Текст книги "Терапия поведением"

Автор книги: Михаил Покрасс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Человек – «Номо moralis»

Подтвердился тезис А.Д. Зурабашвили о том, что человек не «Номо sapiens» – разумный, но «Номо moralis» -нравственный и что в этом его специфика (5,6).

Независимо от нашего сознательного произвола наше поведение, переживание, любая активность нашего организма регулируется не осознанным разумом, а скрытым от сознания нравственным чувством (15).

Нравственное чувство

Что такое это самое – нравственное чувство^[124]?

Будучи с одной стороны,

– инструментом, осуществлявшим зависимость жизнедеятельности человека и его организма от нужд, чувств, интересов, ценностей и норм других людей, общества,

нравственное чувство, с другой стороны, является

– регулятором энергетического обеспечения переживания, поведения человека и любой активности его организма.

Оказалось, что каким бы практически выгодным ни выглядело поведение, если оно грозит привести к результатам, противоречащим нравственному чувству, то такое поведение эмоционально тормозится.

Даже, казалось бы, практически вредное поведение, сулящее результаты, соответствующие нравственному чувству, энергично эмоционально поддерживается и легко осуществляется.

Попытки «поведенчески» влиять на нравственное чувство обнаруживают, что трудность не столько в его осознании, но в том, что оно зависит не от влияний разума, волевых решений, а от отношения к предмету чувства актуальной или прошлой – формировавшей человека – референтной для него группы.

Нравственное чувство формируется в своей основе уже в досознательном детстве, но доступно социальному влиянию, развиваясь всю жизнь.

Изменение характера референтной группы или ценностей и норм в прошлой группе создавало условия, побуждавшие к изменению нравственных установок.

Формирование личности, то есть и неосознанного нравственного чувства, происходит в процессе активного сознательного и неосознанного выбора и освоения той или иной культуры (7)^[125].

Как человек сформирует себя, зависит, с одной стороны, от того,

– что ему предлагается, с другой – от того,

-что и как он умеет выбирать!

Последствия подавления инициативы

Повторю: то, как человек сформирует себя, зависит не только от того, что ему предлагается, но, во-первых, от того, как он умеет выбирать!

Именно поэтому подавление инициативы (а с нею и навыка выбирать), особенно в детстве, делает освоение культуры, формирование зрелого нравственного чувства вообще невозможным!

Оставляет человека невключенным в свою общественную среду^[126](9), одиноким среди людей, отгороженным от них, «дрессированным Маугли»^[127] (16).

Это предопределяет неприспособленность, беспомощность и болезнь.

Но человек в своем самостроительстве зависим и от того, что ему предлагается.

Таким образом, отсутствие в обществе культа инициативы, отсутствие культа индивидуальности (разработанного не в лозунгах, но в мелочах осуществления) и, тем более, страх всякого «яканья», делает такое общество антагонистичным человеку, а человека оставляет инфантильным, обиженным на людей, на общество, потребителем, не участвующим в общественном процессе.

Страх инициативы затрудняет и научное творчество, всякую непоказную творческую активность, делает невозможным формирование активной жизненной позиции.

Тогда низок или против себя направлен энергетический потенциал каждого, низок или разрушителен и суммарный потенциал такого общества.

О социокультуральных нравственных стереотипах

Так Терапия поведением актуализировала вопрос о тех социокультуральных нравственных стереотипах, которые, объективно существуя в формирующей нравственное чувство человека среде, обуславливают ту или иную конкретную направленность его нравственных установок.

Так решение вопросов мотивации поведения актуализировало и совершенно по-новому повернуло проблему об общественных условиях, продуцирующих болезнь и делающих невозможным ее излечение.

По-иному встал вопрос и об условиях формирования инициативной творческой личности.

Так в системе «ПАЦИЕНТ – ЕГО ОБСТОЯТЕЛЬСТВА – ВРАЧ» внимание к пациенту вернуло к обстоятельствам (со-циокультуральным) и потребовало сменить социальную позицию врача-терапевта на позицию врача-гигиениста.

В этой позиции и ведется дальнейшее исследование.

