Текст книги "Терапия поведением"

Автор книги: Михаил Покрасс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

И воспитатель, и воспитанник, и учитель, и ученик, и психолог, и клиент, и психотерапевт, и его пациент – все мы, настолько, насколько избегаем встречи с собственной тревогой, в решении наших проблем – неэффективны.

Чтобы участвовать в другом человеке, надо его чувствовать. Только сочувствование, чувствование вместе, делает бытие другого как человека для нас реальным, дает возможность ориентироваться в нем и точно движет относительно него.

Во всех остальных случаях, действуя по любой самой замечательной схеме, мы тычем пальцем в небо. Впустую тратим свои силы. И других побуждаем, в благодарность за добрые наши намерения, подыгрывать нам. Строить такое же неорганичное, бессмысленное, очень трудоемкое поведение в ответ. Не помогаем, а заставляем истощать ресурсы. Изводим партнера.

Чтобы чувствовать соль у себя во рту, надо чувствовать собственный язык.

Чтобы чувствовать другого человека, надо всегда присутствовать при собственной тревоге, всегда чувствовать себя, а это после долгой отвычки больно, порой мучительно, и мы от такой боли отказываемся. Отказываемся от себя, а значит и от другого.

И это ни плохо, ни хорошо, это свойственно людям. В этом – человеческая трагедия. И каждый из нас делает свой выбор.

За удовольствие расти и быть полезным другому приходится платить отвагой жить внутри порождающих нашу тревогу проблем.

Это, по-моему, очень существенная причина наших терапевтических, воспитательских, педагогических неудач. Необходимым условием передачи любой информации между людьми является установление отношений сочувствования. А оно без актуализации собственной тревоги невозможно.

Без нее и наш разговор о жестокости в отношении ребенка станет только имитацией активности, демонстрацией добрых намерений.

– Мишенька, тебе нельзя в психиатрию: ты слишком сензитивен. Ты сопереживаешь с каждым больным, ты же с ума сойдешь! – предупреждала меня, узнав, что я буду психиатром, Галина Антоновна, заведующая отделением психиатрической клиники, где я студентом шестого курса работал медбратом.

Другая, старшая меня на поколение, моя сотрудница, очень заботливая психиатр, когда я окончательно уходил в 1970 году в психотерапевты, отговаривала:

– Зачем это Вам?! Что, у Вас нет проблем, о которых Вы не хотели бы вспоминать?! Ведь Вам с каждым надо будет переворошить всю свою биографию. Это же невыносимо! Ужасно! Идите и, пока не поздно, скажите, что Вы. передумали!

У психотерапевта (думаю, что и у воспитателя и у психолога), ставящего такие, как у нас с вами, задачи нет иного выбора, как сделать тревогу своим привычным, знакомым и любимым состоянием. Раз и бесповоротно навсегда в нее «вляпаться»!

ТОЛЬКО ДЛЯ ЭГОИСТОВ!

По-моему в психотерапевты, вообще, следует идти только увлеченным собственной персоной себялюбцам, которые не боятся боли встречи с самими собой или хотят, готовы научиться преодолевать этот страх.

В психотерапию следует идти людям, настолько эгоистичным, что они уже не могут не беречь среду своего обитания (другого человека), не могут не беречь мир и уже интересуются не собственным покоем (читай: «самоубийством»), но реальностью.

ДВЕ ЖЕСТОКОСТИ

Есть две жестокости.

Одна, когда открыто и преднамеренно причиняют боль, терзают, унижают, глумятся над человеком.

Когда в интернате для умственно отсталых детишек мальчишку, в наказание за то, что он писается, укладывают спать на голую панцирную сетку кровати, то не мудрено, что, едва выйдя из интерната, он берет в руку кирпич и первую, похожую на его воспитательницу прохожую огревает по голове. Он, а не его воспитатель, объявляется преступником. Эта агрессия, как и всякая агрессия, – реакция человека на издевательство над ним.

