Текст книги "Терапия поведением"

Автор книги: Михаил Покрасс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Особенно это наглядно в самых творческих возрастах: «дошестилетнем», в периоде юности и зрелости.

Заразить можно только тем, что имеешь!

Преимущества диагностики и

самодиагностики психологического возраста

Как теперь ясно, нашими партнерами по работе были не только подросток, или группа подростков, но и, по возможности, его родители и их группа, и группа преподавателей – участников программы.

Наши задачи во всех этих группах заключались в том, чтобы:

– повысить устойчивость подростка по отношению к стесняющим его инициативу и творчество условиям, и по возможности

– обеспечить творческую атмосферу в названных группах.

Понимание возраста психологического развития ребенка помогало найти адекватные средства работы с ним.

Диагностика и самодиагностика психологического возраста участников всех этих групп тоже давала и облегчала возможность:

– подобрать адекватные средства работы,

– обнаруживать, понимать суть и причины психологической ограниченности тех, кто вольно, а чаще невольно мешал сотрудничеству, и

– способствовать налаживанию отношений между участниками сходного или различного психологического возраста изо всех трех групп;

– выявлять, понимать суть и причины психологической ограниченности, стесняющей творчество, и

– в ряде случаев преодолевать эту ограниченность.

Случаи, когда родители пребывали в более младшем психологическом возрасте, чем их дети, не были редкостью.

Особенно часто это было при переходе детей в подростковые фазы развития.

Например, ребенок достиг психологического возраста разочарования в носителях догм /11-12 лет/, а родители остались в додесятилетнем возрасте абсолютного догматизма.

Ребенок в возрасте подросткового одиночества /13-14 лет/, а родители похлопывают его по плечу, говорят «мы». И пытаются убеждать его ссылками на мнения «коллектива» своих или его сверстников /аргументация возраста 11-12 лет/.

Стремление участников всех групп к сотрудничеству,

– вооруженное умением адекватно использовать возрастные особенности подростка для поддержки его развития, свободы и творчества,

– оснащенное умением нейтрализовать или использовать особенности инфантилизма в группах взрослых, от которых ребенок зависел,

– вместе с уважительной поддержкой этого общего стремления и детей и взрослых открыться росту и творчеству, стали залогом эффективности нашей работы!

ПРИНЦИПЫ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ

РАБОТЫ С ОДАРЕННЫМИ ПОДРОСТКАМИ

Отсутствие болезни и больного в программе «Гадкий утенок» в действительности снимает вопрос о терапии. Но я не стал изобретать нового термина для обозначения психотерапевта.

Психотерапией же здесь я условно буду называть весь комплекс средств, используемых для решения излагаемых задач с участием психотерапевта, и процесс, в котором эти средства используются.

1. Психотерапевт не может изменить мир!

Психотерапевт не может изменить мир, обстоятельства человека, который обратился к психотерапевту за помощью (здесь и далее «сотрудника»).

В нашей работе сотрудниками были: подросток, родитель подростка, педагог, работающий с подростком.

Психотерапевт не может изменить сотрудника!

Иными словами, внешний и внутренний мир, обстоятельства сотрудника и он сам – принимаются как данность, как условие задачи.

Эта данность ни плохая, ни хорошая, она просто есть.

Психотерапевт не ставит задачи менять обстоятельства сотрудника, не ставит задачи менять его самого.

Менять обстоятельства жизни, когда это необходимо и возможно, – компетенция самого сотрудника.

Психотерапевт как опытный технолог отношений человека с собой и с миром может только способствовать повышению продуктивности сотрудника.

Психотерапевт не пытается менять личность сотрудника. И не только потому, что это – неблагодарная задача, но, во-первых, потому, что посягательство на суверенитет любой личности я ощущаю безнравственным и недопустимым!

2. Лобная кора и причины дезадаптации здорового человека

Адаптационные возможности человека со здоровым мозгом (сохранной лобной корой) в любых совместимых с жизнью условиях практически не ограничены.