II. БЕСЧЕЛОВЕЧНЫЕ ИДЕАЛЫ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА:

НРАВСТВЕННЫЕ СТЕРЕОТИПЫ, ЗАПРЕЩАЮЩИЕ

ИНИЦИАТИВУ, СВОБОДУ, ТВОРЧЕСТВО

«Каждый из нас виноват уже тем, что живет, и нет такого великого мыслителя, нет такого благодетеля человечества, который в силу пользы, им приносимой, мог бы надеяться на то, что имеет право жить...» (И.С. Тургенев. Накануне.) – так относилась к своей и чужой жизни молодая русская женщина, религиозная дворянка на середине прошедшего века.

Из частного письма.

От бабки к внучке...

Большинству человеческих культур сотни и тысячи лет.

Они нередко вовсе не сосредоточены на интересах отдельного человека, вовсе не гуманистичны. Многие – в противоречии с реальными интересами людей. Многие неприемлемы в современных условиях.

Нередко свойственные этим культурам нравственные стереотипы поведения и переживания препятствуют человеческому самовыражению, самоосуществлению, развитию.

Во внутриличностном плане они делают невозможным полноценное самопонимание. А без понимания себя становится затруднительным и удовлетворение всего круга потребностей людей.

В социальном плане эти стереотипы становятся препятствием осуществлению задач общественного здоровья и всякого строительства.

Выявить эти социокультуральные нравственные стереотипы и обнаружить, какие из них, отвергнутые или не отвергнутые на словах, реально существуют в наших отношениях, нравах, традициях, укладах, неосознанные передаются от бабки к внучке, заражают нас, пронизывая любимые нами произведения искусства, «впитываются с молоком матери», выявить такие стереотипы кажется мне общественно важной задачей.

Назову здесь некоторые из тех неотрефлексированных (неосознанных обществом) и неизжитых нравственных стереотипов, которые в процессе Терапии поведением обнаруживались как особо трудно одолеваемые препятствия лечению и здоровью.

1. Вековечное проклятие женской инициативы

Проклятие женской инициативы, женского желания, женского несанкционированного мужчиной выбора, воплощено уже в Ветхом завете изгнанием из рая в наказание за «грехопадение» – за самовольное, вопреки божественному запрету срывание яблока с древа познания Добра и Зла, то есть в наказание за инициативу Евы.

В Новом завете проклятие женской инициативы закреплено мифом о «непорочном» зачатии, которым нормальное, по инициативе женщины, по ее любви зачатие опорочено. Вместе с тем опорочен любой женский выбор, само поползновение женщины быть участницей.

Снова опорочена инициатива женщины.

Наши сестры и дочки уже девочками воспитываются обвиненные в будущей, как бы природой предопределенной, асоциальности – «греховности».

Разделив этот, без критики принятый, взгляд, сама девочка-подросток заранее с настороженностью, со стыдом и брезгливостью вынуждена относиться к своей еще только формирующейся женственности, к своим влечениям. Оставляя эти неназванные влечения непонятыми ею, она делает их энергетическим содержанием будущих страхов, навязчивостей, основой и почвой психосоматических заболеваний.

Отказавшись от своих смутных влечений, от собственных выборов, но, выбрав пресловутую «чистоту» безучастия, будущая женщина ждет непременной платы за свою жертву -жертвой со стороны мужчины и общества.

Отвергнутая, стыдящаяся себя, своих импульсов, чувств, желаний, своей свободы, а в результате, уже и не сознающая никаких своих нужд, женщина растит детей.

Жертвенно забывшая себя женщина растит не доверяющих себе, так же, как и она, стыдящихся себя, сыновей и дочек. Растит людей, живущих в тайном или явном убеждении, что «человек грязен по природе своей».

Отвергнутая женщина принуждает всех нас к сокрытию своих истинных, первых и навсегда остающихся неведомыми побуждений – к самоотречению.

Не доверяя себе, мы тогда боимся себя понимать – не умеем понимать и друг друга. Суетимся во взаимном недоверии и взаимной настороженности.

Самоотверженное отношение к себе матери определяет теперь уже самоотвергание и всех нас – ее детей.

Стеснив сами свою свободу, мы приписываем это стеснение «воспитанию», «обстоятельствам», «миру». И копим агрессию против всего мира и себя, как его части.

Дочери этой женщины

Дочери тогда остаются дарящими или продающими себя «мадоннами»... Чувствуют себя непонятыми, неоцененными, обманутыми в ожиданиях страдалицами.

Дочери отвергнувшей себя мамы обижены на жизнь или ждут, обесценив земное существование, платы за жертву от людей и на том свете.

Дочери остаются подобием предметов для чужого пользования.

