Текст книги "Жизнь моя"

Автор книги: Мишель Пейвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

После двухчасовой задержки они наконец оказались на борту самолета. Когда она проходила по салону бизнес-класса, ребенок бизнес-класса спокойно и совершенно сознательно вылил ей на джинсы «Рибену». Его мать, упакованная в Праду француженка с жестким лицом, смерила Антонию холодным осуждающим взглядом. Антония проигнорировала ее и впилась взглядом в ребенка, который пошел багровыми пятнами и начал вопить. Она двинулась дальше. Иногда пугать детей было ее компенсацией.

Авиакомпания, вероятно, добавила еще пару дополнительных рядов, поскольку лишь сидя боком она могла с трудом расположить свои колени. Неважно. Она включила освещение, достала из портфеля свежий номер «Обзор керамики» и начала работать.

Обычно она могла работать где угодно, но, к ее раздражению, образ мельницы мешал ей сосредоточиться, как чей-нибудь кашель на концерте. Чтобы прогнать его, она вынула блокнот и начала составлять список неотложных дел. Взять машину. Купить хлеб, масло, сыр, яйца, консервированное молоко, яблоки, чай, кофе, моющее средство, туалетную бумагу, вино. Приготовить себе постель и ванну. Далее – еда, сон. Затем она написала: «Список задач». Это вызвало у нее улыбку, но она знала, что подобные списки позволяют ей собраться и контролировать себя.

«Надо помнить, – говорила она себе, – что ты здесь всего-то на пять дней, не больше. И кто знает, может быть, за это время найдется покупатель».

Ее кажущийся квалифицированным нотариус уже взял поиски покупателей в свои руки, так что сделка могла быть делом нескольких недель. «Il faut se dépêcher, monsieur, – подгоняла она его, – j'ai fort besoin de l'argent». Она почти слышала галльское пожатие плечами. Эквивалент. «Разумеется, леди, но сначала вам надо найти идиота, который купил бы эту кучу хлама».

Пара влюбленных лет двадцати остановилась в проходе, с надеждой взирая на нее. Не могла бы она поменяться с ними местами, чтобы они могли сесть вместе? Она вздохнула, собрала свои бумаги и пересела к окну. Девушка положила голову на плечо своего друга. Ее босые ноги оказались напротив облитых «Рибеной» джинсов Антонии. Антония не возражала, поскольку ноги были чистыми, с ногтями, покрашенными яблочно-зеленым лаком. Но она удивилась, о чем думала девушка, надев открытые сандалии в январе. Возможно, она ожидала, что на юге Франции будет жарко.

Наконец самолет взлетел, и стюардесса начала разносить напитки. Молодые хлопали пластиковыми пробками болгарского «Шираза», голодными взглядами пожирая губы друг друга. Парень выглядел неплохо, но девушка была с одутловатым лицом, кряжистая, ее пышные ягодицы прикрывал свитер.

Антония смутно помнила себя такой же застенчивой, как они. В юности она испробовала все диеты, какие только были в журналах. Она даже уксус пила, поскольку именно таким образом поддерживала стройность мадам Бовари. В двадцать лет у нее все еще были поводы к застенчивости: она была слишком наивной, слишком академичной и недостаточно веселой. И, разумеется, бедный Майлз не мог помочь ей. Потом, когда она приблизилась к тридцати и получила некоторые гарантии, она перестала беспокоиться. Какая ирония! Вы проводите молодость, желая обрести уверенность в себе, а когда, наконец, достигаете ее, это больше не имеет значения.

Парень запустил свои полные пальцы в волосы подружки. Несколько прядок упали на «Обзор керамики». Смахнув их, Антония почувствовала себя столетней старухой. Ей пришло в голову, что прошло уже три года, с тех пор как мужчина касался ее, как сейчас этот юнец касается своей девчонки, не считая, конечно, врача и парикмахера.

Эта мысль настолько удивила ее, что она едва ли не ввергла в шок стюардессу, заказав себе «Кровавую Мери».

* * *

Все пошло лучше, когда они приземлились в Тулузе.