Дезадаптация – следствие попыток человека осваивать несуществующий мир, несуществующими силами и негодными средствами.

Дезадаптированный человек пытается воздействовать на вымышленный, чаще вчера бывший или схематично упрощенный мир^[182].

Он ставит цели, достижение которых его не удовлетворит. Так как эти цели вытекают из вымышленных, не существующих у этого живого человека нужд.

Такие придуманные нужды могли бы быть, порой, даже считаются человеком обязательными, достойными, но у него их нет! Реально они не выработаны.

Поэтому и поведение, и средства, которыми пользуется плохо адаптирующийся человек, либо, отражая его реальные нужды, не соответствует его осознанным намерениям, либо, наоборот, соответствуя осознанным намерениям, не выражают его живых нужд. В обоих случаях они (поведение и средства) противоречиво организованы, плохо эмоционально, интуитивно обеспечены и, поэтому недостаточно соответствуют реальным обстоятельствам.

Таким образом, дезадаптация и отсутствие перспективы адаптироваться, нормально осуществлять себя в реальных обстоятельствах – следствие дезориентировки в себе (своих мотивах), в обстоятельствах и в способах собственной деятельности.

Адекватная, практическая, не на словах коррекция ориентировки, в себе, обстоятельствах и поведении превращает адаптацию в техническую или интуитивно решаемую человеком задачу.

3. Активность – непременный принцип этого подхода

Психотерапевт – только тогда психотерапевт, когда полезен, когда помогает движению, развитию, большему проникновению в реальность тех, кто с ним сотрудничает.

Я ставлю задачу: не с болезнью бороться, но поддерживать здоровье. Выявлять, мобилизовать заброшенные ресурсы, которые сделают болезнь несущественной. Тогда болезнь перестает вызывать усиливающее ее эмоциональное реагирование-подкрепление^[183], лишается своего приспособительного смысла. Рассыпается в основе.

Лозунг: «Не выдергивать по весне всю прошлогоднюю рыжую траву, а поддерживать молодую, зеленую. Прошлогодняя превратится в перегной сама».

4. Зрелый человек доверяет людям – здоров

Я считаю, что психологически, нравственно зрелый человек, как и открытый опыту, развивающийся ребенок, подросток доверяет людям.

Он свободен, не стеснен в отношениях с ними (в быту, в семье, на работе, в учебе – везде).

Его конфликты обычно – необходимые, продуктивные столкновения по делу. Они не бывают способом самоутверждаться за счет других, не становятся борьбой за абстрактную идею, чуждую интересам реальных живых людей^[184].

Зрелый человек признает право других иметь и отстаивать иное мнение, даже противоречащее его интересам. «Я ненавижу то, что вы говорите, но я готов отдать жизнь за то, чтобы вы имели возможность это говорить!» (Вольтер) – лучше не выразишь это, нравственно зрелое отношение к своему миру.

Такой подход бережет от обид не только на сторонников, но и на противников. Он не обижает, так как по-человечески понятен и тем и другим. Признание себя и другого бережет от взаимной личностной агрессии. Оно становится профилактикой неврозов и психосоматических расстройств.

Нравственно зрелый человек – здоров.

5. Незрелый взрослый. Его неразрешимый конфликт с миром и его болезнь

Инфантильный, незрелый человек с его «комплексом различия» людям не доверяет.

В отношениях пристраивается к ним не вровень, а «снизу» или «сверху».

«Сверху» – в судейско-воспитательскую роль благодетеля, выступающего не как частное лицо, но от имени справедливости. Ему все должны.

«Снизу» – в потребительскую роль дитяти, ждущего ото всех опеки, на всех обиженного за неласковость. Такой человек – всегда не свободен, болен.