Такая жестокость – из ряду вон. Она очевидна.

Но есть и другая жестокость, повседневная.

• Дочка утром, перед садиком просит у мамы другое платьице, а мама опаздывает на работу и просьбу дочки воспринимает как каприз. Отмахивается. Дочь хнычет. Папа прикрикивает:

– Одевай, что дают!

Дочь ревет. Мама, наконец, вникает в ее просьбу и дает платье:

– Что же ты сразу не сказала ?!

– Я говолила. Ты не слушала.

Потом, много позже, мама будет сетовать, что дочь ко всему безразлична или капризна...

• Учительница с тихой укоризной смотрит на шалящих первоклассников и считает себя очень доброй на том основании, что сегодня не мешает им шалить. Но родителям пожалуется, что их сын «опять весь извертелся» на уроке...

• Отец в гневе приводит шестнадцатилетнюю дочь к гинекологу:

– Пусть проверит! Если что, я им покажу! – грозит он вино-ватящейся жене и не знающей, куда спрятаться от стыда дочке...

• Заслуженная учительница, всех детей ладящая под свою систему и наставляющая родителей, как «дурь-то из них (детей) по-вытрясти»...

• Старуха в черном:

~Я их растила, чтобы с тропиночки не сошли, соседскую травку не помяли... А теперь что? Голубей развели. Голубь – птица развратная, на окне случку устраивает! – поучает меня старуха в черном.

Я во дворе с коляской. Мне все дают советы, как дочь воспитывать. Спросил, что теперь с ее дочерью.

– И говорить не хочу – наркоманка поганая. Этот тоже, – она пришла к шестидесятичетырехлетнему сыну, ей восемьдесят пятый год, ~ вот жду, придет... Я его пять раз разводила, больше не буду... Пусть сам, как хочет, разбирается... Нашел себе шалаву...

Очень активная старуха. Все знает...

Есть жестокость, которая принимается за благо и подается, как благо, так, что и сам претерпевающий считает ее благом. Порой не догадывается даже, что может быть иначе.

Это жестокость, когда с трех-пяти лет мы любим не ребенка, а себя в нем. И не растим, предоставляя ему выбирать и строить самого себя, а, считая его tabula rasa – голой доской, рисуем на ней, что хотим, по своему произволу. Подавляем инициативу – саму способность выбирать. Дрессируем ребенка в камикадзе. Как собачку, готовую с радостью бросаться с гранатами под танк.

Эта жестокость незаметная, повседневная и поминутная, когда мы методично и вовсе без злого умысла воспитываем неудачника, самоубийцу по убеждению. Того, кто потом уже сам будет навязывать свой стиль нежити своим детям и всем, на кого будет иметь влияние.

Как эта старуха!

Как отец, растлевающий дочь своей гинекологически ориентированной заботой!

Как та заслуженная учительница, с лучшими намерениями «вытрясающая» из детей душу, как кто-то, когда-то вытряс ее из нее самой!

Как мама, которой в спешке некогда вникнуть в «прихоти» родной дочки!

Как все мы, в ужасе шарахающиеся от человеческого эгоизма, вкуса, инициативы, творчества!

«Не считай себя умнее других!». «Не высовывайся, да не лезь на рожон»!

Есть жестокость как свойство нашей культуры – она вездесуща и незаметна. Ее мы принимаем нормой.

Я хочу поговорить о ней.

Как это получается, по какой причине мы растим Александров Матросовых, которые будут заражать своим «подвигом» других?!

ЕСЛИ ХОРОШО ЖЕНЩИНЕ

Если хорошо женщине, то хорошо ее сыну, хорошо ее дочке, хорошо ее мужчине – хорошо Родине.

Если женщине плохо, то плохо ее сыну, плохо дочке, плохо мужчине – плохо всем! Все злы, агрессивны и не только дома. Вся планета воюет.

Несчастливый человек – зол и заражает злом, как дурной повадкой.

