Текст книги "Жизнь моя"
Автор книги: Мишель Пейвер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
Глава 2
Горже-де-Сарак, юго-восточные французские Пиренеи.
Июль 1972 г.
«Как же Тони любит убегать с уроков верховой езды! – в бешенстве думал ее отец, карабкаясь вверх по раскаленной от зноя горной тропе. – Все девочки любят лошадей, только не Тони! Нет, Тони другая. У Тони с ними война».
– Он меня укусил! – завопила она, и ее мордашка гоблина побагровела от возмущения. – Плохой пони! – И она ударила его по носу. Не предупреждающим шлепком, а в полную силу.
Ее мать и сестра замерли, деревенские сочли это за шутку, а крепкий горный пони едва моргнул. Несомненно, ему доводилось получать колотушки и похуже.
Так Чарльз Хант здесь и оказался: задыхаясь от пыли, взмокнув от пота и оглушенный цикадами, он обдирал колени на дороге слепящего белого булыжника, ведущей неизвестно куда. И все потому, что его восьмилетняя дочка ненавидит верховую езду.
Дорога перед ним разветвлялась. Направо она шла вдоль узкого ущелья, лепясь к горному склону на высоте двести футов над рекой. Налево она вела мимо террасы с виноградом и терялась в выжженных солнцем зарослях кустарника.
Посреди виноградника старик в отвратительно грязном комбинезоне выжигал ежевику. Чарльз Хант терпеть не мог французский язык, но подобный опыт виноградарства впечатлил даже его. Предоставь этому народу клочок каменистой земли размером с почтовую марку – и они на нем разобьют виноградник.
– Excuse-moi, – позвал он, содрогаясь от собственного придушенного английского акцента. – Avez-vouz vu une petite fille par ici? [1]1
Прости, не проходила ли здесь маленькая девочка?
[Закрыть]
Старик некоторое время переваривал сказанное, а затем легкой иноходью вышел из-за террасы.
Чарльз понял, что мужчина был моложе, чем ему показалось сначала. Пожалуй, лет пятидесяти с небольшим, с пронзительно-голубыми глазами на лице цвета красного дерева.
Виноградарь откашлялся, сплюнул и пролаял вопрос на совершенно неимоверном французском. По крайней мере, Чарльз догадался, что это французский. Из всего, что он знал, это мог не быть испанский – каталанский или китайский. Хотя… Будь здесь его жена, она не преминула бы заметить, что он должен был это предвидеть.
«Думаю, везде к западу от Ниццы говорят по-испански, разве не так, дорогой? Так чего же ты ожидал в предгорьях Пиренеев?»
Наконец до Чарльза дошло, что этот человек желает знать, не немец ли он? Изумленный Чарльз ответил «нет». Виноградарь удовлетворенно кивнул и дернул головой в направлении правой тропинки. «La Sourca», – пробормотал он, уже возвращаясь к своему винограднику.
Чарльзу понадобилось время, чтобы понять: Ля Серка – это подземный источник, который, в соответствии с его Мишленовской картой, был расположен в известковой пещере, что в полутора милях вверх по ущелью. Официальное его название было Le Fontaine del bon Cristia – Источник доброго христианина.
«„Добрый христианин“ – по чертовой правой», – пробормотал Чарльз, вступая на правую тропинку.
Полторы мили? Ну, Тони! Он потер виски. Неутомимый стрекот цикад вызывал у него головную боль.
Через полчаса он наконец достиг пещеры. Полукруг мрака был затемнен массивным выступом черно-полосатой скалы. Здесь не было никаких следов его дочери. Если она зашла туда и заблудилась, он ее придушит! Он бросился на землю в тень низкорослого дуба, охраняющего вход в пещеру. Он был насквозь мокрым от пота, и сердце билось неравномерно. Еще немного – и был бы приступ.
«И что мне теперь делать? Вознести молитву какому-нибудь духу, обитающему в этом месте, в надежде на лучшее?»