Конфликты его оказываются обидной дракой за самоутверждение по принципу: «Я умный – ты дурак, ты умный – я дурак!». Они не вытекают из практической необходимости, «не по делу», унижают и себя и других.

Такие конфликты, как известно, неразрешимы. Даже прекращаясь внешне, они остаются в скрытой форме гетеро и аутоагрессии. Рождают либо новые конфликты, либо болезни «на нервной почве».

Нравственно незрелый человек болен.

6. Эмоциональный контакт – инструмент ориентировки в мире людей

Инструментом, осуществляющим связь между чувствами двух людей, при помощи которого общественные нравственные стереотипы присваиваются отдельным человеком и, с помощью которого формируется, развивается, меняется нравственное чувство, инструментом, благодаря которому человек ориентируется в мире чувств других людей, таким инструментом включения человека в человеческую среду является эмоциональный контакт.

Общение в этом контексте – есть ни что иное, как беспрерывный эмоциональный диалог.

«Человек – животное, обособляющееся в обществе» (К. Маркс).

Становясь людьми, мы не перестаем быть животными -стайными животными.

Я не буду здесь рассказывать о «врожденных масках эмоций», о наших безусловных (тоже врожденных) рефлексах на эти маски других животных и людей – эмоциональных рефлексах (Дарвин)^[185].

Напомню только, что в стае настороженность одного животного передается всем другим (заражает).

Эмоция одного человека передается другим окружающим, заражает, особенно тех, чьих эмоциональных интересов она касается.

Мы «заражаем» своими чувствами других и сами «заражаемся» их чувствами. Чувствуем состояние другого и на безусловнорефлекторном эмоциональном уровне эти чувства разделяем и «навязываем» свои.

7. Мы можем не сознавать сваи чувства!

Другой вопрос – насколько мы этими ощущаемыми «чужими» и своими (что здесь – одно и то же) чувствами руководствуемся в организации нашего поведения?

Насколько знаем о существовании этих чувств вообще? И как ясно осознаем их в каждый конкретный момент?

Будем ли мы строить поведение, реализуя эти чувства? Или будем черпать силы в их подавлении?

От такого выбора зависят и наша энергетика, и здоровье, и органичность, подлинность проявлений и реакций на нас других людей. От того, как мы относимся к своим чувствам, зависит наше обаяние, место среди людей!

Парадокс иногда в том, что абсолютно «закрытые» люди (действующие вопреки чувству) и абсолютно «открытые» (не прячущие первых, «не играных» чувств) окружающих настораживают почти одинаково.

Первые трудны открытым людям.

Вторые воспринимаются угрозой закрытым.

«И умным кричат: «Дураки, дураки!»

А вот дураки – незаметны!»

(Булат Окуджава)

Это ни плохо, ни хорошо, это – факт.

8. Наша чуткость или черствость зависит

не от чувствительности, но от умения замечать чувства!

Чуткий человек или черствый, по моему мнению, зависит не от способности к непосредственному сочувствию (эта общая способность живых людей есть у всех, и у всех нас примерно одинакова, как одинакова способность слышать и видеть, ее вариациями тут можно пренебречь).

Чуткий человек или черствый зависит не от способности к непосредственному сочувствию, но от умения сориентироваться в собственных чувствах, актуализировать их, придать им значение!

Не чуткий – не чуток, равнодушен к себе.

Чуткий – внимателен к себе, тогда и к другим.

Невнимательный к себе человек – либо без задержек реализует чувства (не тогда, не там, но привычным для себя образом), либо «копит» требующие выражения чувства, превращая их в телесные болезни.

Внимательный к себе человек осуществляет свои чувства точно и вовремя. Он сознательно выражает их в деятельности и тратит к обоюдной выгоде энергию эмоций на других в эмоциональном диалоге.

9. Откликается, как кликнешь – закон эмоциональных отношений

«Откликается, как кликнешь!» – в эмоциональном диалоге у этого правила нет исключений.