Сыновья самоотверженной женщины

Сыновья, никем теперь не выбираемые (некому выбирать!) и никому ненужные, компенсируют неуверенность в себе потребительским, ложно галантным, снисходительным отношением к женщине, как к существу низшему, мешающему им (сыновьям) осуществлять свой «высокий замысел».

Обесценив женщину, мужчина стал невыбранным, ненужным как мужчина, непризнанным.

Сниженное отношение к сексуальности

Сниженное отношение к женщине рождает сниженное отношение к сексуальности.

Отвергнутая на уровне духа сексуальность возвращается к нам наваждением похоти. Неудовлетворенностью, несостоятельностью, болезни всех в семье.

Мужчины спиваются, агрессивно самоутверждаются. Плохо всем.

«Смешение языков»

Проклятие женщины стало тем смешением языков, после которого люди перестали понимать друг друга. Разделились на «женщин» и «мужчин». На «тело» и «дух». Стали усматривать в другом не такого же человека.

Проклятие женщины стало ни чем иным, как проклятием поступка, инициативы, чувства.

  2. Так называемая «мужская мораль»

Она – следствие предыдущего стереотипа – отвергания инициативы женщины.

За человека как за воплощение Духа принимается теперь мужчина.

Уважаемыми становятся только качества, свойственные, во-первых, мужчине, или качества, полезные для него: ум, деловые навыки, кокетство, собственничество, деторождение...

Мужчина уважает только себя, а женщину втайне или явно ощущает существом второго сорта.

Разделив и это отношение, женщина превратила теперь эмансипацию не в освобождение от проклятия, а в доказательство, что истинный мужчина, то есть человек – она. А мужчина – «баба».

Чем более ее «мужская» активность, тем более и безнадежнее ее потаенная или вовсе неосознаваемая неудовлетворенность без перспективы удовлетворения на этом пути, тем разочарованнее она.

«Куда девались настоящие мужчины?!» – отказавшаяся от себя женщина доказала себе, что и мужчин нет.

Дальше те и другие, потеряв друг друга, потеряют вместе с собой и жизненные смыслы.

В новом, «женском», исполнении мужские свойства теряют свой приспособительный смысл. Они демонстрируются, накапливаются, доказываются, но ни для чего не используются, никому не служат, никого не берегут.

Ум перестает быть средством и залогом счастья, он становится предметом соревнования.

Вкус становится предметом торга, а не средством выбора.

Обесценив реальных мужчин, теперь уже женщина лишается возможности быть выбранной, признанной – любимой. Ощущает себя незащищенной, ненужной, теряет жизненные смыслы.

Сняв с себя ответственность за так одураченную женщину, мужчина живет, как в сказке «О рыбаке и рыбке», эксплуатирующим во вред себе ее глупость дитятей. Предоставляет ей возможность самостоятельно оказываться «у разбитого корыта».

Мальчики

Воспитанные в таких семьях мальчики феминизируются. То есть ни за кого не отвечают. Живут под ответственность мам, жен и чужих предписаний. Вечные «мальчики» кокетничают мужскими свойствами.

Девочки

Девочки – самоутверждаются, обесценивая в своих глазах всех. Живут в ненавидимом ими мире. Без благодарности убегают от всех, кто им нужен. И остаются с теми безразличными для них, кто, желая ими пользоваться как вещами, не мешает им самих себя уничтожать.

Рушатся уже их семьи. Корежатся характеры уже их детей.

«Дети расплачиваются за ошибки родителей в четвертом колене»^[128].

Наркомании и алкоголизм у детей из этих семей, прожигание жизни, самоубийства – только часть из последствий.

Дети, женщины и мужчины болеют.

3. Страх и отвергание человеческого эгоизма

Закономерным следствием двух предыдущих подходов оказывается отвергание человеческого эгоизма, страх эгоизма.

Оклеветанный, спутанный со звериным – волчьим эгоизм человека стал жупелом.

Надо напомнить, что волк – опасен для людей. В своей стае он не уничтожает природу, бережет волчицу, бережет стаю! Добр для своей стаи.

Страх человеческого эгоизма – сам следствие отвергания женщины, тела, инициативы имеет следствием страх своих желаний; импульсов, своего неосознанного мира чувств, своего вкуса, своих выборов, своих поступков.

Страх себя оборачивается страхом чужой непохожести.