Перед глазами метались солнечные зайчики, а из глубины пещеры доносилась журчащая песнь воды. Ум археолога автоматически отметил, что это место подходит для святилища Матери богов. И наверняка источник в пещере бьет из такой трещины, которую римляне, колонизировавшие эти места, определяли как mundus – порог между миром мертвых и миром живых. Глубинная, менее рациональная часть его существа уверяла его, что все это было правдой. Пещера действительно была святилищем Владычицы диких зверей, и здесь существовала дверь в мир мертвых. Что, конечно, было смехотворно. В то же мгновенье он вздрогнул.
– Папа! – крикнул знакомый голос из темноты, отбрасывая его в настоящее. – Ты шел за мной? Всю дорогу?
Это была она. Ее некрасивое личико, грязное, в пыли и слезах, при взгляде на него начинало светиться как рождественская елка. Обе ее толстенькие коленки были черными от земли, а футболка выглядела так, словно побывала в колючем кустарнике. Эвелин будет не в восторге – футболка от Lacoste.
– Тони! – взорвался он. – Это переходит все границы!
Она неловко стояла перед ним, возясь носком босой ноги в пыли. Она связала шнурки своих теннисных тапочек и повесила их на шею, что он нашел невыразимо вульгарным. Он сорвал их и начал развязывать узел.
– Папа, прости, но я и вправду не хотела идти кататься верхом.
– Но надо, ничего не поделаешь.
– Ну пожалуйста! Я боюсь их. Пони страшные…
– Нет, они совсем не страшные, кроме того, твоя мама настаивает. Впрочем, как и я, – запоздало добавил он.
В душе он сомневался, не будут ли уроки верховой езды такой же ошибкой, как теннис или балетные классы.
– Это подтянет ее, – говорила Эвелин, не желая признавать, что ее усилия только еще больше подрывают уверенность ребенка в себе.
Однако все это его не касалось, слава Богу. Девочки были под ответственностью Эвелин – так они договорились с самого начала. Возмутительнее всего было то, что он оказался втянутым в это теперь, во время отпуска.
– Но, папа, я не хочу учиться верховой езде!
– Почему? Все девочки любят лошадей. В чем дело?
Ее лицо погасло, нижняя губа оттопырилась. Ему в голову пришла жестокая мысль: будь она постарше и обладай способностью четко формулировать свои мысли – она бы ответила: «Дело в том, что я толстая трусливая зубрила, и мама больше любит Каролину, потому что она не такая». И что он мог бы на это ответить? Что возразить, если все это правда? Кроме того, он и сам больше любил Каролину. Его старшая дочь была ласковой, красивой и покладистой одиннадцатилетней девочкой. Любить ее было легко.
Эвелин всегда говорила, что Антонии надо было родиться мальчиком. Глядя на нее сейчас, Чарльз думал: до чего это безжалостно точно! Она была слишком высокой и крепкой для девочки, а ее круглые очки с толстыми стеклами придавали глазам сходство с поросячьими. Все в ней было неуместным. Неуместным для отпрыска такой красивой женщины, как Эвелин, и такого худощавого элегантного мужчины, как он. Никуда не денешься – Антония была как подкидыш. И хуже всего, что она это знала. Иногда он чувствовал себя виноватым перед ней. Как правило, просто виноватым и немного смущенным. Сегодня же он был просто вне себя.
Не говоря ни слова, он поднялся на ноги и начал торопливо спускаться по тропинке. Он слышал, как она возится с теннисными тапочками и карабкается следом. Минутой позже она появилась рядом. Она потянулась взять его за руку, но он засунул обе руки в карманы шорт. Будь он проклят, если будет поощрять ее после того, что она учинила! Она молча опустила руку, ее лицо было внимательным и смущенным. Ей приходилось работать ногами в два раза быстрее, чтобы поспевать за ним, и через некоторое время он замедлил шаг.
– Мы собираемся покупать тот дом у реки? – спросила она робко. – Он, наверное, был раньше мельницей?
Чарльз подавил смешок. Это «мы» было забавно. Как и ему, ей было известно, что деньги у них водились благодаря Эвелин, а вернее – благодаря чудесному везению бедного дорогого дядюшки Джеральда, и сейчас они благополучно изъяты из Ллойда, где могли бы в эту минуту умножаться.