Эмоция, посланная в мир, возвращается многократно усиленной соответствующим откликом на нее всех, кого она касается.

10. Безбожное стремление манипулировать своими чувствами!

В силу нашего отношения к чувствам, в невыгодном положении оказываются как приятные, так и неприятные чувства, как добрые, так и злые!

Приятные, добрые чувства – мы пытаемся удержать, и быстро расходуем. Выражаем, размениваем на мелочи, «выпускаем пар на свистки».

Ждем от других в ответ на нашу демонстрацию доброты ответа содержательной благодарной заботой о нас.

А получаем либо такую же пустую демонстрацию, либо ничего, а чаще раздраженное недоумение нашими необеспеченными претензиями.

К сожалению, некоторые на этих своих ошибках не учатся, но обижаются на «несправедливость» ответа.

Неприятные, «злые» чувства мы пытаемся скрыть, отогнать, подавить – в результате накапливаем. Невольно напрягаем ими окружающих.

Получаем в ответ соответствующий агрессивный заряд.

Обижаемся на «несправедливость» ответа: мы же верили, что свою агрессию подавили и ничем не обнаружили.

Создаем себе представление о мире, как о недобром. И, оклеветав его в своих глазах, заряжаемся новой порцией злобы, которую снова подавляем, и так далее...

При таком неблагоговейном, неуважительном подходе к чувствам своим и чужим мы легче сохраняем взаимную и аутоагрессию.

11. Другой человек – залог возможности нашего существования

Потребность в эмоциональном контакте у нас врожденная.

Но и первая приобретенная человеческая потребность у нас – это потребность в другом человеке. Не потребительская, как у домашней собаки, а потребность, чтобы другой был.

Другой человек – наша среда – условие – залог возможности нашего существования.

Потребность в другом человеке приводит к формированию потребности быть другому нужным, потребности в заботе о другом^[186].

12. Только любя, мы становимся людьми (о потребности в другом человеке и ее недосформированности)

Так же, как в детских болезнях, мы осваиваем природную среду, делая ее объектом своей потребности, так и в отношении с первыми людьми, от которых мы зависим (мама, отец, воспитатель, товарищи по играм), мы приобретаем потребность в людях, в их отношениях, укладах, правилах нравственности как в условиях нашего существования.

Не сформировав среди людей этих потребностей (в людях, в их выгоде, их благополучии, в оберегании их нравов, устоев), мы остаемся среди людей несориентированными, неприспособленными, без перспективы приспособиться.

Чуждые интересам других, мы остаемся не включенными в человеческую среду, не сделавшими ее своей, дрессированными «Маугли».

Не сформировав потребностей в людях (в этом главном условии нашего существования), мы остаемся, как если бы ребенок, привыкший «дышать» через пуповину, не сформировал потребность в воздухе, – задыхаемся среди чужих нам людей, остаемся волками в человечьей стае.

Дефект формирования потребностей в заботе о других -оборачивается дефектом нравственного чувства, неприспособленностью.

13. Не доверяя любви (о трудностях осознания специфически человеческих потребностей)

Чаще же, по-моему, мы имеем дело:

– с недостаточным осознанием этих потребностей,

– с неумением их реализовать, иными словами – с непониманием себя как человека, то есть того, кто нуждается в удобстве другого.

Дефект осознания потребностей в других людях – следствие, во-первых, того, что формируются эти потребности уже в досознательном детстве. Связанные с ними чувства тоже возникают раньше, чем формируется самосознание. И потребности и чувства есть, а их названий еще нет. Названий для наших потребностей часто нет и у воспитателей ребенка, которые говорят, что он «должен быть» добрым, а не знают и не умеют обнаружить ребенку, что тот уже давно добр. Не верящие в собственную человечность воспитатели побуждают ребенка демонстрировать наличие человеческих свойств, a не находить их в себе и учиться осуществлять имеющиеся (см. пункт 15).

