите, – сказала она, коснувшись руки Патрика и поворачиваясь на юго-запад. Темная масса Рок дю Сабо нависла над ними. – Видите вон ту очень яркую звезду справа, прямо над деревьями?
– Нет… Да, увидел.
– Это Вега. Теперь взгляните налево, на ширину вашей кисти, если вытянуть руку. Прямо над вершиной утеса расположен большой квадрат из четырех звезд, по одной в каждом углу. Одна – та, что справа, довольно яркая, а другие три очень слабые, но вы должны видеть их.
После паузы он сказал:
– Я их вижу.
– Это Большой квадрат Пегаса. Квадрат – это его тело, но еще есть ноги и загривок, и голова, я полагаю. Но они слишком малы, чтобы увидеть их без телескопа.
– А крылья?
Она нахмурилась.
– Знаете, не думаю, что они есть.
– Но ведь вам хотелось, чтобы они были, да? Я имею в виду, бескрылый Пегас – это нонсенс.
Она улыбнулась.
– Я полагаю, да. – После паузы она добавила: – Я только что вспомнила об одной вещи. Сейчас лучшее время года, чтобы увидеть его. Еще несколько недель – и он будет за горизонтом.
Патрик молча стоял около нее.
– Разве не удивительно, – прошептала она, глядя на звезды, – что вы нашли кантарос в это время года, именно тогда…
Он поцеловал ее.
Он взял ее за плечи, развернул лицом к себе и поцеловал ее.
Ее рот был теплым и удивительно мягким, он имел вкус воды из источника и солоноватого пота.
Она открыла глаза и увидела, что его лицо было серьезным и сосредоточенным, а темные брови нахмурены. Поборов удивление, она сжала руками его затылок и поцеловала его в ответ.
Они оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание, и в этот момент его глаза вопросительно встретились с ее.
– Ты хочешь этого? Ты хочешь меня?
Она провела пальцем линию по его брови. Потом приподнялась и поцеловала его в губы.
– Да, я хочу тебя.
Поцелуй стал глубже.
Никогда она не чувствовала себя такой желанной. И было так естественно поцеловать его! Она не испытывала ни колебаний, ни опасения, что делает что-то не то. Все было правильно, потому что это был Патрик.
Он повернул ее спиной к скале. Камень врезался ей в плечо, и она вздрогнула. Он почувствовал ее движение и, не выпуская ее из объятий, встал на ее место. Затем его рот нашел мягкое место на ее плече и нежно поцеловал его.
В тот же момент они оторвались друг от друга.
Он привалился к скале, закрыл глаза и медленно покачал головой.
Она уперлась лбом в его грудь. Его сердце стучало, подобно турбине.
– Майлз, да? – тихо спросила она.
Он глубоко вздохнул.
– Да, звучит глупо, но мы должны сперва сказать ему.
– Я знаю.
– Этот парень – мой лучший друг. Да что там говорить, я живу в его доме. Я не могу поступить так за его спиной. Господи Иисусе! Хотел бы я смочь!
– Знаю, я чувствую то же самое.
Пока они говорили, их руки вели свой диалог: лаская и поглаживая, изучая контуры мускулов и костей, кожу и волосы.
Он взял ее голову в свои руки и поцеловал еще раз. Потом сказал:
– Ладно, пойдем-ка. Если мы останемся, я забуду о том, что только что говорил.
Они мало разговаривали во время долгого пути вниз, а когда разговаривали, это был шепот. Это казалось наиболее подходящим. Ночь была спокойна, только с пением цикад и теплым ветром в лицо и разбегающимися во внезапном испуге ящерицами, увидевшими лучи факела Патрика.
«Несколькими часами раньше, – думала Антония, – ты шла по этой тропе и была полна трепета и неуверенности. Теперь ты возвращаешься той же самой тропой, но все изменилось. Ты больше не одинока».
Они остановились только однажды, на мосту через Равен-де-Вердура. Ноги Патрика болели после многочасовых раскопок, и ему требовался небольшой отдых. Плечом к плечу они наклонились над парапетом и смотрели на реку, блестящую в лунном свете глубоко внизу.
Антония чувствовала тепло его руки рядом со своей и равномерные подъемы и спуски его дыхания. Она погрузилась в его запах пота и пыли.
«Я люблю тебя, – говорила она ему молча. – Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя».
Наконец Патрик произнес:
– Мы скажем Майлзу сразу же, как он вернется из Парижа.
– Он вернется сегодня, – сказала она. – По крайней мере, должен. Он, наверное, приедет сразу на мельницу. Я поговорю с ним, как он приедет.
– Нет, думаю, что это должен сделать я.
Она повернулась к нему.
– Почему?
– Он может выместить это на тебе.
– Он не может быть грубым, если ты это имеешь в виду. Майлз – нет. Он не такой.
– Может, и нет, но все же. Я должен быть там. – Он вглядывался в ее лицо. – Как только мы ему скажем, мы уедем на уик-энд. Мы возьмет джип и сразу уедем. И к черту все!
– Да, да, так мы и сделаем.
Его рука потянулась и провела по ее затылку и плечам. Легко, как будто она была стеклянная.
– С ума сойти, – прошептал он. – Поверить не могу, что мы сдерживаем себя из-за Майлза. Если бы роли поменялись, он не стал бы дважды думать.
Ей нравилось, как он выпячивает нижнюю губу, когда сердится. Она встала на цыпочки и поцеловала его.
– Только один день.
– Один день, – сказал он.