Какая-то добрая фея надоумила Антонию забронировать машину заранее, и у стойки она наслаждалась маленьким триумфом, забирая последний «рено клио» под завистливыми взглядами подвыпивших парней и их подруг с кислыми лицами.

Она решительно отказалась от автострады и выбрала трассу Руте Насиональ – Юг. Был ясный день, свежий и солнечный, и ее настроение при подъеме вверх начало улучшаться.

Она уже забыла, как внезапно возникают Пиренеи. Какую-то минуту назад вы ехали через Верне, покорно глядя на фонарные столбы, а уже в следующую возникают они – великолепное сияющее явление далеко на горизонте.

Она вдруг вспомнила, что римляне ненавидели горы. Им нравилась природа прирученная и культивированная: сады, виноградники, чистые маленькие озера. А не гигантские беспорядочные пики – ад для путешественников и рай для скрывающихся мятежников. Действительно, римляне испытывали так мало интереса к горам, что никогда даже не пытались убедиться в том, что Пиренеи идут с востока на запад, а не с севера на юг.

Странно. Она не думала об этом многие годы.

В зеркальце заднего вида отразилось, как братство горнолыжников повернуло на Андорру и исчезло из виду. Внезапно ее машина осталась одна на трассе. Пейзаж становился суровей. Она помнила это с детства. Белые руссильонские быки. Аккуратные террасы виноградников. Крошечные молчаливые деревни, прилепленные к зубчатым холмам.

Все это было таким знакомым, а теперь – увиденное в первый раз зимой – тревожаще иным. Голая земля, виноградные лозы укорочены до причудливо искривленных корней картин Ван Гога. Это слегка шокировало. Все равно что увидеть свою подругу впервые без макияжа.

Когда она добралась до супермаркета перед Квийаном, она ощутила, что попала в Каталонию. Симпатичный парень на контроле пропел ей bonjur и галантно донес ее коробку с продуктами до машины. У него были испанские бархатные брови и прямой взгляд шоколадного цвета глаз. Когда она улыбнулась ему, он вспыхнул, как нектарин. Да. Немного надо, чтобы поднять настроение в тридцать шесть.

* * *

Антония достигла Ля Бастид около двух. Остановив машину на мосту и выйдя на ледяной северный ветер, она была захвачена запахом костра – запахом настолько знакомым, что у нее на глаза навернулись слезы: детство вернулось вновь.

Все было таким же, как в ее воспоминаниях. Меньше, конечно, и более серым, поскольку небо Каталонии было покрыто тяжелыми тучами. Но там, на холме, стояла все та же маленькая каменная церковь, где мессу служили только раз в месяц, когда проездом бывал священник. И высоко над деревней был замок Сарак – раньше ей казалось, что там живут эльфы. А дальше на главной улице виднелась вывеска dépôt de pain, куда она, восьмилетняя, бегала, исполненная важности, за багетами для отца.

Образ другой восьмилетней девочки мгновенно изменил картину. Моджи в ее тесных желтых шортах, скачущая по-щенячьи вокруг Патрика, когда они шли по rue de la Clouette. Антония решительно пресекла эти мысли. Забралась на белого коня и поскакала прочь по покрытому снегом склону.

Сев в машину, она осторожно направила ее вниз по дороге к мельнице.

Последний раз она была на этой дороге, когда ее мать везла их в аэропорт, на следующий день после трагедии. Тогда она была шокирована, потрясена. Слишком потрясена, чтобы многое из этого помнить, как осознала она к своему облегчению. У нее вырвался судорожный вдох, и она поняла, что сдерживала дыхание.

– У прошлого нет власти, – сказала она себе. Она прочла это в каком-то журнале в парикмахерской. Так что это должно быть правдой.

Она припарковалась во внутреннем дворе и нашла ключ под камнем, где, как и говорил месье Меру, gardien, он и должен был быть, и вошла в дом. Еще одна волна облегчения. Она вдохнула лишь затхлость застоявшегося воздуха, сырости и паутины. Призраков на мельнице не оказалось.