– Пожалуй, – пробормотал он, – это было бы прекрасное место для работы во время летних каникул. И он находится в той самой долине.
– Ты имеешь в виду – в долине Кассия?
– Ммм… – У него вызвало раздражение то, что она так запросто говорит о его любимом проекте. Сегодня в ней раздражало буквально все.
– Папа, а ты уверен, что он жил здесь, прямо в этой долине?
– Конечно, уверен.
– Почему?
– Потому что! – огрызнулся он. Ну почему она не может верить тому, что он говорит. Господи, ему хватало инквизиторских допросов такого рода на факультете, но получать их от собственной дочери…
Он знал, что несправедлив. Если бы подобный вопрос задала Каролина, он был бы только рад, что та проявляет интерес к его работе. В чем же виновата Тони? Не ее вина, что у нее тот тип ума, который ничего не принимает на веру. Он должен это поощрять. Он должен гордиться ее независимым мышлением и пытливым интеллектом, развитым не по годам. Так откуда же это иррациональное возмущение? Ревность к восьмилетнему ребенку? Абсурд! И недопустимо изливать на ребенка свои фрустрации. Это лишь показывает, как низко он пал.
Чарльз Хант, джентльмен-дилетант, объект шуток на факультете. Его держали из-за его родственных связей (так удобно для благотворительности!) и из-за красавицы жены, придававшей любому собранию некий блеск.
– Пап!
– Что?
– А почему ты думаешь, что Кассий…
– Тони, я не собираюсь сейчас об этом говорить! Чертовски жарко, я совсем выдохся и отчаянно хочу пить. Давай вернемся к этому позже, при первой возможности, хорошо?
* * *
Отец спрашивал, почему она не хочет заниматься верховой ездой, но Антония знала, что на самом деле его это не интересует. И если она ему скажет, это может только рассердить его.
Этим утром ее старшая сестра заметила – в своей милой манере, конечно, не желая ее обижать, – что значок «Динозавр-клуба» слишком детский и совсем не гармонирует с ее футболкой. Не собирается же она надеть его на занятия верховой ездой? Антония не знала, что означает «не гармонирует», – кажется, это как-то связано с цветами. Но Каролина, наверное, права – ведь она разбирается в таких вещах. Все дело было в том, что Антония полагала, что значок защитит ее от пони. Таким образом, перед ней стоял выбор: либо противостоять пони со значком, но «дисгармонично», что бы это ни означало, либо оставить значок и оказаться беззащитной перед животным. В конце концов, она склонилась ко второму решению, и ее опасения подтвердились. Она была укушена, и пребольно, в правую руку. Не настолько серьезно, чтобы до крови, но достаточно, чтобы получился большущий фиолетовый синяк и подтвердилась ее правота. Она ненавидела пони так же сильно, как боялась его. Но попробуй она рассказать об этом отцу – он бы никогда не понял. Он бы посоветовал ей не выставлять себя на посмешище. Она ведь переросла увлечение динозаврами?
Кассий понял. Кассий всегда понимал. Он был взрослый и римлянин, но это не мешало ему писать стихи о морских чудовищах и летающих лошадях. И никто ему никогда не говорил, что он «перерос Пегаса». Так или иначе, но когда Кассий был с ней, она ни капельки не боялась Пегаса, хотя Пегас был все-таки конь.
В пещере, когда она объяснила про «Динозавр-клуб», Кассий обещал ей написать стихотворение про трицератопса. Ей хотелось вернуться обратно, к нему. Кассий был единственным человеком, которому она могла рассказать все, что угодно, и он никогда не смеялся над ней и не говорил, что она ошибается.
Она обожала пещеру. Как только она ее нашла, она почувствовала себя уверенной, как никогда раньше. Даже ее икота прекратилась. И она сразу же поняла, что место это – магическое. Именно поэтому она разулась, перед тем как туда войти.
Темнота была удивительно прохладной, пыль между пальцами ног – мягкой, как тальковая пудра, а когда она протянула руку к трещине в скале, вода, набравшаяся в ладошку, была ледяной и прозрачной.
