Текст книги "Жизнь моя"

Автор книги: Мишель Пейвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

Титус подошел к ней и взял за руку.

– Почему ты плачешь, мама?

– Потому что мне грустно.

Гай положил руки ей на плечи и слегка встряхнул.

– Ты не должна грустить. Все происходит так, как должно быть.

– Нет, не верю.

– Да.

– И это означает, что мы должны оставить тебя здесь? – закричала она. – Так тоже должно быть?

– Да, тоже. – Потом он добавил: – Но когда вы доберетесь до Афин, ты поднимешь за меня тост, да? Это было бы мне наградой. Лучшего вина, которое ты сможешь себе позволить. И Титусу дай тоже.

– О да! – сказал Титус, прижимая к груди свои сокровища.

Слезы струились по ее щекам, но она не делала попыток их вытереть.

Фенио сунул голову в дверь и исчез.

Руки Гая сжали ее плечи.

– Так должно случиться, Тацита. Мы не рассчитывали быть вместе в этой жизни. Но у нас было время, о котором я всегда вспоминал. А теперь, спустя столько лет, я могу наконец что-то для тебя сделать. Для вас обоих. Вы дали мне эту возможность. – Он помолчал. – Однажды мы будем вместе.

– Как ты можешь так говорить! – вознегодовала она.

– Потому что я знаю правду.

– Как? Как ты можешь знать?

– Если богиня пожелает, – сказал он просто, – так оно и будет.

Глава 35

Госпиталь в Мазерансе, 2 часа дня, 24 марта

Патрик стоял в халате у окна, когда в палату вошла Антония. Он говорил по телефону. Лицо его было серьезно.

– Да. Да… Нет… Все будет хорошо.

Когда он услышал ее шаги, он неловко повернулся на своих костылях.

Она послала ему краткую улыбку, на которую он не ответил. Очевидно, разговор был серьезный.

Он еще не брился. С темной щетиной на подбородке и с длинной полоской пластыря на голове он был похож на пирата. Бледного, задумчивого пирата, который провел тяжелую ночь.

Доктор сказал, что ему повезло. Кроме костылей и пластыря, ничто не говорило о том, что он прошел две мили в горах с порванной связкой и провел часть ночи на промерзшем склоне.

Он положил телефонную трубку. Потом покачал головой и пробормотал:

– Сукин сын.

Она ждала продолжения, но он не дал никаких разъяснений.

Чувствуя необъяснимую робость, она взяла сумку, которую собрала в его доме, и поставила ее на кровать.

– Одежда и бритва. Доктор говорит, что ты можешь идти, тебе повезло, могло быть и хуже.

Он бросил на нее странный взгляд, который она не могла истолковать, потом взял сумку и похромал в ванную. Она сидела на кровати и слушала: сначала грохот падающих с полок вещей, затем ругательства и, наконец, шум воды, когда он начал бриться.

События предыдущей ночи казались все более нереальными. После госпиталя она вернулась в дом Патрика и провела пару безумных часов, пытаясь заснуть. Он позвонил в шесть, проверить, все ли у нее все в порядке, и она была неуклюжа и косноязычна.

– Как дела на мельнице? – крикнул он из ванной.

– Прекрасно, – ответила она. На самом деле все было ужасно, но она не собиралась об этом рассказывать. Ее вещи выкинули во двор, где они мокли под слабым весенним дождиком. «Семейные реликвии», о которых так пеклась ее сестра, были безнадежно испорчены. К счастью, кто-то пожалел ее лэп-топ, но главное – записи по Кассио, сунув их в пластиковый пакет для мусора и спрятав под карниз.

– Совсем забыла, – сказала она. – На твоем автоответчике сообщение от Моджи. Она хочет, чтобы ты позвонил.

– Угу, только что я это и сделал.

Она хотела спросить, как Моджи узнала, где его найти, но потом вспомнила про Джулиана. Она сама звонила ему утром, чтобы сказать, что Патрик в порядке. Джулиан был так взволнован, когда она разговаривала с ним накануне, что было бы бессердечно оставлять его в неведении.

Она подошла к двери.

Патрик сбросил больничный халат и был в джинсах, которые она принесла ему из дома, больше ничего на нем не было. Он все еще выглядел как пират, но уже гладко выбритый. Она пожалела, что он наденет рубашку.

Она хрипло спросила, как дела у Моджи.

– Думаю, все будет хорошо. Нужно только время.

– Что она хотела?

Он положил бритву на край раковины. Потом встретился с ее глазами в зеркале и сказал:

– Нам надо в Ле Фигароль.

– Что?

Он повторил.