Но часто ли вы встречаете счастливых женщин?!

Не тех, кто выглядит счастливой, кто за бравадой скрывает муку...

Часто ли мы встречаем женщин, которых счастливыми ощущаем и которые счастливыми ощущают себя?

Почему женщине так часто плохо? Почему, вообще, всем нам плохо гораздо чаще, чем хотелось бы?

КАК ВЫ ОТНОСИТЕСЬ К ЭГОИЗМУ?

Как вы относитесь к эгоизму? Как – к эгоисту?

Как относитесь к эгоисту в себе?

Но ведь эгоист это – человек, который заботится о том, чтобы ему было хорошо, о своем счастье!..

И здесь нам не миновать разговора о неосознаваемом нравственном чувстве и часто неотрефлексированных социокультуральных нравственных стереотипах, программирующих нашу жизнь, нередко практически совсем без нашего ведома.

Впервые я об этом говорил в 1978 году за «круглым столом» «Комсомольской правды», посвященном проблемам молодой семьи.

Тогда я сказал буквально следующее:

«Пока не будет изжит лозунг «страданием все оправдывается»,

пока страдание не станет осознаваться, как показатель несостоятельности, которую надо немедленно и срочно устранять,

пока несчастливость не будет встречать со стороны окружающих осуждение, как порок,

до тех пор мы будем сетовать на мир, винить всех, ждать сострадания и «манны небесной», мучить себя и других!

Только, когда несчастливость будет вызывать такое же отношение людей, как и всякий другой порок, тогда только у человека будут всегда находиться моральные силы продуктивно разрешать любьье, совместимые с жизнью сложности!»

Попытаюсь это объяснить.

НРАВСТВЕННОЕ ЧУВСТВО

Тонус нашего организма, вся энергетика наша движется в зависимости от часто несознаваемых нравственных направленностей – нравственного чувства^[139].

1. Нравственное чувство независимо от нашего сознательного произвола регулирует любую активность нашего организма, характер переживания и энергетическое обеспечение поведения.

Как бы ни было выгодно поведение, если оно грозит привести к результатам, противоречащим нравственному чувству, оно тормозится. Нарушается его содержательный, эмоциональный компонент. Форма может и сохраняться.

Даже, казалось бы, вредное с «общепринятых» точек зрения поведение, если оно сулит результаты, соответствующие нравственному чувству, энергично эмоционально поддерживается.

2. Нравственное чувство – инструмент, осуществляющий зависимость всей без исключения жизнедеятельности человека от нужд, чувств, интересов, ценностей и норм жизни других людей, общества.

3. Нравственное чувство, как и многие наши установки, как и приобретенные при жизни потребности^[140], мало осознается. А иногда мы и вовсе не знаем о его существовании.

4. Знание о наличии у нас нравственного чувства и осознание характера его влияния на нашу жизнь и деятельность делают нравственное чувство более доступным изменению и развитию.

Признаки тормозящего влияния нравственного чувства

5. Есть два признака тормозящего влияния неосознанного нравственного чувства на ту или иную нашу деятельность, помогающие догадаться и заметить, что мы действуем вопреки ему.

Первый. Кажущееся «беспричинным» снижение энергетического обеспечения такой противоречащей нашему нравственному чувству деятельности, которая на осознанном уровне кажется нам необходимой или желательной (утомление, рассеяние внимания, падение интереса, страх перед деятельностью, болезнь и т.д.).

Второй. Сверхкомпенсация такого энергетического снижения искренней игрой в активность. Демонстративно утрированная, взвинченная, эмоционально выхолощенная истерическая имитация активности, убедительная лишь для самого действующего против своего нравственного чувства.

Зависимость нравственного чувства человека от других людей

6. Попытки влияния на нравственное чувство обнаружили, что оно не только сложно осознается, но – что важнее – очень мало зависит от влияний разума.