В тот момент, когда она возвращалась ко входу в пещеру, маленькая зеленая ящерка стремительно выскочила у нее из-под ног, обернулась и посмотрела на нее. Она была так близко, что можно было рассмотреть ее бока, раздуваемые дыханием, и шкурку, блестящую и бугристую, как фруктовая пастила. Это было, когда она уже знала, что Кассий тоже был здесь.
– Ведомо мне то место в холмах, – писал он в одном из ее любимых отрывков в книге из кабинета ее отца, – где спускаются боги на землю, //Место, где все, что ни встретишь, //Будет взирать на тебя в молчании и без боязни, //Будь то коза вислоухая, сокол, парящий в зените, //Или зеленая ящерка. //Все в этом месте равны перед ликом //Силы могучей и непостижимой.
– Что это у тебя в руке? – спросил отец, подскакивая к ней.
Она смешалась.
– Я нашла это в пещере, – и робко протянула ему осколок керамики. – Мне кажется, это римский. Красный и блестящий, как в твоей книжке. Может быть, это ключ, которым Кассий пользовался, чтобы прийти сюда? – Но, к ее ужасу, вид ее сокровища только разозлил отца.
– Тони, это так типично для тебя!
Она разинула рот.
– Где ты это нашла, а?
– В пеще…
– Разве ты не знаешь, что если где-нибудь найдешь что-нибудь старое, ты не должна это трогать?
Ее лицо вспыхнуло. Теперь каждую секунду можно было ожидать икоты.
– Ты ведь никогда не слушаешь! Говоришь, что хочешь учиться, а потом делаешь что-нибудь в этом роде. Как какой-нибудь глупый турист, который не знает ничего лучше.
– Я… я могу положить его обратно.
– Нет, не можешь! Не на то же самое место, где ты нашла это! Все, что мы могли бы выяснить по этому специфическому черепку, утеряно навсегда. Из-за тебя!
Она чувствовала себя больной. Они шли в молчании. Уже подходя к мельнице, отец заговорил с ней, чтобы подбодрить, тем голосом, который он всегда использовал, когда чувствовал, что слишком далеко зашел. Она сделала глубокий вдох, обернувшийся глотком.
– Извини меня за находку, папа.
– Не беда, – проворчал он, – это всего лишь осколок глиняного горшка. Их здесь – как грязи. Не о чем говорить.
– Так ты не думаешь, что он…
– Кассий никогда не был здесь, Тони. Это было всего лишь местное святилище для крестьян, если это вообще было святилище, в чем я сомневаюсь.
Она прикусила губу. Она знала, что он ошибается, но боялась вызвать новый взрыв. Или, еще хуже, прервать рассказ о его работе. Он вообще редко говорил с ней о Кассии, и вот теперь, когда он начал, она хотела, чтобы эта прогулка никогда не кончалась. Но он ничего больше не сказал, и молчание тянулось дальше. Это была ее вина. Она его рассердила, и теперь он никогда не будет ей ничего рассказывать.
Антония всегда знала, что Каролина – любимица ее матери, и привыкла считать, что тогда она должна быть любимицей отца. Теперь она поняла, что это вовсе не так.
– А как ты думаешь насчет того, – наконец проговорил ее отец, – чтобы, когда ты вырастешь, стать археологом, как я, и помогать мне разгадывать загадку, которую оставил нам Кассий. Тогда мы станем знаменитыми. Будем вместе ездить на конференции и всем рассказывать, как мы этого добились.
«И тогда ты будешь любить меня так же, как Каролину», – подумала Антония.
Она посмотрела на него и спросила:
– А что я должна сделать, чтобы стать археологом?
Глава 3
Суббота, 3 сентября 1988 г.
– Черт бы побрал эту археологию! – выругался Майлз, позвонив Патрику накануне вечером.
Он опять был обкуренным – Патрик был в этом уверен: и говорил слишком быстро, перемежая речь длинными вздыхающими паузами, и, как всегда, не придавал значения телефонным счетам. О чем беспокоиться? Это всего лишь деньги. О них позаботится его мать.
– Значит, раскопки продвигаются не очень успешно? – спросил Патрик.
– Хрен его знает, – ответил Майлз, – я не был там уже целую неделю. Зачем? Я всего лишь волонтер. А мы ничего не нашли за долбанных восемь недель.