Она спросила себя, вдруг доктора ошиблись, и у него, помимо прочего, еще и сотрясение мозга.

– О чем ты?

– Нам надо пойти и увидеться со старым Панабьером. Прямо сейчас.

– Сейчас? Но зачем? Нельзя подождать до завтра?

Он покачал головой.

– Сегодня двадцать четвертое, День Крови, верно?

Она старалась не думать об этом. Годовщина смерти Кассия могла бы совпасть с гибелью Патрика. Какое счастье, что она вовремя нашла его!

В удивлении Антония помогла ему с рубашкой. Визит к чудаковатому старику Панабьеру совсем не относился к тому, как, по ее представлению, они должны были провести свой первый день вдвоем. Патрик должен быть дома, в постели. Они оба должны быть дома, в постели. Предпочтительно в одной и той же.

Он нагнулся и нежно поцеловал ее в губы.

– Я не могу тебе больше ничего сказать, на случай если сорвется. Просто поверь мне. Хорошо?

Их глаза опять встретились. Потом она отвела черные волосы с его лба.

– Хорошо, – кивнула она.

* * *

Месье Панабьер возился в своем винном подвале, выискивая «Pic-St-Loup» особого года. Он настаивал, чтобы они его попробовали.

Он был рад их увидеть, поскольку принимал непосредственное участие в спасении Патрика. Среди ночи Антония разбудила его, и он привез Патрика на ферму, откуда они вызывали «скорую помощь» по телефону.

Антония хотела, чтобы старик поторопился. До сумерек оставалась лишь пара часов, и ей не хотелось вести машину в темноте. Она все еще не отошла от поездки, которая оказалась ужасной: «ситроен» кренился на каждой выбоине, а Патрик бледнел на глазах, стараясь не показывать, как сильно бередят его ногу толчки.

Хуже всего было, когда она пропустила поворот и должна была развернуться у места катастрофы.

– Вот поэтому, – бормотала она, сжав зубы, – я и не села за руль прошлой ночью. – Она переключилась на первую скорость и постаралась не думать о Майлзе. – Полагаю, старый Панабьер знает, что мы едем к нему?

Патрик покачал головой.

– Я звонил, но он не отвечает. Ты же знаешь, какой он.

– Потрясающе! А может, его вообще нет?

– Нет, он дома, поверь мне.

– Ты это уже говорил.

Когда они завернули во двор, распугивая кур, Патрик сказал:

– Обещай на него не сердиться. Он старый человек, которому тяжко пришлось во время войны, и он потерял жену. Помни об этом.

– О чем ты?

Он в упор посмотрел на нее, и у нее внутри все перевернулось.

– Просто помни об этом и не сердись.

* * *

…Наконец месье Панабьер с торжествующим видом выбрался из подвала с филигранью паутины на своем оливково-зеленом парике. В руках он держал две пыльные, чрезвычайно внушительного вида бутылки «Pic-St-Loup» и огромную, очевидно еще довоенную, жестянку с патентованным средством для укрепления волос.

Он торжественно водрузил жестянку на кухонный стол перед Антонией, потом достал из сушки три бокала и наполнил их.

– Santé, – сказал он.

– Santé, – повторили они.

Вино было чудным: крепким и хмельным, с перечным послевкусием.

Антония указала на жестянку.

– Что это?

Патрик и месье Панабьер обменялись взглядами.

– Это, – сказал Патрик, – то, ради чего звонила Моджи. – Он покрутил свой бокал в руке. – Ей понадобилось время, чтобы набраться смелости и позвонить мне. – Он нахмурился. – На самом деле ей понадобилось много, очень много времени.

Антония взглянула на него. Потом до нее дошло.

– Господи… Господи! Я искала не в том подвале.

– Что? – спросил Патрик.

– Я искала не в том подвале! Это был верный след, но место не то.

– Ты? Ошибалась? – Патрик улыбнулся. – Но это невозможно.

Поскольку она не делала попыток прикоснуться к жестянке, он подвинул ее к ней.

– Ну же, открывай.

После, оглядываясь назад, Антонии казалось, что в тот момент, когда она открыла жестянку, в кухне все замерло. Маленькая черная кошка у печи перестала лизать лапу. Куры на улице замолкли. Солнце скрылось.

– Он даже еще прекрасней, чем я помнила, – выдохнула она, вынимая кантарос из гнезда.

Держа кантарос обеими руками, она медленно поворачивала его, и свет, ловя изображения, оживлял их.

Пегас радостно мчался над полем волнующихся акантов; под одной из веток свернулась в кольцо маленькая змейка. Руки Беллерофонта были простерты в приветствии к потерянному ранее другу. А за его плечом в вечернем небе поднимался набирающий силу месяц.