Этот страх распространяется на других людей, затрудняет отношения доверия, дружбы, признания.

Страх затрудняет взаимопонимание, мешает любить, ощущать себя любимым, затрудняет непредвзято познавать себя и другого – познавать человека.

Его проявлением становится тенденциозное подавление и своей, и других инициативы, страх выбирать и чувствовать себя выбранным. Последний означает невозможность любить и ощущать себя любимым.

Отвергание себя значит отвергание другого.

Важно, что, не сознавая этого отвергания, не зная его причин, то есть не имея ключей к нему, мы в состоянии только имитировать любовь. Или осуществлять любовь только украдкой даже от себя, не подозревая о том, без благодарности за этот дар.

Только выявив и преодолев нравственный запрет любить себя, можно дожить до самоприятия, а тогда и до приятия другого – до любви к нему.

О других последствиях страха инициативы, отсутствия культа инициативы я уже говорил и скажу ниже (см. пункт 9).

Только понимание человеком себя как представителя Человечества снимает страх перед собой и другими. Избавляет от страха перед человеческим эгоизмом.

Ведь в действительности-то человеческий эгоизм требует от нас сберечь планету. Сберечь природу. Сберечь Род человеческий, Родину, «малую родину». Сберечь свой дом, свою семью, своих любимых, своих друзей, своих детей.

Эгоизм же помогает нам и врага не бояться. Ведь будучи эгоистом, ты ясно ощущаешь себя и хорошо чувствуешь, что враг – тоже человек, как и ты.

«Возлюби ближнего, как самого себя!» начинается с решимости возлюбить, принять, а не бояться себя самого.

4. Оценочный подход к факту своего и чужого существования

При таком подходе – на человека и он сам на себя смотрят не как на цель общества, но как на его средство. Как на хороший или плохой инструмент. Ценят (за пользу, им приносимую, или за качества, могущие быть полезными), а не любят.

Тогда нужда в другом человеке, в людях, в себе не осознается. Не осуществляется непосредственно – ни за что, а требует обоснования пользой, достоинствами.

Не найдя обоснований, мы принужденно отказываемся от себя и от тех, без кого не можем сохраниться собой. Дети – от родителей. Супруги – друг от друга. Отказываемся от памяти, от «неполезных» чувств, от «сумасшедших идей» и от трудных новых состояний. Как в детской игре в «съедобное – несъедобное», отказываемся от всего несладкого.

В столкновении ощущаемых фактов со знаемыми, логически обоснованными, привычными догмами мы тогда предпочитаем догмы.

Игнорируем факты, чувства, предчувствия. Остаемся в мире упрощенных детских представлений.

Желая казаться себе неэгоистичными, «набить себе цену», мы тенденциозно, хоть и неосознанно, неблагодарно не помним, что берем у других. Помним только свои траты.

Отказываемся от необходимых чувств по принципу: «А за что его любить?», «За что меня любить?», «За что любить этот мир, эту жизнь, наконец?».

«Что мне дал мир или зачем я миру?!»

«Если жизнь ради жизни нам дана, то и жить не стоит!» (Л.H. Толстой. Крейцерова соната).

Не умея ответить на только что названные и другие, адресованные вкусу вопросы, мы, принужденные «логикой», отказываемся от любви к тем, без кого не можем сохраниться собой. Отказываемся от себя, от мира, от жизни!

5. Культ несчастья

«Христос терпел и нам велел!» – утверждение этого, превратно понятого лозунга оказалось следующим стереотипом, запрещающим естественность и здоровье. Хотя ни страдание, ни очищение никогда не были у Христа самоцелью. Он шел к людям!

Женщине, а с нею всему роду людскому, обрекшим себя на самоотречение, всем нам взамен жизни оставляется только страдать, терпеть. Оставляется гордиться страданием и ждать награды за муку. Мы научились в самой неудовлетворенности мазохистски черпать удовлетворение.

«Страданием все оправдывается!»

За отказ от себя, от эгоизма нам предлагается гордость страданием, которое «оправдает»! Будто мы при рождении осуждены и виноваты.

Насколько жестоко обвиненным надо ощущать себя, чтобы, ради оправдания, отказаться от всего другого нужного!

«Страданием все оправдывается!»

Культ страдания оставляет о счастье только мечтать, но на корню тормозить любую свою активность, которая могла бы привести к осуществлению мечты.

Мечтать можно, быть счастливым – нельзя!