Это была мертвая неприветливость дома, который стоял пустым и нетопленным долгие годы. И еще было темно. Она позабыла, какими крошечными были окошки, созданные для того, чтобы сохранять тепло, а не для того, чтобы пропускать свет. В разгар лета это было не страшно, наоборот – прохладу и влажность они только приветствовали. А теперь здесь было как в могиле. В холодной могиле.

Месье Меру любезно включил генератор еще накануне, но радиаторы все еще не были теплее температуры тела. Она повернула термостат, и внизу, в необозримой глубине подвала, раздался звук, похожий на атомный взрыв, – это подсказало ей, что бойлер, кажется, перешел на другую скорость. Месье Меру предупреждал ее по телефону о шумах. Если они прекратятся через пять минут, то все в порядке. Он только не сказал, что будет, если они не прекратятся.

Кухня была в жутком состоянии. Серые, вязанные крючком, занавески истлевали прямо на окнах. Коричневый, весь в пятнах, линолеум. Мрачный желтый свет одинокой сорокаваттной лампочки. Кухонный стол потерял одну ножку и пьяно накренился. Некогда под него заползло умирать какое-то маленькое существо. Антония подумала об Альфонсе и ощутила жалость. Она собрала пыльные останки в старую газету и вынесла во двор.

Вернувшись обратно, она твердо заявила себе, что по работе ей приходилось бывать и в не таких запущенных берлогах, поэтому нечего жаловаться. Но все равно сократила срок своего пребывания здесь с пяти до трех дней.

Неудивительно, что ее мать и сестра пали духом. Понадобилось бы, по крайней мере, пятьдесят тысяч фунтов и несколько лет нервного напряжения, чтобы втащить эти рассыпающиеся руины в двадцать первый век. И потом: кому они нужны? Придется распрощаться с мыслью о скорой продаже.

Она подошла к умывальнику вымыть руки. Прошло подозрительно долгое время, пока кран наконец выплюнул залп ржавой воды. Она сполоснула руки, затем вышла, чтобы принести из машины бакалею. Чудесным образом после долгого сна холодильник, дрожа, заработал, хотя она не стала бы зарекаться, что это надолго. Ничего страшного. Если он выйдет из строя, она сможет денек продержаться на французских тостах.

Она поднялась по лестнице, прошла мимо своей комнаты и бросила сумку в соседней. Ее комната хранила слишком много воспоминаний о Майлзе. Есть призраки или нет, но судьбу искушать не стоит.

Она распаковала багаж и за тридцать секунд устроила себе постель, вытряхнув спальный мешок, предусмотрительно захваченный из дома. Затем, натянув еще один шерстяной свитер, она вернулась на кухню, нашла под раковиной старую кружку Star Trek и до половины наполнила ее вином из супермаркета. Ладно, пусть еще только два тридцать дня, но в Англии-то на полтора часа меньше, поэтому можно считать это бокалом вина во время ланча.

Вино оказалось настолько мерзким, что она скривилась. Антония изучила этикетку. Ох, черт! В спешке она хватала с полок самое дешевое и теперь была счастливой обладательницей двух литров жидкости фабричного разлива: сиропно-розовый «Grenache» с красной пластиковой пробкой и очевидно лживой маркировкой. Если вино было натуральным, то Бхопал можно считать лимонадной фабрикой. Неудивительно, что оно стоило всего восемьдесят пенсов за литр.

С кружкой в руках она произвела беглый осмотр «добротных вещей» Каролины. Два боковых столика красного дерева, инкрустированный армуар в столовой и имитация тюдоровского стола в гостиной. Пересылка всего этого, пожалуй, стоила больше, чем сами вещи. Чертова Каролина!

Было только без четверти три. Долгий глоток нефти вернул ей мужество, и она решила, взяв быка за рога, прогуляться к источнику.

– La Sourça, La Sourça, – вызывающе напевала она, штурмуя склон. Но он оказался круче, чем ей представлялось по воспоминаниям, и вскоре она перестала петь, сберегая силы.

Шум реки остался далеко позади, звук ее шагов отдавался в ушах. Она шла мимо почерневших от мороза ягод шиповника, мимо голых зарослей ежевики и сухого шалфея. Склон холма встретил ее тишиной, не считая мрачного скрежета прошлогодней листвы на дубах, окаймляющих дорогу. Как будто зима одним морозным вздохом заморозила листву на ветвях. Она не слышала ни птиц, ни ящериц, не улавливала пряного запаха трав. Это была земля, оставленная всем, кроме зимы.