– Как, совсем ничего?
– Ну, несколько черепков от цветочных горшков.
– А что, у римлян были цветочные горшки?
– Откуда мне знать?! Если тебе так интересно, можешь спросить у этого хрена руководителя, когда сюда приедешь.
– Ладно.
– Ох, как же я ненавижу, когда ты так поступаешь!
– Как поступаю?
– Самодовольно со мной разговариваешь. Это так по-американски!
– Я далек от самодовольства.
– Нет, ты именно самодовольный!
– Я просто удивился, почему ты все еще хочешь, чтобы я приехал, если эти раскопки обернулись таким провалом.
– Потому что. Без причин.
* * *
И потому что Майлз – это Майлз. Патрик находился сейчас в самолете на Тулузу, удивляясь, какого черта он влез в это дело.
При всех своих безумных перепадах настроения, не лишенный снобизма Майлз был лучшим другом Патрика. Единственным, кто кинул ему спасательный круг в ту первую, ужасную неделю в Оксфорде, когда у Патрика совсем не было денег.
Тогда Майлз в своем грязном «фольксваген-гольфе» чуть не сбил его на перекрестке и, обругав предварительно, предложил вместе поесть карри. Хорошенько выпив, он сказал:
– Слушай, Пэдди, или как там тебя, ты не сможешь остаться в Холле, для тебя это будет просто ужасно, ты не встретишь никого стоящего. Почему бы тебе не поселиться в свободной комнате в моем доме?
Что Патрик и сделал.
Дом его друга – Боже мой! Мать Майлза была высококвалифицированным юристом и купила сыну еще один дом в качестве награды, когда тот с третьей попытки пролез в Оксфорд. Для него это было «летнее убежище» на юге Франции. Именно сюда и летел сейчас Патрик, проведя предыдущие два месяца за тренингом лошадей в скаковой конюшне, чтобы подкопить денег.
Никогда раньше он не встречался с миссис Пасмор, и надеялся, что так будет и дальше, поскольку ее голос звучал довольно подавляюще. Он был рад тому, что ни она, ни ее супруг, отчим Майлза, не собирались посещать Ля Бастид во время их пребывания там.
За три года, проведенные Патриком в доме на Норхэм Гарденз, миссис Пасмор ни разу не навестила своего сына. Как и отец Майлза, который был хирургом, как и его отчим, который был судьей. Майлз говорил, что ему все равно, но Патрик думал иначе. И он огорчался из-за этого, хотя и был счастлив, никогда не сталкиваясь ни с кем из них. Ему было неловко принимать благотворительность Майлза, но из-за настойчивости своего друга и вопреки собственным возражениям, он не платил за комнату. В конце концов, для очистки совести он решил, что лучше будет время от времени перечислять некоторую сумму на банковский счет. Майлз их сможет получить потом… Чтобы потратить на наркотики, насколько Патрик знал своего друга…
Друга… Патрика до сих пор поражало: неужели у него есть друг? После ухода его матери он не видел в этом смысла. Зачем привязываться к людям, ведь они могут тебя бросить.
Но Майлз каким-то образом влез к нему в душу. Возможно, потому, что они оба были на пару лет старше остальных на курсе: Патрик – из-за того, что сначала окончил колледж, а Майлз – из-за пересдач, хотя он всем говорил, что был на практике в Гонконге.
Но, как бы то ни было, они прекрасно ладили. Вместе ходили по вечеринкам, где Майлз напивался и дразнил Патрика тем, что тот не пьет; вместе снимали девушек, вместе учились, сдавали экзамены (или, в случае Майлза, проваливали их).
Майлз предпочитал учить Патрика тому, что он называл «предметом первой необходимости». Например, носить воротнички правильной жесткости и не под каким предлогом не закатывать рукава своего свитера, даже если кухня провоняла от жары, и при этом делать вид, что все О.К., – иначе ты будешь выглядеть как ученик начальных классов…
– И скажу тебе еще одну штуку, – вещал Майлз. – Доктор Хант – старый хрен, и против этого не попрешь. Хрен 24-каратный, чистейшей воды хрен!