Даже чувствование, а тем более действия, которые могли бы привести к счастью, предощущаютс я безнравственными. Будто осуществление мечты лишит всяких стимулов к развитию.

«Заразить можно только тем, что имеешь!»

Несчастливый заражает несчастьем как жизненным стилем.

Мы охотно притворяемся счастливыми, но не умеем, боимся ими быть.

К страдающему человеку мы относимся с уважением (о «профессиональных страдальцах» уже писал А.М. Горький). К счастливому – настороженно.

Культ страдания делает недостойным счастье, а с ним и здоровье.

Здоровый подозревается в тупом равнодушии.

Страдающий и больной уважаем и чуть только не идеал для подражания.

6. Противопоставление «духа» – «телу»

Это отношение обесценивает и то и другое. Приводит к не интересующейся ни реальностью, ни живым человеком, нарочитой или фанатичной псевдодуховности. Мы ученически посещаем театры и филармонии, колесим по заграницам, ведем непременные разговоры о смысле бытия и искусства с другими эстетами, только, чтобы не остановиться и, паче чаянья, не встретиться с одиночеством чужой или собственной души.

Ставя «дух» выше «тела», это отношение обесценивает реальных живых людей, жизнь вообще. Побуждает относиться к повседневности в лучшем случае, как к материалу, а чаще, как к помехе.

Такая «духовность» только кажется противоположностью откровенно бездуховному, а значит энергетически сниженному, выхолощенному прагматизму (то. смыкается с оценочным подходом к человеку). Результат их один.

Как и циничный прагматик, который игнорирует свою специфику «Homo moralis» (существа, чьей средой являются не вещи и уже, конечно, не только природа, но, во-первых, человеческое общество с его историей), так и носитель такой «одухотворенности» игнорирует себя как человека (средой которого является другой человек, а главной нуждой, знает он об этом или нет, является нужда в этом другом, в заботе о другом живом, а не выдуманном человеке).

Нужда быть нужным

Неудовлетворение этой нужды – быть нужным – идет вразрез с нравственным чувством, тормозит все прочие активности, оставляя быть имитатором.

Часто эта неудовлетворенность подхлестывает отвлекающую активность. А погоня за второстепенными (не смыслобразующими) ценностями, снижает, в конечном счете, энергетический уровень отдельной личности и целых обществ, пренебрегающих этой человеческой особенностью – быть человеком.

Собственно, по-человечески бессмысленный прагматизм – следствие и оборотная сторона этого подхода.

7. Противопоставление общественного – личному

Оно побуждает к участию в том, что кажется общественно необходимым, но нередко остается безразличным лично тебе или даже чуждым.

В этом противопоставлении мы нередко отказываемся от выбора своего, необходимого, якобы менее престижного с «общественной» точки зрения. По сути, в этом отношении кроется глубокое презрение и, поэтому, недоверие к своему обществу, которое мнится тупо враждебным своим участникам и тебе лично.

Так отказываются от своего дела, от своих друзей, от любимых. «Осчастливливают» собой чужих и ненужных. Смердят на нелюбимой работе и ожидают наград (опять наград!) за жертву.

Жертвы же такие редко бывают кому-то в счастье и благодарности не вызывают!

Вот и получается пресловутое: «За мое-то добро мне же злом заплатили!»

Заразить можно только тем, что имеешь!

Самоотречение рождает самоотречение. Ложь рождает ложь.

8. Противопоставление быта – производству

Обесценивая быт, это отношение обесценивает семью, материнство, домашние дела. Лишая их ранга общественно значимых, обесценивает все «женские дела».

Тогда женщина отказывается от быта. Или, чувствуя его своим проклятием, устает в нем, разрушается. Чтобы сохраниться, уходит в менее нужные ей, но престижные «общественные» дела.

В иных случаях, напротив, вытесняет мужчину из быта совсем.

Демонстрирует тогда ему его зависимость, беспомощность. Самоутверждаясь, отказывает ему в признании его производственных дел. Отказывает ему в сексуальном признании.

Вообще противопоставление одних планов существования человека другим и снижение значимости тех или других определяет постоянный взаимоотвергающий конфликт всех со всеми.

9. Отсутствие культа инициативы,

индивидуальности

Об этом стереотипе, о последствиях пренебрежения к индивидуальнейшему в каждом и в самом себе, о результатах страха инициативы, утверждающих безличие, мы говорили до начала перечисления всех изучаемых стереотипов.