Она в ужасе осознала, что не ходила этой тропой со дня трагедии. Но, к огромному ее облегчению, и тропа не приютила духов. События прошлого касались кого-то другого. Она чувствовала себя так, словно совершает тур по старой-старой сказке.

Здесь, на этом повороте тропы, с неким мальчиком однажды произошел несчастный случай, и он умер. А здесь, на узком зеленом мостике над ущельем, другой мальчик стоял плечом к плечу с девочкой, и они вместе строили планы под лунным светом. А у входа в пещеру этот мальчик обнял девочку и поцеловал ее в первый раз.

* * *

Взгляд в пещеру подтвердил совершенно не призрачный статус этого места. Слабо пахло мочой, пол был замусорен разбитыми пивными бутылками и использованными презервативами. Даже журчание источника теперь напоминало ей шум сливного бачка в туалете, который не перестает течь.

– Нет, – вслух сказала она, – призраков здесь не водится.

Невозможно было представить, что когда-то она считала это место магическим.

Невозможно было представить, что сам Кассий поклонялся здесь богине.

Невозможно представить, что все это имело для нее значение.

* * *

…Прогулка к источнику заняла больше времени, чем она ожидала. Когда она вернулась на мельницу, было уже пять, и начинало смеркаться.

Как только она вошла в кухню, ее охватило безмолвие могилы. От дыхания шел пар. Ясно, радиаторы сделали все, что могли.

Она решила растопить камин в гостиной. Для этого пришлось захватить дров из старой поленницы у мастерской и виноградных лоз для растопки. Пламя вспыхнуло кратко и без жара, выдав клубы густого коричневого дыма, который разъел глаза и заполнил всю комнату. Затем оно погасло.

Она открыла окна, захлопнула двери и отступила в кухню, где все еще можно было разглядеть свою руку перед лицом.

Приходилось выбирать: либо это, либо умереть от отравления угарным газом.

Голова раскалывалась. Подумав о еде, она отказалась от нее в пользу второй кружки вина. Пора начинать, или она никогда не сможет разобрать это за три дня.

Кухонные буфеты не содержали ничего, что могло бы пригодиться, кроме мусора. То же самое – в холле и столовой. В буфете под лестницей оказались довоенный вакуумный пылесос, корзина пустых винных бутылок, покрытых пылью, мышиный помет, скопившийся за десятилетия и две коробки, аккуратно помеченные мелким, неразборчивым почерком ее отца. Одна из них была с подписью: «Находки с главного раскопа, квадраты А035 – Z728». Другая – с «Вещами Антонии».

Вещи Антонии?

Но она никаких вещей не оставляла… Или оставляла? Она попыталась вспомнить, но те дни выпали из ее памяти. Возможно, она не слишком внимательно упаковывалась. Это ее не удивило, поскольку процесса упаковки она не помнила вообще.

Нахмурясь, она унесла коробку в кухню, поставила на стол и стала смотреть на нее.

Тайна разрешилась, как только она набралась храбрости поднять крышку. Внутри, тщательно упакованные в хлопчатобумажную ткань, были находки из Серса. До настоящего дня она совершенно забыла о них. Фрагменты глиняных изделий, почерневшие фруктовые косточки, оставленные крестьянами Галлии две тысячи лет назад, пара топоров эпохи палеолита, и, в обувной коробке, маленькая лампа Кибелы.

Ее глаза затуманились. Отец, должно быть, упаковывал все это, вернувшись сюда после трагедии, чтобы сделать последнюю, бесплодную попытку найти кантарос. Он заботливо упаковал все, занеся находки в аккуратный список, написанный от руки на внутренней стороне крышки.

– О папа! – прошептала она. – Если бы я только знала…

Она боялась думать об отце сейчас. После несчастного случая она поместила мысли о нем на задворки своего сознания, неопределенно надеясь, что однажды они помирятся. Потом, весной ее четвертого года в Аризоне, сердце отца не выдержало, когда он спешил через зал в Ватерлоо, желая успеть на поезд. После этого, когда она начинала о нем думать, она испытывала жгучее чувство вины. Вины, которая никогда не успокоится.