В этом первая причина, по которой эти главные регуляторы человеческого переживания и поведения, как и все первичные чувства, плохо осознаются. Они незаметны, как воздух или как мама.

С другой стороны, мы привыкли понимать потребности, как нужду взять, отнять, присвоить.

Труднее понимать потребности в условиях существования, которые надо сберечь, создать, сохранить, иногда, кажется, без всякого резона для себя.

Сохранить планету, зелень, воздух на ней, волков и вирусы, других людей с их противоречащими нашим интересами.

Осознать, что без оппонента нет меня, – труднее, чем понять выгоду устранить оппонента.

14. Воюя с самими собой

Сформировав, но, не умея реализовать наших специфически человеческих потребностей, потребностей человека как части Рода человеческого, мы среди людей оказываемся в постоянной войне, защите и нападении на свою родню, на другого человека.

Воюя с себе подобными, когда потребность в их благополучии у нас сформирована, но не осознана, не понята (это чаще и бывает!), мы сечем самих себя ради придуманных второстепенных выгод. Воюем с собой, как частью человеческой общности, вытесняем определяющую нас нужду. Воюем с человеком в себе.

Тогда мы и начинаем бояться себе подобных. Боимся, что «Homo hominis lupus est!».

15. Сознание – комплекс социально значимых деятельностей

Если понимать сознание как комплекс наших деятельностей, существенных для растящих, формирующих нас людей, для людей, которых мы выбирали в значимые для нас, то станет ясным, что в нашем непонимании самих себя как людей играет роль еще и отсутствие общественного интереса к мотивам отдельного человека (ведь всем нам важны действия!).

Следствием оказывается и отсутствие достаточных знаний о принципиальной структуре этих мотивов (см. пункт 13).

Это опять иллюстрация того, как страх человеческого эгоизма мешает нам создать, осознать и освоить себя в качестве людей.

16. Эмоциональный диалог

Врожденная потребность в эмоциональном контакте и приобретенные потребности в другом человеке делают нашу жизнь, общение беспрерывным эмоциональным диалогом, всегдашней зависимостью от реальных, прошлых и будущих людей.

Без этой зависимости мы среди людей погибли бы, как в природе без иммунитета.

Умение осуществлять этот эмоциональный диалог, умение отвечать за его последствия для себя и других обусловливает нашу способность к адаптации.

С другой стороны, учет особенностей этого диалога помогает решению психотерапевтических, педагогических задач.

17. Эмоциональный контакт и дистанция

Эмоциональный контакт – это динамическая эмоциональная дистанция.

Понимание потребности в другом человеке не как потребности потребить (уничтожить), а как потребности поддержать, быть нужным, полезным (сберечь), понимание потребности в другом человеке как потребности сберечь обусловливает и отношение к контакту – дистанции.

Мы часто сталкиваемся с тем, что в эмоциональном контакте люди пытаются сберечь от избыточной чужой активности себя.

Мы бережем «свою зону» от чужих посягательств. Тогда другой, веря в добросовестность и безопасность для нас своих намерений, не понимает и не принимает нашей настороженности. Чтобы доказать ошибочность нашей недоверчивости, усиливает свою активность по отношению к нам, чем пугает нас еще больше. И, не добившись нашего приятия, уходит обиженный на наше высокомерие.

В иных случаях мы сами беспардонно рвемся сократить дистанцию, лезем в мир другого (нас не звавшего), похлопываем его по плечу и говорим «мы», не замечая при этом, что самих-то себя по-прежнему стараемся обезопасить от таких же неделикатных чужих поползновений.

В итоге и мы и другие остаемся настороженными, нередко даже обиженными.

Когда же другой становится предметом нашей действительной заботы – нашей целью, мы тоже держим дистанцию. Но теперь с совсем другой мотивацией.

Мы стремимся оберечь другого от себя! Оберегаем от нашей беспардонности!