Это утверждение заставило Патрика рассмеяться: для Майлза каждый был «хреном», включая его самого.
– Майлз, какая тебе разница? Ведь ты не собираешься становиться археологом, ты же будешь генеральным директором Би-Би-Си.
– А ты, Пэдди, мальчик мой, будешь моим персональным психотерапевтом, когда я слягу от напряжения.
– Ясно, ты на этих раскопках не ради трепета находок. Так кто она?
– Я думал, ты никогда не спросишь, дружище. Ах, это Девственница Весталка, чертовски сек-са-пиль-на-я!
С гудением загорелось табло «пристегнуть ремни безопасности». Патрик посмотрел в безоблачное небо, покусал губу. По тому, что рассказал Майлз, Антония Хант казалась персонажем, без которого он мог бы обойтись. Первоклассные английские девушки загоняли его в угол. Они неизменно начинали относиться к нему свысока, как только узнавали, что он из Вайоминга.
– А, это там, откуда ковбои? – спрашивали они. – И, кажется, «Мой друг Флика»? Так откуда, говорите, вы родом? Дюбуа? Это что, город такой?
Он знал, что чересчур остро реагирует на все это, но уже через пять минут начинал чувствовать, что превращается в неуклюжего деревенщину в ковбойке. А эта Антония Хант еще и умная – раздался выстрел с его последней линии обороны.
– Значит, Миранда уже в прошлом?
– Ты имеешь в виду Нериссу?
– Ну да, Нериссу.
Последовал довольный хохоток. Господи, ну какие же вы, янки, старомодные. Это даже умиляет.
– Это означает, что с Нериссой ты не прощаешься?
– А что плохого в том, чтобы сохранить обеих? Бедняжка Тони ничего не знает, так что ее это задеть не может, а Нериссе все равно.
Из того, что Майлз рассказывал о Нериссе, Патрику она не понравилась тоже. Если верить Майлзу, она была точной копией молодой Брижит Бардо и очень серьезного класса. И, в довершение всего, она приходилась Майлзу сводной сестрой. А значит, дочерью судьи от первого брака.
Дерьмо!
У него все сжалось внутри. Такое же ощущение слепящего белого страха он испытал, когда вышел из подземки в свой первый день в Лондоне и лицом к лицу столкнулся с большим количеством прекрасных старинных зданий – зданий, которые лондонцы используют с олимпийским равнодушием, открывая в них рестораны, «архитектурные общества» и так далее. А теперь он держал путь на юг Франции – на юг Франции! Фантастика! Грейс Келли и Кэри Грант, галстуки и крупье, частные яхты и шикарные английские девочки с холодным пренебрежительным взглядом.
Дерьмо!
«Соберись! – сказал он себе. – Ты сможешь. Поставь перед собой цель выше, чем сможешь осилить, и ты это сделаешь. Правда?» Он прочел это в «Ридерз Дайджест», когда ему было девять, на следующий день после ухода его матери. Он прогуливал школу, сидя в аптеке, тупо листая журналы и думая о том, что сделать, чтобы вернуть ее. Поставь перед собой цель выше, чем сможешь осилить.
– Но что я должен сделать? – спрашивал себя девятилетний Патрик. Но он уже знал. Он не хотел закончить, как его отец. Он не хотел быть униженным, живущим в трейлере и вечно пьяным.
Как всегда, подумав об отце, он ощутил знакомую боль. Единственное, о чем мечтал этот бедняга, – он хотел гордиться тобой. А что ты сделал? Ты убил его, и неважно, что говорят доктора. Ты ведь знаешь, что это правда. Ты разбил ему сердце, и теперь тебе с этим жить. Слишком поздно, чтобы что-то изменить.
* * *
Хорошенькая стюардесса прошла в салон.
– Бар закрывается, сэр. Последняя возможность что-нибудь выпить. – Она посмотрела ему прямо в глаза и послала ослепительную улыбку. – Желаете чего-нибудь покрепче, чем коктейль?
Он вежливо отказался.
По-прежнему улыбаясь, она нагнулась убрать его откидной столик.