На дне коробки она обнаружила красную картонную папку с надписью «Заметки по Кассию».

У нее стало сухо во рту.

Но ведь она все это сожгла! Мисс Скарлетт сделала это в грядках ревеня с помощью агрегата. И все же здесь была картонная папка, аккуратно помеченная ее отцом. Нахмурив брови, она опустилась на один из шатких табуретов и вынула содержимое.

Ее пульс бился ровно. Все это безобидно. Карманный латинский словарь. Рассыпающееся издание «Стихотворений» в мягком переплете, несколько мелочей с раскопок, все еще покрытых пылью бронзового цвета, лист формата A4, с надписью от руки «Мысли по поводу Загадки Кассия» – напыщенное название, выведенное, когда ей было двадцать четыре.

Загадка Кассия…

In poculo veritas.

Боже мой, годами она об этом не вспоминала!

– Истина в кубке, – провозгласила Антония, поднимая свою кружку в тосте. – Кассий, никогда ты не говорил более истинных слов!

Как бы в ответ, из бумаг на пол выпала открытка, и внезапно Кассий взглянул на нее.

Вскрикнув, она ухватилась за табуретку, словно у открытки в любой момент могли вырасти ноги, и она ринется за ней через комнату. Ее прошиб холодный пот. Двенадцать лет она не видела этого лица, а теперь оно задумчиво глядело на нее с открытки. Словно открытку прислал из преисподней какой-то маленький злобный демон.

Сердце ее билось о ребра. Это был снимок с бюста, который достался Плавту после смерти его друга, – сейчас он находился в Национальном музее Рима.

Бюст был выполнен в республиканском стиле, что означало точность черт, без идеализации. В сущности, почти все бюсты в музее были такими.

У Кассия был широкий ясный лоб, слегка нахмуренный из-за сдвинутых вместе энергичных бровей, крупный, крепко сжатый рот и твердая челюсть. Лепка лица превосходная, на нем застыло выражение глубокой сосредоточенности, как будто поэт стремился что-то понять. Одно лишь напоминало, что он был солдатом: борода и волосы подстрижены прагматично коротко, а шея и плечи крепкие и мускулистые.

Он был одет на манер греческого оратора: с открытой грудью и плащом, перекинутым через плечо. На другом плече, почти под ключицей, был маленький знак в форме полумесяца.

Столетиями эта метка оставалась в центре многих научных дебатов. Был ли это церемониальный шрам, – возможно, свидетельство культа Кибелы? Или он получил его на войне? Или это врожденная метка?

Все эти мысли в считанные секунды пронеслись в голове Антонии, пока она нагибалась на своем табурете, рассматривая открытку на полу.

Наконец она подняла открытку. Повернула ее. На обратной стороне двенадцать лет назад Антония выписала две строчки латинских стихов:

 
Ossa tibi iuro permatris et ossa parentis
Me tibi ad extremas mansurum, vita, tenebras.
 

Она не думала об этом стихотворении – как вообще о любом стихотворении – годами, но теперь картотека в ее голове пришла в действие и выдала перевод:

 
Прахом отца я клянусь и матери прахом,
Весь я твой, жизнь моя, до последнего мрака.
 

Внезапно ей захотелось разорвать карточку на тысячу клочков.

– Что, черт побери, на тебя нашло, выписывать это? – закричала она. Ее голос сурово отозвался в пустой кухне. – Неужели ты до сих пор веришь во всю эту чепуху?! Господи, какой же маленькой идиоткой ты была!

Она сунула карточку лицом вниз в середину бумажной кипы и положила ворох обратно в папку. Потом бросила папку на дно коробки с «Вещами Антонии», коробку спрятала обратно в буфет под лестницей и хлопнула дверцей.

Глава 21

На следующее утро она проснулась с сильнейшей головной болью и с желанием позвонить Кейт.