Хотим сберечь его свободу, его инициативу. Внимательны к результатам своих дел и к партнеру. Заранее обеспечиваем другому нашу осторожность и расположение. Предоставляем сокращать дистанцию с нами ему.

Без нужды в этом конкретном человеке, в его свободе, не добиваемся и его интереса к себе!

Тогда другой ощущает наше избирательное, уважительное внимание к нему. Совсем не обязательно расположенность, но никогда не пренебрежение.

У другого пропадает необходимость защищаться от нашей беспардонности и самоутверждаться за наш счет. Он решает в отношении нас практические задачи. В свою очередь видит нас, не затуманенный задетостыо самолюбия. Чувствуя, что мы держим дистанцию ради него, партнер интуитивно благодарен и чаще тоже бережен с нами.

Если в первом случае (самообороны) и тот, кто из желания самоутвердиться рвется сократить дистанцию, и тот, кто обороняется от посягательств другого подойти к нему ближе, чем ему надо, – оба рвутся избежать друг друга. Оба испытывают тайную или явную агрессию друг к другу. То во втором случае (сохранения дистанции из заботы о другом) оба находятся чуть дальше, чем хотят. Между ними преобладают силы притяжения и симпатии. Они осторожно, часто неодолимо сближаются.

При таком подходе мы бережем от себя самых близких -маму, жену, мужа, детей. Бережем суверенитет другой личности – ученика, пациента, воспитанника, сотрудника.

Защищенными оказываемся и мы. Но защищенность эта никого не напрягает, напротив, удобна всем!

18. Наша открытость – условие открытости другого

В психотерапевтическом, педагогическом процессе мы тогда предлагаем не свою «правоту» вместо «неправоты» сотрудника, но свой интерес к нему, свою готовность, оставаясь самими собой, в общении с ним становиться кем-то иным, меняться^[187]. Реализуем свою готовность сотрудничать, свое удивление новым и свой... профессионализм.

Тогда, понимая, что другой себе не враг, мы не побуждаем его защищаться от наших оценок, не подавляем странной для нас, его инициативы, не мешаем сотруднику оставаться «открытым опыту».

19. Педагогические меры, побуждающие

незрелого человека остановиться в развитии

Из предыдущего раздела понятно, что выбравший открытость опыту человек себя как самоценную персону под сомнение не ставит, и относит оценку на счет своих действий.

Это помогает открытому человеку совершенствовать свои навыки. Не мешает расти и ему самому.

Растет и его оценка себя и других (см. рис. 6).

Выбравший позу, остановку в развитии, непременно переносит оценку со своих действий на счет самого себя – своих определяющих его самобытность свойств.

«Двойка» для него не оценка действий, а утверждение, что он двоечник, что быть двоечником – его свойство и у него нет перспектив.

Оценка для него – утверждение его несостоятельности, непризнание его как персоны, а не помощь ему. Согласиться с так воспринятой оценкой означает согласиться со своей безнадежностью.

Поэтому так воспринявший оценку протестует, обесценивает оценивающего и тем сохраняет осознанное ощущение, что он «хороший», то есть вправе претендовать на награду, и для него не все потеряно.

Беда, что втайне он верит оценивающему! И теперь даже взглянуть на свои дела (и возможности) боится – он предчувствует крах самооценки.

Таким образом, становится понятным, что попытки оценивать человека (а не его действия) побуждают не к использованию оценки в качестве инструмента освоения нового, но к самозащите.

Обычно так оцениваемый обесценивает не только оценку, но, во-первых, того, кто его так оценивает. Обесценив в своих глазах другого, а с ним и всех похожих на того людей, и так отказавшись от разрушительной для себя информации, уязвленный человек сохраняет и усиливает у себя иллюзию успеха и достаточной состоятельности.

Оценивая человека, а не его дела, мы невольно тормозим его развитие в пору, когда он еще зависим от нас.