У нее были красивые зубы. Черт, да она вообще была красива! Около двадцати пяти лет, примерно его ровесница. И она уже дважды возвращалась к его креслу. Прояви он инициативу – и они могли бы вместе выпить кофе где-нибудь в аэропорту. И она, возможно, согласилась бы на встречу того типа, который они с Майлзом называли «телефонный секс». Пара часов удовольствия, никаких условий, adios и – поехали дальше. Это как раз то, что Патрик предпочитал. Хотя сегодня на подобные вещи нет времени, ведь в аэропорту его будет ждать Майлз.
Майлза не было.
Патрик около часа простоял в толпе в главном вестибюле, где было жарко и душно, как в запотевшей ванной комнате. Еще минут двадцать он потратил, пытаясь дозвониться к нему домой – в Ля Бастид. Наконец это ему удалось, но никто не взял трубку.
К тому времени он сильно проголодался. Стараясь выбрать самую маленькую и простую булочку, которую только можно найти в кафе аэропорта, после недолгих колебаний он решил, что и это непозволительно дорого. Господи, сколько может стоить порция напитка? А может, у них тут, на юге Франции, и не разливают порциями? Может, просто продают бутылку, а то и две и пьют шампанское через соломинку?
Прошел еще час. Он подумывал о том, чтобы сесть на автобус до Тулузы, а далее добираться поездом, но отбросил эту идею, и не только потому, что ее осуществление могло поглотить все его сбережения, рассчитанные на месяц, – семьдесят пять фунтов и пять пенсов. Он начал сознавать, что незнание французского языка может стать для него проблемой, а с его испанским, вынесенным из высшей школы, здесь нечего было делать.
Почему он не выучил французский в высшей школе? Мог ведь, но вместо этого выбрал латынь.
– Зная латынь, ты уже на полпути к знанию большинства европейских языков, – однажды беззаботно заверила ого мать, а он проглотил это, как глотал все, что бы она ни говорила.
Оглядываясь назад, он понимал, что это было одной из ее британских штучек: затягивать в тиски культуры единственного сына и бедного деревенщину-мужа, за всю свою жизнь не побывавшего нигде дальше Лэндера, даже во время собственных похорон. Спасибо тебе, мама. Где бы ты сейчас ни была.
* * *
Майлз Кантеллоу, вздрогнув, очнулся и уставился в потолок, как всегда, пытаясь сообразить, где он находится и кто рядом с ним.
«Ах да! Ты на мельнице, с Тони. Да. Так что все в порядке».
Как и вся мельница, обстановка ее комнаты была убога и запущена, но он находил это очаровательным. Ее мать (Стареющая Дебютантка, как он ее прозвал) давно уже перестала наезжать в Ля Бастид, а Тони и ее отца мало волновала обстановка.
Что вполне устраивало и Майлза. Ему нравилась ее спальня такой, как она была. Стены были выцветшими, линолеум – свернувшимся, на зеркале – пятна амальгамы, но кровать удовлетворенно скрипела, когда ею хорошо пользовались, к отвращению отца Тони, чей кабинет находился как раз внизу. Даже в разгар дня здесь было сумрачно и прохладно – в вечной тени скалы. А шум реки был успокаивающим противоядием к трескотне цикад.
Тони лежала на своей половине кровати спиной к нему, но по ее дыханию он не мог определить, спит она или нет.
Она не получала удовольствия от секса. Она ничего не говорила об этом (она вообще редко это делала), но это действительно было так. Он же, со своей стороны, все еще витал где-то на высоте дымовых труб. Хотя незачем ей было об этом говорить.
– Насчет тебя не знаю, – сказал он тихо, – но для меня это не было чем-то потрясающим. – Он наблюдал, как она повернулась и приподнялась на локте, чтобы посмотреть на него. – Наверное, – добавил он, – у меня может быть хороший секс только с теми женщинами, которые мне не нравятся.
Она невозмутимо смотрела на него, как делала всегда, когда он задевал ее.
– Наверное, – сказала она наконец.
– Проблема с тобой в том, – продолжал он, – что ты слишком недоверчива, чтобы сказать, что ты чувствуешь.