Не чувствуя достаточной решимости, чтобы сражаться с душем, она плеснула себе в лицо ржавой водой и натянула вчерашние джинсы со свитером, перед тем как отправиться к телефонной будке на площади Де ля Маири.

Всю ночь шел дождь. Облака опустились на деревню, все вокруг было в бисеринках воды.

Проходя мимо того, что когда-то было местом главного раскопа, она заметила: маленький домик, похоронивший надежды ее отца, перешел в другие руки. Грубые навесы и металлические ставни уступили место белым ставням и венецианским жалюзи, а входную дверь обрамляла пара красиво подстриженных лавровых деревьев. Перемены говорили о деньгах и хорошем вкусе, как и сверкающий черный «лендровер дискавери», припаркованный рядом.

Слишком шикарно для местных, подумала она. Возможно, это приезжающие на уик-энд из Бордо или Ниццы. Ее надежды на скорую продажу мельницы начали возрождаться к жизни. Может быть, у новых владельцев есть богатые глупые друзья, мечтающие выбросить деньги на ее развалюху?

Она прошла мимо террас голой земли, покрытой виноградными лозами и окоченевшими пепельными стеблями прошлогоднего укропа. Грязная серая лошадь подняла голову и проводила ее мрачным взглядом.

Узкие улицы Ля Бастид были пустынны и неприветливы, все окна плотно закрыты ставнями. За ее спиной заскрипела открываемая ставня и тут же с грохотом закрылась. Каталанская версия задергивания штор.

Обшарив карманы, она осознала со всплеском раздражения, что забыла купить телефонную карту в аэропорту. Ну и ладно. Это был повод заново познакомиться с местными.

«Бар-Табак» на rue Bayadère все еще содержало семейство Вассалс, и он едва ли изменился. Все те же полки с пыльными пластиковыми игрушками и скрученными журналами, все тот же туман сигаретного дыма и кофе.

В глубине магазина две женщины изучали журналы. За столом у окна трое стариков в синих жакетах сидели с липкими coups de rouge и давили самокрутки. Когда Антония вошла, они неуклюже повернулись и одарили ее более чем флегматичными взглядами. Она пробормотала: «Bonjour, messieurs» – и была вознаграждена кратчайшим из кивков.

Значит, правила не изменились, подумала она кисло. Первое движение делает чужак.

Вассалс-сын был за кассой: узкоплечий молодой человек, с которым когда-то, когда им было лет по десять, они играли в веселую игру в призраков на кладбище. Увидев ее, он продемонстрировал удивленное узнавание, но ничего не сказал. Она купила себе телефонную карту в смущенном молчании.

Впервые ей пришло в голову: а что думает о ней деревня? Станут ли они приветствовать ее как дочь некогда постоянного клиента? Или после несчастного случая все изменилось? Кто знает, какая искаженная версия здесь передавалась. А Пасморы всегда были более популярными, чем Ханты. Они тратили куда больше даже в старые дни.

Она отмахнулась от этих мыслей, как от паранойи. Возможно, она была несправедлива к Ля Бастид.

Женщины у стойки с журналами разглядывали ее. Раздраженная, она собиралась ответить любезностью, но обнаружила, что смотрит в крайне удивленные лица Нериссы и Дебры Пасмор.

Первой из них троих опомнилась Нерисса.

– Антония? Антония Хант?!

Антония стояла посреди магазина, глупо моргая.

Нерисса подошла к ней. С быстрой улыбкой легко положила свою ладонь на руку Антонии, потом наклонилась и прижала ее щеку к своей.

– Нерисса, – сказала пораженная Антония. – И… эээ, Дебра. Как у вас дела? У обеих?

– Боже! – произнесла Дебра Пасмор. – Боже! Это невероятно!

Антония не знала, что на это ответить. Она чувствовала себя муторно, словно ее поймали за чем-то недостойным.

Старики за столом у окна развернулись на своих табуретах, чтобы насладиться зрелищем. Возможно, мрачно подумала Антония, это их первое развлечение за всю зиму.

– Давно вы здесь? – спросила Нерисса.

Вопрос прозвучал странно, словно они встретились на коктейле.

– Со вчерашнего дня. А вы?