Мы можем организовать вопреки ему как угодно убедительное для нас, вышеописанное демонстративное поведение – инициатива, интуиция, творчество останутся заторможенными (ретикулярная формация почти не вовлечена в обеспечение деятельности).

7. Попытки вызвать динамику нравственного чувства обнаружили, что оно зависит:

– от отношения к предмету чувства прошлой, формировавшей человека группы,

– от отношений актуальной, референтной группы.

8. Оказалось, что у человека, открытого опыту^[141], оно зависит:

– от чувств, отношений всех, с кем прямо или опосредованно человек сталкивается.

Его нравственное чувство в любой момент оказывается посредником между внутренним регулированием открытого опыту человека, его энергетикой и всем миром человеческих чувств и ценностей других людей (см. пункт 2). Оно всегда -инструмент его связи с миром людей и ориентировки в этом мире ему подобных.

9. Особенности зависимости нравственного чувства от влияний других людей можно схематично охарактеризовать так:

До 6 лет. Нравственное чувство формируется нравственным чувством, всем комплексом чувств матери.

До 10 лет. Нравственное чувство оказывается зависимым от других значимых старших. Здесь оно интериоризируется^[142] и становится несознаваемым.

До 12 лет. Нравственное чувство оказывается открытым для влияний чувств сверстников, норм группы и отношений лидеров группы, актуальной для подростка.

Обесценивая осознанные отношения реальных старших, подросток за свои принимает мерки «прошлых старших».

В действительности он и теперь, как и прежде, зависим от своих старших. Но, перестав осознавать эту зависимость, воюет с ней, мучая, во-первых, себя!

Актуальную зависимость своих чувств от оценок старших он, повторяю, теперь мало сознает.

До 14 лет. После 12 лет он начинает «вытеснять» и реальную зависимость от группы сверстников.

Теперь его нравственное чувство зависимо еще и от выбираемого абсолюта, от идеалов, как можно более далеких от родных и привычных для него.

Реально он сохраняет зависимость от мамы, от авторитетных взрослых, от группы, от более или менее абстрактных его идеалов.

Это пора деспотического господства комплекса «Дух выше»!^[143]

Воюя со всеми за независимость, подросток в действительности воюет со своими внутренними регуляторами.

Компиляцией^[144] из внушенных ему и самостоятельно найденных идеалов он проверяет себя и всех, воюя с собой и со всеми.

Если ему удается «победить» всех, он побеждает себя.

Поверив в независимость, теряет живые нравственные точки отсчета. Подчиняет и осознанное переживание, и поведение случайной для него, лишенной нравственных оснований идее и не отражающей его интересов выхолощенной «логике».

В юности (после 14 лет) Если мир «побеждает» подростка, то, открывая свою зависимость ото всех, растущий человек открывает себя, замечает свое нравственное чувство. Им дальше и руководствуется в своем поиске. Благодаря вниманию к своему нравственному чувству – оказывается во все лучше узнаваемой теперь и признанной им связи со всем миром. Сознательно осваивает свою свободу быть человеком среди людей. Мы об этом уже думали, говоря об отношениях человека с его тревогой.

Теперь только приобретает возможность действовать «независимо», то есть, свободно выбирая из разных своих направленностей. Становится открытым опыту.

На новом уже ответственном уровне открывается собственному чувству, влиянию на свое нравственное чувство реальных чувств других людей, их интересов.

Человек открывает и осваивает возможность осознанного выбора!

Это открытие мира^[145]  знаменует собой период, который здесь назван – юностью.

Дальше, если человек не отказывается от участия в процессе «Род человеческий», он остается открытым чувствам других людей, пока не устанет быть!

Такова динамика доступности влияниям извне нравственного чувства человека в разном возрасте.

Если наше психологическое развитие приостанавливается

10. Если наше психологическое развитие приостанавливается на одной из инфантильных фаз (до 5 лет, до 10 лет, до 12 лет, до 14 лет), то и доступность нравственного чувства социальным влияниям сохраняет характер, свойственный соответствующей фазе развития.