Уже говорилось, что это следствие отвергания человеческого эгоизма и культа самоотречения.

Страх инициативы весьма затрудняет всякое, в том числе и научное, творчество, затрудняет всякий прогресс, всякую действительно не показную общественную активность.

В программе «развитие творческих

 способностей подростков»

Работая по программе «Развитие творческих способностей подростков», мы попытались узнать, как влияют изучаемые нравственные стереотипы на характер общения в группах, от которых, как нам кажется, раскрепощение или подавление творческих способностей подростка зависит во-первых.

Вот эти группы.

I. Родительская семья.

II. Воспитатели (в нашем случае рассматривались преподаватели, работавшие с детьми).

III. Сверстники (здесь – товарищи, участники программы).

В процессе сотрудничества психотерапевтов со всеми этими группами выяснилось следующее.

1. Существенным, значимым, «человеческим» и здесь еще больше, чем у взрослых, воспринимается поведение и переживание, специфическое для мужчины или полезное ему.

Девочки в школе творчества ощущают несколько пренебрежительное отношение к себе мальчиков и снисходительное старших и вынуждены самоутверждаться как могут.

Иногда и мальчики, подавленные самоутверждающимися мамами тоже пытаются самоутвердиться, демонстрируя способности, но не реализуя их для решения поставленных задач. Их тогда интересует только похвала, а не решение практических вопросов.

2. Специфически женское поведение в группах остается либо необозначенным – игнорируется, либо отвергается, как помеха в работе, либо снисходительно терпится, как ущербное, сниженное. То же в особенности касается «женского» способа переживать и думать.

3. В группах поддерживается наглядно целесообразное, предсказуемое, изначально защищенное от нового, неизвестного поведение.

Новое тогда имитируется, механически комбинируется из элементов известного.

Отвергается эмоциональное, непредсказуемое, нелогичное, не имеющее заведомо понятных связей с непосредственными целями.

Неимитируемое, действительно непредсказуемое, интуитивное, инициативное поведение или пугает и отвергается как дезорганизующее или не замечается, обесценивается безразличием.

4. Незнаемый, не изучаемый, непонимаемый конфликт «мужского» и «женского» приводит к затруднению реализации и того и другого. Обесценивает и то и другое. Ведет к последующей бессодержательной имитации предварительно подавленных свойств. К стремлению казаться, а не быть.

Уже говорилось, что девочки тогда демонстрируют мужские свойства, а мальчики подменяют содержательное поведение тоже демонстрацией навыков и возможностей. И те, и другие, увлеченные демонстрацией, не интересуются выявлением и реализацией своих свойств и талантов.

Дезорганизующей оказывается не эмоциональность по отношению к разуму, а демонстративность, имитация по отношению к содержательному переживанию и поведению в группе и с самим собой.

5. Конфликт «мужского» и «женского» приводит к конфликту «эмоционального» и «разумного».

Разум используется, чтобы проигнорировать или попытаться подавить эмоции.

Не подвластные контролю эмоциональные процессы, часто просто незнаемые, тогда дезорганизуют не только сотрудническое общение и коллективное мышление, но и индивидуальную мыслительную работу.

Если вспомнить, что взаимоотношения с самим собой у человека строятся, как диалог актуальных импульсов с отношением к ним «прошлого общества» (воспитателей, родителей, сверстников, формировавших наше нравственное чувство), то станет ясно, что под влиянием обсуждаемых стереотипов инициатива подростка подавляется уже неосознанным самоконтролем «изнутри».

Таким образом, влияние изучаемых нравственных стереотипов, особенно когда они не осознаны, приводит к тому, что во всех группах девичье творчество просто игнорируется, не осознается, для него нет знаков – нет языка.

Игнорируемое эмоциональное, в особенности неосознанные сексуальные переживания и проявления дезорганизуют и общение, и совместную деятельность и индивидуальное творчество подростков. Иногда приводит их к ощущению «отупения», полной несостоятельности.

Много времени и сил уходит у подростков на демонстрацию состоятельности, самоутверждение в чужих и своих глазах, на «кураж», в ущерб содержательному движению.