20. Человек, который побуждает другого остановиться в развитии

О том, какой педагог, воспитатель, психотерапевт станет оценивать ребенка, а не его дела, какой человек – мужчина ли, женщина, родитель, супруг, товарищ, даже влюбленный – испытывает удовлетворение, обесценив другого, мы уже говорили^[188].

Открытый опыту уверенный в себе ощущающий себя состоятельным педагог, когда ему трудно с учеником, любую неудачу отнесет на свой счет. Он научится работать с ребенком эффективнее. Ему нет резона верить самому и внушать ребенку, что тот бездарь. Открытого человека это не удовлетворит.

Уверенного в себе мужчину не удовлетворит унизить живущую с ним женщину. Жить с униженной – себя унижать и рожать заведомо униженных детей.

Уверенную в себе женщину не удовлетворит опозорить в своих и в его глазах мужа. Для нее «полить его помоями» -себя же запачкать.

Уверенных в себе родителей не удовлетворит унижать, третировать, подминать под себя ребенка. Это для них – самоуничтожение и лишение себя будущего.

Открытый опыту, чувствующий себя самобытным, доверяющий себе человек поддерживает другого, ощущаемого им равным человека, не оценивает его, не мешает оставаться особым, открытым.

В самоутверждении ценой унижения другого нуждается только человек с тайным или явным чувством малоценности^[189].

Понятно, что остановившийся в развитии, закрытый от своего же опыта, неуверенный в себе человек, например, воспитатель, ощущая свою несостоятельность с учеником, чтобы сохранить сознательную самооценку (как и всегда прежде в неудачах) на достаточном уровне, вынужден по привычке самоутверждаться за счет ученика, обесценивать его.

Уверяя себя в неспособности ученика, вдалбливая ощущение бестолковости подопечному, убеждая и его и себя в невозможности что-либо изменить, такой воспитатель как бы оправдывается перед учеником и перед собой за свою неудачу.

В ответ, чтобы сохранить лицо, ученик делает то же, что его наставник: отвергает воспитателя, как воспитателя. Но при этом отказывается и от нового. Закрывается. Останавливается в развитии.

Не уважающий себя мужчина, обесценив желанную женщину, останавливает ее знакомство с ним, с его миром. Рвет ее связь с собой. На деле прерывает диалог с ней. Сохраняя иллюзию собственной мужественности, фактически отказывается от женщины.

Инфантильная, в тайне растерянная в этом мире женщина, доказав мужчине, что он никто и не мужчина, сохраняет свои иллюзии о себе.

Но ни она, ни он теперь за целую жизнь ничего нового хорошего друг о друге, о жизни не узнают. Не будут они готовы и к открытию самобытности, талантливости их ребенка. Закроют и его.

21. Перекрестное подавление

Примером подавления инициативы, насильственной задержки развития может быть то, что мы, закрытые от опыта, проделываем в семье с любимым ребенком.

Представим, что такой не любящий, а оценивающий себя и других папа при встрече «говорит» маме: «Я тебя люблю!».

Это тогда означает, что в маме ему нравятся определенные достоинства, которые он хотел бы использовать себе во благо и за которые готов остальные, неполезные ему свойства, обычно принимаемые за недостатки, потерпеть.

Мама, как ожидается, должна быть ему благодарна за любовь к достоинствам и за терпимость (скрываемую нелюбовь) к недостаткам. Уж и на том спасибо, что любовью он считает это потребительское отношение к ней, а не совершенную ненависть – «стань такой, как я хочу – я же люблю тебя!».

Папа оценил маму!

Такая же «расчетливая» мама при встрече «говорит» папе на свой манер то же самое: «Я тебя люблю».

Это должно значить, что ей нравится его любовь и все, что эта любовь ей сулит. За такие посулы женщина готова терпеть факт существования мужчины. «Если я тебя придумала, то ради моей любви, откажись от себя, забудь себя (такой ты мне ненавистен или, в лучшем случае, малоинтересен) и стань таким, как я хочу, и каким ты быть не можешь, не хочешь, каким тебе быть неестественно».