О психологическом возрасте мы будем говорить позже.

Условия, побуждающие динамику нравственного чувства

11. Смена референтной группы или – на инфантильных фазах – смена ценностей и норм у представителей «прошлой» группы, иное понимание их ценностей создает условия для динамики нравственного чувства.

12. Кроме того, условия для переформирования нравственного чувства создаются противоречивостью нравственных установок одного и того же человека. Такая противоречивость – следствие противоречивости отношений людей той референтной группы, в которой формировал себя человек с детства.

Вольное и невольное столкновение и соподчинение различных нравственных установок становится основой развития нравственного чувства, делает его доступным влиянию других людей.

13. Дефект нравственного чувства, определяющий человеческую неприспособленность и затрудняющий последующую коррекцию и компенсацию, формируется под влиянием часто тоже неосознанных или забытых, механически перенятых нравственных стереотипов, бытующих в среде, где человек родился, живет (см. «Бесчеловечные идеалы человечества»),

И, наконец...

О ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ВОЗРАСТЕ

Пока я разрабатывал Терапию поведением, у меня родились, росли и взрослели дети.

И как-то мне показалось, а после я сумел свою догадку проверить и убедиться в ее правильности, мне показалось, что мои пациенты ведут себя и воспринимают мир во многом так же, как дети разного возраста.

Показалось, что мой кабинет тот же детский сад или школа. Разница только в том, что мне поначалу даже думать так было неловко. Как же так, взрослые и детский сад!?

И еще – в детском саду, в школе прямое руководство детьми воспринимается всеми само собой разумеющимся, а мои пациенты, в отличие от детей, претендовали на отношение к себе, как к взрослым. Поведение с ними, как с детьми, обидело бы их.

Но оказалось, что есть ситуации, когда человека можно и нужно поучать и давать ему советы! Когда именно такая и только такая стратегия означает равенство и доверие. А отказ от такой родительской позиции значил бы стать над человеком, навязывать – свое, ему не свойственное.

Оказалось, что мы сами выбираем свою несчастливость, а с нею и жестокость. Сами заставляем и тех, кого любим, выбрать несчастье.

Оказалось, что родители и воспитатели сплошь и рядом -психологически младше своих лет ей и воспитанников.

Диагностировать такую ситуацию и действовать точно и с ребенком, и со взрослым помогает понимание того, что такое инфантилизм, возраст психологического развития и возраст задержки психологического развития.

Две обезьянки

Эту притчу я сочинил и рассказал впервые на республиканской конференции логопедов в 1990 году.

Сутью того выступления была мысль о том, что «психотерапией, может быть уместнее сказать: психодидактикой^[146], следует начинать заниматься с самими логопедами», здесь бы я сказал: с самими нами: психотерапевтами, психологами, воспитателями. Это должно быть основным в нашей профессиональной подготовке.

Так вот – притча. Здесь я ее только повторю.

Мне представляется эдакая гипотетическая обезьянка, которая очень хотела есть.

А высоко на ветке висела аппетитная и недосягаемая «краковская колбаса».

Обезьяна прыгала, сердилась, тянулась, сетовала, плакала... Но никто ей этой колбасы не подал.

Тогда она взяла палку. Встала на задние лапы. И палкой сбила колбасу.

Села и стала есть.

Рядом было двести (не знаю, почему двести) других обезьянок, которые довольствовались прежним рационом и прежними средствами, но были завистливы и переимчивы, и тоже были не прочь попробовать «краковской», а может быть «киевской» – точно не помню – колбасы.

Все 200 стали на задние лапы. Схватили палки. И стали изо всех сил этими палками размахивать.

Махали, махали, махали... устали! Но колбасы в их лапах не появилось.

Снова махали... «в поте лица» правда, теперь, подозрительно поглядывая на обладательницу колбасы. И снова ничего не получили.