Антония провела пальцем по контуру месяца.

– Ее звали Тацита, – мягко сказала она. – Тацита Корнелия. – Она смешалась. – После побега из Перузии Тацита уехала в Афины. И там оставалась до самой смерти. В Афинах выросли ее сыновья. «Женщина, исполненная великой смелости и глубины чувств». Ох, как я рада, что это была она! Она нравилась мне больше всех.

Она, осторожно поставив кантарос на стол, в молчании переводила взгляд с Патрика на месье Панабьера. Старик твердо выдержал ее взгляд.

– Помни, что ты обещала, – предостерег Патрик.

– Я ничего не обещала. – ответила она и повернулась к старику. – Monsieur, Pourquoi ne m'avez vous jamais parlé de ceci? [6]6
  Месье, почему вы никогда об этом не говорили?


[Закрыть]

Месье Панабьер смотрел на нее глазами человека, который, семь десятилетий наблюдая людское безумие и зло, научился ничего не принимать всерьез. Он пожал своими тощими плечами.

– Parceque, mademoiselle, vous ne m'avez jamais demandé [7]7
  Потому что вы, мадемуазель, никогда не спрашивали.


[Закрыть]

* * *

Было полпятого вечера, когда «ситроен» показался из-за поворота на Ле Фигароль.

У Антонии не было другого выбора, как припарковаться там, где она парковалась всегда, в самом широком месте дороги, у алюминиевых ворот месье Панабьера.

Никто из них не говорил о том, что они сидят в машине в пятнадцати футах от места происшествия.

Ты сделала это, думала она, ты нашла кубок и решила загадку. Теперь осталось лишь совершить возлияние.

Всегда, сколько она себя помнила, она мечтала о том, чтобы настал этот день. Но сейчас, когда он настал, она чувствовала опустошенность. Произошло слишком много всего.

Патрик молча сидел рядом. Она думала, догадывается ли он о том, какие чувства она испытывает. Или, может быть, он думает о Майлзе?

Они вышли из машины, Патрик неуклюже передвигался на своих костылях. Она открыла багажник и достала оттуда старенький охотничий ранец, пожертвованный месье Панабьером, жестянку с кантаросом внутри и вторую бутылку «Pic-St-Loup», предварительно откупоренную стариком.

Она поставила жестянку на капот и переложила бутылку в ранец, чтобы отнести ее в Серс.

– Это не каленское, – сказала она, – но думаю, пойдет.

Она посмотрела на Патрика. Он стоял бледный, опираясь о капот. Ее сердце сжалось. Он был нужен ей для этого. Она не хотела делать это одна. Но он явно был не в состоянии идти.

– Я думаю, тебе лучше остаться здесь, – сказала она.

Он покачал головой.

– Я пойду. Я не хочу, чтобы ты делала это одна.

– Все будет прекрасно.

– Ты всегда так говоришь.

Она изобразила улыбку.

– Я справлюсь, правда. – Она пыталась взбодриться.

– К тому же богиня предпочитает женщин. Помнишь?

Он наклонил голову:

– Она неплохо позаботилась обо мне в прошлую ночь.

Их глаза встретились. Ей не хотелось думать о том, что могло бы случиться, если бы она его не нашла.

Он взял ее за запястье и посмотрел на часы.

– Думаю, тебе потребуется час, чтобы подняться туда, совершить возлияние и вернуться, прежде чем я начну волноваться и пойду за тобой.

– Прекрасно, – кивнула она.

К несчастью, охотничий ранец месье Панабьера был недостаточно велик, чтобы в нем уместилась жестянка от средства, восстанавливающего волосы. Патрик держал крышку открытой, пока она доставала оттуда кантарос.

Был ясный теплый день, и хотя каталанское солнце уже клонилось к закату, оно еще ярко светило. На секунду Антония подняла кантарос, и он наполнился светом.

– Будь там осторожна, – сказал Патрик.

Она не ответила.

Что-то внутри оправы поймало свет. Она поднесла кантарос ближе к глазам. Во рту у нее пересохло.

– Что это? – спросил Патрик. – Что?

Она прочистила горло.

– Он не упустил ни единой возможности.

– Что ты имеешь в виду?

– «Истина в кубке», – тихо сказала она и, поставив кантарос на капот, провела пальцем по короткой надписи, скрытой под ободом. Она произнесла вслух:

– С. et T. et f.

Патрик спросил:

– Что это значит, – потом повернулся к ней. – Господи, Господи!

– Кассий и Тацита. И сын.