– Тоже. Мы приехали прошлой ночью. Совсем поздно. – Она открыла рот, чтобы сказать еще что-то, но потом, казалось, передумала и вместо этого осветилась широкой улыбкой. – Так удивительно вас видеть. Вы совсем не изменились.

Антония не знала, что на это ответить, поскольку это было явной неправдой в ее случае и реальностью в случае Нериссы.

– Вы остановились на мельнице? – спросила Дебра. Она говорила, сильно сжав челюсти. Словно они были склеены друг с другом. Антония хорошо помнила эту манеру.

– На пару дней, – хрипло ответила она. – Я приехала, чтобы продать ее.

– О, неужели? – напряжение немного отпустило рот Дебры. – Прекрасно, я уверена, что вы сразу найдете покупателя. Такое чудесное расположение…

Антония изобразила вымученную улыбку.

– Очень мило с вашей стороны так думать. Боюсь, слишком милосердно представлять это как живописные развалины.

Нерисса заметила:

– Я слышала от кого-то, что вы уезжали в Штаты?

Антония ответила ей, что прожила там одиннадцать лет, и они с удовольствием углубились в сравнение Аризоны и Англии.

Антония не видела Нериссу со дня инцидента, но та действительно совсем не изменилась. Ни накапливающаяся с возрастом усталость, ни ежемесячные гормональные скачки, ни чрезмерное увлечение загаром нисколько не отразились на ее внешности. Ее кожа была все еще гладкой и медовой, и ее окружала все та же атмосфера безмятежной уверенности в себе, которой Антония когда-то так завидовала.

Хотя, возможно, это как-то было связано с эффектным бриллиантом на ее безымянном пальце. Было немного странно, что поиск супруга занял у Нериссы столько времени, но, судя по размерам камня, подождать стоило.

Дебра же, напротив, сильно изменилась. Мягкость ее черт исчезла. Желтоватая кожа, как пергамент, обтягивала выступающие кости, а нос сильно заострился. Она напомнила Антонии картинку из «Нэншл Джиогрэфик», которая завораживала ее в детстве: хорошо сохранившаяся мумия, внушающая страх, некогда прекрасной египетской царицы.

Нерисса спросила, не сталкивалась ли Антония с Саймоном Тойнби, и она сказала, что они действительно работали вместе в Туксоне, пока он не бросил археологию ради тележурналистики. Потом, поскольку она не видела смысла это скрывать, она добавила, что встречалась с ним около года, пока, наконец, не прекратила.

– Правда? – Брови Нериссы поползли вверх. Непонятно было, что ее удивило больше: то, что у Антонии были отношения с Саймоном или то, что они завершились по ее инициативе.

– Да, – ответила Антония, – правда.

– Саймон всегда был довольно-таки впечатлительным, – вздохнула Нерисса.

Антония глубокомысленно кивнула, спрашивая себя, что она имеет в виду. Она поинтересовалась у Нериссы, чем та занимается.

– О, всем понемногу, – ответила Нерисса. – Кое-какая работа на телевидении, все в таком роде.

Антония вежливо кивнула.

– Я тоже немного занималась этим год назад. Участвовала в передачах для школьников. Не более того.

Нерисса внимательно взглянула на нее.

– Прекрасно, – оживленно сказала Дебра. – Нам пора идти. Ланч в Сент-Эвлали. О, они такие драконы в плане пунктуальности! – Снова натянутая улыбка, на этот раз более теплая. – Было так неожиданно увидеть вас снова, Антония. Невероятно! И я желаю вам удачи с мельницей!

Удивительно, но прозвучало это так, словно Дебра говорила искренне. Антония была тронута ее усилиями проявить дружелюбие.

Чтобы немного отстать от них, Антония задержалась купить журналы. Когда она вышла на улицу, набежали облака. Замок Сарак полностью исчез. От легкого дождика начали кудрявиться ее волосы.

Столкновение с Деброй потрясло ее, но и удивительным образом окрылило. Она была права, уверяя Кейт, что возвращение в Ля Бастид не таит для нее ничего ужасного, – и вот доказательство! У нее просто состоялся доброжелательный, цивилизованный разговор с Деброй Пасмор.