Обиделись, разозлились, подступили к обладательнице колбасы:

– Мы трудимся, стараемся из последних сил, с зари до зари, а ты тут ничего не делаешь, а ешь. Это не справедливо! Ты нас обманула! Ты над нами издеваешься, обрекаешь на муки! – Стали грозить.

Оправдываться, добиваться понимания или обороняться первая обезьянка не стала – она все понимала. Понимала, что те не виноваты – не дожили. Она стала на ноги. Взяла в руку палку. И насбивала 200 кругов колбасы. «Один с сошкой – 200 с ложкой» – все сыты.

Так обезьянки разделились!

Одна разработала новую технологию (нужда побудила).

Она встала на задние лапы, превратив их в ноги.

Использовала палку в качестве орудия и тем самым переднюю лапу превратила в руку.

Появилась у нее и новая забота о других и новое понимание других.

Она превратила себя в человека!

Остальные передразнили, повторив все ее действия.

В них (этих действиях) не было только ее нужды, ее цели -не было смысла.

Их «человеческое» поведение было и более выразительным, и более усердным, и более изнурительным! Только приносило оно им не удовлетворение, а, напротив, неудовлетворенность. Рождало новые и новые ожидания, обиды на весь мир и на того, кому лучше, кто ведет себя осмысленно.

В их поведении не было творчества.

Людьми эти 200 страдалиц не стали!

Они остались обезьянками, которые притворяются людьми, то есть имитаторами.

  Имитатор

Имитатор, в зависимости от темперамента и силы, мог просить, клянчить, гордиться своими усилиями и заслугами, требовать, угрожать, отнимать, обменивать, даже мог убить человека, но новой технологии он не открыл и не освоил.

Строить удовлетворяющее его – человеческое поведение имитатор не мог.

Человекоподобное поведение затруднило ему или сделало невозможным прежние, животные (естественные для обезьяны) формы поведения. Взамен же дало только

– лишнюю нагрузку,

– обязало демонстрировать себя тем, кем не являешься,

– создало ожидание награды за жертву.

Иначе говоря, вынудило,

– либо признаться в несостоятельности в новой роли (отказаться от нее или ее осваивать),

– либо притворяться, претендовать на не свое, обижаться.

Обидевшемуся приходится доказывать себе, что другие

тоже притворяются. И чужим, якобы притворством – «вероломством» оправдывать свой отказ от человеческого поведения. А потом – «с волками жить – по-волчьи выть»!

Фактически имитатору приходится брать чужое, так или эдак жить на чужой счет – грабить и свой грабеж в человеческих терминах оправдывать.

Эта фантазия, по-моему, наглядно показывает, как все мы и каждый из нас в себе разделились на развивающихся, творящих свой мир и имитаторов (творцами не ставших).

В плане этого разделения – две мысли.

Два отношения к человеку

Есть два отношения к человеку.

Первое отношение

Первое отношение: человек – часть вечного, огромного, неисчерпаемого, непознанного мира. Как сказали бы раньше – часть неведомого бога.

Оно рождает благоговейное отношение к неизбывному для знакомства человеку в каждом другом, к бережному вниманию к человеку в себе.

Здесь – нет скуки, нет пустоты, нет страха перед другим, перед собой.

Познаваем, не значит познан! Но всегда – захватывающе интересен. Этот мир хочется открыть, сберечь, утвердить.

Второе отношение

... Я увидел женщину, с которой знаком с ее девичества. Она несла авоськи – она знала для чего ей ноги, руки. Она вся – для ношения этих авосек. Она знает, что про себя она знает все, а про другого – «ее не проведешь – всем одного и того же надо»! Нет – не мира, не хлеба, не любви, не друга, не вечности... Свой мир эта усталая женщина ограничила (и чужой тоже) очень конкретными, новых целей не рождающими, нуждами.

Второе отношение – это отношение, когда человек ограничил свое представление о себе и людях знаемым.