– А с тобой проблема в том, – ответила она спокойно, – что если я это сделаю, ты обернешь это против меня.
– Параноичка! – усмехнулся он.
Ее губы изогнулись в улыбке:
– Макиавелли.
Он не был уверен в том, что она имела в виду, но звучало это вполне как комплимент, и он решил пропустить ее реплику мимо ушей.
Его неизменно поражало то, что такая девушка, как она, умеющая бесстрашно возражать профессорам и обращаться с командой волонтеров не хуже армейского генерала, терялась перед ним, Майлзом Кантеллоу. Хотя он и был человеком экстраординарным, в гребаной философии и особенно в классике она была первой и ожидала предложения вести курс лекций в Кембридже.
Так какого черта она связалась с ним? Если бы они поменялись ролями, у него не было бы возможности уделять ей время в течение дня. А они были вместе уже более двух месяцев, что было в два раза дольше, чем любые другие его отношения. Иногда он задавался вопросом, не виновата ли в этом ее семья? Стареющая Дебютантка в свое время наверняка была изрядно строгой, и таким же был д-р Хант, все еще толкавшийся у подножия академического мира в своем отвратительном «новом» Университете. Еще была великолепная сестра-блондинка, которая явно совершенствовалась в искусстве превращать Тони в гадкого утенка, хотя сама – и Майлз мог это лично подтвердить – была на редкость паршивой картой.
В такой семье, как эта, неудивительно, что бегство в Оксфорд показалось бедной Тони просто чудом.
Однажды в приступе откровенности она рассказала ему, как взялась за себя в свой первый семестр здесь: контактные линзы, новые платья, немного искусного макияжа… А так как она была слишком взбудоражена, чтобы есть, то ее детский жирок стаял сам собой.
Для Майлза это не имело значения, зато, очевидно, много значило для нее. Женщины так забавно ранимы в вопросе своей наружности! Даже умные. Умные особенно. Да ладно, ему ли жаловаться на то, что у нее не хватает времени (а скорее смелости), чтобы найти себе парня! Счастливчик, счастливчик Майлз! И все же иногда он чувствовал себя виноватым перед ней, столкнувшейся именно с ним в своем первом опыте.
Он должен был сразу предупредить ее, что с ним она напрасно теряет время. Никто не задерживается с Майлзом Кантеллоу надолго. Все заканчивают, ненавидя его.
Представив, что Тони может оставить его, он почувствовал себя опустошенным. Чтобы встряхнуться, он выпрыгнул из постели и нагишом прошел к комоду. В зеркале он видел ее отражение – она наблюдала за ним. Ему действительно нравилась ее внешность. Длинные вьющиеся черные волосы, бледная, неподверженная загару кожа… Его взгляд перешел на собственное лицо. Красавцем он не был, хотя женщины этого не замечали, не был он и уродом. Он был под шесть футов ростом, с маленьким девичьим ртом и волосами, слишком тонкими и светлыми, по мнению тех, кто считал, что лишь темноволосых мужчин, вроде Патрика, можно воспринимать всерьез. Но зато брови его были хороши – темные, густые, агрессивно изогнутые – «черт-тебя-забери», а не брови!
В углу его рта появилась язвочка. Тьфу ты! Он подцепил герпес в тринадцать лет от девочки-датчанки, и это на всю жизнь внушило ему отвращение к поцелуям. С Тони он обернул это в правду, сказав, что они не должны целоваться, потому что он не хочет заразить ее.
Она ему поверила, как верила всегда. Он не знал, презирает он ее за это, или жалеет.
Господи, он ненавидел женщин! Было время, когда ему хотелось трахнуть каждую!
– Не знаю, – обратился он к отражению Тони, – может быть, ты фригидна?
Она моргнула, проглотив обиду и не желая показывать ее, – своеобразный ответ на уколы.
– Может, нам не надо больше спать вместе? – продолжил он.
– Если ты хочешь…
Миссия выполнена. Теперь ей будет о чем думать, пока он съездит в Тулузу, а он избавится от пустоты в груди.
– Я дожен идти, – сказал он.
– Ты должен был идти час назад, когда только пришел сюда. А сейчас ты должен быть в аэропорту.