Ей пришло на ум, что, возможно, наследство ее матери было не такой ошибкой, как она думала. Скорее, это была не путаница с именами, а желание показать дочери, что прошлое не имеет силы вредить настоящему. Прошлое не имеет силы.

Если ты можешь справиться с Деброй Пасмор, ты можешь справиться с чем угодно, сказала она себе и натолкнулась прямо на Патрика.

Земля качнулась у нее под ногами. Ее отбросило назад, в прошлое. Был 1988 год, и она убежала с раскопа, чтобы купить хлеба. Внезапно он оказался там же, спустившись с таким же поручением из Лез Лимоньерс.

– Привет, Антония, – спокойно сказал он.

Он выглядел невероятно, до боли прежним. Темные волосы – такие же густые и блестящие, голубые глаза, полные света. А под глазами все такие же тени.

И он казался совершенно невозмутимым. Как будто случайная встреча с ней была для него обыденным происшествием.

Она открыла рот, но не могла издать ни звука. Откашлявшись, она начала снова:

– Что… ты здесь делаешь?

Он не обратил внимания на прямоту вопроса.

– У меня здесь место для уик-эндов. Первый дом в деревне. У моста.

Боже! Они были соседями. По крайней мере, на предстоящую пару дней.

– Так значит, вы – новый владелец? – она путалась в словах. – Я… просто восхищаюсь. Кажется вы там многое поменяли.

– Это не я, это Нерисса.

Нерисса…

Она почувствовала, как эта сенсация заставила ее нутро сжаться. Нерисса… Обручальное кольцо… Ну, разумеется. Внезапно она поняла, почему он не был удивлен, увидев ее. Он был предупрежден. Очень мило со стороны Нериссы не сделать того же самого по отношению к ней.

Она сложила губы в улыбку.

– Прекрасно! Поздравляю! Когда свадьба?

– Она тебе разве не сказала?

– Мы не так долго разговаривали.

Он кивнул.

– Прекрасно! – повторила она. – Она замечательно все устроила… Я имею в виду дом. Значительное усовершенствование, по сравнению с тем, что было раньше.

– Спасибо, – он оценивал ее, как оценивают старую книгу, которой наслаждались в юности, но не могут представить себя читающими ее сейчас. Это заставило ее осознать недостаток макияжа и то, что ее немытые волосы скреплены резинкой.

– Дела у вас, должно быть, идут хорошо, – сказала она, думая о домике для уик-эндов и бриллиантовом кольце.

– Я теперь адвокат.

– Адвокат?

Его губы изогнулись в улыбке.

– Разве это удивительно? Я практикую в Хэммондс Инн.

Хэммондс Инн… Там, кажется, практиковала Дебра Пасмор.

Он понял, что она обо всем догадалась, и на мгновение его черты слегка напряглись.

– Так в какой области права вы практикуете? – спросила она.

– P. I. – ответил он, и на ее непонимающий взгляд добавил: – Тяжбы по личному ущербу.

Она кивнула, не будучи способной придумать какой-либо комментарий.

Он действительно выглядел как адвокат. Из диковатого и довольно потрепанного юнца он превратился в стройного, уверенного в себе мужчину, непринужденно элегантного. Рыбацкий свитер, брюки в рубчик, дорогая лыжная куртка и городская рубашка в полоску, которая тревожаще напомнила ей Майлза.

– А ты как? – спросил он. – Все еще…

– Археолог. Да. – Носком ботинка она выковыривала камень. – В настоящее время на вольных хлебах. Просто, чтобы прояснить. Я потому и приехала. Продаю мельницу. Мне нужны деньги.

Она решила, что это все, что она скажет ему о своей карьере. В сравнении с P. I. это не казалось захватывающим. Три года – в неолитических мусорных кучах, два года – ассистент профессора, ежегодные ковыряния в чужих раскопках плюс написания исследований за других людей да лекции для скучающих туристов на круизных судах. Кейт недавно приставала к ней с еще одним телевизионным проектом, но она его с ходу отвергла. Подруга хотела задействовать ее в полнометражном фильме о стене Адриана, но она уже поставила крест на римской истории.