Мама оценила папу!

В таких отношениях, где каждый из участников свое отношение ощущает любовью и подарком самопожертвования, а отношение партнера дозволенным, обязательным или вероломным посягательством на его свободу.... В таких отношениях, где оба, стараясь подладиться, стесняют себя и ждут того же (самостеснения) от другого... Где оба копят взаимный протест против давления и отстаивают свою (а не другого свободу)... В таких отношениях в семье рождается желанный ребенок.

Папа радуется, что ребенок похож... на папу.

Мама, что – на маму.

Каждый навязывает ребенку себя и терпит в нем другого.

Из лучших побуждений папа, который все незнакомое и неполезное ему в маме ощущает досадной помехой, теперь пугается маминых свойств в сыне (маминой беспечности или наоборот педантизма, маминой нелогичности или наоборот предсказуемости).

Папа оценил сына!

Мама боится папиных свойств в дочери (его эгоизма или наоборот бесхарактерности и пр.) и пытается затормозить их.

Мама оценила дочку.

Начинается перекрестное подавление тех самых свойств, которые более всего определяют характеры каждого из супругов.

Но эти определяющие свойства оказываются же и самыми «заразительными» для ребенка. Их он наследует и перенимает от папы и мамы невольно и в первую очередь.

Отец безразличием или неприятием подавляет в ребенке все непохожее на него мамино.

Мать – все непохожее на нее папино.

Ребенок, принимая сторону каждого из родителей, тормозит в себе свойства другого родителя – отказывается уже на уровне нравственного чувства от самобытно маминого и самобытно папиного, оставляя только безлико всеобщее.

Ребенок оценивает себя!

Иногда ребенок пытается отстаивать перед каждым из родителей свойства другого.

В такой борьбе он невольно отказывается от обоих реальных, нападающих на его папу и маму родителей. Обесценивает их оценку. Остается в чрезвычайном одиночестве.

Возможности комбинаций результатов для ребенка этого взаимного неприятия родителей – понятны (рисунок 7).

Ценящие, а не любящие ни себя, ни друг друга родители подавляют и самобытность ребенка. Побуждают его покупать внимание и любовь достоинствами. Отучают быть хозяином в своем доме, в жизни, оставляют служить, батрачить, быть рабом в чужом мире.

Надо вспомнить, что не умеющие любить, признавать непохожие, незнаемые свойства другого родители и собственных своих свойств стесняются.

Навязывают ребенку свои «достоинства», а глубинных своих свойств заставляют стыдиться.

Дальше ребенок попадает в окружение таких же, как и он «дрессированных» сверстников.

Такие же раздраженные собой учителя втискивают его в не по нему сшитые одежды стандартов.

Все мы вместе завершаем процесс его обезличивания, то есть деморализации.

Позже он то же самое проделывает со своими детьми.

Я специально излагал ситуацию в гротескно-схематизированной форме, чтобы сделать ее наглядной.

Отвергнувшие себя и друг друга в жизни папа и мама продолжают «драку» внутри ребенка. Его чувства и свойства, взятые у мамы, воюют с чувствами, взятыми от папы, а все вместе – против индивидуальных, личных его свойств, против его инициативы, творчества, самостроительства.

Как заразу, всю нашу досаду на себя и на мир, всю нелюбовь к себе и несчастливость, всю нашу недоброту обрушиваем мы ничем не сдерживаемой невольной агрессией на беззащитных от нас, доверяющих нам, только лишь начинающих жить людей. Еще до их рождения и самыми добрыми, искренними намерениями («заразить можно только тем, что имеешь», «яблоко от яблони ...») мы делаем все, чтобы обезопасить себя от всего непонятного в них. Будто нарочно препятствуем становлению характеров наших детей.