Он живет, не выявляя себя, не открывая все больше и больше, а, ограничив свой мир известным. Играет, словно по заведомо известному ему сценарию, известную, давно наскучившую ему роль, на которую все меньше сил дает надежда. Надежда, что вдруг когда-то этот сон кончится! И начнется какая-то иная, настоящая, лучшая жизнь.

Второе отношение – человек передразнивает, имитирует чужую жизнь, играет себя.

СЛЕДУЮЩЕЕ РАЗДЕЛЕНИЕ:

РАЗУМ ЭТО – ИНСТРУМЕНТ!

Пронзительная тоска, которую вызвала эта, отказавшая себе в жизни, в судьбе женщина с авоськами (а она жена рано седеющего безропотного мужа и мать пока еще играющей, но уже паиньки-дочки), тоска высветила, наверное, не новую мысль: «разум это – инструмент».

1.Когда этот инструмент служит нужде, голоду, сердцу -тому неисчерпаемому для познания миру, частью которого мы являемся, тогда это – новая, прежде небывалая в природе свобода. Это – выход в творчество, за пределы гороскопа.

2.Если же этот инструмент утратил связь с породившей его нуждой, стал самоцелью, тогда он порабощает, подчиняет себе своего носителя.

Тогда не авоськи для жизни, а жизнь для ношения авосек.

Такой разум обрекает на бессмысленную имитацию разумного, полезного, одухотворенного – человеческого поведения. Обрекает на самоуничтожение, то есть – безумие. Он и есть – безумие!

КОГДА МЫ ВЫБИРАЕМ –  

НЕ БЫТЬ, А КАЗАТЬСЯ?

Когда же мы предпочитаем разуму – безумие? Смыслам – бессмыслицу? Тревоге жить – скуку (говорят – «покой») существования – запрограммированную имитацию?

Ответ прост.

Рождаясь человеческими детенышами, прежде чем стать людьми, мы все проходим стадии подражания людям – игры в человека – стадии имитации.

Правда, уже в этой игре в человека мы разделяемся.

– Одни, подражая, помнят, что играют. Остаются теми, кто есть. И помнят, что теми, в кого играют, еще не стали. Они вникают в суть всего, чему подражают – открывают смысл человеческого поведения и переживания. Осваивают роли как навыки достижения нужного им. Научаются сами достигать желаемых результатов.

– Другие заботятся только о похвале и внешнем сходстве. Не понимая сути того, что играют, они заигрываются. Забывают себя и верят, что уже стали теми, кому подражают. И ждут желаемого в награду за старания – от других.

Эти стадии имитации, как известно, есть ни что иное, как фазы развития ребенка.

Застревание на одной из таких фаз, остановка в развитии, прекращение приобретения позитивного, качественно нового опыта, ведения о себе и о жизни и есть предпочтение имитации.

Обычно это называют инфантилизмом (парциальным или тотальным, в зависимости от сфер жизни, где человек прекратил приобретать новый опыт – стал «закрыт опыту» по Роджерсу^[147]).

Степень этого инфантилизма нетрудно измерить, если вспомнить этапы (фазы) формирования ребенка. Степень инфантилизма будет измеряться той фазой детского развития, на которой случилась остановка. Тем моментом, с которого человек начал отставать от развивающейся и усложняющейся реальности.

О несчастье, неудачах и провалах, в силу недостатка компетентности и умения, узнавать продолжил, как каждый что ни шаг набивающий шишки халтурщик.

О счастье узнавать он перестал! В этом смысле степень инфантилизма определяется тем возрастом, до которого человек открывал новое о счастье.

В отличие от зрелого человека – для инфантильного самой счастливой порой было детство!

Но прежде, чем перейти к разговору об этих фазах становления человека и этапах задержки нравственно-психологического развития, я хочу вспомнить еще об одном свойстве, объединяющем всех имитаторов – о так называемом «комплексе различия».

Комплекс различия

Все мы до поры жили по не нами предуготованным сценариям, обучаясь и вникая – взрослея, или бессмысленно зазубривая и отставая от самих себя, все мы до своего «грехопадения» в юность передразнивали отраженную в этих сценариях чужую жизнь.