Антония снова потрогала буквы. Она знала, кто это сделал. По контрасту с профессионально выполненной надписью в основании, эта была вырезана грубо. Это была надпись, сделанная человеком, у которого не было опыта резьбы по камню, и он использовал собственный нож. Ему, вероятно, понадобился хороший нож, но главное – решимость, поскольку это был сардоникс, твердый, как гвоздь.

Кассий пил каленское в День Крови и ел кушанье из хлеба, соли и гранатов со своим старым другом Плавтом, перед тем как вскрыть себе вены. Антония подумала о нем, вырезающем инициалы на чудесном кубке. Он очень хотел, чтобы кто-нибудь – в далеком будущем – совершил возлияние, в котором он так нуждался. Он вырезал инициалы своим ножом, как мальчик вырезает инициалы любимой девочки на стволе дерева.

«Мы выпили вино, – вспомнился знаменитый пассаж из „Писем“ Плавта, – и я последовал на террасу за своим, молодым другом. Я старался удержаться от слез, но он выглядел совершенно безмятежным. „Плавт, – сказал он, – я не хотел говорить до этого момента, но сегодня – День Крови“. Потом он удивил меня, улыбнувшись. „Как удачно! Это хороший знак, тебе не кажется?“

Я опасался, что не понял, что он имеет в виду, и не имел духа ни спросить у него, ни улыбнуться в ответ. С этого дня, думал я в опустошении, я буду меньше беспокоиться о том, как я живу».

* * *

Закатное солнце наполнило кантарос рубиновым светом.

Закат Дня Крови, подумала Антония. Хорошее время для возлияния.

Снова это чувство недоверия. Слишком много всего. У нее начало щипать глаза.

Патрик прислонился к капоту, положил руки ей на плечи и развернул к себе.

– Я пойду с тобой, – сказал он.

Она покачала головой.

– Ты не можешь. Твое колено…

– Я справлюсь.

– Но.

– Ты должна привыкать к тому, – нежно сказал он, – что ты теперь не одна.

Он посмотрел ей в лицо, поверила ли она.

Антония вытерла глаза костяшками пальцев. Наконец она кивнула.

– Ну что ж, пошли, – сказала она.

Примечание автора

Я думаю, мне следует коснуться нескольких вопросов, которые могут возникнуть у читателей, знакомых с римской историей.

Первое – даты. День Крови, 24 марта, стал официальным праздником при императоре Клавдии, спустя несколько лет после Кассия. Однако есть множество свидетельств, что празднества в честь богини Кибелы проводили и раньше, так что, я полагаю, нет большой натяжки в том, чтобы перенести День Крови вперед на пару десятилетий. (Другой вопрос, что со времен Кассия календарь изменился, поэтому 24 марта не соответствует тому же числу в мире Кассия. Но я не думаю, что это беспокоило бы Кассия или Антонию.)

Читатель может заметить также, что я непоследовательна при использовании географических и прочих названий. Например, я перевела Холм Победы, но оставила Порта Капена – так, как это звучало по-латински. Причина проста: я использовала то, которое казалось наиболее естественным в тексте.

Относительно самого Кассия. Некоторые читатели могут удивиться его росту «шесть футов с небольшим» – разве в те дни люди не были гораздо ниже? Да, были, но был римский фут примерно на полдюйма короче. Кассий, если перевести на современные мерки, был пяти футов десяти дюймов или около того (1 м 77 см. – Прим. ред.). Он, конечно считался высоким человеком в те дни, но не гигантским.

Другой вопрос: почему Кассий носил бороду, когда римляне, достигшие совершеннолетия, брили ее? Однако, несмотря на веяния моды тех времен, есть свидетельства, что были и такие мужчины, которые предпочитали оставлять бороду, например те, кто увлекался греческой культурой и особенно римские военные, сражавшиеся в Восточном Средиземноморье в I веке новой эры. Поскольку Кассий относился и к тем и к другим – он любил эллинскую культуру и был профессиональным военным, – думаю, для него было вполне естественным носить бороду.

И наконец, о склонности Кассия к неразбавленному вину. Принято считать, что римляне пили вино, разбавленное водой. По этому поводу могу сослаться на римских поэтов, некоторые из которых в своих стихах пишут о неразбавленном вине. С такими собутыльниками, как Проперций и Катулл, Кассий был бы в хорошей компании.

Это приводит меня собственно к поэзии, и здесь я должна признаться, кто стал прообразом Кассия, если иметь в виду его литературный гений. У меня есть три блестящих сборника переводов, которые вдохновили меня на образы Кассиевой поэзии: Проперций «Стихи», (W.G. Shepherd), «Стихотворения Катулла» (Peter Whigham) и Овидий «Эротические стихотворения» (Peter Green).

Ваша Мишель Пейвер