Некоторые вместо того, чтобы тренировать свое умение наблюдать, изучать себя и подчинять свое поведение практическим задачам, подчиняют себя часто неосознанной «цели» произвести хорошее впечатление на окружающих и на себя самих. Они тренируют себя (а значит и свой мозг) в умении замечать только то в себе, что требует похвалы, и способность не замечать и не понимать, не знать ничего о себе, что могло бы позволить порицание. Демонстрируя себе и другим только видимость успешности, они с каждым днем все больше и больше тренируют все свои подвластные сознательному контролю инструменты восприятия и переработки информации (и свой мозг) в этой способности не замечать, не знать и не понимать ничего реально происходящего, что могло бы навлечь на них осуждение. Разучиваются замечать и понимать реальность. Вся их сознательная психика обслуживает одну задачу: приятным для себя образом обмануть себя и других, выпросить или вытребовать такой обман у всех. Любая правда становится для их психики угрозой.

Неудачи в доказательстве самим себе своей состоятельности приводят подростков к потере интереса к деятельности (творчеству), к отказу от нее.

Любые две тенденции в группе и внутри личности, оказываясь в противоречии, не потенцировали друг друга, но, конфликтуя, взаимоподавлялись.

Именно на снятие этих антагонизмов в результате актуализации вышеописанного социального конфликта и была направлена работа психотерапевтов во всех группах.

ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЙ ПЕССИМИЗМ – 

СКРЫТЫЕ ОТ СОЗНАНИЯ

 НРАВСТВЕННЫЕ ПРИЧИНЫ

Верь в великую силу любви!..

Свято верь в ее крест побеждающий,

В ее свет, лучезарно спасающий Мир, погрязший в грязи и крови...

С. Надсон

«Homo hominis lupus est!^[129]»

Общество – враждебно человеку, а человек – враждебен обществу» – именно этот стереотип оказался особо значимым для меня. Именно в молчаливой полемике с ним утверждался мой подход к терапии и решению проблем психогигиены общения.

Нерадикальный, симптоматический характер терапии, тенденция «прикрыть», «спрятать», «замазать», а не выявить и разрешить приводящий к болезни конфликт, терапевтический пессимизм – все эти беды, по моему мнению, неотвратимо проистекают именно из этого неосознанного нравственного мировосприятия.

В подходе к преодолению трудностей общения в семье, в быту, на работе, в отношениях с самим собой этот стереотип порождает либо ничем не обоснованные призывы «жить дружно», либо проявляется выхолощенным прагматизмом, тенденцией вооружить всех против всех, защитить всех ото всех.

Активный терапевтический подход, который я осуществляю, всегда оказывался в противоречии с традиционными ожиданиями как врачей, направляющих к нам пациентов, так и самих пациентов.

Традиционный подход

Врачи настраивали пациента на успокаивающий, отвлекающий, симптоматический характер психотерапии, рассчитанный на сиюминутный эффект, замазывающий патогенный конфликт.

Издерганные долгим бесполезным хождением по врачам, пациенты тоже претендовали на заласкивание, опеку, справки, облегчение производственных и бытовых условий. Ждали подчинения здоровых окружающих своим претензиям больных. Рассчитывали на помощь медицины в разрешении жизненных трудностей(1), на помощь «отвлечься от них, забыть».

Теми и другими трудности воспринимались неодолимыми.

Для тех и для других психотерапевт представлялся заменой наркотику.

В начале нашей работы по курсу «Развитие творческих способностей подростков» того же ждали от психотерапевтов и преподаватели, и родители, и подростки. Ждали обучению гетеро и аутоманипулированию, самоподавлению, «борьбе с собой».

Попытка понять происхождение и анализ описанного противоречия помогли выявить и уяснить содержание и сущность этого нравственного стереотипа и привели к выводам, еще раз убедившим в верности подхода Терапия поведением.

Традиционная медицина, психотерапия и подход к пониманию проблем общения складывались и развивались в условиях обществ классовых антагонизмов.

В соответствии с корпоративистскими (3) установками^[130], определяющими отношения в этих обществах, общество воспринималось враждебным человеку, а человек – враждебным обществу.

Homo hominis lupus est! Другой – не подобен тебе. Общество, мир – не творец каждого и всех нас, а чуждая, враждебная тебе стихия.

Этим отношением и определялась терапевтическая задача. Вырвать человека из враждебных ему условий. Защитить, оберечь, в искусственных охранительных условиях подлечить. С тем, чтобы затем бросить обратно во враждебный, травмирующий человека мир.

Врач при этом мнился не представителем «злого» общества, а «добрым», в противовес обществу, опекуном.