Все оставались имитаторами.

Еще одна общая черта имитаторов

Речь о еще одном свойстве, объединяющем всех людей, живущих по правилу (или против правил), но не по жизни. Об общем свойстве тех, кто, существуя как биоробот, даже не догадывается, что есть другая, действительная жизнь.

Руководствуясь правилом, а не собственной жизнью, мы не чувствуем себя. Не чувствуя себя, не чувствуем и других -не умеем сочувствовать.

Но, не умея чувствовать вместе с другими людьми, как узнаешь, что ты такой же, как и они?!

А, не зная каждой клеточкой того, что ты такой же, как все, не понимаешь людей совсем!

Зато легко понимаешь правила!

Это ощущение «я не такой, как вес» и оказывается определяющей чертой имитатора. Оно называется – «комплекс различия»^[148].

Критерии диагностики (и самодиагностики)

«Я не такой, как все» – это свойство легко диагностировать, задав самому себе о человеке (в том числе и о себе) только три вопроса.

1. Кого он ощущает добрее? Себя или людей, с которыми постоянно имеет дело?

2. Кого он ощущает ранимее? Себя или их?

3. Чьи обязанности он помнит в первую очередь? Свои перед ними, или их перед собой?

Вы легко почувствуете, что взрослеющий ребенок или развивающийся (открытый опыту) взрослый ощущают других добрее, других ранимее и помнят свои обязанности перед всеми.

Поэтому они и развиваются. На ошибках учатся, а не упорствуют в своих заблуждениях.

Имитатор же ощущает себя добрее, себя ранимее. Ему всегда кажется, что другие не выполняют своих обязанностей перед ним.

Поэтому окружающие воспринимают человека с «комплексом различия», как носителя «комплекса бессовестности».

Действительно, не имея «вести» о другом, не чувствуя чужой боли, человек ни с кем не считается. Он невольно мучит всех и избивает себя обо всех.

Выход из комплекса различия

Если нам посчастливилось открыть, что мир людей существует реально, а не в мыслях, мы открываем, что и мы сами существуем реально, а не в мыслях.

Это открытие мира открывает нас новому опыту. Проходят обиды, претензии, возмущение инакомыслием.

Мы сами тогда поступаем свободно: по произволу, а не по праву. Нас перестает возмущать и чужое свободное поведение.

Конфликты теперь ведутся по делу, а не за абстрактную идею.

Мы выступаем теперь как частные лица, а не как представители истины, справедливости или всеобщего интереса.

«Я знаю, что я такой, как все!»

И тогда зрелость знаменуется уже следующим удивленным открытием – «я знаю, что я ничего не знаю!»

А теперь о психологическом возрасте и возрастах задержки нравственно-психологического развития.

О психологическом возрасте и

возрастах задержки

нравственно-психологического развития

Вопросы для измерения психологического возраста

Психологический возраст можно измерить.

Это значит, что можно измерить и возраст тотальной (полной) или парциальной (частичной) задержки психологического развития. То есть, чтобы измерить степень инфантилизма надо только определить возраст, в котором произошла остановка в освоении человеком своего же собственного опыта.

Меня интересовали три особенности отношений ребенка с собой и с миром – три вопроса.

1. Кто заботится о ребенке?

2.Как он относится к старшим, сверстникам (к себе)?

3.Как он заботится о себе сам?

На эти три вопроса мы и будем отвечать, различая фазы нравственно-психологического развития ребенка.

Кто заботится о ребенке?

Здесь оказалось существенным:

– на чью заботу ребенок осознанно или неосознанно (практически) рассчитывает, от кого этой заботы ждет;

– от кого эту заботу принимает (кому позволяет о себе заботиться), иначе,

– на кого вольно или невольно возлагает ответственность за себя: свое настоящее, будущее, кого винит в прошедшем и кому за него благодарен?